Сопротивляйся, пока горишь; выгоревшие — не жильцы.
— Чонгук... — Чимин неловко болтает в воздухе ножками, свесив их с громадного кожаного кресла, — я хотел бы поговорить с тобой. Осколки продолжительной тишины разлетаются вдребезги прямо в воздухе и падают к ногам альфы. В одном из клубов Чона днём обыденно пусто и тихо, что вполне логично. Но Чимина всё равно сейчас, кажется, добьёт осквернённая атмосфера помещения, ассоциируемая с дурью, алкоголем и поцелуями с горьким привкусом, а ещё надменный и насмехающийся взгляд Чона на нём, который буквально вдавливает омегу в пол и прямо заявляет о его ничтожности. На втором этаже клуба, где расположена VIP-зона, и где прямо сейчас сидят они, звукоизоляция стен превосходит все свои ожидания — Чону такое только на руку. А Паку страшно за то, что если его будут убивать в какой-то из уединённых комнат после того, что он здесь скажет, — его крики никто не услышит. Брызги крови на изысканном кафеле будут оттираться излишне долго. — М-м? И о чём же? — альфа задумчиво смотрит на паренька, попивая очередную чашечку кофе с ложкой коньяка. — О Юнги. — Он выдавливает из себя эти два слова с огромными усилиями, отчаянно хватается за остатки самообладания и утерянной гордости, но получается у него весьма плохо. У Чонгука от прозвучавшего имени без лишних шуток дёргается глаз. — Это даже не обсуждается, Мальвина. Сталь в голосе покрывается лопающимися время от времени пузырьками, говорящими о кипящей температуре металла. Кости Чимина, кажется, скоро сломаются под таким напором. До единой. — Но... — Никаких но. Разве тебе плохо со мной живётся, чтобы ты беспокоился о чём-то помимо себя? — Чонгук, словно Пак ничего не весит, забирает его с кресла и садит к себе на колени по своей излюбленной привычке, поглаживает по голове ласковой рукой, и предупреждающе впивается другой ладонью в его талию. До красных следов. Чимин привык повиноваться ему, поэтому негласно соглашается со всем происходящим по инерции и глупо хлопает ресничками. — Разве такие шлюхи беспокоятся о чём-то, кроме своей шкурки? — шепчет на ухо, опаляя кожу коньячным дыханием.— Даже не думай о нём. — Не дави на меня так, пожалуйста, — омега недовольно ворочается в его руках и пытается слезть с колен, — я намерен серьёзно обсудить то, что ты сделал с ним. Это ненормально — держать кого-то взаперти против его воли. — Ты действительно хочешь вмешиваться в мою работу? — альфа отпускает Чимина, грубо подталкивая обратно к его креслу. По взгляду сразу понятно: Чон уже злится. — Я действительно хочу, чтобы у моего лучшего друга было всё хорошо. Отпусти его. Я же знаю, что ты его не отпускаешь! — Пока эта мразь не подпишет отказ от имущества — он будет в моих руках, вплоть до его скорой смерти, — Чонгук сжимает кулаки, а после забирает недопитый кофе с журнального столика и кривится от его прохлады. — Уже остыл из-за тебя. — Это отвратительно, — омега фыркает, — и я сейчас не про кофе, ведь ты катишься в бездну. — Я не могу туда катиться, так как она внутри, — альфа хрипло смеётся, закатывая отчего-то глаза, и Чимин пугается того, что видит перед собой. Они всё ещё совершенно одни на огромном этаже с уймой пустых комнат, и поэтому его смех отражается от бархатных стен со страшным эхом, продолжающим навевать страх, а где-то внизу шерудят уборщицы, уничтожая остатки прошедшей ночи. Пахнет каким-то моющим средством, и поэтому Чимин резко и надрывно кашляет. А возможно потому, что ком из слёз и истерики в горле опустился на корень языка. Он всегда был беспомощным, зависимым от кого-то и никогда не принимал какие-то решения без внешних вмешательств других людей, поэтому Чими едва умудряется собраться с духом сейчас. Он всё так же бесполезен, ничтожен и слаб, но на данном этапе ему просто необходимо действовать и сделать, наконец, правильный ход. — Но, в любом случае, пока ты не предпримешь ничего относительно нормального в сторону Юнги, а если быть точнее, не освободишь его — я считаю, что нам нужно расстаться. Если это можно назвать так, конечно, — теперь смеётся сквозь зубы Чимин, поджимая дрожащие пухлые губы. — Я не могу находиться рядом с тираном. Он наконец сказал это. Смог, и даже почти не расплакался — успех. — Надо же? — альфа ухмыляется, облокачиваясь о кресло и подпирая голову рукой, — Интересно ты заговорил. — Это моё окончательное решение, — омега давится воздухом, наблюдая, как сгущается взгляд Чона, а из глаз сыпятся искры. Ещё немного — и воздух загорится просто от минимального количества кислорода здесь. Чимину, безусловно, кажется, что прямо здесь и сейчас он очень сильно пожалеет о том, что только что наконец высказал. — Тогда вали отсюда, — Чон не ведёт даже бровью, — не задерживай меня и не трать моё время. Такой же жалкий, как и твой друг, — смотрит всё так же насмехающе и зачёсывает волосы ладонью назад, пока у омеги буквально до невозможного округляются глаза. — Что? — Не еби мне мозги и проваливай от отсюда. Сообразительность никогда не была твоим преимуществом, — альфа кривится, разминает костяшки пальцев с громким хрустом, и вперемешку с этим хрустит сломленная гордость Пака, и его же несказанное облегчение, что сразу склеивается обратно воедино, — он думал, что будет гораздо сложнее, и Чонгук так просто его не отпустит. — Не утруждайся, милый, — машет маленькой лапкой, саркастически улыбаясь, пока в воздухе как на прощание распространяются сладкие феромоны, от которых Чона тошнит с самого начала. Пожалуй, от этого омеги ему стоило давно бы избавиться — слишком двуличный, уже излишне надоевший и слишком любопытный. Чимин всё время лез не в своё дело, хоть самому Паку всегда казалось, что он делал всё правильно, чем злил альфу ещё больше, и его время, естественно, вместе с этим подходило к концу. Обратный и стремительный отсчёт начался тогда, когда омега впервые проявил свою настоящую сущность. А сейчас эта же сущность получила истинное удовольствие от того, что вновь обрела свободу. Но самого Чимина, к слову, это мимолётное облегчение никак не радует, ведь за спиной волочится камень волнения за Юнги и полнейшее осознание того, что он никак не может повлиять на текущее положение своего друга, пока сам Пак едва тащит свои ослабевшие ноги по лестнице вниз, к выходу из клуба. В целом, ему было понятно сразу: Чонгук слишком непоколебим и упрям, чтобы прислушиваться хоть к чьему-то мнению. Это не в его правилах, а замызганный стереотипами и какими-то максимально глупыми принципами разум отказывался разрешить сотворить Чону что-то подобное, и омегу бесило это с самого начала. Но теперь он вновь свободен, лишён золотой клетки, имея достаточно денег на запасных счетах специально к чёрным дням, но всё так же обременён уймой мыслей. Чимин взрослеет прямо на глазах, и ему это совершенно не нравится. А Чонгуку абсолютно точно не нравится то, что он остался без своего последнего развлечения, когда физическое напряжение с каждым днём продолжает возрастать. — Вызовите кого-то из Высшего борделя, — Чонгук небрежно осматривает сверху-вниз подбежавшего к нему официанта в идеально выглаженной форме, поправляя золотые запонки на рубашке, что блестят в приглушённом свете ламп,— я хочу по-нормальному отдохнуть. Ему срочно необходима новая отдушина.* * *
— Я так точно сойду с ума. Ну, сойду же, — Юнги перебирает край тонкого пледа в руках, расшатываясь корпусом вперёд-назад и утыкаясь взглядом в стену. Он не видит выхода из своего положения, всматриваясь буквально в каждую пылинку, летающую в воздухе, и поэтому начинает паниковать так сильно, как никогда ранее. Омега резко бросает своё последнее занятие в пользу привычного страха, швыряет плед обратно в кучу других скомканных одеял, что, по сути, являлись его гнездом (там ничерта не безопаснее, грёбанные инстинкты), вновь смотрит на одиноко стоящий завтрак на столике на колёсиках, и его буквально от одного взгляда на овсянку с фруктами чуть ли не выворачивает прямо на мягкий ковёр под ногами. Честно говоря, его точно до такой же степени раздражают здесь даже стены, и точно так же он хочет как можно быстрее покинуть этот пентхаус. Только вся проблема заключается в том, что Мин совсем не знает, как это желание можно осуществить. — Ты поел? — женщина, как выразился бы Лиам, «в полном рассвете сил», которой было уже где-то за сорок, бесцеремонно зашла в комнату Юнги совершенно без стука, грозно осматривая свёрнутого в клубочек на кровати парня. — Сколько можно тебе готовить, если ты даже рисинки в рот не кладёшь? — Госпожа Чхве, — омега закатывает глаза, пока бета недовольно хмурит брови, — я не хочу есть. — Уже третий день, как ты не хочешь! — всё так же раздражённо восклицает женщина, и Мину кажется, что её жидкие чёрные волосы, что были собраны в высокий хвост, прямо на его глазах покрываются сединой. — Он упоминал, чтобы Дин кормил тебя насильно, если ты будешь отказываться от еды больше, чем первые сутки. Мы и так тебя жалеем, а ты совсем не жалеешь нас. Подумай только: свежепроготовленная еда! И для чего пропадает? — Ну и? — Юнги шаркает босыми ногами по ковру, пока вылазит из жаркого вороха одеял и поправляет на себе пижамную рубашку, садясь на кровати. Если честно, эта грёбаная пижама ему больше напоминает тюремную форму, нежели уютную одежду для сна. Только вот Мин видит небо всё ещё без стальной и холодной решётки, а вместо холодного бетона у него под ногами дорогой паркет, и от этого становится только тоскливее — свобода прямо здесь, на расстоянии вытянутой руки за окном, но у него нет ни единого шанса выбраться. Отчаяние накатывает пенящимся цунами. — Если ему так нужно, то пускай сам приезжает и кормит, — Юнги бурчит себе под нос, продолжая свой монолог, а госпожа Чхве всё больше и больше удивляется его наглости и пробивающему дно пофигизму. — Что ты о себе возомнил? — ахает, хватаясь за сердце, — Господин Чон точно не будет таскаться с таким отродьем, как ты. Тем более, кормить! Невежа. — Я пристрелю тебя первой, как только у меня появится такая возможность, — Юнги забивает что-то откровенно большое и толстое на всю зазубренную вежливость, ведь в этой ситуации она вообще ни к месту, — а вообще, я пристрелю всех вас. По сотне пуль в каждого, чтобы как решето, и всё вокруг... — Я это уже слышала, — теперь её очередь закатывать глаза, — поешь уже, наконец, чтобы ни ты, ни я не имели никаких проблем. У тебя всё равно нет выхода! — Меня найдут, обязательно найдут, и тогда я точно осуществлю то, что пообещал, а ещё... В Юнги, на самом деле, уже не осталось буквально ничего человеческого: лишь блестящий злостью и ненавистью взгляд, дрожащие руки и сильно выпирающие из-за голодания рёбра, скрытые под бинтами и одеждой. Он всё ещё ожидает визита хоть какого-то доктора, к слову, потому что рана саднит неимоверно, хоть и пустые пачки обезболивающих капсул улетали в мусорку одна за одной. — Ты хочешь, чтобы я доложила ему, что ты не ешь? — Чхве продолжает этот бессмысленный разговор, крутящийся по кругу, от которого омегу уже порядком тошнит, из-за чего он кривится в откровенном отвращении. Или, возможно, его тошнит из-за того, что в его желудке уже третьи сутки нет ровно ничего, кроме воды и желчи. Второго, безусловно, больше. — Ты же говоришь, что ему будет всё равно. — Да, и ты тогда наконец поймёшь, что от того, что ты ничего не ешь, — хуже только тебе самому, — она складывает руки на груди, опираясь о косяк, и её белоснежный фартук, заляпанный томатным соусом, слишком сильно рябит в глазах. А ещё у Юнги непреклонно уже несколько часов кружится голова, но он с неким презрением спихивает всю свою слабость на голодовку. От переживаний кусок в горло не пролазит, а ещё чувство собственного достоинства и гордость просто не позволяют ему употреблять пищу, приготовленную на деньги Чонгука. Однако, омега всё равно осознает, что ещё немного — и он будет вынужден фактически есть с его рук, ведь жить на одну солнечную энергию, что поступала в комнату вместе с уличной пылью и газовыми отходами, долго не получится. Его силы уже на исходе. — Мне всё равно. Я просто хочу отсюда уйти, — отпивает воду из кружки, взятой с подноса с остывшей едой, — но я повторюсь: если ему нужно, то пускай приезжает и говорит со мной сам. — Я ему позвоню, но этому не бывать. Придумай повод посерьёзнее, чтобы поговорить с ним, если ты в первый раз повёл себя, как дикая свинья, — фыркает и уходит, хлопая за собой дверью, но не забирает перед этим поднос с едой в надежде, что Юнги, наконец, одумается. А ещё Чхве действительно, по всей видимости, придётся звонить Чону, и этот факт не может её не пугать, а зарплата женщины совсем не окупает её волнение. Однако, она может быть уверена в одном: альфа точно не кинет все свои дела из-за несносного омеги, от которого ему нужно только его имущество, и ничего больше. Но она и здесь ошибается.* * *
— Говорят, ты отказываешься есть, — Чонгук устало присаживается на край омежьей кровати, осматривая смехотворное гнездо Мина, и зачёсывает волосы, что лезут в глаза, назад. — Может, объяснишься? — А может, отпустишь меня уже? Я обещаю, что тогда оставлю в живых твоего домашнего питомца. Котика или псинку, допустим. Хомячка? — Юнги облизывает пересохшие губы, сдерживая свой огромный страх перед этим человеком. Ведь от его раздражённого взгляда антрацитовых глаз всё ещё предательски трусятся коленки, а от алкогольного запаха тела до сих пор тянет блевать. Он пропитан кислотой, океаническими токсинами и смертью, а точённое греческими богами лицо только ещё раз подтверждает это. Чонгук соткан из мёртвой плоти, ошмётков высокосортной ненависти и холода, который в нём никогда не иссякнет. Юнги зябко обнимает себя за плечи, прежде чем вновь взглянуть ему в глаза. — У меня аллергия на шерсть, — он непонимающе приподнимает брови, — и ты же знаешь, что я отпущу тебя только при конкретных условиях, — зло выдыхает и сжимает кулаки, едва сдерживаясь. В воздухе разрываются невидимые молнии, и он трещит, рвётся с громким треском и пахнет гарью, перемешанной с кровью. Запах того злополучного амбара и настроения Чона. — А если ты не будешь добровольно есть, тебя переведут на принудительное зондовое питание. Или, скажем, будут вводить глюкозу и витамины внутривенно. И молись, чтобы никто, чисто теоретически, не перепутал жизненно необходимые вещества с героином, допустим. Два-три приёма — и тебе обеспечена зависимость. И после этого ты сделаешь всё, что я только попрошу, лишь бы кости с суглобами наизнанку не выворачивало. Не лучший исход, не так ли? — альфа продолжает, усмехаясь, и протягивает жилистую руку к Мину, но тот лишь сильнее вжимается в спинку кровати и широко распахивает испуганные глаза. Чонгук буквально закипает изнутри благодаря этой необузданности напротив, колких выражений и необоснованной для него дикости. «Общение» с Юнги как глоток кислоты — сжигает слизистую и, почему-то, нервы дотла. — А не проще будет меня сразу убить, как ты и хотел? — омега нелепо указывает на свою грудь, а Чонгука заметно корябит от воспоминаний о произошедшем. Он пытается забыть свой провал всю последнюю неделю, но получается откровенно плохо. — Если я убью тебя до того момента, как ты официально получишь всё имущество Хосока себе, то оно будет растасовано между его акционерами и партнёрами. В целом, так должно было быть с самого начала, если бы ты не полез за властью и деньгами, но тогда сразу отобрать большую часть имущества себе мне было бы гораздо проще, нежели сейчас. Поэтому остаётся только тянуть ещё больше, ведь во время шумихи с твоей смертью начать некую войну гораздо проще. Ты же не собираешься подписывать отказ, ещё и успел создать мне лишних проблем: имея тот порт, который ты отобрал, я мог бы забрать гораздо больше, — Чонгук каким-то пустым взглядом продолжает сверлить омегу, пока тот сильнее кутается в простынь, несмотря на стоящую столбом в воздухе жару, ведь чувствует почему-то себя обнажённым. С душой наизнанку и всеми фобиями, выложенными на позолоченной тарелочке перед альфой. — Собираешься идти против Дона? Тебе же нельзя иметь под своим контролем транзит через два города, — Юнги фыркает, проглатывая очередное желание свалить от Чонгука подальше, желательно нахрен. Глотать придётся долго и муторно — Чон перекрыл своим огромным телом выход из комнаты. — А ещё, я так понимаю, прямолинейность — твой конёк? — А есть ли смысл от тебя что-то скрывать, если ты всё равно в моей клетке? — довольно скалится, и его вены на шее вновь раздуваются, пульсируют слишком быстро, — Моя отчаянная пташка с оторванными крыльями. Мин только выдыхает сквозь зубы, ничего ему на это не отвечая и стараясь не обращать внимание на очередное оскорбление. В целом, подобным его уже не удивить: омежья самооценка со времён смерти Хосока тусит где-то в Тартарах, глубоко под землёй. А сам Чон, такой далёкий и словно светящийся счастьем в воспоминаниях омеги, наверняка сейчас переворачивается в гробу. — А ещё, я так понимаю, ты не собираешься ничего нового мне говорить. Вновь без никакой пользы тратишь моё время. Его цена гораздо выше, чем твоя жизнь, — поправляет слегка повреждённую челюсть после предыдущей встречи с Мином, ведь отказался носить бандаж, — тебе все оставшиеся года такую стоимость пришлось бы отрабатывать своим ртом при других обстоятельствах. Глупый омега, — окидывает Юнги презрительным взглядом, телом ощущая жар ненависти в воздухе. Таким и испепелить можно, но Чонгук сам слеплен из застывшей магмы. — А ты, блять, держишь меня взаперти! Террорист недоделанный. Ну давай, позакатывай мне тут ещё глаза и понапрягай мышцы, вы же, альфы, так любите заниматься подобным! — Юнги молниеносно вспыхивает, ведь больше не в силах терпеть ни одно его слово, а после чего расчётливо жертвует одним одеялом из гнезда и демонстративно сбрасывает его на пол, сверкая раскалённой песочной злостью в глазах. — Или ёбни меня чем-то по голове наконец, избей, изнасилуй! Чем ещё занимаются такие преступники, как ты? Чонгук, поглаживая отросшую щетину на подбородке и щеках, лишь молча продолжает наблюдать за омегой, отчасти незаинтересованно, пока тот размахивает в воздухе руками, продолжая что-то эмоционально и достаточно эффектно визжать, отчего его одежда порядком задирается, а сползшие к низу бинты, которые уже давно стоило бы заменить, вновь оголяют молочную грудь и часть окровавленных швов. На этом моменте незаинтересованность сменяется чем-то другим, и альфа наконец замечает расползающийся в воздухе нечётким облаком лемонграсс, и из-за его прищуренного взгляда Мин резко затихает. — Что? — удивлённо смотрит на Чона, едва сдерживая где-то в горле клокочущее желание вцепиться ногтями в его покрытую различными тату шею, чтобы удушить этого ублюдка голыми руками. — Во-первых, я не террорист. Не разбрасывайся различными словами, если не знаешь их знасения. Во-вторых, у меня не встаёт на использованных и болезненных омег, как ты. А насилие — безусловно, хороший метод, но ты мне сейчас нужен живым, вдруг передумаешь с отказом, — альфа зарывается в свои волосы правой рукой, поглядывая на наручные часы на левой, — ещё долго собираешься истерить? — выравнивает спину, отчего в комнате, наполненной гнилой тишиной, слышится хруст его позвонков. — Я не собираюсь становиться твоей очередной марионеткой и менять своё решение на что-либо. Убив меня, ты только сделаешь мне одолжение, — омега шипит, вновь пытается сдерживать внутренний пыл, уже сорвавшись, и показательно рассматривая свой маникюр, который уже стоило бы обновить. Все его движения, мимика и взгляды натренированы настолько, что даже сейчас Юнги непонятно с какой силой умудряется держаться. Весьма фальшиво и натянуто, но умудряется же. — Ты будешь хотеть то, что я скажу тебе, — всё в той тишине раздаётся его глухой, страшный для Мина смех, и хоть он, отчасти, понимает эту отвратительную шутку, но смеяться вместе с Чоном ему совсем не хочется. Да и за шутку эту фразу, кажется, Чон совсем не воспринимает. Альфе остаётся только показательно пощёлкать зубами, чтобы наглядно показать то, как он перекусит Мину свободу на ментальном уровне, а шею — на физическом. Ведь все остатки сил действительно покидают омегу, стремительно и без шанса на возврат. Чонгук пугающий, отвратительный хотя бы из-за того, что держит буквально всё под своим контролем, грубый и непоколебимый. Юнги за последние четыре месяца привык быть таким человеком, как сам Чон, у которого в руках вся власть, и теперь подчиняться такому же ужасному человеку становится ещё сложнее, чем на словах. Скоро, наверное, Юнги будет ползать у него в ногах, умоляя о смерти. Это, конечно, худший исход, но омега не отменяет даже этого. Из-за подобных мыслей у него с трудом получается сдерживать слёзы, ведь некоторые тонкими струйками уже блестят на щеках, скапливаясь где-то у подбородка. В каплях отражается солнечный спектр, словно остатки мёртвой радуги, и Чонгук улыбается, наблюдая за этим, сам себе. У Юнги слёзы до сих пор являются девственно чистым показателем непорочности, низшей гранью между независимостью и раздавленными внутренностями, и этот факт не может не обеспечивать не озвученное восхищение со стороны Чона. — Не встаёт у него на использованных и болезненных, ага, — бормочет себе под нос, вытирая щёку тыльной стороной ладони и постепенно успокаиваясь, — порассказывай мне тут, кукловод ёбаный. — Да что ещё? — выдыхает с явной злостью, уже собираясь уходить. Он сейчас находится на своей финальной точке кипения, ведь Мин для него действительно слишком упрям — всё никак не собирается менять своё мнение. Но как молния не ударяет в одно место дважды (альфа не верит легендам), так и смерть не обойдёт омегу во второй раз, и наконец заберёт к себе. Ласковая Фортуна улыбнётся ему, и это уже очевидно. Остаётся справиться только с навязчивым желанием перекусить омеге сонную артерию прямо здесь и сейчас. — Я надеюсь, что это какой-то пистолет. Иначе твоя исповедь не оправдала себя ни в одном слове, — Юнги неуверенно указывает рукой на пах Чона, и тот наконец замечает свою очередную в этой жизни проблему. Да, он действительно слишком рано покинул ту шлюху из собственного борделя, чьё имя уже сейчас вспоминает с трудом. Но, в любом случае, ему стоило оставаться с тем милейшим омежкой подольше, чтобы не происходило того, что происходит сейчас. — Это не из-за тебя. Не переживай, — альфа смотрит на его блестящие слёзы, которые тот поспешно стирает, сразу же мысленно отрицает свои слова, а слёзы в это время отчего-то не прекращают литься из покрасневших глаз, и Чонгука заметно передёргивает от этого, а в его горле — пересыхает. — Конкретно ты мне противен. Юнги отводит в отвращении взгляд в сторону, пока Чон небрежными движениями поправляет складки брюк на вставшем члене, и после чего быстрым шагом покидает комнату, кинув перед этим в сторону Мина очередной презрительный взгляд. Чонгук, безусловно, давно не подросток, чтобы гормоны настолько сильно брали контроль над ним, но объяснить только что произошедшее он не может по-другому, ведь не находит этому других причин. Если отдыхать таким образом, как альфа, — то нужно это делать, естественно, до конца, но