Обмани себя. Сожги мосты, оковы сжечь не получится. Выход — не облегчение.
Юнги, если честно, не видел возможности вернуться в его личный кабинет даже в самых обнадёживающих снах, которые уже давно перестали сниться. Наверное, именно поэтому он так осторожно заходит туда и резко пятится назад, вжимаясь спиной в широкую грудь идущего сзади Чонгука. — Аккуратнее, — альфа небрежно отталкивает его от себя вперёд, сцепив зубы, — ты тут не один. — Да ты что, — омега огрызается, разворачиваясь к Чону лицом и сверкая кристаллами злости в темноте, — вруби свет, я чувствую себя кротом, что залез не в свою дыру. Альфа только закатывает глаза, не желая отвечать психованному Юнги, что таким образом, по его мнению, приходит в себя. На самом же деле всё происходит совсем иначе, и он просто так защищается от всего, что его подсознание считает крайне опасным. От себя самого в том числе. Это привычно, обыденно, и Мин даже не замечает ту грань, когда теряет чёткую связь с реальным миром, начинает кукситься и выстраивать невидимые стены, кирпич за кирпичиком. Чонгук же очень хочет научиться читать омегу, как открытую книгу, но не может для этого сделать совсем ничего, кроме как продвигаться к своей цели наугад, на ощупь и отвратительно медленно. Совсем не так, как он привык, а терпение — ресурс недолговечный. Но несмотря на все свои мысли, альфа всё равно щёлкает выключателем, и просторный кабинет сразу освещают несколько вмонтированных в потолок ламп. Шторы закрывают панорамные окна, Юнги не спешит их убирать: не до окон точно, ведь в нём эмоций сейчас слишком много, едва живых, но всё ещё мерзко ползающих в грудине. Там же находится и сплошная кровавая дыра, от ключиц и до рёбер, и что-то откровенно живое и уязвимое мечется там же, трепещет, пытаясь спрятаться от неминуемого. Будь у омеги такая возможность, он бы это «что-то» собственноручно вытащил и задушил. Так было бы всем легче. Юнги деловито плюхается в кресло, припавшее пылью, как и ноутбук на столе. Он раскрывает его отчего-то дрожащими руками, проводит несколько раз трясущимися пальцами по тачпаду и хмурит брови, пока Чонгук нависает горой сбоку. Трудно делать что-либо под его внимательным взглядом, трудно находиться здесь, когда каждый квадратный сантиметр помещения кишит тысячами воспоминаний об этом месте. Словно что-то грызёт Мина изнутри, всплывает из самой настоящей бездны и пытается разрушить то, что уже давно разрушено. Боль не бывает фантомной в его случае. — Ну что? — Во-первых: дай мне свыкнуться с мыслью того, что ты чуть не сожрал меня без моего разрешения в этом чёртовом переулке. Во-вторых: дай мне привыкнуть к тому, что я хоть как-то вернусь к работе, — Юнги быстро-быстро проговаривает это на одном выдохе, прикрыв глаза и сцепив руки в маленькие кулачки. — Слишком много требуешь, — Чонгук опирается ладонями о стол, и тот слишком сильно скрипит под его натиском, — мышка. — А ты большой и злобный кот, что угрожает меня задушить? Мин хмурится, не отвлекаясь от включённого монитора и что-то быстро печатая. Препираться, спорить с альфой и огрызаться — затея далеко не из лучших, но это настолько привычно, что даже когда все поджилки трясутся от пережитого, а подсознание трещит по швам от шока, Юнги всё равно продолжает это делать. Для Чонгука же это прямой сигнал о том, что всё в порядке. Пускай и на деле всё совсем наоборот. Чонгук плотоядно улыбается, услышав такое сравнение, наклоняется ещё ниже. В сумраке его зубы отсвечивают жутким белоснежным цветом, и всё гораздо усугубляется, когда он приоткрывает их и щёлкает прямо над ухом сжавшегося Мина, словно угрожает укусить, но не делает этого. В этот же момент шумно распахивается входная дверь. — Господин Мин! — в кабинет вновь без стука вламывается секретарь Юнги — Сухён, что едва ли не падает, умудряясь вцепиться в дверную ручку. — Я как только узнал, что Вы нашлись, так сразу приехал! Где же Вы были всё это вре... Омега ошарашенно утыкается взглядом в Чонгука, нависающего над Юнги, и испуганно отшатывается назад. Как ручка, которую он до сих пор сжимает, выдерживает это всё — тайна, которую ещё предстоит разгадать. Альфа нехотя отходит на шаг назад от Мина, поправляет воротник рубашки и прокручивает часы из белого золота на своём запястье. Он не привык, что их могут видеть вместе. А Сухён наконец узнает этого человека, от которого за километр несёт высокопроцентной властью и исключительным величием. Возле такого жизнь обречена, это очевидно и для него, и именно поэтому у Хвана совсем не зря пропадает весь воздух из лёгких. Сухён знает его имя, знает, кто он и что сделал. После того, как Юнги «пропал», на поверхность всплыли многие факты, пускай и узнали о них далеко не все. После того, как трудовые ресурсы предприятия перешли негласно и неожиданно под контроль Чон Чонгука, не знать о том, кто этот человек, достаточно трудно. Пускай Сухён не сталкивался с ним никогда лично до этого дня, он едва сдерживается, чтобы не завизжать от ужаса. Видеть своего босса, который никогда не прекращал им быть, в компании Чона, на самом-то деле достаточно странно. И, по правде, в его голове уже непроизвольно появляются догадки, почему всё происходит именно так. Это страшно. — Что-то необходимо? — Чон отвечает вместо Юнги, улыбается вежливо, пока в чисто-чёрных глазах зажигается нечто жуткое. — Нет? Можешь быть свободным. Господин Мин, — не сдерживает оскал, — слишком занят, чтобы отвлекаться. И нежелательно, чтобы кто-то ещё узнал о том, что мы были здесь. — Хорошо, я вас понял. Извините, господин Чон, — сухо выдавливает из себя омега и медленно, нарочито аккуратно закрывает за собой дверь. Этот поступок даётся ему с трудом, ведь Хван действительно порою слишком преданный, но повлиять на что-то он сейчас совершенно не может. Это уже очевидно, что Юнги не сможет помочь никто и никак, но Сухён сделает всё, что от него зависит. Мин продолжает сверлить закрытую дверь взглядом, отрешённо и так читаемо, что Чонгук не может не заметить боль и тоску в его глазах. Но не всё, что замечено, становится принятым во внимание. Что-то просто хочется игнорировать, а иногда кроме этого не существует другого выхода. Альфа, например, в своей жизненной ситуации тоже не видит никакого способа обойти то, что грозит в ближайшем будущем. И, на самом деле, оставаться спокойным, зная, что за его спиной зевает протяжно сама бездна, глотает реки крови и улыбается, обнажая врата в безвозвратность, даётся достаточно трудно. Практически невыносимо, но он хочет верить в то, что всё можно преодолеть. Так было, по крайней мере, всегда, пускай Чон ещё совсем не знает, что преодолеть конкретно его гораздо легче, чем только может казаться. — Хотел бы я, чтобы хоть один мой работник был таким же верным псом, а не наоборот, — Чонгук пренебрежительно фыркает, усаживаясь в кресло, что некогда было любимым местом Хосока. Недалеко возле него находится мини бар, что сейчас абсолютно пуст, а ещё оттуда открывается прекрасный вид на город. Завораживающий и обнадёживающий, Юнги знает об этом не понаслышке, ведь просидел там не одну ночь. Вот только видеть на этом месте Чона даётся всё ещё слишком болезненно. Так, словно в собственное гнездо впустил настоящего предателя. — Разве твой милейший секретарь не способен на это? — омега щурится, глядя на него исподлобья, пока в очередной раз вводит какой-то длинный пароль, который едва может вспомнить. — Он так смотрит на тебя, будто готов сожрать. — Он готов сожрать мои деньги и мой член, но не меня, — словно в подтверждение своих слов расставляет ноги шире, пока они бёдрами не упираются в высокие быльца кресла. В голове Юнги рефлекторно всплывают те воспоминания с квартиры Чона, и он кривится в полнейшем отвращении, — сумрак делает своё дело — и хорошо, что альфа не замечает этого. — Радует, что ты не будешь меня никак и ни к кому ревновать. Хоть что-то воодушевляющее. Не отвечать на слова другого наверняка становится их общей негласной традицией, и именно поэтому парень совсем ничего Чону не говорит — лишь недовольно закатывает глаза. Тишина иногда может ранить сильнее, чем тысяча слов, и Чонгук, пытаясь его провоцировать, получает только очередные отравленные стрелы в своё высушенное, как плоды барбариса, сердце. Юнги смотрит на него на равных, почти без страха, так, словно Чон никак и ничего не значит для него, и это холодное спокойствие не может не убивать непобедимого. Трещина за трещиной, именно так великие города превращаются в руины. Безумие процветает внутривенно в Чонгуке, в голове Юнги одни лишь хладнокровные расчёты и логические выводы, раздавленная паника и ощущение стойкой безысходности, которую хотя бы инстинктивно, но очень хочется преодолеть. И то, что альфа добровольно упускает это из виду, закрывая глаза, — его главная ошибка. Но его силы на исходе, и он так сильно устал бороться с этим. Омега чётким движением расшторивает огромные окна за своей спиной одним нажатием на пульт, лежащий на его столе. Мерцающие огоньки постепенно включающихся придорожных фонарей выглядят как путеводные звёзды, что моментально ослепляют Чона. Они блестят поглощённым отражением в воде, на которой тень Пусанского моста безмерно спокойно колышется с каждым дуновением прохладного ветра, равномерно и умиротворённо — несмотря на огромную скорость проезжающих на нём машин. Свет фар — яркий, но они мелькают в горячем светящемся потоке так быстро, что альфа не успевает уследить ни за одной парой. Город продолжает жить, Чонгук уже постепенно умирает. — Смотри, я нашёл в базе данных информацию на каждого из них. Если разрешишь мне убить хотя бы одного — я, возможно, откажусь от затеи задушить тебя одной прекрасной ночью. — Не будет уже прекрасней, чем эта, мой хороший, — хрипит, но выдавливает сухую улыбку.* * *
Юнги продолжает гипнотизировать собственные коленки в широких брюках, накрыв их ладонями, чтобы дрожали гораздо меньше. Чонгук снова лично везёт его не пойми куда, всматривается в дорогу так, словно от этого зависит жизнь омеги, не меньше. Не отвлекается и сосредоточен до жути, пускай Мин толком и не видит его глаз: Чон нацепил на нос вечно сползающие солнечные очки, потому что солнце сегодня болезненно яркое. Перед смертью на него не насмотришься, пускай оно и уходит первым, когда даже воздух становится безнадёжным, Юнги по себе знает, пускай и жив до сих пор. Но это не меняет того, что он похоронен внутри себя заживо. И Чонгук об этом знает. Знает, что последствия этого выльются конкретно на него уродливым нечто. Тем, что лишено какого-либо человеческого облика и страха. Альфа уезжает буквально на несколько кварталов вперёд от офиса Юнги, как подъезжает к Хэундэ и сворачивает к самому отдалённому уголку пляжа. Всё так же молча, уравновешенно и так, словно не происходит ничего подозрительного. Словно не он нервно сжимает пальцы на руле крепче обычного, чтобы не дрожали так явно, словно не он время от времени поглядывает в зеркало заднего вида, наблюдая за тем, чтобы омегу совсем уж не размазало по сидениям слоем невосстанавливаемой лужицы из стопроцентной боли. Он боится пропустить этот момент и не оказаться рядом, хоть и является тем самым отравляющим веществом. Но тот факт, что в его жизни становится всё больше и больше страхов — просто отвратительный. И главная слабость Чонгука устало вздыхает позади. — Нам нужно отдохнуть. Море неплохо этому способствует, — альфа отстёгивает ремень безопасности и забирает какие-то вещи с переднего сидения, — потом тебя отвезут отсюда, а я поеду дальше. — По делам? — Нужно будет разобраться с кое-какими людьми. Я обязательно расскажу, если всё получится. Ты важен, Юнги, достоин знать многое, — бормочет бессвязно Чон, омегу от этих клишированных «важен» и «достоин» тянет вырвать ту воду, что он выпил с утра. Чонгук задерживает взгляд на его болезненно белых руках, что выглядывают из кардигана, замотанные местами бинтами и заклеенные пластырями. И он тоже устало вздыхает, не в силах наблюдать чужую боль. Являясь её главной причиной. Они молча выходят из авто, Чонгук стремительно приближается к воде, а Юнги не имеет совсем никакого выбора, кроме как бездумно следовать за ним. Песок рассеивается под его ногами, шелестит ласково, но не меняет факт того, что он тоже холодный. Здесь пахнет влагой, солёными слезами, и волны с шумом разбиваются об изрезанные линии берега. Чон шагает целеустремлённо вдоль пустого порта, причал выглядит неестественно пусто в такое время. Осень умирает вместе с ними, а небо прямо сейчас готово сдаться, сливаясь серым цветом с морем. Даже чайки затихли. — Не мёрзнешь? Пустая забота, напускная нежность в голосе, — и Юнги покрывается инеем в очередной раз, услышав его голос. Мёрзнет, ещё и как, но об этом точно не расскажет. — Нет, — шепелявит посиневшими губами, нервно, слизывает с них мокрый ветер и улыбается так криво, дрожаще, что Чонгук от этого мысленно вешается. Вины слишком много, и для её искупления потребуется также слишком много времени, того самого, что на вес золота, и которого у них вовсе нет. Ненависть разжигается без огня, бег превращается в полёт с пьедестала в пропасть. Она им уже улыбается. В карих глазах Юнги появляются трещины, чёрные и зияющие гнилью, когда он замечает в очередной раз за этот день то, как альфа раздражённо смахивает целую кучу пропущенных звонков, сообщений и прочего с панели уведомлений его личного смартфона, номер которого есть только у Намджуна, родителей Чона и Чимина. Мин узнал об этом ещё давно, со слов самого Пака и абсолютно случайно. И он молча закрывает глаза, когда Чонгук снова пробегается глазами по очередной угрозе, сбрасывает очередной звонок и нервно убирает телефон в карман собственных брюк. Хотел бы Юнги их больше никогда не открыть, но не получается. Да и знает, что Чон такое сделать точно не разрешит. Ведь когда он думает о смерти, о логичном конце их неправильной истории в его присутствии, о том, что это всё точно же может прекратиться, то сразу же ловит на себе осуждающий взгляд альфы. Случайно, Юнги отчаянно хочет в это верить. Воздух между ними ледяной, руки у Чонгука горячие до ужаса. Спустя ещё полчаса Мин делает вывод, что альфа совсем не умеет гулять, спокойно и в размеренном темпе. Не умеет расслабляться, находить тему для разговора, ведь всё время спешит куда-то, напряжённо молчит и уходит так глубоко в себя, что даже привычная нервозность и грубость уходит с его взгляда, оставляя вместо себя невосполнимую пустоту. — Почему ты не разозлился и ничего не сделал мне за то, что я попытался сбежать? — Юнги первым не выдерживает, тянется рукой к идущему спереди Чонгуку, чтобы положить её ему на плечо, и только после этого касания он останавливается. — Я знал, что это рано или поздно произойдёт. Альфа не оборачивается, лишь застывает на месте и прокручивает в руках телефон, вновь достав его из кармана. Мин обходит его со стороны, вопросительно заглядывает в глаза, ради чего ему приходится встать слегка на носочки, но не находит в вернувшемся ядовитом взгляде ничего из того, что мог искать бы. — И знаю, что ты будешь пытаться ещё. Непременно будешь, — кивает сам себе, всматриваясь в даль моря. Перед ним равномерно шумящая бесконечность, огромная до невозможности, сотни пустых горизонтов и тысячи возможностей и страхов, из-за которых предыдущие остаются проигнорированы. Там ещё больше проблем, которые нужно решать, непонятно каким образом и ценой. И речь совсем не про деньги. Чонгук уже знает о том, что за ним установлена тщательная слежка откуда-то сверху, знает, что количество крыс в его окружении растёт. Замечает, что Намджун становится всё больше и больше хмурым, Соён — раздражительной и нервной. У них происходящее принято называть тяжёлыми, тёмными временами, из которых выбираются только самые могущественные. Переворот — вещь скользкая, захват чего-либо и кого-либо — сплошной и абсолютный риск. Оправданный или нет, это уже другой вопрос, но альфа уже может на него ответить: да, это того стоило. Хотя бы из-за Юнги. Чонгук так же знает, что уже даже под солнцем становится опасно. Знает, что на стройках происходит что-то не то, клубы по непонятным причинам теряют охваты посетителей, они падают, а убытки всё растут и растут. Но в нем нет сожалений, и стандартное «человечность» в мыслях стёрто насквозь, ему нечего бояться, кроме как самого себя. Они все так далеки от умершего Бога. Альфа прикуривает сигарету, даже не прячет огонёк зажигалки от свистящего ветра и наполняет дымом лёгкие до отказа. Лишь бы не чувствовать лемонграсс возле себя, запах которого отпечатался даже на собственных кончиках пальцев. Так близко, что Юнги ощущается по ту сторону моря. И никто не сможет доказать, есть ли что-то там, за или под слоем солёной воды. Их совместный океан состоит из слёз. — Я не стану отрицать, что не попытаюсь это сделать ещё раз. Свобода часто становится важнее жизни, и без неё она не имеет никакого смысла. Толку от существования, если ты контролируешь мой каждый глоток воздуха? Обещания для тебя — пустышка, и договориться с тобой о чём-то точно не выйдет. Альфа выдыхает последний клочок сизого дыма, что растворяется моментально, смешиваясь с беспокойным туманом. Холода так много, безгранично, Чонгук не чувствует ничего, кроме пустоты и зарождающейся ярости. Он давит её собственноручно, пальцы становятся скользкими от крови, но убирает все эмоции напрочь, хладнокровность вперемешку с нестабильной импульсивностью — его главное оружие. И оно выпадает из его рук. Чонгук резко притягивает опешившего Юнги к себе, сжимает ладони на тонкой талии и вжимает его буквально в себя, что ещё немного — и захрустят кости под пальцами, окрашенными в багряный. Он кладёт подбородок на его макушку, пересчитывает рёбра сквозь одежду, оглаживает лопатки и, наплевав на все свои старания, вдыхает до боли приятный запах, колючий, упивается им до конца. Юнги, втыкнувшись носом в равномерно вздымающуся грудь альфы, уже не пытается выбраться, не бьётся в его руках, как райская пташка в клетке. Знает, что бесполезно. Научен. Омега слабо обнимает его в ответ дрожащими руками, неосознанно пытаясь довериться и найти свет в том, кто никогда не был знаком с солнцем. — И я сделаю всё, чтобы мой контроль над тобой стал безграничен. Юнги сжимает его рубашку в своих руках до треска ткани, слёзы греют чонгукову грудь. Где-то вдалеке с удивительной грустью трубит огромный корабль, и этот звук рассеивается тоской прямо по неспокойной воде.* * *
— Говоришь, что он даже не тронул тебя, — Соён по своей излюбленной привычке выдыхает дым ему прямо в лицо, постепенно успокаиваясь. Юнги нашёлся, живой, и это главное. — Удивительно... — шепчет, прикрывая глаза и опрокидывая голову назад. Её русые волосы, которые девушка совсем недавно обрезала, ведь длинные сильно мешали, тонкими и переливающимися в искусственном свете ламп раскидались волнами по подголовнику кожаного кресла. Ли вновь выглядит максимально расслабленной, с этим расфокусированным взглядом и игривыми нотками в голосе — перед омегой она всегда была такая, не показывая ему свою другую сторону, что видят все остальные. Юнги и так чрезмерно напуган, чтобы усугублять это. — С чего бы ему меня трогать? — Мин щурится, закидывая ноги на диван и забрасывая очередную виноградину себе в рот. — Он же не совсем больной ублюдок. — Я не знаю, как он смотрит на тебя, но говорит о тебе с явным голодом. Диким, я бы сказала, а от такого уже невозможно избавиться, сдержать тоже долго не получится, — девушка хмыкает, раскрывая наконец веки и обеспокоенно всматривается Мину в глаза, — но мне не нравится, что ты пытаешься оправдать его. — А что мне остаётся делать, когда все остальные бессильны против него? Я не могу выбраться, сбежать у меня тоже не получилось. Продолжать надеяться на то, что кто-то спасёт меня, вытянет из этого дерьма, или же я сделаю это сам, и всё закончится — уже бесполезно. У меня больше нет никаких надежд. — У тебя есть я, — она нервно стряхивает длинную сигарету над пепельницей, дырявит Юнги одним лишь взглядом, — и Тэхён. Он тоже хочет помочь тебе. И мы уверены, что всё получится. — Против Дьявола бессилен Бог. — Омега сломано улыбается, слабо, и с его потресканных губ сочатся мелкие капли крови. Юнги уже не обращает на это внимание, не чувствует боли. Чувства притуплены, но сознание продолжает кроваво умирать. — Не спорю. Но ты посильнее Бога будешь, в данном случае, — Соён закидывает ногу на ногу, щурится от количества дыма в комнате, но не прекращает курить. Она создаёт иллюзию неба прямо под потолком. Фальшивую, что серого цвета, рассеянную и почти неуловимую. Зато близко к себе. Настоящее небо сегодня такого же свинцового тяжёлого цвета, и отдаляется от земного мрака оно всё больше и больше. Юнги к Соён привез водитель Чонгука после той непонятной прогулки по морскому берегу, а сам Чон уехал по делам, которых у него на сегодня осталось чрезмерно много. Невесомый поцелуй сухими губами альфы, что был на прощание, горит на скуле Мина прожигающим невидимым клеймом до сих пор. На их разговоре с Ли настоял Чонгук, пускай и был тогда не особо многословным и, по сравнению с утром, безмерно спокоен. Юнги знает только то, что на это его уговорила именно девушка. У Мина же не было права не согласиться с ним. Чонгук, когда они шли обратно к машине, был в тот момент явно не с омегой, а где-то глубоко в своих мыслях, которые словить руками не получится, как и загнать волны фиолетового безумия в рамки. Но у Чона пока что ещё получается, он справляется. А Юнги видит, как он уже постепенно теряет контроль над собой, его самообладание угасает с каждой секундой, проведённой возле омеги. Хочется ещё, больше, дольше, чтобы насытиться им до конца и сполна, не оставить никому, и даже Юнги, ни капли его самого. Хочется поглотить и плоть, и душу. Он ядовито-сладкий, пьяняще-вкусный, и для альфы его становится критично мало. Это хуже наркотиков — не выберется оттуда, где он сейчас, ни Чонгук, ни Юнги, которого он туда обязательно утащит. Мин почувствует на себе, как это — быть зависимым и ослеплённым. — Ты обязательно будешь свободен, Юнги. Но для этого придется подождать. И постараться. Доверишься мне? Соён пересаживается на кожаный диван к омеге, аккуратно и бережно опускается рядом, словно боится сломить несуществующую гармонию возле него. Она глазами пересчитывает все синяки на его руках, шее, пытается предугадать сколько их ещё скрыто под одеждой, и от таких мыслей у девушки сводит скулы. Она видит, что у Юнги губы зацелованы в кровь, не хочет даже представлять то, как выглядел сам процесс. Холод в глазах омеги подтверждает то, что происходило и происходит что-то по истине страшное. И он ломается, как и все они, собирает собственные руины неуправляемыми руками и всё равно рассыпается, не в силах справиться с сильным разрушением. — Лиам тоже просил постараться. И, как видишь, ни к чему хорошему это не привело, — фыркает, в очередной раз за день произнося имя, что должно было остаться в прошлом. В глазах омеги что-то ощутимо поменялось, и злости там теперь гораздо больше, чем сожаления и тоски. — Знаешь ведь, что с ним случилось? Соён горько хмыкает, опускает взгляд вниз и грустно вздыхает. Знает. — А он тоже наверняка пытался меня спасти. И погубил себя этим. — Юнги умело сдерживает очередные волны истерики глубоко внутри глотки, глотает их вместе со своей кровью и спокойно смотрит пустым взглядом в глаза Соён. — Мне кажется, что я всем приношу лишь одни проблемы. Надеюсь, Чонгука это коснётся тоже. — Лиам не пытался вызволить тебя, Юнги. Соён плавным движением протягивает к нему правую руку, едва касается ладонью щёки, ласково гладит её и смотрит мягко прямо во внутрь чужих зрачков. — Он не успел. — Что? — Чонгук приехал за ним лично сразу же, как только завёз тебя тогда в больницу. Он не оставляет свидетелей, никто не делает этого, — с ощутимой горечью в голосе она объясняет ему очевидное, как ребёнку, что отрицательно мотает головой и повторяет одними губами болезненное «нет» множество раз. Оказывается, ещё в первый день своего падения он потерял его. И всё это время слепо верил в надежду, что пала одновременно с ним. Реальность давит стальными пластинами на виски, отбивает наверняка на азбуке Морзе «умрешь тенью безликой», Юнги сглатывает эту фразу вместе с крошками бетона, что появились во рту. На себя надеяться было тоже сомнительно. — Что он с ним сделал? — успокаивается почти сразу же, складывает руки на груди и смотрит с вызовом. Борется сам с собой внутри. — Мне он сказал, что его соб... собирали по всему Сеулу. — Подержал пару недель в собственной тюрьме, пытаясь что-то вытянуть из него, потом — пуля в лоб, не более. Всё лучше, чем могло бы быть, пускай и не звучит так. Соён поджигает новую сигарету, оставив предыдущую медленно дотлевать в пепельнице. В лёгких дым, лишь бы не чувствовать то, что с запахом Юнги плотно смешался чужой. И это не удивительно, но воспринимается всё ещё не так, неправильно. Так не должно быть. Соён ненавидит чувствовать себя ничтожно слабой перед кем-то, но она правда не может остановить всё так быстро, как ей этого хотелось бы. И она не смогла спасти Лиама, ведь бессильна перед Чонгуком, и её сил, связей недостаточно, чтобы бороться с этим альфой. Юнги задыхается, но не подаёт виду. Причин у этого много. — И что будет теперь? — Война, полагаю. Но мы остановим Чонгука. Он заигрался, — она поправляет непослушные волосы, закидывая их назад, плавится под этим встревоженным взглядом напротив, сама едва верит в то, что говорит. Всё это время, что Юнги находился безызвестно в лапах Чона, она буквально не находила себе места, казнила со злости стольких, что и пересчитать невозможно. И теперь, когда Чонгук наконец согласился на её разговор с омегой, она пообещает ему абсолютно всё, что ему только будет угодно, лишь бы он был хоть немного спокоен и имел, пускай и лживую, надежду. Про счастье уже и речи никакой не идёт. Соён бы правда хотела сейчас остановить время и не отдать через положенный срок Мина обратно тому, кто распорядился привезти его сюда. Ли спрятала бы его в самом укромном и безопасном месте так, чтобы никто и никогда не нашёл. Но она знает, что если сделает это, Чонгук тогда точно не остановится ни перед чем, чтобы вернуть омегу себе. Дразнить пантеру, находясь с ней в одной клетке, — сплошное безумие. — Дыши, Юнги, — насмешливо шепчет, усаживаясь поудобнее, — и... ты уверен, что он не будет видеть тебя без одежды ближайшее время? — Могу ли я быть уверенным в монстре? — тихо-тихо смеётся, — Я просто надеюсь, что этого не произойдёт. — Дай сюда левую руку, — Ли тянется назад к своему рабочему столу и достает откуда-то чёрный перманентный маркер. — Я напишу тебе на ней свой номер, чтобы ты не потерял и не забыл. Найди возможность мне позвонить и рассказать всё, что узнаешь, ладно? В любое время. Юнги согласно кивает, даже не зная, как это вообще возможно сделать, протягивает к ней руку и закатывает рукав настолько сильно, насколько это возможно. Ли бережно выводит аккуратным почерком около десяти цифр на внутренней стороне изгиба локтя, склонившись над омегой. — У нас есть план. Ещё один неверный шаг Чона — и всё полетит в воздух. И он об этом уже знает, — она кивает сама себе, Юнги зачарованно наблюдает за блеском хайлайтера на кончике её носа, когда она поправляет на нём рукава обратно. — Всё будет хорошо. — И что произойдёт? — В случае чего Тэхён первым откроет огонь по Чонгуку. Он тоже устал кормить себя пустыми надеждами, — Соён звучит убедительно, улыбается омеге обнадеживающим оскалом, сумасшедшим слегка. Знает, о чём говорит. «...если сможет переступить через самого себя» только не озвучивает. — Береги себя, Мин Юнги. Ты наше главное оружие против него. И он подпускает тебя к себе ближе, чем должен. В мире, где существуют настолько сильные люди, выжить должен кто-то один из них. Ты же сделаешь правильный выбор, правда? Улыбка превращается в чрезмерно уставшую, у Юнги холодеют руки от её морозного взгляда. Соён не договаривает, но герои будут жить вечно.