This is my Carnaval

      Ману замечает это не сразу. Он зевает после плохой ночи, растирает лицо ладонями и выкручивает холодную воду, и дрогнувшее отражение в мутноватой поверхности зеркала ему может показаться.       Первым меняется цвет глаз, но он списывает это на воображение и игру неяркого освещения в ванной комнате — светлая голубая радужка вокруг широкого зрачка будто бы темнеет, а в яркий небесный цвет капля по капле добавляют каждое утро токсичное радиоактивно-зелёное мрачное мерцание. Ману только рукой машет — его усталость и стресс берут своё, заставляя видеть то, чего нет на самом деле. В клубе неспокойно, постоянные споры и пререкания: с командой, с тренером, с президентом, с прессой… В сборной полный хаос и непонимание, цирковое представление не иначе, только зрители сами же вдруг становятся невольными участниками, а пьедестал первого места ещё никогда не был под ним таким шатким. Это так ужасно выматывает.       Следом меняется лицо — неуловимо, в таких мелких деталях, что заметить изменения кажется нереальным даже для самого Мануэля, но он всё видит, быть может, потому, что смотрит на себя с какой-то маниакальной одержимостью, и ему вдруг начинает казаться иногда: его отражение живёт собственной жизнью. Мимолётом, случайным поворотом головы, самым краем взгляда он успевает цеплять в зеркалах другие эмоции, другую мимику, другие движения. Это он и не он одновременно, его идеальный отображение, химерный двойник, запертый в амальгамной блестящей поверхности, вдруг обрётший сознание и смотрящий на него из своего заключения, не способный ни на что большее, чем проявление своих эмоций. Ману думает, что сходит с ума, но это лицо, человек, который смотрит на него из зеркала каждый день, — не он. Не настолько широкая челюсть, чуть более длинный подбородок, губы — совсем немного — тоньше и темнее, длиннее нос, смуглее кожа. Всё это может быть только искусными иллюзиями, созданными неверно лёгшими на лицо тенями, но Ману знает — даже поставь перед ним прожектор, чтобы избавить от всяких вопросов, он увидит то же самое.       Проигранные матчи, упущенные возможности, ссоры и склоки, домашние неурядицы наваливаются на него невыносимо тяжёлым комом, и он срывается всё больше и больше, не способный тянуть эту тяжесть на своих плечах в одиночку. Он опирается руками о раковину, смотрит в широкое отельное зеркало и думает, пытается обнадёжить сам себя, убедить, внушить, доказать: он всё может. Дева Мария, он взрослый сильный здоровый мужчина, и 34 года уже давно не тот возраст, когда хочется малодушно винить вселенную в подложной ненависти и прятаться от личной ответственности за громкими отчаянно брошенными грубыми фразами. Ману крепко сжимает зубы, что на бледном уставшем лице мелькают желваки, смотрит в свои — отчего-то вдруг ставшие совсем незнакомыми — глаза, и видит свою злость, своё отчаяние, своё упрямство, все свои эмоции, все свои желания и стремления. Мануэль почти верит сам себе, верит в свою мантру — он сможет всё и даже больше.       А лицо вдруг усмехается. Едко, грубо, скашивая не такие полные губы на один бок, обнажая острые белые зубы. Глаза зеркального Ману почти бирюзовые, такие насмешливые, в вытянувшемся лице вдруг проступают глумливые черты, он насмехается над Мануэлем — вполне реальным, испуганным, шокированным — откровенно и бесстыдно, смеётся в голос, прикрывая ядовитые глаза, хохочет, злорадствует. Ману задыхается, отшатнувшись от зеркала, выбивает воздух из груди, врезавшись спиной в стену, отчаянно трёт глаза и сжимает прострелившие болью виски, надеясь избавить от галлюцинации. Но зеркало всё ещё смеётся — беззвучно, но так явственно, что невозможно ошибиться. Зеркальный Ману приближается — неясно только, как это возможно, дышит жарко на серебряную поверхность изнутри и пишет на осевшем влажным туманом облачке пара: nein.       Не сможешь. Не справишься. Не пытайся.       Мануэль бежит из ванной, как оголтелый, хватается за свою аптечку, надеясь найти в ней хоть что-то подходящее, но даже сам не понимает, что рассчитывает увидеть в маленькой сумочке. Таблетки от сумасшествия уже придумали?       Он ходит к лучшим психологам, пытаясь выяснить причину своего внезапного безумия, но все только и твердят, упёршись, «стресс», «стресс», «стресс». Да боже блядский, будто он не знает, что организм уже не выдерживает такие нагрузки, что нервная система отказывает, а психика трещит по швам, но ничто из этого не помогает избавиться от насмешливого зеркального Ману с мерцающими бирюзовыми глазами, которого он иногда видит в зеркале вместо своего привычного отражения. Ему рекомендуют какие-то лекарства и снотворные, он клятвенно обещает посетить психотерапевта, если не станет легче, и… Лжёт бесстыдно. Психотерапевт — это клеймо, конец его карьере и репутации, если об этом узнает хоть одна живая душа, а рано или поздно все скелеты вываливают свои старые кости из шкафов, ему не светит даже самое плохое футбольное будущее. Кому нужен голкипер, капитан с шизофренией? Когда он думает о таком, отражение смотрит, кажется, почти сочувственно. Хмыкает всё так же беззвучно, качает головой и скрещивает на груди руки. Будто жалеет. Ману завешивает зеркала в доме тряпками и даже разбивает одно, ругаясь агрессивно вслух, когда из каждого мельчайшего осколка на него смотрит ехидное Отражение.       Когда все сеансы с психологами не дают никакого результата кроме того, что зеркальный Ману, насмешливо щуря бирюзовые глаза, встрёпывает на голове короткие пшеничные волосы и одним движением ладоней зачёсывает, укладывая, чуть более тёмные волосы в весьма знакомой манере назад, Нойер плюёт на весь свой рационализм, скептицизм и прочее и идёт прямиком к экстрасенсам и ведунам. Над ним проводят какие-то ритуалы, выдают благовония для квартиры, жгут пряди волос в языческих кострах и вызывают покойных духов. Ему внушают проклятья, злых призраков, заколдованные зеркала и охотящуюся на него нечисть, но Отражение только хохочет над ними так бесстыдно и заразительно, что Ману сам с трудом сдерживает смешок. М-да, он тоже не сильно верит. Быть может, в этом и есть проблема.       Домой он возвращается вдрызг пьяным. Отголоски молодости, далёкие суеверные убеждения — алкоголь лечит проблемы. С возрастом приходит понимание: не лечит; но топить проблемы в горчащих стопках намного проще и легче, чем во всём остальном. Он не любит выбирать лёгкий путь и никогда не любил, но сейчас не может отказать себе в потакании слабостям и не попытаться решить ситуацию древнейшим способом. Пьяные люди отважны, но несколько тупы.       Отражение смотрит презрительно, не одобряет, но Ману плевать, сегодня, возможно, впервые. Он показывает уродцу в зеркале средний палец, падает прямо на пол, привалившись к стене, и прикладывается к горлу угловатой бутылки текилы, и смеётся сам. Какой бред сумасшедшего, он действительно просто псих… — Что тебе от меня надо?! Что ты, блять, такое?! — орёт Мануэль на Отражение, с трудом поднявшись перед ним на шатающихся ногах, замахивается рукой с практически пустой бутылью, намереваясь расколотить очередное зеркало, но его руку внезапно перехватывает тот, зеркальный Ману, высунувшийся по пояс из пошедшей рябью ртутной гладкой поверхности, и ухмыляющийся, практически столкнувшись с ним нос к носу. — Я это ты, — Отражение улыбается по-другому, смотрит по-другому, выглядит по-другому. Мануэль обводит взглядом ещё раз уже сотни раз виденные бирюзовые глаза, мягкие полноватые губы, зачёсанные назад светлые волосы, прямой нос и небольшие синяки под нижними веками, и вдруг вздрагивает. — Нет, — Ману шепчет, тщетно пытаясь вырваться из крепкой хватки, дёргается несколько раз, но Отражение держит крепко и молча ждёт продолжения пьяной запальчивой речи. — Ты не я, ты не похож на меня. — И кто же я тогда? — Отражение двигается ближе к нему, оттолкнувшись свободной рукой от зеркала, почти касается кончиком носа его скулы, дышит по-человечески тяжело и жарко сквозь приоткрытые губы. — Марк, — Мануэль пытается резко вскинуть руку, схватить окончательно сменившее внешность Отражение за тонкое светлое горло, придушить скинувшую флёр и морок тварь, но тот перехватывает и второе запястье Ману, теперь смеясь практически в его лицо.       Нойер смотрит и не может понять, смотрит и не осознаёт. Что перед ним? Кто перед ним? Он похож на Марка-Андре, его точная копия, Ману знает его досконально, способен определить отличия в его лице так же точно, как на своём собственном. И на этом — отличий нет.       Кто перед ним? Чью маску надело это существо? Не товарища. Не друга. Не любовника. Не врага. Кто они друг другу не скажет никто даже из посвящённых в их маленькую грязную тайну. — Ты зря не поверил тому старому румыну, он же сказал тебе сразу, упрямый ты лоб, — Марк ухмыляется, оттолкнув с силой его упавшие вдоль тела руки, и тут же хватает за плечи, притягивая к себе, вглядываясь глаза в глаза, — прокляли тебя. А я — твоё проклятье. — Моё проклятье — Марк-Андре тер Штеген? — Ману нервно хихикает, ускользающее в пьяный бред сознание не фиксирует происходящее. Его проклятье — второй вратарь сборной Германии. Что за сюр. — Если ты хочешь так думать, — Отражение пренебрежительно фыркает и прижимается к разомкнутым полным губам, целуя жёстко и агрессивно, прокусывая до крови губу. — Ходи, куда хочешь, пей, что хочешь, но ты проклят, и твою душу так лихорадит, что скоро ты сожжёшь сам себя изнутри. И не бей больше зеркала, я обиды не прощаю… — Марк клыкасто улыбается и слизывает стекающую из маленькой ранки на губе кровь, — а кроме меня тебя никто не спасёт.       Отражение исчезает с той ночи, кажется, бесследно, не намекает о реальности своего существования даже случайно, будто всё это и правда было только пьяным бредом упившегося до галлюцинаций Мануэля, напоминающая порез от разбитой бутылки текилы царапина на губе затягивается рекордно быстро, в клубе всё налаживается, и даже в сборной, кажется, временное перемирие. Он приезжает на базу с лёгкой опаской, но Марк выглядит абсолютно нормальным, предлагает ему соседство в номере и, вместе с протянутой рукой, какое-то натянутое подобие дружбы.       Ровно до тех пор, пока Ману не разбивает случайно, споткнувшись в полутьме, зеркало в их спальне, и разлетающиеся сияющие осколки показывают два отражения.