This is my Carnaval

      Это всегда были только они двое — он и его машина, несущая смерть Союзникам на земле и в воздухе. Всегда только он и его триплан в небесах, а за их спинами, пристроившись к алому хвосту, — его красная эскадрилья, его бессмертные дьяволы, обречённые войти в легенды. Ведущий пары по правую руку от него покачивает лиловыми клетчатыми крыльями, сворачивает с прямого курса, уходя вниз, и строй рассыпается на глазах, превращаясь из ровных рядов истребителей в ожесточённую жаждой чужой крови чудовищную стаю, готовую разорвать в клочья всех, кто встанет у них на пути.       Тони знает прекрасно, что равных им нет и не будет, равных ему никогда не будет — Летающий цирк Красного Барона, так их называют перед смертью враги, так их величает, трепеща от одного вида, вся Европа и Российская Империя, по всему Западному и до пылающего Восточного фронтов, от солдат до генералов, все знают, что на выкрашенных ярких крыльях за ними следует неприглядная неизбежная смерть, все понимают — небо в их безраздельном владении до тех пор, пока на то есть их желание.       Он выжимает гашетку до упора, уходит вверх, выше и выше, закладывает вираж настолько крутой, что это кажется невозможным, уходит из-под огня стрекочущих вслед лёгких пулемётов на носах бипланов Союзников. Тони ухмыляется наискось, криво и хищно, когда в белый с алым шарф задувает холодный ветер, и ныряет вниз, в пламя и кровь развязанной воздушной баталии, открывая огонь без жалости и пощады по всем, до кого только может достать. У Красного Барона нет и не может быть милосердия к слабым, он должен быть больше, чем человек, его долг — быть большим перед всей германской нацией, перед всей чёрно-красной военной империей, перед её солдатами, что кричат, приветствуя, на земле перед сорвиголовами, кто покоряет пятый океан плечом к плечу с ним, перед всем их флотом открытого моря.       Тони сжимает рукоять пулемёта, расстреливает, уничтожает безжалостно попавшийся на пути беззащитный безликий биплан Союзников, устремляется к следующей цели — увлекательная кровавая охота для красных германских дьяволов — и слышит каким-то невероятным образом шум винта ярко-жёлтого, почти золотого Фокке его Ведомого…       Их всегда было двое — только он и его машина, несущая смерть, только он и его Воздушный цирк, аляповатые яркие пятна на безоблачном небе над тысячелетней Германией. До тех пор, пока холодную весну назад в их полку не появился новый ас — молодой, бойкий, маленький дьяволёнок, дерзко заявивший, что согласен работать в паре только с самим Красным Бароном. Эскадрилья смеётся над ним — крошечный наглый птенчик, но Тони, посмотрев на него пристально, заглянув в его огромные карие глаза, полные какой-то чужеродной гордости, лишённой гордыни, и красноречивого вызова, только хмыкает. И вдруг соглашается.       Не спросив имени и звания, не зная талантов и способностей, не удостоверившись даже, что тот летать-то хоть толком умеет, Тони соглашается прямо перед всем полком встать в пару к маленькому наглецу, и задаёт ему только один вопрос, ухмыльнувшись нехарактерно от уха до уха: — Как самолёт будешь красить, птенчик?       Строптивец летает на удивление талантливо, едва ли уступая лучшим асам эскадрильи, следует за Бароном так цепко и юрко, что Тони уверен уже через месяц — лучшего Ведомого ему было не сыскать во всей Империи. Его имя он узнаёт уже на следующий же день, зарывшись в документы, но зовёт его, издеваясь, подначивая, выводя на эмоции, на которые так обожает смотреть без всякого стеснения, птенчиком ещё несколько месяцев.       Ровно до той ночи, когда «птенчик», толкнув его к золотому боку своего истребителя, ловко стаскивает с его бёдер свободные галифе, и накрывает влажным горячим ртом чуть твёрдый член, доводя Тони до заглушенных стонов всего за доли минуты. Тони берёт его той же ночью, скрыв от случайных взглядов в тени аэродрома, присваивает себе с остервенением и собственнической страстью, вбиваясь между узких смуглых бёдер с такой яростью, что, кажется, следующий вылет ему придётся совершить одному. Он хватает своего ведомого за тёмные короткие волосы, заставляя откинуть голову на своё плечо, шипит в покрасневшее ухо, контрастно ласково касаясь губами, в ритм своих движений, и залипает бессовестно на длинные узловатые пальцы, вцепившиеся в солнечную обшивку самолёта: — Лукас, Лукас, Лукас…       Он знает прекрасно, не идиот же, в конце концов, и фамилия Вейсе его не убеждает совсем, но Лукас целует его так страстно и горячо, скрашивая безрадостные фронтовые ночи украдкой, зажигает его своим внутренним странным огнём и чувственностью, что Тони, честно говоря, плевать, кто он там, хоть испанец, хоть итальянец. В спину не выстрелит — гарантировано — а на остальное он готов закрыть глаза до тех пор, пока его Ведомый, превратив в лоскуты сизые голубиные крылья вражеского истребителя, проносится мимо него, перехватывая новую цель прямо под носом Тони, мелькая яркой золотой вспышкой. — Не зарывайся, птенчик, — едко шепчет уже на земле Тони, отведя его в сторону от всего Летающего цирка, а потом сцеловывает его дерзкую улыбку прямо с искусанных губ.