This is my Carnaval

      Шиме всегда улыбается — такова его работа, его задача в команде. Для того, чтобы быть серьёзными, у них есть Лука и Златко и, иногда, Иваны, для того, чтобы заводить команду и вселять в их сердца боевой дух, подобающий Огненным, у них есть Домо и, иногда, всё тот же Иван (но уже один), для того, чтобы помогать подниматься после очередных поражений, чтобы идти дальше, не поддаваясь отчаянию, у них есть Брозо. И вездесущие Иваны, но Шиме… Шиме знает, что должен улыбаться. Это его место, его сила, его ответственность. Шиме должен улыбаться для них всех, должен смеяться, дурачиться с Деяном, обнимать всех за плечи и звонко целовать в щеки, и улыбаться-улыбаться-улыбаться… Потому что такой должна быть душа их сборной — улыбчивой, смешливой, огненной. Несгибаемой. Шиме эмоциональный, он ничего не может и не хочет с этим делать, он такой яркий и экспрессивный, что переплёвывает даже эксцентричных Домагоя и Деяна, он позволяет себе очень много, куда больше, чем готовы простить консервативные спортивные СМИ футболистам, но ему, естественно, позволено всё. За шальную улыбку и хмельное дикое обаяние.       Шиме вживается в свою роль настолько, что уже сам не замечает, как стираются грани, как привычка, обязанность держать улыбку вытесняет его собственные эмоции, как за всем этим скрываются его собственные, нелицеприятные, эмоции. Он не прячет своё волнение, свою грусть, свои слёзы, своё разочарование, свою злость, своё бессилие… И только страх почему-то позволить увидеть никому не может, будто фальшиво дрожащие уголки улыбчивых губ разрушат эту особенную магию.       Шиме страшно, Шиме ужасно страшно — бинты, гипс и тяжёлая конструкция поддерживающей рамы сковывают его ногу ниже прооперированного колена, приковывает неподвижной тяжестью и громоздкой неловкостью. Конечно, это далеко не первая травма в его жизни, когда ты профессиональный спортсмен, к такому поневоле привыкаешь очень быстро, падения и взлёты — из этого состоит игра и из этого же состоят их жизни. Но сейчас он боится, пожалуй, впервые так сильно — что не справится, не восстановится, что не сможет больше вернуться на поле, не сможет вернуться к своей сборной. Он абсолютно точно уверен, что ещё не готов расстаться со своей семьёй, не готов отказаться от этой неповторимой атмосферы в команде. Шиме страшно, потому что у его изменчивой судьбы могут быть совсем другие планы.       Он приезжает в сборную на ближайший матч — он ещё не может ходить без костылей, да даже и с ними передвигается с трудом, улыбается-улыбается-улыбается, но сердце всё равно щемит какой-то горькой тоской, а страх прячется в глубине души, где-то за вытатуированным на грудине крестом, отдаваясь нервной дрожью в напряжённой улыбке и тонком призраке паники в тёмных глазах. Шиме обнимает, крепко сжимая руки, каждого, а потом ещё и по второму кругу, треплет скреплённые лентой волосы Луки, звонко целует в щеку Ракету, смеясь над тщательно скрываемым ревнивым взглядом Модрича, даже позволяет Домо поднять себя в воздух, обхватив за поясницу, и улыбается-улыбается-улыбается…       Он обязан им всем лучшим, что было в его жизни и не касалось семьи, и эта подбадривающая улыбка, это безграничное обаяние и спокойствие, эта поддержка — его разменная монета, его вклад в общую победу хотя бы так. Шиме не может позволить себе показать хоть малейшее сомнение сейчас, когда им предстоит тяжёлый матч и требуется вся возможная поддержка, его силы нужны его команде, и кто он такой, чтобы сейчас думать только о себе.       Последним его обнимает Деян, обхватывает по-медвежьи крепко, отрывает от земли, кружа на месте, яростно и жадно целует в подрагивающие влажные губы, собирая с них широкую улыбку, ничуть не стесняясь протяжного «ууу» за их спинами. Ловрен смотрит в его глаза, секунду, две, прищуривается хитро и неожиданно щёлкает его пальцами по лбу, переняв его улыбку. — Смотри, брате, я не выйду на следующий матч без тебя, — Шиме знает, что даже собственная травма не заставит Деяна пропустить сборы национальной команды, а, значит, он верит безоговорочно, что Врсалько ещё вернётся, что у него ещё есть шанс снова надеть на себя клетчатую Огненную форму с белой двойкой, что они ещё успеют на своём веку сыграть вместе. И победить тоже вместе. — Не отлынивай от упражнений, а то привыкнешь на своих костылях прыгать, а в них мячик пинать неудобно, — Ракитич хитро улыбается, щиплет его бедро, дотянувшись со скамейки. Он же прекрасно знает, что Шиме, даром что Шаляй-валяй, никогда не отлынивает от тренировок и делает всё, чтобы вернуться в строй как можно быстрее. — Ребята, пора на поле, — Златко заглядывает в раздевалку привычно за несколько минут до выхода, пожимает каждому руку на удачу, а потом вдруг обнимает, как радушный отец, Шиме, покровительственно сжимая плечо. — Чтобы в следующий раз был в форме, Врсалько. И никаких оправданий. — Будет, мистер, — равно как знает и Далич, что его наставлений и указаний он никогда не ослушается.       Они уходят на поле, на удачу как-то мельком каждый коснувшись его. Деян уходит последним, ухватив Шиме за задницу, оставляя его один на один со своими мыслями и пустой раздевалкой. Кажется, они все видели его насквозь, разгадав нехитрую головоломку и выискав в его душе все затаённые страхи и опасения. И они ничуть не сомневаются в том, что для них нет никаких оснований.       Это его роль, его место, его команда, которая даже сейчас, даже после такой травмы, не сомневается в его силах. Не сомневается в том, что он сможет вернуться, а тогда бояться не должен и он.       Шиме выходит из раздевалки, перебираясь на трибуны, слушает национальный гимн стоя, приложив к сердцу руку, и улыбается-улыбается-улыбается…