Спасая от темноты

Верка загоняется. Кирилл это видит, чувствует всеми фибрами, но не знает причину. Его это бесит. Сильно. Потому что когда родному человеку плохо, и ты не можешь помочь, то тебе становится ещё хуже. Это гложет изнутри, перекрывает все другие чувства и эмоции. И думаешь только об этом. А в театре новый год, праздник, песни и улыбки. На сцене надо все свои переживания засовывать куда подальше и дарить людям энергию, пусть даже у тебя на самого себя её не хватает. Однако выступления играют роль небольшого отдыха от этой бесконечной гонки от собственных мыслей. На этот раз Вера решает выполнить обещание и выходит на служебку, а у Кирилла руки чешутся вытащить её оттуда. А потом всё же докопаться до правды. Но нельзя. Потому что это работа, потому что поклонники любят и верят. Часам к одиннадцати все наконец-то расходятся. Они идут по пустой Итальянской к метро молча, изредка соприкасаясь руками. Тишина нервирует, но ни один не решается заговорить. Крупные снежинки тают, как только достигают какой-либо поверхности. Завораживающее зрелище, но в голова забита мыслями, а сердце слишком сильно ноет, чтобы замечать эту красоту. Пустое метро, довольно непривычное для большого города, пустые вагоны, дающие ощущение уединения. Двери только закрываются, а Кирилл уже держит удивлённую и будто выведенную из транса Веру в объятиях. Такая маленькая и хрупкая по сравнению с ним. Её оберегать хочется и плевать на то, что взрослые, что в этом мире каждый сам за себя. Он всё так же в обнимку идёт с ней к сиденьям и усаживает её к себе на колени. Держит холодное лицо в тёплых ладонях, заглядывает в уставшие глаза, смотрящие сквозь него. Настолько загруженный график может кого угодно вымотать, но чтобы довести Веру до полуобморочного состояния, надо сильно постараться. — Вер, что с тобой происходит? Ты почти не спишь, мало ешь. Я беспокоюсь за тебя, — проводит большими пальцами по скулам и мягко целует в холодный нос. — Всё хорошо, не волнуйся. Пустые переживания ещё ни к чему хорошему не приводили. Всё уладится, — тихий, почти неслышный из-за шума колёс шёпот слегка улыбающихся губ. — Просто…будь рядом. Этого будет вполне достаточно. — Буду, но скажи, чего ты так боишься, что все губы себе до крови искусала? Это ведь не только сегодня. Это с осени продолжается и хуже становится, — он разглядывает родное лицо, замечая синяки под глазами и новые морщинки на лбу. — Я… я разлюбить боюсь, Кир. Не тебя, можешь не бояться, а жизнь. Эти чувства, эмоции. Перегореть ко всему, что меня с детства окружает, — солёные едкие слёзы катятся из покрасневших глаз, нос закладывает, и в горле встаёт ком, не давая говорить. Получаются только сдавленные всхлипы и рваные вздохи. А до Кирилла всё сразу доходит. Почему она плохо спит, почему работает на износ, почему тактильной такой резко стала. Она ведь весь концерт руку его своей, немного дрожащей, хватала, за кулисами обнимала крепко, как перед первым выходом на сцену. Просто потому что этот огонёк в сердце каждый оберегает. А артист без эмоций уже едва ли может себя таковым назвать. Вера прячет лицо у него в шарфе, а он прижимает её к себе, не желая отпускать ни на секунду. Это даёт шаткое спокойствие и немного успокаивает её. До дома они добираются также молча, но бок о бок, не расцепляя руки. Каждый в своих переживаниях, но одна мысль неизменно общая — друг о друге. Кирилл, как только заходят в квартиру, ставит чайник и заваривает чай. Заходит в спальню с двумя чашками, но Вера уже лежит, свернувшись в клубочек. Он задвигает шторы, ложится рядом и обнимает, закрывая от всех. — Я тебя никогда не оставлю. Мы с тобой всё переживём, не бойся, — тёплое дыхание в макушку и тонкие ледяные пальцы в районе сердца, посылающие мурашки по всему телу. — Я верю тебе, — взмах мокрыми ресницами и нежный взгляд карих глаз в темноте. И Кирилл знает — он сделает всё, чтобы поддерживать её огонёк.