Каторга в цветах

Говорят, что от любви до ненависти один шаг. Нет, один шаг от очарования до разочарования, а между любовью и ненавистью сотни попыток всё изменить в лучшую или худшую сторону.

Откуда в людях столько жестокости? Факт этот сложился исторически. Начиная с жестокого правления царей, герцогов, князей, королей, императоров и прочих правителей. Иногда не знаешь, в какие времена было хуже. Раньше людей казнили на электрических стульях, ставили клеймо «раба», а ещё подвешивали над грядкой остро заточенного бамбука и ждали, пока растение вырастет и вонзится в кожу мученика, а потом прорастёт сквозь него, заставляя умирать долго и мучительно. Или та же «Железная дева». Все о ней наслышаны, но вы знали, что в ней иглы воткнуты так, чтобы выкалывать глаза? Подождите, а как же «Медный бык», когда человека закрывают в медной статуе животного и поджаривают заживо, причём строение быка таково, что вопли доносятся из пасти, словно рёв. А после из костей казнённого делали украшения и обереги, которые продавались на базарах и пользовались спросом. А слышали про пытку «Шири»? На бритые головы людей надевали сырое верблюжье мясо, и то под палящим солнцем сжималось, стискивая голову подобно железному обручу. Волосы, не находя выхода, иной раз врастали в мясо или загибались и снова уходили концами в голову. Тот, кто подвергался такой казни, либо умирал, либо лишался на всю жизнь памяти. Порой задумываешься, насколько надо быть больным ублюдком, чтобы не просто воплотить это в реальность, а лишь задуматься. Если ты считаешь, что нынешнее общество деградирует, то стоит вернуться на несколько шагов в прошлое и провести параллель. Подумай, когда было лучше? Да, мы становимся всё хуже и хуже, всё безнравственнее, но стоит, пожалуй, сказать спасибо за то, что ты не родился во времена Древнего Рима. Так вот, всё это ведётся к тому, как народы пришли к тому, чем являются сейчас. Раньше складывался рабский национальный психический склад. Чтобы уцелеть, избежать разорения, люди вынуждены были всё время прятаться, лгать, прибедняться, доносить. Опричникам было позволено всё без суда и следствия: казнить, забрать имущество человека, жену. Именно с этого времени утверждается беззаконие и произвол, которые продолжались из поколения правителей в поколение и стали традиционными. Выжить при таком правлении, будучи честным, было невозможно, а ложь проникала во все поры и передавалась по наследству. Характеры вырабатывались в зависимости от занимаемого положения: либо деспотичные, либо рабские. Так и остались многие по сей день неискренними рабами, боящимися всего нового и начальства — думаем одно, говорим другое, делаем третье. И всегда нужна сильная рука у власти. Тогда — порядок: всем понятно, кого хвалить, кому молиться. А кого ненавидеть. Вообще, это очень размытая тема, на которую можно развернуться просто от души, строчить сколько хочешь, и насколько тебе позволяет твой склад ума. Просто дайте тему, дайте время и дайте возможность, тогда можно будет разнести весь мир к херам собачьим. Просто самое забавное — размышлять о подобном, пока стоишь в небольшой очереди из трёх человек за булочкой в буфете, а окружающие тебя люди даже не подозревают о том, что у тебя в голове исторические времена и пытки, где крысы прогрызали тело человека. С виду и не скажешь. На Чимине белоснежная просторная блузка, которая плотно закрывает горло, но вместо этого в неё вплетена длинная чёрная ленточка. Она обвивается вокруг шеи и спускается двумя полосками вниз, достигая середины живота. Волосы уложены, на глазах растушёваны тени, а линзы голубого оттенка привлекают. Ну, точно не всех. Слишком трудно не заметить на себе взгляды. — Простите, можете подвинуться? — рядом звучит тихий голос незнакомой девушки, но Пак отчётливо различает в её тоне нотки раздражения и брезгливости. Словно она хочет сказать «слышь, мудак, подвинься, тебе тут места нет». Всё-таки какая прекрасная эта штука — приличие. Чимин знает не понаслышке. Вот только сам парень стоит и никого не трогает, дожидаясь того момента, когда студент, стоящий перед ним, свалит. Пак человек неконфликтный. Конечно же, если судить по его бездействию во многих аспектах жизни, но на деле всё чуточку не так. Чимин мило улыбается рядом стоящей девушке, чуть наклонившись к ней, и тихо, не опуская уголков губ, шепчет: — Родная, заткни свою пасть, — и так же спокойно принимает прежнее положение, говоря буфетчице, что ему нужно. Незнакомка больше не рыпается, явно сдерживая желание ответить что-то колкое. Вообще, Пак очень интеллигентный. Ну, когда нужно. Чаще всего для того, чтобы кого-то соблазнить, добиться своего или прийти к соглашению. Он предпочитает никогда не показывать себя настоящего, свои истинные чувства и эмоции. Им хорошо лежать горами трупов где-то внутри. Иногда так приятно делать что-то ради приличия и наблюдать за реакцией человека. Ещё приятнее, когда весь этот образ распадается по частям. Нет, слова девушки нисколько не задели его (его, как он упомянул давно, ничьи замечания не трогают), просто порой так и хочется ответить то, о чём действительно думаешь. Чимин не считает себя лицемером, относясь к людям заслуженно, но порой приходится скрывать своё настоящее отношение. Как бы ему плевать. Он живёт так, как хочет. Как ему комфортно. Чимин берёт свою молочную булочку, сразу же открывая её. В нос ударяет вроде как приятный запах, но парень лишь сдерживает желание сморщиться. Его начинает слегка беспокоить факт того, что его организм наотрез отказывается принимать пищу внутрь. Вчера он заехал в одно кафе, где попытался запихнуть в себя что-то больше, чем алкоголь или какой-нибудь напиток, но его лицо встретилось с унитазом. Тогда он решил не наседать на тяжёлую пищу, принявшись за салат. Эм, там были небольшие кусочки курицы, листья салата, сыр, гренки, кусочки помидора. Паку стоило больших трудов это съесть, потому что язык словно потерял все свои вкусовые рецепторы. Он считает это прогрессом. Ведь за все три дня это был первый раз, когда он поел. И за эти три дня он скинул три килограмма. Чимин делает шаги в сторону туалета, находящегося на этом этаже, параллельно с этим откусывая от булочки. На этот раз он более отчётливо ощущает вкус, вот только до тех пор, пока мучное изделие не выбивают из его рук прямо посреди коридора резким движением. Пак замирает, останавливаясь на месте, и смотрит в спину удаляющегося парня. Как, однако, красиво и незаметно выбил. Чимин переводит взгляд на булку, поднимая её с пола. Вроде как «спасибо, я всё равно бы её всю не съел», а вроде «мудак, ты охуел?». Пак игнорирует некоторые косые взгляды на себе, как ни в чём не бывало продолжая двигаться в сторону туалета. В его голове совсем иное. Ему до сих пор не дают покоя мысли о пытках. Поразительно, до каких ещё ухищрений докатились люди? Это же наверняка не запечатлено в истории. Интернет — это небольшой кусок льда, в то время как под водой кроется целый айсберг. Книги же предоставляют в сто крат больше информации, просто стоит найти хорошую и желательно старую библиотеку. Но всё равно многие фрагменты навсегда останутся в прошлом, так как умерли вместе с эпохой, вместе с людьми и их тёмными скелетами в шка… — Оу, — коротко выдаёт парень, когда открывает дверь уборной, взглядом тут же натыкаясь на очень знакомую физиономию. Чимин проходит внутрь, параллельно с этим выбрасывая в мусорное ведро бедную еду, а сам подходит к раковинам. Их шестеро, и где-то через три от него стоит Чонгук, мыля руки и делая вид, что не заметил приход Пака. Тот отворачивается, тоже открывая кран, чтобы смыть масло, оставшееся на пальцах. По сути дела им абсолютно не о чем разговаривать, они не друзья, их даже знакомыми едва назовёшь, но находиться с человеком, которого вроде как знаешь, и при этом молчать — неудобно. У Чимина редко возникает желание начать с кем-то диалог, потому что обычно он не нужен никому, как Теорема Виета в алгебре, и так же никто не нужен ему самому. Но порой случаются моменты, когда тебя одолевает непреодолимое чувство одиночества. То есть ты подсознательно понимаешь, что из-за своей личности отталкиваешь людей, дак ещё усугубляешь всё по самое не балуй, а потом порой сидишь один и думаешь о том, в какой момент твоей жизни всё пошло по пизде. Может быть, поэтому Чимин не появляется в своей пустой квартире уже несколько месяцев, предпочитая занимать себя день и ночь. Это началось давно, поэтому ему перестало хватать времени на то, чтобы просто побыть одному и о чём-то подумать. Перестало хватать времени на самокопание. Чтобы убежать от чего-то одного, он погряз в чём-то другом. И это самое «другое» ощущается в сто раз лучше и приятнее, но причиняет непоправимый вред. — Кто такой смелый решился проехаться по твоему личику штукатуркой? — Паку стоило только открыть рот, как это предложение вырвалось само. У него неосознанные две любимые игры: подъеби ранимого; доебись до нервного. Он бросает взгляд на лицо Чона, у которого на щеке ссадина, а губа разбита. Чимин пользуется тем, что парень не смотрит на него, поэтому выпадает возможность рассмотреть его, будучи не в состоянии «аффекта». Он правда сторонник чёрных цветов. На нём чёрные брюки-карго, которые Пак заприметил ещё при первой встрече, массивные ботинки и многослойная футболка. Просто расчёсанные волосы и полное отсутствие украшений. Висящий на одном плече рюкзак не считается. Он высокий. Эм, причём где-то на сантиметров десять выше самого Чимина, что тот может заметить даже на расстоянии. Скорее всего, ему лишний рост прибавляют ботинки, но факт остаётся фактом… — Упал, — коротко бросает Чонгук незаинтересованным тоном, выключая кран. За это время один парень входит в туалет, но никто не обращает на него внимания. Правда, он, проходя мимо Пака, специально задевает его плечом, и только потом идёт в сторону кабинок. Чон кидает на Чимина взгляд через зеркало, в то время как тот молчит. Ничего не сказал, ничего не ответил, продолжая бессмысленно держать руки под ледяной водой. — С лестницы кому-то на крепкие и сильные руки? — пускает беззвучный смешок так, словно ничего только что не было. — Думай, что хочешь, — кидает ему в ответ Чонгук, отворачиваясь в другую сторону, чтобы вытереть руки одноразовыми салфетками. Паку отчего-то становится смешно: — О, отвечаю, этой тупой отговорки хватило Тэхёну, — он ничего не имеет против Кима, но тот действительно или глупый, или предпочитает слушать лапшу, что ему на уши вешают люди. Чонгук этого не говорит, но не может не согласиться. Порой Тэхён действует на нервы, причём очень сильно, а ещё чаще бесит его характер, оптимизм по жизни и вера во всё хорошее. Знаете, человек, который никогда не дрался, будет считать, что это плохо; человек, которому никогда не ломали нос, не будет верить, что кто-то может поднять на него руку; человек, который никогда не видел, как избивают женщин, не поверит, что мужчины могут настолько низко пасть. Это «невозможно», ведь мы живём в двадцать первом веке, в демократическом обществе. Уже смешно. Это только штампы. Социальные институты развиты только на бумагах — на деле же всё обстоит в корне иначе. Чонгуку правда бывает жаль таких наивных придурков, верующих в высшие силы, способные уберечь их от любой беды и напасти. Забавно. Интересно, где сейчас эти самые «силы»? — Так что случилось? — голос Чимина вырывает из мыслей. Чон медленно вытирает руки, оттягивая время. По какой-то причине ему не хочется быстро заканчивать диалог. Но и отвечать на вопрос желания нет. Он не считает нужным рассказывать кому-то о своих проблемах, особенно, если этот «кто-то» Пак Чимин. Чонгук его не знает. Говорят, всё тобою произнесённое может быть исковеркано чужим больным разумом и использовано против тебя же. — Почему на тебя все косятся? — вот, что прилетает Чимину в ответ. Вопрос на вопрос. Как мило. Причём всё провернуто так, что ни первая сторона, ни вторая ответов не даст. Пак дёргает бровями, мол, вот как мы решили играть, и бросает взгляд в спину Чонгука. Видно, что тот тянет время. Хочет получить ответ? — На каком ты, говоришь, курсе? — с намёком спрашивает Чимин. Если он на первом, то будет неудивительно, что он ничего не знает. Всё произошло год назад. — Пятый, — короткий ответ. Пятый? Он это прямо серьёзно? Пятый курс? В первую очередь, возникает вопрос, на кого он учится? Но сейчас немного не об этом. Если он «обитает» в этом корпусе, то, по сути, должен был не то чтобы слышать, а, возможно, даже застать всё вживую. Но по нему видно, что он ни о чём не осведомлён. Пак мог бы рассказать и ёбнуться в глазах этого человека окончательно, но… Идея. Знаете, вот этот самый момент, когда у тебя в голове загорается персональная лампочка, награждая тебя какой-то мыслью. Обычно люди называют это вдохновением, но у Чимина это обычно бред больного. У него, скорее, эта лампочка не зажигается, а, мать его, лопается. Если у него рождается что-то на уме, то обычно это предвещает неизбежную катастрофу, учитывая тот факт, что он с этой идеей уже «переспал» во всех возможных позах, распробовал, согласовал и всё для себя решил, а убедить этого не делать практически нереально. Чаще случается так, что его идеи несут кому-то вред. Бывает моральный, а бывает физический. Был однажды интересный момент, когда он толкнул Хосоку какие-то неизвестные никому таблетки с фразой «отвлекись», и потом на протяжении двух дней бегал от Чона, который блевал всё это время, практически не отрываясь от унитаза. Чимин обычно очень даже добрый и «глупый», как упоминалось ранее, но найти способ поиграть на нервной системе, как на струнах лиры, ему удавалось. Он точно не помнит, но он тоже принял эти таблетки, правда, его организм уже выработал особенные антитела, защищающие его от подобного. Или же у него отказало всё, что только могло отказать уже давно. За несколько лет знакомства с Намджуном и Хосоком, да и Юнги сюда причислить можно тоже, все были сыты по горло этими внезапными идеями Чимина. Да, Паку удалось их заебать не просто морально, но ещё и физически. Помнится, он, прознав о том, что Юнги с Намджуном умудрились запачкать свои лапы в наркоторговле, с таким же довольством заявился к Киму в кабинет, а-ля, может, попробуем? Попробовали. Мин, кстати, не знает по сей день. Если так посудить, у Чимина имеется весомый такой компромат на каждого из них троих — он сам по себе человек опасный. Потому как все понимают, что фактор дальнейшего существования трёх «друзей» зависит от Пака. Одно его слово и всё может пойти по пизде. Только вот он не любит докладывать на кого-то. Чимин хорошо умеет хранить чужие тайны. — Ты свободен сегодня после окончания занятий? — осторожный вопрос со стороны Пака на долю секунды обескураживает. То есть он, конечно, осторожный, но лишь ради приличия. Чонгук начинает ещё медленнее протирать руки салфеткой, через плечо взглянув на Чимина. Тот стоит боком, выключает воду и теперь делает вид, что поправляет причёску. — Мне не нужно от тебя ни «да», ни «нет», просто, я надеюсь, ты сможешь прийти на парковку рядом со зданием редактуры к пяти, — говорит, скользя бальзамом по губам, после чего убирает его в сумку, кинув быстрый взгляд на Чонгука. Последний это замечает, и подсознательно надеется, что сможет установить с парнем короткий зрительный контакт, но нет. Пак не поднимается взглядом выше шеи, а после — привычно-миленько так растягивает уголки губ, разворачиваясь в сторону выхода. Дверь хлопает. Ладно, это любопытно. Вообще-то, у Чонгука в десять выступление, но к этому времени он должен успеть. Он ещё не знает, в честь какого волшебного события его позвал Чимин, но для себя решает — больше часа это всё равно не займёт, поэтому нет ничего в том, чтобы узнать. Больше, кстати, интересно, с чего вдруг он так резко сменил тему разговора. Если его можно было таковым назвать. К пяти часам тёплое солнце начинает потихоньку стремиться к горизонту, освещая город и отражаясь в окнах ярким светом. На удивление не холодно, но и не сказать, что тепло — приятная прохлада обволакивает, а лёгкий ветер колышет деревья, стремительно сменяющие зелёный оттенок на золотистый. Чонгук придерживает лямку рюкзака, двигаясь в сторону небольшой парковки с немногочисленными машинами. Их действительно мало, поэтому не составляет особого труда заметить Чимина, спокойно опирающегося копчиком на чёрное BMW. Это шутка какая-то? Чон подозрительно сощуривается, неспешно шагая к парню. Пак замечает его тут же. Он растягивает губы, отрываясь от автомобиля, и, если бы не моментальная реакция, Чонгук бы не смог поймать рукой ключи. Он хмурит брови, до сих пор особо не въёбывая, какого хуя Чимин хочет, но тот уже обходит машину стороной, говоря: — Водить умеешь? Чон всё ещё считает это какой-то неудачной шуткой. Абсурдом. Чёртовым бредом. — Прости? — хрипло выдавливает Чонгук, с подозрительным прищуром внимательно наблюдая за Паком. Тот приподнимает брови, мол, а что не так? И открывает дверь пассажирского сиденья. — Не прощу, — специально коверкает слова. — Садись за руль машины, говорю, я не поверю, что такой, как ты, не умеет водить, — забирается внутрь, показательно хлопнув дверью, и обрывает разговор. То бишь автоматически лишает Чонгука права выбора. Тот полезет внутрь при любых обстоятельствах — либо дабы принять странное предложение, либо швырнуть Чимину ключи в лицо. Чон ещё раз осматривает дорогую чёрную машину взглядом, закатив глаза. У него уже просто нет слов, одни только жесты, поэтому он чертыхается себе под нос, двигаясь в сторону водительского сиденья, и забирается внутрь, так же громко хлопнув дверью. Сразу же врезается пронизывающим взглядом в Чимина, который, наоборот, смотрит перед собой, специально игнорируя Чонгука. Чёрт, его поведение раздражает. — И? Ты не знаешь, каким образом работает ключ зажигания или, может, ты впервые в жизни машину видишь? — сарказм и желчь льётся изо рта Пака нескончаемым потоком. Со стороны может показаться, что эти оба рано или поздно ударят друг друга; Чимин не удивится, если однажды такое всё-таки произойдёт, а пока он наслаждается тем, что выводит плюс одного человека из себя. У Пака талант. Порой создаётся впечатление, что ему никогда не удастся наладить хоть с кем-нибудь нормальный человеческий контакт. — Куда? — о, Чонгук подаёт признаки жизни. Чимин поворачивает голову в его сторону, и, наверное, неправильно тупо пялиться на его профиль, рассматривать ссадину на скуле, неизвестно откуда полученную, и молчать. У него всё время волосы находятся в приятном беспорядке, каждый раз спадая по бокам ото лба. Они весьма длинные. Вообще, если посмотреть чисто объективно, то он весьма крас… Чон кидает косой взгляд на Пака, и тот сразу же отводит зрачки в сторону, не сталкиваясь с парнем в зрительном контакте. Чонгук подозрительно молчит, хотя… А, точно. Он сам по себе весьма молчаливый. Чимин называет ему адрес улицы, находящийся не так далеко отсюда, и поудобнее устраивается на сиденье. Отворачивает голову к окну, не понимая, почему Чонгук не задаёт никаких вопросов? У него наверняка их хуева туча, но он молча выезжает с парковки, ничего не говоря. Он правда что ль всегда такой молчаливый? Если так заметить, он больше действует, чем языком мелет. Это хорошее качество, но иногда оно может приносить большие проблемы. У Чона определённо нет друзей. Тэхён не в счёт, он какая-то пародия на него, да и не видно, чтобы Чонгук был шибко с ним близок. Он, скорее, ценит его как человека, который просто сидит рядом и не даёт сдохнуть от скуки. Чимин включает первое попавшееся радио в машине, чтобы не сидеть в гробовой тишине. Упирается лбом в холодное стекло, лениво следя за мелькающей обстановкой. Мимо проносятся люди, яркие витрины и вывески магазинов, а между всем этим удаётся уловить группу людей с плакатами. Лица их недовольны — явно вышли на улицы протестовать, но долго над этим тоже не удаётся задуматься, потому что один район сменяется другим. Пак чуть приспускает окно, чтобы впустить свежий сентябрьский воздух в салон. Так забавно наблюдать за проносящейся мимо жизнью. Красные велосипеды, чужие объятия, серая толпа и загорающийся зелёный на светофоре, улыбки детей и сумки в руках после шоппинга. Выглядит красиво — обложка очень часто выглядит привлекательно — ты смотришь на людей со стороны и думаешь, что им живётся хорошо. Лучше, чем тебе. Но это мнение обманчиво. Не зря говорят: «Хорошо там, где нас нет». Чимин поздно замечает, как машина въезжает во двор названной им улицы. Он выпрямляется, дожидаясь того момента, когда Чон припаркуется, а после выходит из машины на улицу спального района. Хочет уже двинуться в нужном направлении, но замечает рядом с собой отсутствие одной персоны. Паку приходится открыть дверь и наклониться, взглянув на Чонгука: — Ну и что ты расселся? Выкатывайся, я не доверяю тебе свою машину — вдруг уедешь, — с сарказмом бросает, хотя не думает, что Чон способен на такое. Нет, правда, он бы серьёзно ждал бы столько, сколько потребовалось бы? Чонгук хлопает дверцей, сжимая в руке ключи. Кажется, он собирается отдать их Чимину, но тот одним своим видом показывает, что нет, милый, на этом ничего не закончится, и в машину ты ещё сядешь. Чон молча следует за парнем, который уводит его дальше, в какие-то подворотни, где им приходится обойти стороной опрокинутый мусорный бак. Дома стоят тесно друг к другу, повсюду пожарные лестницы и входы, провода сверху переплетаются, создавая своеобразную паутину. Солнечные лучи сюда практически не проникают, оттого здесь до жуткого темно и неприятно. Всё, чего ты ждёшь — когда какой-нибудь дикий пёс вылезет из очередного лабиринта переулка, а ты будешь, не двигаясь, смотреть ему прямо в светящиеся глаза, жалея о том, что не оставил никому завещания. — Ты не задаёшь никаких вопросов, — голос Чимина отрезвляет. Он продолжает идти впереди, явно хорошо зная дорогу, в то время как Чонгук следует за ним. — Я уверен, что у тебя их тьма тьмущая, так почему ты ничего не спрашиваешь? — интересуется, заворачивая за угол. Чон спокойно отвечает, не выдавая никаких эмоций: — Не вижу смысла болтать просто так. О. Вон оно как. Нихера себе. Чимин даже присвистывает, мол, вот это ты выдал. Ему этого не понять, поэтому он прямо высказывает своё мнение: — Ты понимаешь, что вне зависимости от того, будешь ли ты говорить или нет, ничего не изменится? — задаёт риторический вопрос. — Ты всё равно сейчас здесь, со мной, если ты спросишь меня о чём-то, то либо получишь ответ, либо тишину, либо грубость, а своим молчанием ты лишаешь себя всех этих возможностей. Так где смысл в твоей немногословности? — не понимает, останавливаясь у одной из железных дверей в старом доме. Чувствует острый взгляд на себе. — Одно дело, когда ты больше делаешь, чем говоришь, не бросаешься словами о какой-нибудь там любви понапрасну или ещё что, а сейчас это всё не имеет смысла. Задавай вопросы, интересуйся, просто делай то, что желаешь, — и добавляет то, что Чонгук ожидал услышать в самую последнюю очередь: — Не воспринимай жизнь слишком всерьёз — тебе всё равно из неё живым не выбраться, — произносит это с нехарактерной для него жёсткостью на лице, и Чон чисто автоматически всматривается в его черты. В чужих глазах пустота вновь сменяется на привычное спокойствие, когда Чимин нажимает на звонок. Неприятно признавать, но он прав. Вообще-то Чонгук не раз слышал о том, что он чересчур безэмоционален, что он не реагирует должным образом, что нельзя так относиться ко многим вещам, но все эти слова утомляли и раздражали. Поэтому он долгое время пилит взглядом Чимина, ведь тот впервые так чётко озвучил то, до чего долгое время никто не мог докатиться. Дело не в том, что Чонгук не интересуется, а в том, что ему трудно проявлять интерес напрямую. Ему сложно даются многие эмоции, он вообще не помнит, когда кому-то в последний раз делал комплимент. Может, лет семь назад. Он просто не способен на это, от одних мыслей о том, чтобы сказать что-то приятное вживую, язык сворачивается в трубочку. Вот его проблема. Но… Он ждёт, когда Чимину откроют железную дверь, и только тогда спрашивает: — Что это за место? — голос равнодушный, ровный, никакой. Чон не проявляет эмоций. Не специально, просто так выходит чисто автоматически. Может, вся проблема в его воспитании? Или же просто в характере и устоявшихся факторах, которые являются его частью. Чимин игриво, но, само собой, несерьёзно приподнимает уголки губ, проходя внутрь: — Сейчас и узнаешь. Первым делом Чонгук натыкается на приятные бежевые стены и уходящую вниз крутую лестницу, по которой они спускаются. Стены увешаны разными фотографиями и эскизами в рамках, отчего до Чона сразу же доходит — это тату-салон. Причём весьма хороший, несмотря на свою внешнюю оболочку и то, в каком месте он расположен. Спустившись, их встречает молодая девушка за стойкой регистрации, она сразу же узнаёт Чимина, поздоровавшись с ним, и тот кивает в ответ, шагая дальше. Они проходят в весьма большое и просторное помещение, где первым делом в глаза бросаются всё те же рамки с различными изображениями на стенах, оборудования на столе, несколько кожаных стульев в разных концах, приятный приглушённый свет и кушетка татуировщика посередине. Мужчина с длинной бородой, несколькими проколами на лице и с большим количеством татуировок бросает взгляд на прибывших людей: — О-о, — тянет, кидая пару эскизов на небольшой столик. — Давно я тебя не видел, — приветливо улыбается, начиная издалека. — Как жизнь? — звучит так, словно они с Чимином лет десять не виделись. Пак улыбается, неоднозначно бросив: — Относительно, — а после переключается, кивнув на Чонгука рядом. — Если что, его не трогай, он за компанию, — сразу обрубает все последующие попытки подстегнуть Чона на какой-нибудь прокол. Правда, зная его, вряд ли незнакомцу удастся уломать его на что-то. Разве что под дулом пистолета — и то, не факт. Мужчина кивает Чонгуку, на что тот безмолвно повторяет жест. — Присядь пока, — предлагает татуировщик парню, но ответа не дожидается, позволяя ему принять решение самому. — Ты наконец решился набить тату? — обращается к Чимину, по-доброму ухмыльнувшись. Пак, коротко качнув головой, говорит: — Нет, пожалуй, как-нибудь в другой раз. Чонгук прижимается к стене, складывая руки на груди. В данном случае ему хочется просто побыть наблюдателем, тем более интересно, что захотел себе прокалывать Чимин, если уж не бить тату. — Дак что? — поторапливает мастер, сразу же доставая ящик с разложенными в нём колечками, гвоздиками и прочими аксессуарами, кладя его на кушетку и предоставляя Паку выбор. Тот подходит, начиная бегать глазами от одного к другому, но надолго это не затягивается. Чимин достаёт три пакетика. В первых двух ничем непримечательные обычные тонкие колечки из медицинской стали, а в третьем циркуляр с шипами на концах. Мужчина понимает без слов: — Сразу решил пойти ва-банк? — О да, как же без этого, — соглашается Пак, приподняв брови. Чонгук же так и не может понять, что собрался прокалывать парень. — С чего начнёшь? — интересуется татуировщик, убирая ящик и кивком приглашая Чимина присесть на кушетку, что тот и делает, упираясь руками чуть назад. — С носа, — отвечает, получая короткое: — Отлично. Нос? Серьёзно? Чонгук внимательно следит за тем, как мужчина надевает перчатки, вытаскивая из медицинской тумбочки две запакованные иглы-катетер — это медицинское изделие, предназначенное для введения лекарственных средств. Такая часто используется в педиатрии. Она включает в себя тонкую прозрачную трубку, иглу с крыльями для надёжной фиксации и специальное соединение с защитным колпачком. Чону приходилось иметь дело с подобным, поэтому знает не понаслышке. А потом мужчина вытаскивает ещё одну иглу, но уже больше напоминавшую обычную. Её-то он и берёт в руки вместе с щипцами и прочими принадлежностями, возвращаясь к Чимину. Забирает из его рук небольшой циркуляр, говоря: — Так, всё, не дёргайся. На лице Пака читается «больно надо». А после, без лишнего трепета и действий, начинается сам процесс, за которым Чонгук следит с истинным интересом, так как он никогда не видел, как делают пирсинг, да и у него самого его нет. Мужчина давит на подбородок Чимина, заставив его чуть приподнять голову, фиксирует её, приближаясь к его лицу и наклоняясь в разные стороны, дабы внимательно осмотреть нос. Поначалу Чонгуку казалось, что Паку просто пистолетом быстренько проткнут левую или правую сторону уха без каких-либо заморочек, но он решил выбрать что-то побольнее, поизощрённее и покрасивее лично для него. Он хочет септум. Интересно, когда эта идея вообще пришла ему в голову? Мастер с помощью щипцов захватывает и оттягивает вниз нужный участок кожи носа, делает разметку и проводит дезинфекцию свободной рукой, а после аккуратно, но весьма быстро, прокалывает перегородку. На этом моменте видно, как глаза Чимина чуть-чуть дёргаются. Не больше, не меньше. Мужчина обрезает кончик иглы, в отверстие вставляет серьгу и закрепляет её, сразу же принимаясь обрабатывать рану смоченной специальной жидкостью ваткой. — Живой? Живой, — как бы для уточнения говорит татуировщик, принимаясь давать наставления. — Значит, смотри: следи, чтобы не попала любая грязь, пыль или шерсть какая-нибудь, всегда носи с собой антисептик — потом выпишу тебе какой — и жидкость для промывания, то есть физраствор. Всё будет на бумажке. Не дёргай кольцо, не прокручивай часто и не вынимай — так заживёт быстрее, а ещё не допускай попадания косметики. Понял? — Да-да, промывать, следить, заботиться — всё знаю, — небрежно кидает Чимин таким тоном, мол, да, я уже прошарил, что к чему и как всё это работает, просто дай мне инструкцию и хватит. — Не звони мне потом и не жалуйся, — предупреждает мужчина. — Передохнёшь? Или сразу приступим? — Сразу, — без промедления отвечает Чимин, вдруг бросив мимолётный взгляд на Чонгука. Тот в свою очередь вновь подмечает, что Пак выше носа глаз не поднимает. Эм, Чимин собрался делать ещё два прокола сразу же? Но мужчина уже берёт в руки две иглы-катетер, новые ватки, специальный маркер, раскрывает круглые колечки, и вновь возвращается к Чимину, кинув ему: — Сними серьги, — просит. Пак молча вытаскивает два металлических колечка из обеих мочек, сжав их в руке, пока мастер присматривается. — А ты себе точно ничего не желаешь? Тату, например? — вдруг интересуется, стрельнув взглядом в Чонгука, пока ставит точки чёрным маркером, намечая места вторых проколов. Чон выгибает одну бровь: — Мне хватает. — Понял, — спокойно кивает мастер, пока Чимин мимолётом смотрит на парня у стены. У него есть татуировка? Это правда? — Не двигайся, — повторяет. Когда подносит в мочке иглу и прокалывает, то у Чонгука в голове проносится вопрос: «А не проще было просто прийти в какой-нибудь косметический салон, где ему легко и безболезненно проткнули бы уши пистолетом? Ему обязательно что ли надо именно иглами всё это делать? Наживую. Одно дело септум — там проще как-никак, а мочки ему чем навредили?» — Всё? — подаёт голос Чонгук, когда мастер выкидывает использованные принадлежности в мусорное ведро, а потом всё же берёт один ватный диск, когда немного крови вытекает из одного прокола. Что-то Чону не верится, что всё может пройти так гладко, ведь в мочках ушей находятся нервные… — Не, подожди, — отвечает за мужчину Чимин. — Сейчас вштырит похуже наркоты и пойдёт реакция, — он улыбается краем губ, но Чону это сравнение в корне не нравится. Правда, об этом он подумает потом, ведь Пак сидит неподвижно на одном месте, не думая шевелиться. Впрочем, да, Чонгук был прав в своих предположениях по поводу нервных окончаний. А Чимину нормально сразу три прокола вообще? Чонгук переводит взгляд на татуировщика, который идёт к кулеру за водой. Она сейчас понадобится. Чон внимательно следит за происходящим, в особенности за Чимином. Он не двигается. Практически не моргает. Мужчина останавливается напротив него, чуть наклонившись, и спрашивает: — Слышишь меня? Пак медленно двигает зрачками, сморщившись, а после вовсе цепляется за кушетку, выдохнув: — Это дерьмо… — Из-за нервных окончаний в мочках уха возможно головокружение и тошнота. Порой бывает потеря сознания из-за резкого упада сахара в крови, — произносит мастер, на всякий случай поясняя Чонгуку, который сдерживается от того, чтобы кинуть небрежное «знаю». — Что ты чувствуешь? — мужчина вновь переключается на Чимина. Пак старается не шевелиться: — Ничерта не вижу. Словно передо мной темнота и жуткие разноцветные и при этом серые помехи, как в сломанном телевизоре, — описывает свои ощущения, в то время как тошнота стремительно подкатывает к горлу, вынуждая давить рвотные позывы. В глазах начинает двоиться с новой силой, а уши резко пробивает громкий протяжный звон, из-за чего Чимин закрывает глаза, сморщившись от столь неприятных и болезненных ощущений: — Во бл… Мужчина мягко подталкивает парня назад, укладывая его на кушетку, пока Чонгук отрывается от стены, чтобы подойти ближе. Точнее, чтобы чуть что, быть под рукой. Татуировщик этим пользуется, вручая ему стаканчик с водой: — Дай ему, как очухается, — а сам некоторое время стоит рядом, ведь Чимин лежит с закрытыми глазами, пока не подавая особых признаков жизни. Тогда мастер отходит в сторону, доставая из стеклянного шкафчика нашатырный спирт, и вместе с ним двигается к Паку, осторожно поднося открытый бутылёк к его носу. Парень начинает морщиться из-за резкого запаха. — Во, признаки жизни есть, — задорно произносит, но жидкость далеко не убирает — авось понадобится. Чонгук не отрывает взгляда от лежащего парня, на долю секунды задумавшись над тем, что в данной ситуации он выглядит слишком… Обычным. Да, его внешность, одежда, макияж и прочие вещи никуда не исчезли, но так странно видеть человека, морщащегося от звона в ушах и полной дезориентации, когда буквально несколько дней назад он засасывал Тэхёна у барной стойки, будучи пьяным и развязным. В данный момент он выглядит по-человечески. Нормально. Обыденно. Словно Чон его знает лет десять как минимум. Теперь становится понятно, по какой причине Чимин решил взять его с собой. Он знал о подобной реакции тела, поэтому предусмотрел заранее. А если бы Чонгук послал его и не согласился ехать? Татуировщик вновь подносит нашатырный спирт к лицу лежащего парня, и, когда тот отворачивает голову, сморщившись, произносит: — Мне ты без сознания здесь не нужен, — закручивает бутылочку, пока Чимин аккуратно принимает сидячее положение. Чон так и стоит с этим чёртовым стаканчиком, как идиот, поэтому подносит ближе к лицу парня без каких-либо слов, и только в тот момент Пак замечает воду. Берёт в руки стакан, делая глотки. — Лучше? — интересуется мастер, принимаясь наводить полный порядок в салоне. — Было хуже, — уклончиво отвечает Чимин, но перед его глазами всё продолжает неприятно плыть и рябить, вызывая тошноту. В ушах долгий звон снижается на децибел, но парень пока не решает вставать, боясь, что его вновь накроет. Пьёт воду. Вкус на языке всё ещё сырой. — Значит, смотри, — начинает мастер, остановившись в нескольких шагах от Чонгука. — Понятия не имею, кто ты, но раз уж он тебя сюда привёл, то проследи за тем, чтобы его раны нормально зажили. Я знаю, что этот идиот соблюдать правил не будет, то есть, да, ухаживать — одно, а вот следовать запретам — другое, — говорит, замечая на себе взгляд Чимина, который свешивает ноги с кушетки, осторожно поднимаясь. — В тот раз всё было в порядке, чего ты беспокоишься? — делает вид, что не понимает, Пак, кончиком пальца нащупав в носу «полумесяц» с острыми шипами на концах и сразу же почувствовав лёгкое движение в проколотой перегородке. Необычные ощущения. — В тот раз были мочки уха и хрящ, а не нос, — флегматично замечает мастер. У Чимина что ли традиция делать по три прокола за один заход? Он допивает воду, выбрасывая стаканчик в мусорное ведро, и вытаскивает свой кошелёк из заднего кармана, переключив тему: — Сколько с меня? Татуировщик внимательно смотрит на парня. Он когда-нибудь вообще будет слушать, что ему говорят? А потом обречённо вздыхает, как бы «хер с тобой, золотая рыбка», и называет цену: — Восемьдесят тысяч вон. Пак быстро расплачивается, поблагодарив мужчину за работу. Тот буквально впихивает парню два листочка — один с логотипом их салона, где написано вкратце, как ухаживать за несколькими типами пирсинга, в том числе и за септумом, а второй от себя. Он написал, какие два раствора нужны, и немного по мелочи. Чимин молча кивает, сунув бумажки в сумку. Двигается в сторону стойки регистрации, через которую проходят звонки, а мастер в это время кидает Чонгуку: — Ему нельзя пить и курить, про остальное лучше вообще промолчать, — и после спокойно возвращается к работе, словно ничего и не было. Чон стоит на месте от силы секунду, после чего двигается вслед за парнем. На самом-то деле Чимину нельзя делать гораздо больше. Но… Не пить и не курить. Отлично. Это вообще реально выполнить такому, как Чимин? Тот, к слову, дожидается Чонгука у лестницы, улыбнувшись, когда замечает его краем глаза. Они поднимаются наверх, покидая стены скрытого под землёй помещения, и тогда Чон всё же интересуется: — Не проще было проколоть в салоне красоты? — суёт руки в карманы брюк. Видит, что Пак продолжает улыбаться, но улыбка его с проблеском болезненности, так как он явно не отошёл от проколов. Ему всё ещё откровенно дерьмово. — Ну, вообще, я сначала просто хотел септум, — вновь недоговаривает, потому как хочет, чтобы Чонгук задал больше вопросов. Чтобы он в принципе больше говорил, но тот, не к сильному удивлению, не допытывается, и тогда Чимину приходится продолжить: — У меня появилась эта идея, пока мы стояли в туалете. Да, знаю, звучит отстойно, — озвучивает мысли Чона. — А взял я тебя просто так, из интереса, — шагает осторожно, чтобы не встретиться лицом с асфальтом по причине слабости в теле. — Мне только в машине пришла идея с ушами, — признаётся, пока они плутают между дворов, выходя на нужную улицу. Чонгук сразу же достаёт из кармана ключи, разблокировав автомобиль, в салон которого забирается, и тут же задыхается. Нет, он и в первый раз смог уловить запах, но сейчас он выделяется особо чётко. Машина изнутри полностью пропитана Чимином. В прямом смысле этого слова. Здесь, в первую очередь, пахнет его духами — такой шипровый аромат, включающий в себя оттенки апельсина, какие-то неизвестные Чонгуку цветы, лёгкие фрукты, а мускус придаёт запаху древесные и ликёрные акценты. Он яркий, оставляющий за собой длинный тянущийся шлейф. А ещё он смешивается с алкоголем и режущим запахом никотина, который теряется в мебели салона, успевший пропитать здесь всё. Чимин забирается на пассажирское сиденье рядом, и в нос ударяет не только аромат, но ещё и запах медикаментов. Очень странное и необычное сочетание, к которому сложно привыкнуть. Чонгук сам по себе весьма чувствителен к запахам, поэтому, несмотря на то, что духи приятные, они режут ему нос. Слишком резкий запах. Чон, заведя машину и выезжая из переулка, сразу же открывает наполовину окно у себя, чтобы вдохнуть воздух. Ибо Чимин для него как-то слишком. Пак называет ему адрес, но на этот раз Чонгуку приходится включить в телефоне навигатор, потому что до улицы он доехать с лёгкостью не сможет. На часах красуется без двадцати шесть, а улицы постепенно начинают утопать в ярких закатных красках. Чимин отворачивается к окну, продолжая следить за жизнью людей. Голова слегка идёт кругом из-за давления, а из-за этого, в свою очередь, одолевает тошнота, но не слишком сильно. Приятный свежий воздух, вливающийся в салон автомобиля, успокаивает, пока Пак слегка давит на септум, сдвинув его. Чёрт. Больно. Скорее всего, скоро ранки во всех трёх местах покраснеют, если не уже, и придётся отскрёбывать запёкшуюся кровь. Так было и в первый раз. Около трёх недель постоянного ухода и слежки, гноя и воспаления, дезинфицирующих средств. В общем-то, не привыкать — Чимин уже прошарил что к чему и больше по поводу ухода не волнуется. Знает, что делать. Единственная разница в том, что для каждого прокола уход не сильно, но отличается. Внезапно Пак замечает, что машина снижает скорость, а после и вовсе тормозит, паркуясь около ряда многочисленных магазинов и забегаловок. Чонгук поворачивает ключ в машине, но не вытаскивает его. Чимин вопросительно выгибает бровь: — Эм… Чон открывает дверь, выбираясь из автомобиля, и кидает ровное: — Сиди. Хлопает дверью, оставляя Чимина сидеть в недоумении. Тот прослеживает за тем, как Чонгук удаляется, заходя в кафе напротив. С чего это вдруг такой выпад? Пак спокойно сидит, незаинтересованным взглядом наблюдая за семенящими людьми, что перебегают дорогу, спеша по своим делам. По яркому голубому небу медленно плывут облака. Время близится к закату, а оранжевые лучи потихоньку смешиваются с неоновыми вывесками. Чон возвращается где-то через три-четыре минуты со среднего размера стаканчиком в руках. Он забирается в салон, заводя его, а сам напиток протягивает Чимину. Тот принимает, удивлённо приподняв брови и не упустив возможности поиздеваться: — Это типа акт заботы? — тянет уголок губ в ухмылке, пока Чонгук выезжает на дорогу. Воздух колышет его тёмные волосы, что Пак замечает, не отводя от парня взгляда. — Ты что-то вроде «цундере»? Или как там называются эти банальные герои сёдзё? — специально всё это произносит в целях выбить из Чонгука реакцию. Тот не смущается, лишь весьма сухо кидает: — У тебя упадок сахара, поэтому, если бы я не купил тебе чай, ты бы так и забил на это хуй, — что ж. Он прав. С этим спорить нельзя. Чимин действительно не планировал пить что-то сладкое, даже больше скажет — он забыл об этом. — Ты безалаберный, — считая, что этого мало, добавляет Чонгук. Говорит он без злости, просто факт констатирует. Пака это не задевает. Он шутит по поводу своих же негативных черт: — Слушай, тебе определённо надо составить какой-нибудь список и пихать туда все мои недостатки, — усмехается, уплывая куда-то вглубь сиденья. То есть сползает по нему, одну ногу согнув в колене и упираясь ею в бардачок. Делает глоток из стаканчика, ощущая вкус сладкого мятного чая. Чимин не шибко жалует вкусности, особенно в больших количествах, но всё же пьёт. Неоднозначные, но определённо приятные ощущения. Когда о тебе заботятся. Ну, вряд ли Чонгук сделал это из сильных беспокойств и переживаний, учитывая тот факт, что они даже не знакомы практически, но это приятно. Вроде как мелочь, но ведь это мило — когда о тебе думают. К такому нельзя привыкать. Не часто на твоём жизненном пути встречаются те, кто захочет сделать тебе приятно просто так, но, наверное, если бы у Чимина был друг, он бы предпочёл заботиться. Но только наверное. Он не знает, потому как у него не было друзей и нет по сей день. Его это не сильно угнетает, так как нет никакой мороки. Тебе не нужно ссориться, слушать чьи-то переживания, тратить время на какие-то сообщения, делиться секретами, а потом бояться, что твой друг их кому-то расскажет. Когда у тебя никого нет, у тебя есть уйма времени, дабы уделить его себе, своим увлечениям и желаниям, но… У Пака происходит такое крайне редко, но иногда он забирается на крыши и наблюдает за ночным городом. Ему нравится прохладный ветер и сотни звёзд лишь на несколько квадратных метров, он ощущает себя свободным в такие моменты. В его голове чёртова туча мыслей и размышлений. По нему не скажешь, но он всё время задумывается о каких-то вещах. Да, может быть, многие бессмысленны, а ответа на них он никогда не найдёт, просто иногда возникает это редкое желание поделиться своими чувствами с кем-то. Кем-то, кто сможет разделить его точку зрения, подхватить мысль и поделиться своей, пока они будут сидеть под ночным небом. Хочется быть выслушанным. — Эй, — подаёт голос Чимин, когда они приближаются к середине длинного моста, пересекающего залив моря. — Можешь остановить машину? — скорее, просит, чем задаёт вопрос. Чонгук бросает на парня короткий взгляд, нахмурив брови: — Что? — не понимает. На кой чёрт останавливаться, учитывая тот факт, что они едут на весьма большой скорости — само собой, ведь это долбанный мост. Но Чимин, не отрывая взгляда от окна, крепко сжимает стаканчик, чуть повысив голос: — Серьёзно, давай, останавливай машину. Господь, что с этим парнем не так? Чонгук сжимает губы, потихоньку начиная снижать скорость, и съезжает к обочине, ставя аварийный режим. Поворачивает голову в сторону Чимина, но тот роется в сумке, предварительно поставив стаканчик на бардачок. Достаёт сигарету с зажигалкой, выходя из машины. Чон даже замирает на секунду, пялясь на парня с таким видом, мол, он действительно сошёл с ума? Он прекрасно знает о том, что ему ни курить, ни пить, ни более нельзя, так какого хера он творит? Чонгук сдерживает желание закатить глаза, выходя из машины. Чимин уходит чуть дальше, глотает никотин, выпуская через нос. Шагает к краю, доходит до перегородки, пальцами вынимает сигарету, свободной рукой обхватив живот под грудью. Стоит. Смотрит на горизонт, воспринимая несильные удары ветра с приятным успокоением. Сентябрьский день, окутанный мягким теплом, обещает превратиться в чарующий вечер. Оранжевое солнце, устроившись на пышной подстилке облаков, клонится к закату всё стремительнее. Взор устремляется к поблёскивающему заливу, вода на котором так же окрашивается в яркие тона. Чонгук обходит машину, останавливаясь у капота, и бросает взгляд на горизонт. Бескрайнее море, на которое потихоньку заходит диск солнца, освещая шумный город по другую сторону моста. Чон сощуривается от света, чьи лучи не упускают и его, захватывая в свой плен. Он переводит взгляд на Чимина. Тот, кажется, улыбается, сдержанно. Стряхивает с кончика сигареты пепел. Опускает голову. Крупинки летят вниз. С края, в воду, что находится весьма далеко. Взгляд приобретает непривычную задумчивость — даже, можно сказать, жёсткую стеклянность. Такое случается, когда в голове проскальзывают весьма ненормальные мысли. Если упасть с этого моста, есть ли шанс выжить, или ты моментально разобьёшься о ровную гладь? Или ты погибаешь не именно от удара, а от того, что не всплываешь вовремя на поверхность, в то время как ледяная вода захватывает тебя, затягивая к себе в колкие объятия? Твои лёгкие наполняются водой, а сознание туманом, и ты просто теряешь его, не понимая даже, что последнее увиденное тобой был свет или полная темнота, большие пузыри, которые ты создал после падения. Чимин выпускает никотин из ноздрей, опираясь локтями на перегородку, и чуть наклоняется вперёд. Расслабляет пальцы — сигарета падает, ударяясь кончиком о выступ, и летит вниз, подхваченная диким воздухом внизу. Пак прослеживает за тем, как окурок исчезает в воде. Он был. И вот — его нет. Внезапно. Быстро. Желание. Исчезнуть. Откуда оно взялось где-то глубоко внутри? — Отойди, — Чонгук скрещивает руки на груди, с привычной ему хмуростью наблюдая за Чимином в нескольких метрах от него. Пак никак не реагирует, продолжая исследовать глазами рябистую поверхность воды, на которой переливаются очень яркие отблески красно-оранжевых лучей солнца. — Однажды я представил, что мне подарили бессмертие, — вдруг произносит Чимин, втягивая глубоко в лёгкие свежий воздух. — Я почувствовал, что меня отпустили некоторые страхи и тревоги, связанные с безвозвратно потерянным временем и возможностями, и с теми возможностями, которые у меня ещё будут, — не спеша говорит, но более тихим голосом, словно не особо-то и хочет, чтобы Чонгук знал. — Касаемо времени, пришлось признать, что в реальном мире я живу так, как будто собираюсь жить вечно. Всё откладываю проживание, подлинное переживание своей настоящей жизни до какой-то точки в будущем, где я якобы буду лучше готов к этому, и иду за этой точкой, которая не стоит на месте, — наклоняется чуть сильнее, чтобы подступающий страх падения парализовал его ноги. — Я знаю о том, что когда-то перестану существовать, но вряд ли осознаю это, — ещё тише произносит. Чонгук стоит в напряжении, не двигаясь, и молча наблюдает за каждым движением Чимина. Ему… Весьма трудно понять, о чём тот именно говорит. Точнее, о чём — понятно, но что он хочет этим сказать? Чон, вероятно, смог бы поддержать разговор, вот только у него стоит большой эмоциональный и физический барьер, не позволяющий касаться Пака во всех смыслах. Чонгук понимает, что этот человек в его жизни «никто» — какой-то странный фривольный персонаж, молчаливо предложивший проехаться вместе с ним. Чон о нём не знает абсолютно ничего, кроме того, что он читал книгу «Заводной апельсин» и терпеть не может фильмы. Это ли те факты, которые ты первым делом узнаёшь о человеке? Определённо нет. В первую очередь, стоит узнать хотя бы возраст, а Чонгуку даже то неизвестно. — Зачем ты потащил меня с собой? — это всё, что может ему бросить в ответ Чон. Словно не было никакой реплики о рассуждении про смерть и бессмысленное прожигание жизни. Чимин наконец обращает на него внимание. Так и не поднимает взгляда на чужие глаза. Он растягивает уголки губ. Улыбка его глупая и фальшивая. Пак отвечает странно, со свойственным ему сарказмом: — Ну, знаешь, каждому надо иметь в запасе человека, который потом опознает его труп. Чёрный жёсткий юмор в свою же сторону. Лицо у Чимина нечитаемое, как бы он говорит тем самым, что ему просто нужен человек, который при виде него, скончавшегося, вспомнит что-то помимо секса, сигарет и пустого выражения лица. В этот самый момент на секунду создаётся впечатление, как будто он просто дожидается своей долбаной смерти. Тогда возникает встречный вопрос, он плавно вытекает, образуя следующее: Чимин же не думал о том, чтобы… — Садись в машину, — строгий тон голоса с примесью свойственной Чонгуку жёсткости. И он не намерен терпеть отлагательств, поэтому обходит чужую машину стороной, тем самым говоря, что не будет поддерживать разговор. Чимин внезапную смену настроения ловит, поэтому спокойно, не проявляя никаких явных эмоций, шагает к автомобилю. Забирается внутрь, замечая изменившуюся атмосферу. В салоне повисает не только аромат духов, которые потихоньку выветриваются из-за воздуха, но и запах никотина, исходящий от Чимина. Чонгук выкручивает руль, выезжая на шоссе. Больше не намерен останавливаться. Хватит с него. Откуда такая податливость сегодня? Он и так согласился поехать чёрт знает куда, но копаться в мозгах этого ебанутого нисколько не намерен. Страшно представить, что там творится — за его внешней оболочкой, за его маской, за всей этой красотой. Там наверняка непроглядная темнота, она грязными чёрными длинными руками схватывает, а пальцы её похожи на изогнутые и поломанные прутья. И они цепляются. Чимин негативный. Это ощущается не так явно, как может показаться вначале, но отчего-то у Чонгука неприятное чувство, словно, общаясь сейчас с ним, согласишься спокойно на суицид. Пак Чимин — это дорогие сладкие духи, алкоголь с крепостью в сорок градусов, элегантный и вызывающий стиль, плавный, но при этом соблазнительный; это сигареты с маркой «Sobranie» или «Marlboro», похотливая улыбка в целях соблазнения, отточенные движения на танцполе в клубе, помятая постель по утрам и полная потеря воспоминаний о прошедшей ночи; это блёстки на глазах, шлейф мартини и лёгкого апельсина. Вся эта красота хорошо скрывает уродство. Чонгук не знает почему, но ощущение чего-то неприятного накатило на него внезапно. Оно было похоже на резкий скачок в груди. Чимин напоминает чёрную беспроглядную воду, в которой намешаны различные блёстки. Так он выглядит. От него исходит негатив, он им полон, пропитан с головы до пят, и Чон не знает, куда от этого ощущения деваться. Чимин медленно умирает, разлагается в живом теле. Страшно становиться свидетелем этого процесса. Последующий час они проводят в полнейшей тишине, рушимой лишь тихой музыкой на фоне и шумом города за открытым окном. Солнце заходит за горизонт. Теперь всё окутывается сумерками, которые вскоре сменятся непроглядной темнотой. Чонгук не знает, каким образом будет добираться до дома, который отсюда практически в трёх часах езды. Скорее всего, вызовет такси. Ему ничего не остаётся. Чон бросает взгляд на навигатор, который показывает, что всё. Они приехали. Но, когда парень смотрит на длинное и весьма высокое здание, неподалёку от которого паркуется, то брови сводятся на переносице чисто автоматически. Яркая большая вывеска на чёрном фоне выглядит броско и привлекает внимание. Не может не привлекать. — Это казино, — зачем-то озвучивает Чонгук пустой бессмысленный факт. Пальцы крепко сдавливают руль, отчего выступают вены на руках. Нет, он даже не зол, просто… Чёрт. Хочется неприятно усмехнуться. По какой-то причине грудь сдавливает. Знаете, случаются моменты, когда тебе кажется, что человек может быть нормальным, вести размеренный образ жизни и существовать без своих замашек, но потом на тебя обрушивается осознание того, что это было лишь видение. На секунду занавес театра приподняли, а потом резко опустили. Всё, представление кончилось. — Казино, — спокойно подтверждает Чимин, словно в этом нет ничего такого. Он привык видеть такую реакцию у некоторых людей, с которыми пытался построить более-менее нормальные отношения. Чувства Чонгука в данный момент невидимы, но осязаемы. Говорят, что от любви до ненависти один шаг. Нет, один шаг от очарования до разочарования, а между любовью и ненавистью сотни попыток всё изменить в лучшую или худшую сторону. Чон не должен был ощущать этого, потому как знал Чимина. Знал, что он ведёт разгульный образ жизни, что проводит ночи в мотелях и клубах и вряд ли вообще возвращается домой. Просто этот день ввёл в заблуждение. — Прекрасное место, — добавляет Пак масла в огонь, дожидаясь от Чонгука дальнейшей реакции. Чон смотрит перед собой, не обращая внимания на сидящего рядом парня: — И чем же? — словно не желает задавать этот вопрос. Словно он его выдавливает из себя насильно. Чимин, не так давно терпящий жуткую боль во всём организме из-за проколов и их последствий, сейчас вновь начинает раздражать своим невозмутимым, но таким наигранно-спокойным голосом: — Можно пить, курить, трахаться. Да, это можно делать практически везде, но иногда хочется сменить бурную общественность на такую, — хочется? Он серьёзно или просто издевается? С пьяных танцующих людей на азартных ублюдков, которые либо проигрывают, либо выигрывают миллионы, а потом трахаются с какой-нибудь шлюхой в туалете. Точно. Чимин же и есть шлюха. Именно таких, как он, и ебут во все возможные щели, во всех возможных местах. Как Чонгук об этом смог забыть? — И тебя это устраивает, — Чон не спрашивает. Он утверждает. И знает, что чертовски и жутко прав. До такой степени, что тошнота подкрадывается к горлу. Чимин смотрит перед собой, легонько стукнув пальцем по стаканчику с допитым чаем, который не выпускает из рук: — Никто не вправе запретить человеку жить так плохо, как он хочет, — произносит, с простотой пожав плечами. А потом он приподнимает уголки губ, что Чонгук может расценить как высшую степень грехопадения, но тот даже не смотрит на Чимина. Последний же просто думает о том, что успех — это когда тебя даже не знают, но уже ненавидят. Смешно. Жаль истерично. — Не заблудись в своих иллюзиях, — равнодушно проговаривает Чонгук. И всё. У него больше не находится слов. Нет ни аргументов, ни какого-либо желания хоть что-то сказать. Кажется, ему действительно стоит привыкнуть к разочарованию, которое ходит за ним по пятам. Чимин ничего и не требует. Он берёт свою сумку, не опуская уголков губ: — Я как-нибудь постараюсь, — и добавляет: — Машину пригонишь к клубу как сможешь, — говорит, тем самым давая понять, что Чонгук может спокойно возвращаться на ней домой. У Чона бы гордость глотку пережала что-то брать у этого человека, но Чимин лишь открывает дверь, выбираясь наружу. Напоследок он кидает: — Спасибо за день, — искренне благодарит и хлопает дверью, позволяя Чонгуку уехать отсюда. Пак не смотрит вслед машине, развернувшись в сторону яркого здания. В душе что-то неприятно ёкает, но Чимин уже настолько хорошо знаком с этим чувством, что не обращает на него внимания. Темнота стремительно ложится на город. Для кого-то день заканчивается, а для кого-то всё только начинается. Пак без особого энтузиазма неспешно шагает вперёд, подходя к скамейке, рядом с которой стоит мусорное ведро. Оно серое и грязное, а на слезающей краске расположилась небольшая, но заметная надпись, выведенная чёрным баллончиком. «Жизнь». У Чимина невольно вырывается хриплый смешок, а выражение лица сменяется тяжестью в глазах и пустотой, когда он выбрасывает стаканчик с чаем, двинувшись в сторону высокого здания.