Всеобщее неодобрение.
Очень забавен тот факт, что прошёл год, а люди до сих пор помнят тот случай. Вообще, говорят, слухи рано или поздно утихают, потому как все находят себе иную жертву для обсуждений, но истина в том, что от этого факт произошедшего никуда не исчезает. Люди перестают говорить о тебе, но взгляды продолжают бросать при любом раскладе. Вот, казалось бы, Чимин уже на четвёртом курсе, до которого хер знает как доковылял, некоторые студенты выпустились, а какие-то только поступили. Так вот опаснее всего теперь первокурсники. Пак спокойно идёт по коридору, игнорируя на себе быстрые косые взгляды. Это всё к тому, что сплетни распространяются с геометрической скоростью: один упал, другой сказал, что тот сломал ногу, третий подумал о больнице, четвёртый уже его похоронил. Как-то так это и работает. Чимин, конечно, про себя ещё ничего не услышал, но это не мешает ему понять, что чужие взгляды смотрят так, словно Пак главный враг народа. Хотелось бы узнать, что о нём говорят, вот только с ним никто не спешит завести диалог. Шёл четвёртый день его «вроде как» обучения, а никто с ним поговорить, кроме Тэхёна, не пытался. Многие хотя бы раз в жизни сталкивались с таким явлением, как слухи и сплетни. Кто-то из нас был главным объектом, кто-то тем человеком, который не прочь обсудить другого. Чимин нормально относится к сплетням, потому что социум без этого существовать не может. Человеку нужно же как-то разнообразить свою жизнь. Не всех заботит, что каждый имеет право на личную жизнь, и если он хочет что-то скрыть от, скажем, соседей, то в этом нет ничего неправильного или странного. Имеются в виду личные тайны и секреты. Каждый живёт так, как хочет. И лезть в чужую жизнь — некорректно. Как минимум. Ты можешь обсудить кого-то со своим другом, но не стоит в это углубляться. Как сказала однажды Джордж Элиот: «Что до тех пустых слов, которые говорят о нас люди, то мы должны обращать на них внимание не больше, чем купол старой церкви обращает внимание на кружащееся вокруг него вороньё». Так что Чимин нормально относится к подобному. Ему плевать, хоть это и доставляет некие неудобства. Как говорится, для кого сплетни, а для кого новости. Итак, сейчас о насущном. Вообще, на территории университета заблудиться очень легко, учитывая его масштабы. Он, по сути своей, включает в себя некоторое количество отдельных учебных учреждений. Предположим, в центральном кампусе, где Чимин и учится, расположилось не только главное здание самого универа, но и колледж естественных наук, инженерии, медицины и ветеринарии. Как упоминалось ранее, есть два других кампуса, но все они расположены в разных районах, и в них входят колледжи, специализирующиеся на: гуманитарных науках, социальных, на экономике и бизнесе, сельском хозяйстве, экологии, либеральных исследованиях, музыке, педагогике и изобразительном искусстве. Внимание, это только бакалавриат и магистратура, а есть ещё аспирантура, докторантура и междисциплинарные программы. Короче говоря, не жизнь, а сказка. Выбирай, что хочешь. Их столовая сама по себе огромна, она включает в себя ещё и тренажёрный зал на втором этаже, и зал для отдыха на третьем. В само здание можно попасть двумя путями. Первый — с улицы. Второй — по длинному коридору со стеклянным куполом из медицинского и ветеринарного колледжа. Увы, инженерному такого варианта не дали, поэтому Чимину приходится покинуть здание, направившись в столовую через улицу. Это всё к тому, что территория действительно огромна. Тут можно просто заблудиться. Ещё по другой конец кампуса библиотека с около пятью миллионами книг. Однажды Пак туда забрёл, так, знаете, от нечего делать. В общем, он там и спал, потому что выхода не нашёл, а на часах было два ночи. — Эй, Чимин, — этот радостно-довольный тон голоса не сравнить ни с чем. — Доброе утро, — говорит ему Тэхён с такой простодушной улыбкой, вызванной появлением Чимина в столовой, что аж тошно. И ничего, что на часах уже час дня. — Доброе, — бросает в ответ парень. Интересно, Ким игнорирует все взгляды, направленные на Пака, или просто предпочитает не обращать на них внимания? — Вау, ты сделал пирсинг? — сразу же замечает, кивнув Чимину на другую сторону стола, мол, присаживайся, сейчас я начну допрашивать тебя обо всём на свете. Впрочем, ладно, лучше уж такая компания, чем никакая. — Ага, — кидает Пак, садясь за стол. Тэхён, завидев, что у парня опять нет никакой еды, отдаёт ему паровую булочку, причём, особо мнения он не спрашивал. Забота с его стороны в неком роде приятна, просто Чимин не голоден. Хотя кого он обманывает? Он не ел со вчерашнего дня ничего, кроме какого-то салата в кафе. Опять. Только ими питаться и способен. С каких пор его организм перестал принимать тяжёлую пищу? — А где, кстати, твой «цундере»? — как бы невзначай интересуется Пак, наблюдая за тем, как Тэхён уплетает свой рис с соусом карри. Чимин вроде как голоден, о чём иногда напоминает его желудок, но потом оказывается обратное. — Чонгук-то? — уточняет Ким, не дожидаясь ответа. — У него практика. Практика? То есть, да, это неудивительно, но… — На каком он курсе? — спрашивает Чимин, не проявляя особо сильного интереса в голосе. Опускает взгляд на булочку, всё же решая попробовать. Она оказывается со вкусным соусом, поэтому у Пака всё же просыпается аппетит. — На пятом, — о, поразительно, Чонгук ему не соврал. Хотя это, скорее, Чимин такой мнительный. С чего бы Чону обманывать? — В марте он заканчивает и переходит на шестой, — спокойно разъясняет Тэхён, радуясь тому, что им есть о чём немного поговорить. — Если что, он на медицинском, — добавляет. Пак чуть округляет глаза в жесте, мол, у-у, сочувствую просто от души. Но это немного странно. Если Чимин на четвёртом курсе, то, получается, он младше Чонгука где-то на год? Правда, что ль? — Ему двадцать пять? — задаёт вопрос Пак. Тэхён делает глоток чая в стаканчике, качнув головой: — Нет-нет, ему двадцать четыре. Он поступил сюда в девятнадцать, — рассказывает. Чимин делает для себя два вывода: они с Чонгуком одногодки, и Тэхён — лучший информатор. Пак, по сути, должен был тоже быть на пятом курсе, но разница в том, что он поступил в двадцать лет. — Он планирует учиться в магистратуре? — продолжает интересоваться Чимин. Вряд ли бы он смог задать все эти вопросы лично Чону, потому что тот наверняка посчитал бы это вторжением в личную жизнь. Да и Пак не из тех, кто лезет к другим — его обычно никто не интересует. — Само собой, — подтверждает Тэхён с едой за щекой. — Во-первых, он должен окончить шесть курсов, — начинает с умным видом перечислять. — Это уже дорогого стоит. Потом получить диплом, аккредитоваться, отучиться в интернатуре год, а потом ещё два в ординатуре, — подытоживает. — И то, потом его не допустят к сложным операциям, поэтому ещё в течение нескольких лет ему придётся работать с лёгкими пациентами… — Ким продолжает говорить, но Чимин его останавливает, изогнув бровь: — Операции? Он типа хирургом хочет быть? — в голосе сквозят скептические интонации. Эм, Пак в лёгком недоумении. Кто по доброй воле будет губить себе все нервные клетки, посвятив жизнь спасению людей? Нет, может, это с Чимином что-то не так, просто… — Нейрохирургом, — исправляет Тэхён. Кажется, Чонгук просто полетел кукухой. Вот такой вывод может сделать Пак. Добавить как бы нечего. — У меня была такая же реакция, — с пониманием буркает Ким. — Я подумал, что это надо быть сверхчеловеком, любить сильно людей, медицину и быть полностью морально готовым, — перечисляет. — Ему приходилось изучать около семидесяти предметов, где по большей части из них экзамены. Мне показалось, что он просто идиот, — Чимину кажется прямо сейчас. — Но потом я узнал, что он сдал всё на «отлично». И сдаёт с таким же успехом всё по сей день. Чонгук очень ответственный, стрессоустойчивый, строгий во многих вещах, а ещё у него хорошая память, зрение, выносливость и аналитическое мышление, — перечисляет. — Думаю, у него есть абсолютно всё для подобной работы. Да, а ещё Чонгук педант. — Это практически одна из самых сложных специальностей в мире, — замечает Чимин. — Напомни ему об этом лично, — улыбается Тэхён, допивая свой чай. Пак уходит на какое-то время в себя. Он никогда бы не смог подумать, что Чонгук учится на нейрохирурга. Да даже обычное обучение на медицинском достойно уважения — это, как минимум, потому, что человеку приходится в слезах засыпать с толстой книгой по анатомиии на протяжении долгого времени, зубрить сраную латынь, ещё сто пятьдесят предметов и что-то ещё. Чимин не разбирается в медицине, даже в обычной биологии — он максимум, что знает, так это то, что некоторые виды моллюсков способны менять свой пол по желанию и что птичьи перья весят больше, чем их скелет. На минуточку, он это вычитал из энциклопедии для школьников ещё очень давно, а его истинные знания колеблются на самом дне в данной сфере. Зато он разбирается в литературе лучше кого-либо, и что вы ему сделаете? — Ты сказал, он поёт, — припоминает Чимин, доедая паровую булочку. — Так что я подумал, что он на музыкальном отделении, — это действительно правда. Но всё равно образ Чонгука никак не состыкуется с пением. Может, это что-то вроде рэп-рока? Он хорошо бы смотрелся за ударной установкой, но никак не за микрофоном. — Ну, он действительно хорошо поёт, — соглашается Тэхён. — Я случайно узнал, потому что он не любит, когда кто-то из знакомых видит его на сцене, — жмёт плечами. — Зато его уважают все работающие там люди. Чонгука любят. Он очень надёжный человек и всегда выполняет обещания. Чимин, конечно, не успел стать свидетелем данного явления, но по Чону это видно. Буквально читается в его поведении, жестах и словах. Он вроде как грубый, но при этом его грубость является, скорее, прямолинейностью — вряд ли он говорит из злости или агрессии. Чонгук похож на того, кого можно попросить об одолжении, он тебя пошлёт нахуй, но одолжение всё равно выполнит. Создалось впечатление, что Чон просто дерьмово проявляет свои истинные эмоции, если вообще проявляет, но Пак не психолог — уж точно не ему в этом разбираться. — Будешь ещё? — с энтузиазмом интересуется Тэхён. — Ты съел булочку, — говорит. Чимин спокойно выдаёт: — Да, она вкусная, — он бы съел ещё. Ему вообще есть хочется, поэтому на фразу Кима «я возьму две» Пак особо не реагирует. Может, стоит рискнуть и поесть более нормально?.. …Нет, Чимину определённо стоит просто отказаться от еды и перейти на питание солнечной энергией. Особенно чётко он это понимает, когда его лицо уже во второй раз встречается с грёбаным унитазом одного и того же туалета. Желудок в прямом смысле выворачивает из-за перегрузки, поэтому у Пака на ладонях от напряжения выступают вены. Окей. Больше таких экспериментов он проводить не будет. Живот неприятно скручивает, потому что блевать откровенно нечем. Чимин сплёвывает слюну, спуская воду, и с вымотанным видом идёт к раковинам. Ситуация неприятно повторяется. Парень ополаскивает рот, умывая только нижнюю часть лица. Нет, на деле у него отсутствуют проблемы с питанием, он не болеет ни булимией, ни чем-либо ещё. Тут, скорее, последствия его «прекрасного» образа жизни. Вот только знаете, в чём шутка? Чимин это знает. Короткая вибрация в заднем кармане тёмных джинсов отвлекает. Пак смотрит в зеркало перед собой, заметив, что его перегородка носа покраснела. Уши тоже. Почему? Потому что он их не промывал, не покупал необходимый раствор. Чимин достаёт телефон, прочитывая одно короткое сообщение. «Ты как?» От отца. Парень некоторое время смотрит пустым взглядом, после чего, разблокировав телефон, отправляет короткое: «В порядке». И убирает гаджет на этот раз в сумку. Если просмотреть их переписку с мужчиной, то становится даже грустно, учитывая тот факт, что их диалог включает в себя его вопрос и ответ сына. Который никогда не меняется — «нормально», либо «в порядке» стали уже привычными. На телефонные звонки Чимин отвечает редко, если вообще отвечает. Ему, кроме отца, никто и не звонит больше, хотя в контактах у него около семидесяти номеров. Обычно Пак использует телефон только по делам, а в остальном мобильный молчит. И нет, у него не столь плохие отношения с отцом, как может показаться с первого взгляда, Чимин… Удар. Это происходит слишком внезапно и неожиданно, поэтому, задумавшись о своём, Пак не успевает среагировать, как чувствует неприятное жжение в носу и небольшую боль в голове. Он сразу же отклоняется назад, уставившись в зеркало. Улавливает только, как какой-то парень выходит из туалета. Скорее всего, Чимин его даже не знает, но зато тот знает его. Чёрт, это смешно. Пак осторожно касается пальцами повреждённого участка, сразу же окрашивающегося в красный, смотрит на собственный разбитый нос, который теперь неимоверно сильно жжётся, и усмехается. Господи. Это и правда чертовски смешно. Чимин дышит через рот, включая воду, и сначала смывает кровь с пальцев, а только потом принимается вытирать алую жидкость, стекающую из носа на губы. Боль приходит даже не столько на саму косточку, а лишь на недавно проколотую перегородку. Сразу же чувствуется металлический запах. Этот ублюдок быстро схватил его за волосы и долбанул прямо об раковину. Вот и не будь теперь после этого параноиком. Определённо проявится гематома. Хоть перелома нет, и на том спасибо, как говорится. Чимин реагирует крайне спокойно, потому что, ну, не в первый раз. Возникает, правда, желание найти выродка и раздробить ему голову в прямом смысле этого слова, но это уже так, мелочи. Пак терпит жжение в носу, когда мягкими движениями смывает кровь. И вот тогда хорошо может почувствовать боль. Она резкая и ноющая, поэтому у Чимина на секунду дёргаются брови. Вот примерно до такой степени его здесь не любят. Страх рождает агрессию. В частности во времена, когда люди на улицах всё сильнее начинают проявлять недовольство. Это сказывается и на остальных слоях населения. Будь это приличное заведение хоть сто раз лучшим, но люди от этого не меняются. Всегда найдутся те, кому плевать, те, кто будет смотреть косо, и те, кто додумаются проявить своё недовольство в физической форме. Иногда Чимину кажется, что он кого-то расчленил и заживо похоронил прямо в стенах учебного учреждения, иначе по-другому он это не объяснит. Дверь уборной открывается, и сюда заходят два незнакомых студента, о чём-то со смехом переговариваясь между собой, но улыбки с их лиц моментально спадают, стоит им заметить Чимина. Тот бросает на них взгляд, выпрямляясь. Кровь начинает течь из одной ноздри, вновь окрашивая циркуляр в бордовый оттенок. Пак подносит пальцы к носу, с неким раздражением заметив тёплую кровь на подушечках. Чёрт. Почему она не может остановиться, а? И, как назло, жидкость с новой силой начинает вытекать из второй ноздри, достигая ещё мокрых губ. Тогда кровь смешивается с водой, начиная расплываться и пачкать всю нижнюю часть лица. Нехило, конечно, его приложили. — И? — не понимает Чимин, какого чёрта эти два парня там застыли. — Вам глаза даны для того, чтобы пялиться на меня? — выгибает бровь, и тогда студенты выходят из туалета в принципе, видимо, решив оставить Пака со своими проблемами одного. Сам Чимин сдерживает желание закатить глаза. Он наблюдает за тем, как кровь окрашивает его подбородок и губы, поэтому не выдерживает, с раздражением скользнув ладонью по ним. Растирает кровь ещё сильнее, оставляя отпечаток ещё и на щеке, и на ладони. В носу, особенно в перегородке, неприятно щиплет, словно кожа вокруг прокола норовит сжаться и срастись с металлом. Чёрт. Просто чёрт, ну и какого хера? Чимин достаёт из сумки пачку сигарет «Sobranie» и зажигалку. Плюёт на кровь. Пак втягивает никотин в лёгкие. Как-то насрать, что учебное заведение. Ему нужно успокоиться окончательно, подавить эмоции, иначе ни к чему хорошему это не приведёт. Дым обжигает стенки горла, когда Чимин выдыхает его через разбитый нос. Боль ощущается ещё отчётливее. Ладно. Спокойно. Ни первый, ни последний раз. Ему надо как-то дожить до сраного пятого курса, а потом пережить ещё год. И, что самое главное, не сорваться. Ни на кого. Иначе его просто исключат к чертям собачьим, а этого допустить нельзя. Не то чтобы Чимин как-то парился из-за своего будущего, но есть причины, по которым надо доучиться. А ещё не сорваться и не угробить кого-нибудь, потому что такие ситуации повторятся. Скорее всего, не один раз. Пак втягивает никотин в лёгкие, в то время как в уборную входит очередной студент. На этот раз он сразу же обращает на Чимина внимание, нахмурившись: — Эм, тебе не говорили, что курить на территории университета нельзя? — оценивающим взглядом скользит по Паку с ног до головы, пока тот откровенно закатывает глаза. Главное. Не сорваться. И никого. Не прибить. Чимин молчит, ничего не говорит, он лишь глубоко затягивается последний раз почти до удушения, а потом тушит сигарету о мраморную раковину с кровью на краю и проходит мимо парня. Выходит в немноголюдный коридор, выдыхая густой дым прямо там, игнорирует косые взгляды в его сторону. Только на этот раз они вызваны не его волшебной репутацией, а алыми разводами на половине лица, которые Чимин так и не вытер. Эти взгляды откровенно не ебут, но они прожигают, осуждают, смотрят с нездоровым интересом, отчего внутри разгорается злость. Отчего всех так ебёт чужая жизнь? У кого что болит, да? Смешно. Сплошная клоунада.***
Неприятное чувство. Оно напоминает вязкий осадок ила на дне водоёма, он такой серый, с какими-то коричневыми примесями, тронешь руками и сморщишься. Примерно такое ощущение преследует парня. Он за все годы прошёл санитарное дело и сестринское, отточив их до неузнаваемости, а на четвёртом курсе его раньше всех допустили к работе с больными. Когда он пришёл в больницу, то всё произошло быстрее, чем кто-либо мог представить; это была простая оплошность, в ходе которой Чонгука взяли на вызов. Только в машине скорой помощи до присутствующих там врачей дошло, что они взяли с собой парня-студента, поэтому наказали ему просто сидеть тихо и никого не трогать. Но вскоре всё обернулось так, что потом Чонгуку не только позволили спокойно проходить практику, но и брали его на вызовы, что стало для него бесценным опытом. Так вот на четвёртом курсе он часто приезжал с докторами к больной и измученной онкологическим заболеванием женщине. У Чона вновь началась практика сегодня. И именно сегодня она вызвала скорую, чтобы получить лекарства от боли. Она делала так по несколько раз в день, Чонгук уже успел это понять за год. Старушка никогда не злилась и не выходила из себя, когда скорая задерживалась, просто терпеливо ждала. Она терпела. Врачи, что приезжали к ней с Чоном, постоянно говорили, что лечение может помочь, что есть случаи выздоровления, и она верила. Надеялась. Она всегда держала дверь открытой, была чисто одета, а в квартире было прибрано и пахло чем-то старым, с примесью пряностей. Старушка часто расспрашивала Чонгука о его жизни, о том, почему он решил стать хирургом и каждый раз не упускала возможность поинтересоваться, как его успехи в обучении, пока врач выписывал таблетки. Когда сегодня они приехали к ней в очередной раз, она уже не могла вставать, но в конце спросила, как зовут Чонгука. Никогда до этого не спрашивала. После этого она поблагодарила его, и они уехали в последний раз. Через несколько часов Чону сообщили о её смерти. Неприятное давление в груди. Словно на лёгкие прицепили гирьку, она тянет не сильно, но ощутимо, напоминая о себе. И от неё не избавиться — пройдёт со временем. Это сожаление. Сожаление о том, что ты не был способен помочь неизлечимо больному человеку. Впервые Чонгук испытал подобное ровно год назад. Это было сразу же после вызова — они с бригадой только-только вошли в стены больницы, и, находясь в приёмном отделении, скорая помощь доставила полуторагодовалого ребёнка. Он вальяжно раскинулся на каталке между беспокойно ёрзающим врачом и склонившейся над ним матерью. Чонгук помнит, как доктор взял кроху, и как мать кричала в догонку: «Осторожно, не разбудите! Он у меня такой крикливый!». Сам Чон находился в тот момент с хирургом, и они оба поняли, что расслабленность малыша на самом деле атония, а неестественное спокойствие — полная бессознательность. Он был мёртв. А матери не сказали об этом из-за «ну, не мог я ей сразу сказать! Не мог! Она что угодно с собой сделать может!..». И всё. Женщине дали щедрую дозу успокоительного, но, разумеется, следует шок, неверие, а потом уже гнев. Досталось всем — и хирургу, и врачу, и Чонгуку. Сложнее всего в этой ситуации спокойно перенести причитания и проклятия обезумевшей от горя матери. Для этого нужен опыт. У Чона его не было в тот момент, поэтому эта ситуация сильно повлияла на него, вызвав ужас. Только на следующую ночь хирург ему сказал: «Я могу припомнить десятки случаев, когда, опасаясь гнева обезумевшей от боли семьи или боясь брать на себя всю ответственность по сообщению родственникам ужасной новости о смерти близкого человека, бригада скорой помощи доставляла в приёмное отделение труп. А понимание приходит с опытом. Случаи смерти в больнице и за её пределами неизбежны на практике каждого врача. Их число зависит от специальности доктора, его квалификации и многих непредсказуемых внешних факторов, но вместе с тем именно случаи трагического исхода могут и должны явиться наибольшим стимулом к дальнейшему самосовершенствованию. Только помни, что ни ты, ни я не всесильны». Говорят, в мире нет ничего невозможного. Чонгук в эту фразу не верил, не верит, и, вероятно, не поверит. Потому что помочь всем невозможно так же как и найти справедливость. От принятия или отторжения этого факта зависит твоё дальнейшее существование. Парень паркуется, уже отсюда расслышав негромкую музыку, льющуюся со стороны клуба. Чонгук вытаскивает ключи, некоторое время сидит на месте. Запах из салона выветрился окончательно — на это хватило всего лишь двух открытых окон, но от этого машина принадлежать другому не перестала. Интересно, Чимин вообще задумался над тем, что у Чона даже прав с собой нет? Как бы, а зачем? Нет машины — права не нужны. Впрочем, сейчас это уже неважно. Чонгук выходит на улицу, блокируя автомобиль, и, бросив взгляд на надпись в углу лобового стекла «фонд помощи агентству полиции», шагает к клубу. Посещать его желания никакого нет, но вот — уши вновь неприятно режет громкая музыка, а нос — запах алкоголя и различных духов. Чон старается обойти толпу без лишней мороки, чтобы добраться до барной стойки, где сразу же цепляет взглядом яркую макушку. Барменша делает коктейль сидящим за высокими стульями дамам, но это не мешает ей воскликнуть, когда она замечает Чонгука: — Господь Бог, я всё ещё люблю твой стиль! — она улыбается, перекрикивая музыку. На этот раз на парне чёрные узкие штаны, чёрные кожаные ботинки с массивной подошвой на шнурках и цепочкой сбоку, чёрная кофта и, опять же, чёрный двойной брестед, который он никогда не застёгивает. Всё это смотрится на нём поразительно хорошо, особенно при высоком росте. Особенно в данной обстановке, где каждый второй вырядился в яркое или блестящее. — Он сегодня здесь? — сходу спрашивает Чонгук, надеясь, что Рене поймёт его без слов. Та не выглядит удивлённой. Она берёт два длинных стакана, параллельно говоря: — А, Чимин-то? Да, он здесь, приходил ко мне буквально двадцать минут назад, — то, что он с кем-то успел переспать, она решает не упоминать, учитывая, что это одна из главных целей его пребывания здесь. — Какое бы у тебя к нему дело ни было — он пьян. Знай, — предупреждает, разливая содержимое шейкера по стаканам. — Он вроде как сказал, что сваливает, но не думаю, что в таком состоянии этот идиот успел далеко уковылять, поэтому поищи у пожарного выхода. Чимин практически не выходит никогда через основной, — поясняет, в то время как у Чонгука рождаются сомнения. А стоит ли возвращать ему ключи именно сейчас? Именно сегодня? Проще было бы сделать это в универе, вот только Чон не хочет держать у себя чужую машину. Это чревато последствиями, поэтому он твёрдо решает отдать ключи сегодня. — Спасибо, — благодарит он девушку, которая кидает: — Если что, тебе прямо до конца того узкого коридора, где все обычно целуются, — улыбается, ладонью указав в нужном направлении, и, не требуя лишних благодарностей, возвращается к своей работе. Чонгук же с полным равнодушием минует зажимающихся людей, пробираясь к нужной двери. Стоит надеяться, что Чимин действительно никуда не ушёл. Чону надо просто кинуть ему эти чёртовы ключи и всё. И не иметь с ним никакого собачьего дела. Парень толкает металлическую дверь, сразу же оказываясь в тёмной и сырой подворотне, которая выглядит ещё более жутко из-за ночного времени суток. Над дверью горит яркое зелёное «Exit», хоть немного освещающее улицу, помимо фонаря где-то вдали. Чонгук осматривается, весьма быстро замечая знакомую фигуру, сидящую на наружней лестнице аварийного выхода. Чимин выглядит мято и побито. Лёгкая куртка давно уползла к сгибам локтей, а атласная ткань майки немного съезжает. Плечи полностью оголены, как и шея с ключицами. Опухшие нижние веки глаз имеют какой-то странный тёмный оттенок, будто парень нанёс тушь, а потом размазал её пальцами для эффекта «панды». Но нет. Просто это потёкшие тени и реакция организма на перепады. Он чуть было не валится набок от тяжести в своей голове. Выпрямляется, кажется, даже совершенно не осознавая, где находится. Пак теряет на какое-то время способность думать, поэтому не знает, куда должен идти, кто он сам. Это полное отключение, полное выпадение из реального мира под напором принятых наркотических средств, и это вовсе не то, что помогает расслабиться. Это убивает твоё «я». В данный момент Пак Чимина не существует в природе. Сейчас он просто непонятная субстанция, не имеющая в себе ничего конкретного. Лишь пустая, набитая воздухом голова. Именно поэтому он никак не реагирует на внешние раздражители. Точнее, он просто сидит. Выкуривает сигарету, пустым взглядом уставившись перед собой, его волосы лезут на глаза, но он не спешит их убрать. В такой темноте не разглядишь многих деталей. Чонгук просто смотрит. Смотрит. И смотрит. Долго. Минуту точно. За это время Чимин с места не сдвинулся. Рядом, на ступеньках лестницы, валяется его сумка, о которой он наверняка не помнит. Дым от сигарет душит Чона. Он ненавидит этот запах. Первым делом Чонгук делает шаг в сторону парня, окликнув: — Эй, — не громко, но и не тихо. А после задаёт самый тупой по его собственному мнению вопрос в мире: — Ты в порядке? — глупо вообще такое спрашивать, но надо же с чего-то начать, так? Чимин вопрос слышит, бросив через несколько секунд хриплое: — Ага, в обратном, — и смех. Пак растягивает губы, начиная приглушённо смеяться, и тогда Чонгук сразу же понимает, что вести с ним разговор не получится. Всё-таки идея вернуть ключи в университете была более разумная, но из-за практики Чон не появится там ближайшую неделю. А держать у себя чужое авто ну никаким образом в его планы не входит. Помимо этого Чонгуку приходится понять, что его привычная молчаливость и немногословность не помогут, поэтому он всё же решает сказать: — Мне надо вернуть ключи. Вот именно, что «надо». Надо — не значит, что так оно и будет. Чимин, ожидаемо, на данную реплику не реагирует никоим боком. Улыбка с его лица сходит, сменяясь на прежнюю глупую пустоту, какую он наблюдал буквально несколько дней назад. И какой раз уже Чонгук застаёт его в нетрезвом виде? Третий. Это третий раз из четырёх их встреч. Стоит ли начать вести подсчёт? — Тебе нормально вот так? — неоднозначно спрашивает Чон, сделав ещё один шаг к Чимину, чтобы была полноценная возможность стоять напротив. Пак явно не понимает, кто перед ним. И не только из-за того, что глаз выше шеи не поднимает. Хотя, может, он и догадался по тону голоса. Тут одному чёрту известно. — А ты покажи мне человека, — парень заминается, выдыхая густой дым, от которого у Чонгука автоматически морщится нос, — который и трезв, и счастлив, — вау, поразительно, Чимин ещё способен мыслить. Ну, или же эту фразу он выдаёт неосознанно, что более вероятно. Но на неё аргументов у Чона нет, хотя он не напивался добрые… Никогда, так что понять не может, где там есть счастье, a где нет, и правдива ли фраза «истина в вине». А если серьёзно, то Чонгук возиться с этим всем желанием не горит. Чимин в таком состоянии определённо не в первый раз, скорее, бывало и похуже, но нормально ведь? Живой? Живой. Так что Чон мог бы проявить стойкое равнодушие, если бы не скорчившаяся гримаса на лице Чимина. Если у него что-то болит, то это неудивительно. Хочется съязвить, спросив «как там печень?», но вопрос этот канет в лету, ведь Пак, будучи в сидячем положении, сгибается пополам, обхватив одной рукой живот. Не нужно иметь докторскую степень, дабы сказать, что у него сильные спазмы. Явно прошла стадия «эйфории». Чонгук прикрывает веки, тихо выдохнув. Уважаемая нервная система, крепись, сука. Чон присаживается на корточки, но даже в таком положении лицо Чимина оказывается ниже его собственного. Первый внимательно наблюдает за движениями парня, хотя его лицо скрыто, и пользуется моментом, плавно вытащив сигарету из его пальцев. Тушит её об асфальт, спрашивая: — Сколько ты выпил? — делает паузы между словами, чтобы Паку было легче воспринимать речь. Последний на вопрос не отвечает, промычав сквозь сжатые губы. Чонгуку нужно знать хотя бы примерно, потому что в зависимости от выпитого алкоголя нужно принимать определённые меры. Если посудить логически, а точнее, опираясь на знания, то у Чимина определённо прошёл этап, когда тебя охватывают негативные эмоции. Значит, он выпил около двух или двух с половиной промилле, когда уже нереально скрыть спутанности сознания, бестолковости и неспособности понимать происходящее. Паку явно понадобится помощь, если он захочет встать. У Чонгука за спиной работа в одной и той же больнице каждые каникулы, а ещё практика — ему уже приходилось иметь дело с алкогольным опьянением, поэтому делает вывод: если Чимин нанесёт себе травму, то, скорее всего, не осознает этого, так как не будет чувствовать тупой боли, а поскольку рвотный рефлекс в данном состоянии нарушен, есть опасность захлебнуться собственной рвотой. В общем, есть множество различных причин, из-за которых оставлять Пака на улице в ночное время суток просто нельзя. Чонгук не сможет этого сделать даже не из простой жалости, а из желания помочь. Потому что кому-то сегодня он оказать помощь не сумел. Но есть барьер, мешающий ему действовать, — Чимин. То есть, сам факт того, что это он, а не кто-то иной. Да, это непрофессионально, поэтому Чонгук борется с некоторыми своими замашками. Он касается оголённого и весьма холодного плеча парня, но неожиданно Чимин дёргает им, отчего Чону приходится отдёрнуть ладонь. — Не трогай меня, — хрипит парень, осторожно разгибаясь. Он морщится от ноющей боли. Так, хорошо, он реагирует не только на саму боль, но и на прикосновения, а значит, всё не настолько ужасно, как могло бы быть. Ситуация от этого, правда, лучше не становится, но всё же. Чонгук никак не отвечает на эти слова, спрашивая: — Мне отвезти тебя домой? — первоначально у него зародилась идея просто передать Чимина кому-нибудь в надёжные руки, вот только кому? Рене? Она работает, да и шансов справиться с нетрезвым человеком у неё не так много, тем более неизвестно, как сам Пак отреагирует на появление другого человека. В ответ невнятное мычание. Ладно, отлично, хорошо. Именно так Чонгук и планировал провести вечер. Он осторожно вытягивает обе руки, следя за реакцией Чимина, и, не касаясь его, подтягивает куртку до плеч, чтобы была возможность за что-то ухватиться. Чон, можно так выразиться, берёт его за шкирку, слегка потянув наверх: — Вставай, — говорит, второй рукой подхватывая валяющуюся в ногах парня сумку. Чимин слушается. Он поддаётся давлению, поднимаясь на ноги, которые его практически не держат, так что Чонгуку всё же приходится сжать предплечье парня, дабы тот не свалился. А сейчас начинается долгий квест: обойти всё здание и добраться до небольшой парковки. Пак шатается, периодически заваливаясь назад, поэтому Чон усиливает хватку, ведя пьяного парня на выход из переулка. — Что там? — вдруг подаёт голос Чимин, сильно сощуриваясь и со своими нетрезвыми усилиями всматриваясь вперёд. — Там, — указывает рукой на выход. До Чонгука доходит сразу же — Пак имеет в виду яркие огни города, которые Чимину кажутся инородными объектами. — Твоя проёбанная жизнь и возможности, — всё же не удерживается Чонгук от едкого замечания, когда наконец выводит парня из переулка. Тот с пьяным восхищением осматривает местность, словно доселе её не видел, и громко восклицает, явно находя смешным замечание Чона: — Блять, как прекрасно! — хорошо, он ещё может проявлять эмоции. Это тоже хороший знак. Чонгук тяжело вздыхает, периодически останавливаясь, когда Чимина опять не удерживают ноги, но с горем пополам до парковки добраться удаётся. Спустя минут десять, правда. Чон продолжает удерживать парня за предплечье, доставая из кармана пальто ключи от машины. Сажает Пака на задние сиденья, на которые тот валится сразу же, без лишних слов. Лежать Чимину нельзя, как и давать лишнюю свободу, поэтому Чону приходится заставить его принять сидячее положение и пристегнуть, что даётся легко, учитывая тот факт, что Пак не дёргается. Чонгук обходит машину стороной, занимая водительское место и сразу же заводя машину. Сумку оставляет на сиденье рядом. Поглядывает на Чимина через зеркало заднего вида. Тот мутным взглядом смотрит перед собой, всё ещё особо не соображая. — Где ты живёшь? — спрашивает Чон. Без ответа он не может никуда отвести этого парня. А Пак, кажется, зависает. Он молчит, чуть поморщившись от боли в животе, смотрит в сиденье перед собой, терпя горечь на языке. Тянет блевать. В прямом смысле этого слова. Салон автомобиля моментально заполняется резким запахом алкоголя и дорогих духов, к которым стоит просто привыкнуть. Они неотъемлемая часть Пак Чимина — человека, который разлагается изнутри. И не имеется в виду только в физическом плане. Он уничтожает себя во всех смыслах. Чимин называет адрес дома лишь спустя несколько минут полнейшей тишины в сознании. Там нет ничего адекватного, поэтому ему сейчас абсолютно плевать на то, что он впервые за несколько месяцев окажется в своей квартире. Машина трогается с места, но Пак этого не понимает. На следующее утро он всё равно ничего не вспомнит — ни сегодняшнюю ночь, ни что он пил, ни что курил, ни с кем спал — ничего. Обычно Чимин не так часто напивается до состояния беспамятства, но в последнее время такое происходит весьма часто. Нет, он не пьёт каждый день, иногда он делает перерывы и просто приходит куда-нибудь пригубить один бокал шампанского, переспать с кем-то, или же просто затеряться среди сотни людей. Пак упирается горячим лбом в стекло, мутным взглядом прослеживая проносящиеся мимо огни. Красные, синие, жёлтые, зелёные — они все смешиваются в одну яркую картину, с периодически меняющимися формами и размерами. Язык горит, а тошнота стремительно подкатывает к горлу, но парень терпит. Прикрывает веки, покрываясь лёгкой испариной: — Куда мы едем? — голос сиплый, очень тихий и едва различимый, потому что каждое слово отдаётся неприятными ощущениями. Но он не хочет молчать. Чимин уже не анализирует происходящее, только вот по-прежнему способен мыслить. И, несмотря на раскалывающуюся голову, в ней всё равно идёт процесс. Надо было напиться сильнее. Так, чтобы просто впасть нахер в алкогольную кому. — В Ад, — слышится ответ со стороны Чонгука. Тот убеждается, что у Пака всё в мозгах перепутано, и логические цепочки он, очевидно, выстраивать не может. Чимин приподнимает уголок губы, с тихим, но каким-то болезненным смешком кинув: — Значит, в мою квартиру. На это Чон уже ничего не отвечает, сосредотачиваясь на дороге и на навигаторе, который показывает нужный путь. Чимин живёт в двадцати минутах езды отсюда, поэтому придётся потерпеть. Стоит надеяться, что он не уснёт прямо здесь, потому как в таком случае он может захлебнуться рвотой, если его будет тошнить. Чонгуку приходится ехать быстрее и обгонять другие машины, но при этом он не перестаёт посматривать в зеркало на Чимина. Тот с лёгким прищуром наблюдает за городом, но зрачки с места не двигаются — значит, он находится в полусознательном состоянии. То есть, если он сейчас закроет глаза, то через минуты три-четыре уснёт. Они добираются только минут через двадцать пять. Район, в котором Пак вроде как должен жить, очень тихий и спокойный, в ночное время суток практически нет людей, да и машин тоже. В спальном районе высокие и не очень дома расположены близко друг к другу и в хаотичном порядке. Они блёклого цвета, даже одно невысокое жёлтое здание всё равно очень тусклое. Чонгук паркуется во дворе, около одного из зданий, берёт сумку с сиденья и выходит, направляясь к Чимину. Открывает его дверь одним резким движением, отчего Пак начинает вываливаться на улицу. Чон успевает схватить его за предплечье и без слов потянуть на себя. Крепкая хватка не даёт парню упасть, но ноги у него заплетаются, так что отойти от себя Чонгук не позволяет тоже, пока блокирует машину. Весьма трудно теперь будет достать из сумки ключи. Чон выдыхает сквозь зубы, подводя Чимина к машине, и вынуждает парня опереться на неё. Пака ноги не держат. Сразу же, как только он получает свободу, скатывается по автомобилю, присаживаясь на асфальт и сгибая ноги. Чёрт. Так, по крайней мере он не двигается. Чонгук тоже приседает, открывая сумку. Сигареты, духи, тюбики, бальзам для губ, паспорт, тени, бутылка с ликером (?), презервативы, телефон, смазка, расчёска и только за всем этим удаётся найти связку ключей. Те находились прямо под всем этим барахлом — видимо, Чимин вообще их не трогал, если окончательно не забыл про их существование. Чон закрывает сумку, повесив её себе на плечо для большего удобства, ключи сжимает в руке, пока хватает Пака за предплечье, потянув за собой наверх. Удобно то, что парень похож на амёбу. С ним проще, ведь он не буйный. Он никакой. Чонгук крепко удерживает его, пока они входят в подъезд, и спрашивает: — Этаж? — чётко выговаривает слово, дабы до Чимина дошло произнесённое. Они с большим трудом преодолевают ступеньки, где парень чуть было не впечатывается носом в кафель, но Чон вцепился в него мёртвой хваткой. Стоит надеяться, что синяк не останется. — Этаж? — вновь повторяет, чуть повысив тон голоса. Чимин наклоняется вперёд, упираясь лбом в стенку между двумя лифтами, и тихо бросает: — Тринадцатый, квартира семьдесят один, — на выдохе. Отлично. Они заходят внутрь разъезжающихся дверей, Чонгук нажимает кнопку, позволяя Паку вновь опереться на стену. Его лоб покрылся потом, что не совсем нормальная реакция. Скорее всего, он просто сдерживает тошноту. Чон хмурится, наблюдая за парнем, за его медленно вздымающейся грудью, тяжёлым дыханием, подрагивающими ресницами. Теперь, при свете, выпадает более чем прекрасная возможность его разглядеть. В первую очередь, у Чимина действительно смазаны тени, отчего создаётся иллюзия, словно его синяки под глазами вызванны ими. Но на деле это не так. Кому, как ни Чонгуку это понять. Губы у Пака сухие, слегка потрескавшиеся, а также в глаза бросается синяк прямо на спинке носа. Он не такой ярко выраженный, но на следующий день отметина проявится сильнее. Чон замечает сильное покраснение вокруг септума, из-за чего сразу же переводит взгляд на мочки его ушей. Всё красное и слегка опухшее. Господи, он серьёзно не промывал? Даже не старался? Ладно, одно дело пить и курить, что ему делать запрещено, как минимум, из-за только появившихся ран, но что ему, блять, мешает, просто промывать проколы? Он понимает, что теперь повреждённые места воспалились? Это может привести к очень дерьмовым последствиям: носовому кровотечению, поражённой слизистой, кислородному голоданию мозга, появлению головной… Действительно нужно перечислять всё полностью? Кабинка напоминает клетку из смешанных ароматов, к которым Чонгук так чувствителен, но его нос потихоньку просто-напросто привыкает к резкому запаху, поэтому переносить его становится легче. Сейчас он думает о том, что Чимин напоминает избитого и брошенного кота на улице, у которого где только нет этих ран, а смотрит он так жалобно, что сердце кровью обливается. Двери открываются. Тогда Чонгук вновь хватает Пака за локоть. Он осматривает связку, ища подходящий ключ, а после открывает квартиру, ощутив освобождение. Мол, чёрт, да, наконец-то. Вот только это чувство одолевает его буквально на несколько секунд, ровно до того момента, пока он не проходит внутрь. Квартира небольшая — однокомнатная, прихожая сразу же открывает вид на большое и просторное помещение, но… Здесь темно. Лишь небольшой свет с улицы освещает её. В ней нет ковра, пол белый и невероятно холодный, стены бежевые, но без освещения кажутся серыми. Такой же светлый диван, а над ним большое окно с полупрозрачной занавеской. Она без каких-либо узоров, просто сплошная длинная ткань, которая падает на диван и полностью накрывает его как одеяло, из-за чего образуется большое количество складок. Непонятный маленький деревянный столик, покрытый слоем пыли, несколько блокнотов на нём и ваза с одним искусственным антуриумом. Какие-то провода с лампочками свисают над диваном, а кровать стоит в другом конце комнаты, прямо под окном. Занавеска свисает и на неё. Напротив этой стороны помещения, рядом с прихожей, расположилась ванная комната, дверь которой нараспашку открыта, а чуть поодаль от неё кухня. Здесь неприятно находиться. Чонгук понимает это сразу. В квартире холодно, хоть окна и закрыты, пыльно и темно, словно помещение давным-давно забросили. Атмосфера мёртвая, неживая, как будто раньше тут жили люди, которые со своим уходом забрали целую историю. Здесь очень неприятно. Чон не преувеличивает. Хочется сбежать от этого обволакивающего со всех сторон холода. Кажется, Чимин не был в квартире пару месяцев, и это неудивительно. Чонгук проводит Пака внутрь, не снимая с него одежду, как и с себя. Здесь без неё можно сдохнуть ото льда и пыли. Чон сразу же ведёт парня в туалет, и Чимин без каких-либо промедлений припадает к унитазу, выворачивая желудок. Чонгук стоит в проходе, нащупывая выключатель, давит на него, но никакой реакции не происходит. Свет не появляется. Значит, его нет. Скорее всего, воды и газа тоже, да и батареи не греют по той же причине. Счета просто-напросто не оплачены. Это плохо. Максимально, блять, плохо, куда ещё хуже? — У меня грёбаное дежавю, — вдруг тихо кидает Чонгук себе под нос, не понимая, откуда у него такое ощущение. Словно они с Чимином уже лет десять знакомы, шесть из них женаты, у них пятеро детей, и теперь они вдруг решили вспомнить молодость, а Чону опять пришлось отскребать своего парня от унитаза. Примерно такое чувство. Было бы смешно, если бы не так грустно. — О-о, — тянет Пак, почувствовавший себя чуть лучше. Он отлипает от унитаза, сползая под раковину прямо рядом с ним, и неприятно улыбается, из-за чего губы его трескаются, выпуская кровь наружу. — Это не дежавю. Это одна и та же хуйня каждый день, — пускает смешок. Иронизирует ситуацию, но на деле всё не так радужно. — Ты знаешь, — начинает Чимин, даже не пытаясь подняться и выползти из своего угла, — как называется феномен, при котором человек, — заминается, — человек чувствует, нет, ему видится всё более ярко, чем на самом деле? — интересуется, вновь наклонившись к унитазу, потому что его опять тошнит. Глотку режет, когда принятый алкоголь начинает выходить наружу. Чонгук прижимается плечом к косяку, кинув: — Калопсия. Пак отрывается от унитаза, с удивлением выдавив из себя глухое: — Поразительно, — он знает. Да, у Чона было такое же удивление, когда он узнал, что Чимин читал Энтони Бёрджесса. Правда, прямо сейчас, наблюдая за ним, в это верится с большим трудом. — Обожаю это ощущение, — добавляет Пак с пьяной улыбкой, сплёвывая желчь. Чонгук с прежней ровностью в голосе замечает: — Это иллюзия, — в ответ ему слышится смех. Чон никак это не комментирует, проходя внутрь. Включает фонарик на телефоне, чтобы нормально видеть, осматривает полки в надежде найти там какие-нибудь таблетки или ватки, но везде наполовину пусто. Стоят всякие тюбики, один гель для душа весь в пыли, открытый шампунь, перекись водорода. Спасибо, что не просроченная. Она ещё понадобится. — Лучше? — Чонгук оборачивается на парня, который вновь сидит под раковиной, прикрыв веки. Прислушивается к собственным ощущениям, шёпотом выдавливая: — Хуже. Чего и стоило ожидать. Скорее всего, Чимин, избавившись от определённого количества алкоголя, просто начинает чувствовать боль. До этого было видно, что его она не волнует, в мозг хоть и поступали сигналы, но он их блокировал. А сейчас Паку стало лучше и одновременно с этим хуже. — Терпи, — коротко отвечает ему Чонгук, направившись к Чимину. Вновь берёт его за предплечье, вытягивая парня с пьяной улыбкой на лице: — О, любимая фраза моего отца, — пускает смешок, широко растягивает губы, пока Чон ведёт его в сторону кровати. — Всё детство мне это повторял, — Пак растягивает слова, не прекращая смеяться. У него смех, скорее, уже истеричный. — Помню, я локоть до мяса содрал в восемь лет, больно было до жути, а он такой мне: «Терпи», блять, — и находит смешным ситуацию, отчего не прекращает пускать смешки, пока Чонгук сажает его на кровать. Расстилать её или хотя бы встряхивать от пыли возможности нет. — Думаю, фразу «терпи» скоро занесут в конституцию страны, — сгибается пополам от ноющей боли в животе, сразу же перестав улыбаться, что не может не прокомментировать Чон: — Побольше думай, — как бы намекает на отсутствие у Чимина мозгов, но при этом ловит момент, когда Пак более-менее способен адекватно мыслить (смешно), спрашивая: — Есть банковская карта? — и радуется тому, что пьяный парень даже не думает задавать вопросы, когда кивает, сразу же диктуя пароль. Кажется, ему действительно глубоко насрать. Что ж, в данной ситуации Чонгуку это только на руку. Он кивает и идёт в ванную, беря тазик, который заприметил ещё при входе, возвращается к Чимину, ставя его на пол и принимаясь за парня. У того в нетрезвом состоянии весьма резкие перепады настроения. Он недавно смеялся, а теперь его взгляд вновь приобретает пустоту, но стоит заметить, что даже при всём этом он ни разу не посмотрел Чонгуку в глаза. Кажется, это даже не простая привычка или страх, а что-то вбитое в голову давным-давно — его не заставишь установить зрительный контакт даже в полусознательном состоянии. Чон ещё раз осматривает парня с ног до головы, чтобы убедиться в полной отключке внимания, и всё же решает разуть Чимина. За снятие куртки не берётся — слишком в квартире холодно. Чонгук прокручивает в голове пароль от банковской карты, откидывая одеяло в сторону, заставляет Пака лечь обязательно на бок, чтобы в случае чего его спокойно могло вырвать в тазик, вторую подушку Чонгук кладёт позади него. Нельзя позволять Чимину перекатываться на спину. Желательно ещё положить что-то около живота — на него тоже ложиться нельзя. Самое странное и даже в каком-то роде жуткое — тот факт, что Пак глаз всё это время не закрывал. То есть прямо сейчас он лежит, но… Веки открыты. Смотрит пустым взглядом перед собой, его зрачки стеклянные, как у трупа. Чонгук рушит тишину: — Тебе надо поспать, — именно надо. Да, холодно, да, неудобно в уличной одежде, да, здесь вообще отвратительно, всё тело болит и жжётся, но сейчас это неважно. Всё равно Чимин готов был провалиться в сон ещё в машине, так что заснёт он быстро. — Нельзя, — тихий шёпот в ответ. Чонгук замирает, внимательно вглядываясь в глаза парня. Последний, в свою очередь, смотрит перед собой, моргает медленно. Белки покраснели из-за полопавшихся сосудов, да и видно, что Паку очень сильно хочется спать. Чон не понимает, что значат слова Чимина, поэтому задаёт встречный вопрос: — Почему? В ответ не получает ничего разумного: — Нельзя, — ещё тише. Короткое качание головой, и вновь голова парня замирает. Чонгук тихо вздыхает, порядком чувствуя усталость. Он слишком вымотался за этот долгий день — сил у него очень мало. — Мне надо выйти на улицу, — оповещает Чимина, надеясь на его частички адекватности. В первую очередь, надо посмотреть скопившиеся счета и оплатить их в ближайшем банкомате (Чонгук надеется на то, что, раз у Пака дорогие духи, обучение в дорогом универе, и есть не съёмная квартира — значит, деньги есть), а потом необходимо зайти в аптеку. Чон просто не может смотреть на то, как этот парень запускает себя и своё здоровье даже не с врачебной точки зрения, а с точки зрения обычного человека. Просто. Не. Может. Он не понимает, как можно так халатно относиться к себе, что должно твориться в головах людей, которых доставляют на каталке в наркологические центры или больницы. До этого Чон сталкивался с подобным в больнице, но то были мужчины или женщины за сорок, а Чимину чёртовых двадцать с лишним. Что он творит? — Ты уходишь? — вдруг интересуется Пак. Его эмоции никак не проявляются, поэтому сложно как-то расценить этот вопрос. Чонгук молчит, не понимая, отчего Чимин спрашивает. Какая разница? Даже если Чон уйдёт, то что от этого изменится? Пак же всё это время как-то выбирался самостоятельно. — Нет, я оплачу счета, — но Чонгук всё же говорит правду. На самом деле, как только он открыл дверь квартиры, то у него появилось облегчение, что он просто оставит парня самому себе, он отключится на кровати, а наутро в голове будет звенеть пустота. У Чона перемкнуло как раз в тот момент, когда он вошёл сюда. Просто этот вопрос образовался в его голове, пронёсся, словно спортивная машина. Как можно оставить нестоящего на ногах человека в этом месте? В этом льду и холоде, в этой грязи, где даже дышать нечем? — Хорошо, — слышится Чонгуку в ответ. Тот, в свою очередь, хмурит брови, недопонимая. Что значит это спокойное и пустое «хорошо»? Чимин не выглядит так, словно собрался спать. Он держит глаза открытыми, чуть подтягивая одеяло ещё ближе к себе. Лежит, не двигается. — Тебе надо поспать, — второй раз повторяет Чон, но Чимин непреклонен даже в таком состоянии: — Я подожду. Подождёт? Он будет ждать возвращения Чонгука, как какая-нибудь ебливая побитая псина, которую выбросили на лестничную клетку, чтобы не скулила? Именно так это выглядит — нет, не до отвращения жалко и неприятно — скорее, жалобно. Точнее, именно это чувство рождается в Чоне. Опять же, в данный момент Чимин напоминает дворняжку, которую впервые привели в дом, отмыли, откормили, и теперь она становится самой преданной на всём свете. Чонгук ничего не отвечает, постояв около парня несколько секунд, а после поправляет сумку на плече, двинувшись в сторону коридора. Не сильно хочется оставлять его в таком состоянии, но приходится. Чон закрывает дверь квартиры ключом (а то мало ли) и спускается вниз. Первым делом он вытаскивает письма с неоплаченными счетами. Три месяца Чимин не платил, поэтому всё и отключили. Вытекает вопрос: а если бы Чонгук не пришёл? Что тогда было бы? Ещё полгода — и его выселили, а имущество продали как выплату долга. Отличный исход событий, ничего не скажешь. Чонгук ещё сто раз прокручивает в голове пароль от банковской карты, пока идёт к терминалу, а когда оплачивает задолженность, то у него автоматически возникает вопрос, откуда у Чимина столько денег? Скорее всего, дело в отце, но нельзя быть уверенным на все сто процентов, поэтому Чонгук просто решает откинуть эти мысли. Сейчас стоит подумать о насущном. С коммунальными услугами разобрались, теперь необходимо зайти в ближайшую аптеку, которую парень находит по навигатору. Чону не нужно смотреть на товары, он уже подсознательно понимает, что нужно. Причём не именно сейчас, а в принципе. Чонгук сразу же называет фармацевту список так, словно учил его наизусть десять ночей подряд. Кстати, если признаться, так оно и было. На первом курсе. Ватные диски, бинты, йод, пластыри, зелёнка, средство от ожогов и простуды, жаропонижающее, обезболивающие средства, активированный уголь, смекта, хлоргексидин (около десяти бутыльков), мирамистин, физраствор и многое другое. Чону бы это влетело в большую цену, но не Чимину. Пусть он потратит деньги на что-то кроме сигарет и алкоголя — полезней в сто раз будет. Чонгук выходит из аптеки с пакетом в руках. На улице температура упала до семи градусов тепла, что весьма необычно для середины сентября. Значит, зима наступит быстрее. Стоит ли зайти в магазин? Этот вопрос меркнет, погибая в чертогах разума. Он не собирается устраиваться прислугой, поэтому Чонгук направляется обратно к дому. Смотрит на часы в телефоне, показывающие полдвенадцатого, и тяжело вздыхает. Домой сегодня ему вернуться не удастся. Как минимум смысла нет — ему ехать на метро час, а если учитывать автобусы и дорогу пешком, то два точно. Живёт он далеко отсюда. Так ещё и вставать в пять утра, так как в восемь надо быть в больнице на работе. Чонгук поднимается на нужный этаж, уже чисто автоматически открывая квартиру, словно она его собственная, и проходит внутрь. Снимает пальто, отчего холод обволакивает его оголённые руки. Первым делом парень скидывает с себя сумку Чимина, таща пакет с лекарствами в ванную комнату. Включает свет, и, о да, спасибо, он зажигается. Чонгук на пробу дотрагивается до металлических труб — тёплые. Отлично, уже пошёл процесс. Парень моет руки, ставит некоторые купленные принадлежности на полку, а оставшиеся решает перетащить в верхнюю тумбочку на кухне. Чон не выключает свет в ванной, позволяя ему осветить комнату. Он подходит к Чимину, который всё так же пялится перед собой. Пак действительно даже не попытался закрыть глаза и уснуть? В чём его проблема? — Встанешь? — первым разрушает тишину Чонгук, получая от парня едва уловимый кивок. Тогда Чон решает помочь Чимину подняться, дотрагиваясь до его плеча, но Пак резко отстраняется от руки, кинув резкое: — Не трогай, — звучит тихо и хрипло, а ещё не менее категорично. Голос ещё недостаточно трезвый, поэтому Чонгук, хоть и выполняет просьбу (больше звучало как приказ), всё равно с недоверием наблюдает за движениями парня. Отчего он отвергает помощь? На улице было точно так же — он не любит прикосновения? Но это априори невозможно, учитывая, какой образ жизни он ведёт. Чон пронизывающим взглядом следит за тем, как Чимин поднимается, слегка сморщившись от головокружения. Шагает в сторону ванной комнаты, прижимая ладонь к вспотевшему лбу и убирая слипшиеся волосы. Ему бы принять душ, причём хороший и долгий, но явно не в таком состоянии, когда Пак вновь припадает лицом к унитазу. На этот раз его рвёт долго и в больших количествах. Это хорошо. Теперь можно быть более спокойным за его здоровье, так как большая часть спиртного из организма вышла. Чонгук в это время берёт с кухни самый маленький стакан, который только находит, наливает в него физраствор, который приобрёл в весьма большом количестве, и возвращается в ванную. Чимин всё ещё сидит у унитаза. Чон достаёт ватную палочку и два ватных диска, а также мирамистин. Ставит их рядом с раковиной, дожидаясь, когда Паку станет лучше. И да, тот поднимается, первым делом принимаясь умывать лицо. Хочется спросить «и что, как? Хорошо, когда есть вода?», но Чонгук говорит лишь: — Подойди, — звучит как приказ, а не просьба. Впрочем, обычно у него так звучит всё. Чимин поворачивается в его сторону, глаз с полопавшимися сосудами не поднимает, позволяя Чону творить всё, что тот считает нужным: — Я буду это держать три минуты, поэтому дыши ртом, — наказывает, поднося стакан с физраствором парню к носу, и погружает настолько, чтобы полностью охватить пирсинг. Чимин реагирует моментально — морщится, задышав ртом. Он медленно вдыхает и выдыхает, смотря куда-то вниз. Не было бы больно, если бы рана не воспалилась. — Фразу «нужно потерпеть» должны записать в конституцию. Не твои слова? — припоминает Чон, отвлекая парня. Тот слегка усмехается краем губ, но после улыбка спадает. Находиться под таким пристальным надзором слишком неудобно — особенно, когда Чонгук присаживается на бортик ванны, чтобы быть на одном уровне с Чимином. Последний опускает взгляд ещё ниже. Хватается рукой за раковину из-за боязни грохнуться. Яркий свет режет глаза, но Чимин терпит. Боль в носу — Чимин терпит. Он привык терпеть, поэтому это не даётся ему с большим трудом, вот только он всё равно неосознанно вздрагивает всем телом, когда чувствует касание к спинке носа. Разбитой спинке носа. Пак сдерживает желание нахмуриться, что даётся ему с трудом в таком состоянии. — Не трогай, — повторяет, надеясь, что Чонгук выполнит просьбу, но тот продолжает нащупывать кость, слегка надавив на определённое место: — Больно? — да, мать твою, больно, какого чёрта ты давишь? Как на приёме у врача, который, знаете, специально давит, а потом на реакцию смотрит. — Перелома нет, трещины тоже, иначе бы свалился, — оповещает Чон, опуская руку. Убирает наконец стакан с физраствором, беря ватную палочку. — Не дёргайся, — и Чимин замирает, решая не спорить, пока Чонгук аккуратно убирает размокшие выделения. Смысл процедуры — избавиться от омертвевшей ткани, но для этого приходится приблизиться к Паку непозволительно близко. Последний замирает, глаз не поднимает. Он даже не знает, как на него смотрят, потому что не может установить зрительный контакт. Но чувствует едва уловимое дыхание на своей коже, тёплое касание обжигает от неожиданности, когда Чонгук осторожно касается септума, чуть прокручивая, дабы убрать засохшую внутри кровь. Делает это спокойно, словно каждый день подобным занимается, а потом говорит: — Умойся. И Чимин пользуется возможностью отодвинуться, включая кран с тёплой водой. Одной рукой продолжает держаться за край раковины, смывая физраствор с кожи. Выключает кран, заметив, что Чонгук берёт в руки два ватных диска, обильно смочив их мирамистином. — Боже, — выдыхает Чимин. Ему и так дерьмово, так ещё и это. Но Чон подрезает любые недовольства: — Сам виноват, — аргумент на вес золота. Даже парировать нечем. Чонгук отдаёт парню ватные диски, наказав: — С двух сторон от пирсинга прижми и держи, — так Пак и делает, надеясь на то, что это будет последним, но у Чона конкретно иные планы. Он говорит Чимину повернуться боком, что тот и делает, при этом произнося: — И зачем? — не понимает, на кой чёрт Чонгук всем этим сейчас занимается. Он мог просто довести Пака до квартиры и оставить, тот как-нибудь да справился бы. Чон же считает вопрос глупым просто до жути, но эмоций на лице никаких не проявляет, пока смачивает пирсинг в ухе мирамистином, осторожно прокручивая колечко: — Жизнь тебе спасаю? — Чонгук нисколько не утрирует. Ни к чему хорошему Чимин бы не пришёл скорее, слёг бы в конечном итоге в больницу. И кто бы его навестил? Юнги? Смешно, он бы лично могилу вырыл. Рене? Откуда бы она узнала? Отец — аналогично. Непонятно даже, какие у Чимина с ним отношения. Если так посудить, у него даже друзей нет. У него никого нет. — Да, — прилетевший от Пака ответ кажется Чону бредом больного. Он что, серьёзно не может понять причину? — Мне надо было оставить тебя там? — Чонгук слегка хмурит брови, продолжая раскручивать серьгу в покрасневшей и порядком воспалившейся ранке в ухе. — Тебя не волнует в крайнем случае быть раненым, убитым или изнасилованным? — сразу же переходит на жёсткость, дабы вразумить Чимина. Ему, простите, мозги на что? Он не похож на идиота — это стало понятно ещё вчера, и хорошо осознаёт все последствия, но Чона обескураживает его ответ: — Какая разница? — спокойно произносит, заставив Чонгука осесть. Его руки замирают, переставая прокручивать пирсинг. Он только что спросил «какая разница»? — Что? — на грани слышимости. Чон сощуривается, ещё сильнее начиная разъедать висок Чимина. Больше всего поражает невозмутимый тон голоса, с которым Пак отвечает: — В случае смерти меня бы уже тогда не существовало, а значит, я бы даже не задумывался о том, что «умер», — для пьяного человека он размышляет на слишком тёмную тематику, отчего Чонгук сводит брови на переносице. — А если бы меня изнасиловали, я бы этого не вспомнил, — парень прикрывает веки от усталости. — Вряд ли бы даже узнал, — добавляет, а Чон делает замечание: — Понял бы по боли утром, — извините, но вряд ли бы его трахали с долбаной заботой и любовью. Но даже на это Чимину есть что ответить: — Нет, — чуть жмёт плечами, поворачиваясь другой стороной к Чонгуку. Раковину из хватки не выпускает. — Я каждое утро чувствую боль, — и он считает это нормальным? — Во всех смыслах, — явный намёк на то, что Чимин все ночи проводит с «кем-то». — Может, меня уже насиловали. Я этого не узнаю, да и какая разница, если я этого никогда даже не вспомню? — действительно не понимает смысла и скрыть этого не стремится. — Мне не понять желание спасти кого-то. Он даже не представляет, насколько жестоко это звучит и насколько глубокий подтекст имеет. Чимин и в самом деле не осознаёт причину, по которой Чонгук не прошёл мимо него в той подворотне. И в самом деле не может понять простого желания помочь тому, кому настолько дерьмово. Чон бы вызвал скорую в любом случае, в независимости от того, кому стало плохо, и он сам может оказать первую медицинскую помощь, если получится. Пока другие проходят мимо, он помогает. Вот и всё. Вот простая истина. Будь кто другой на месте Чимина, Чонгук вызвал бы скорую, но он посчитал, что раз это Пак, то, может, стоит помочь самостоятельно, а не просто сплавлять его врачам? Именно из-за таких жестоких людей, как Чимин, в мире творится пиздец. Из-за чёрствости. Не хочется принимать реальность, в которой Пак очередной ублюдок. Он не похож на такого. — Хочешь сказать, что не надо было помогать? — подытоживает Чонгук, поливая прокол на другом ухе мирамистином. Движения его становятся более скованными, но это может заметить лишь он сам. Чимин даёт неоднозначный ответ: — По крайней мере, я не просил тебя, — одна из самых дерьмовых фраз, которые вообще можно было выдать. Чонгук с равнодушием спрашивает: — Ты, ссорясь с матерью, ей тоже говоришь «я не просил рожать меня»? — продолжает как ни в чём не бывало прокручивать серьгу, чуть надавливая, чтобы лишняя жидкость вытекла наружу. — Нет, у меня её нет, — а Чимин как ни в чём не бывало даёт ответ. Серьёзно ли его не волнует данная тема, или же он просто хорошо это скрывает — неизвестно. Чонгук не извиняется, виноватым себя не считая за произнесённое, но всё же замолкает на несколько секунд. Ещё раз прокручивает серьгу, сомневаясь в правильности своих мыслей. Хорошо было сказано, что любые произнесённые тобою слова будут исковерканы чужим извращённым разумом. Чон это понимает, но решает всё же ответить: — У меня тоже, — вроде как делится чем-то из личного, внимательно следя за реакцией. Чимин сильно на услышанном не зацикливается, привычно улыбнувшись краем губы: — Мы, случаем, не братья? — чёрный юмор. Как мило. Но Чонгуку это нравится. Если бы он сказал подобное тому же Тэхёну, то это был бы полный кошмар. Да и не считает Чон нужным вообще рассказывать этому парню что-то из своей жизни. Он знает его возраст, имя, факультет и специальность — это уже слишком много. — Не дай Бог, — чуть тише кидает Чонгук ровным тоном, наконец отпуская Чимина. Тот сразу же опирается двумя руками на раковину, прикрыв веки от резкого потемнения в глазах. Голова идёт ходуном, кажется, сделав штук сто кругов за всё это время. — Тошнит? — догадывается Чон, наблюдая за парнем. Последний ничего не говорит, на слова не реагирует, дожидаясь того момента, когда помутнение пройдёт. Вот только он всё равно понимает, что просто так алкоголь не выветрится. Чонгук поднимается с бортика ванны, вытягиваясь во весь рост, и говорит: — Иди спать, — на сегодня хватит. С них обоих. — Не трогай меня, — в который раз за всё это время повторяет Чимин, отстраняясь от протянутой руки Чона. Последний уже хочет сорваться и повысить голос, мол, какого чёрта, я тебе помочь пытаюсь, но Чимин уже разворачивается, направившись в сторону кровати. Идёт, правда, медленно, так как его всё ещё шатает. Чонгук с открытым скептицизмом во взгляде глядит на него, выключая свет в ванной, из-за чего квартира погружается в практически полную темноту. Видны лишь очертания предметов. Чон проходит к дивану по другую сторону комнаты, убирая с него занавеску, которая сразу же вздымает в воздух тучу из пыли. Хочется открыть окно и проветрить помещение, но тогда будет ещё холоднее, поэтому придётся пережить ночь здесь. Чонгук краем глаза наблюдает за тем, как Чимин ложится на бок, сразу же с ног до головы укрываясь одеялом. Отопление включили, но этого пока недостаточно, нужно подождать, пока вся квартира прогреется. Чон ложится на диван, который для него слишком маленький. Хотя это абсолютно не важно — он не собирается спать. Задремать, конечно, может, но не более. Чонгук не любит проводить время в тишине, поэтому перспектива валяться вот так ему не по душе. И он не знает, хочет ли убить Чимина, или же поблагодарить, когда тот разрушает тишину своим слегка бессвязным шёпотом: — У тебя завтра практика? Странно разговаривать, находясь в двух разных концах комнаты, в полнейшей тишине и обволакивающей темноте, дыша неприятной прохладой и пылью. Они смешиваются друг с другом, создавая удушливую смесь. Чонгук бессмысленно пялится в потолок, а ещё на толстые чёрные провода со свисающими с них лампочками. Видимо, Тэхён уже успел всё растрепать. Не то чтобы специальность Чона была большим секретом, но ему не нравится, когда кто-то рассказывает о нём. Может, он не хотел ставить Чимина в известность? Их даже ничего между собой не связывает. Ни жизнь, ни отношения, ни дружба, ни факультеты. Ничего, кроме столовой, в которой они обедают. — Она неофициальная, — говорит Чонгук. В его голове проносится фраза: «Перед тем, как решаешь кому-то открыться, вспомни, что было в прошлый раз» и желание что-то рассказывать само собой исчерпывает себя. Может, в этом проблема Чона? Может, это причина его эмоциональной скованности? Не сказать, что она мешает ему жить, но люди часто воспринимают его холодность в качестве агрессивного настроя. А, стоит заметить, проявляет Чонгук злость не так часто. — Продлится около недели, — всё же Чон договаривает. Отчего его одолевает такое чувство, словно даже такой незначительной информацией можно воспользоваться? Но Чимин в это время даже не задумывается над подобным, не шевелясь. Лежит, наконец ощущая, как тепло закрадывается ему под одеяло, приятно согревая кожу. Одеяло натягивает до ушей: — Оказывается, спать в постели приятно, — с искренним удивлением даже для самого себя говорит, не скрывая недоумения в голосе. Мол, обалдеть, так можно было. От его лица это звучит забавно, правда, Чонгуку не удаётся проявить эмоций. Он ничего не отвечает. — Во сколько тебе вставать? — спрашивает Чимин. С чего вдруг он так норовит продолжить диалог? — В пять, — короткий ответ. На часах уже давно двенадцать с лишним — выспаться особо не получится, но его глаза всё равно норовят закрыться. — Можешь взять машину, — Пак это произносит не так, словно делает одолжение, а словно даёт понять, что эту самую машину Чон может забрать себе на веки вечные. Чонгук ответа не даёт, но внутри уже давно решил для себя, что к дорогому автомобилю не притронется. Он и так оказался сейчас здесь лишь из-за него. В данный момент вновь пропадает прежний образ Чимина. Словно ты забываешь о том, что он за человек и как живёт, потому как сейчас он просто лежит на кровати своей затерянной квартиры, и лишь она приводит в чувства. Случаются моменты, когда тебе кажется, что время на мгновенье останавливается. Что ты живёшь не в этой реальности. Это иллюзия. Данный момент напоминает каторгу в ярких цветах. Ты осознаёшь жестокую реальность, она из твоей головы не выходит, но сейчас, когда Чонгук не сидит в универе, игнорируя Тэхёна, сейчас, когда Чимин впервые за долгое время проводит ночь не в каком-нибудь дешёвом мотеле с теми, чьего имени даже не знает — в такие моменты вся грубая реальность зарастает цветами. Жаль держатся они недолго — на следующий же день в руках крошатся при лёгком давлении. — Спи, — вновь рушит тишину Чон, прикрывая на несколько секунд веки, потому что выпасть из собственного сознания хочется неимоверно сильно. — Не люблю спать, — служит ему ответом. Но Чимин всё же закрывает глаза, которые жгутся из-за сильного давления на них. Усталость выбивает из них обоих всё разумное, утягивая к себе в объятия. Вопрос «почему?» со стороны Чонгука остаётся неозвученным, как и многие другие. Видеть чёрные провода с лампочками на фоне бледного потолка непривычно. А осознавать тот факт, что ты просыпаешься в своей квартире — неприятно. Тошнота, головная боль, отвратный зуд по всему телу нисколько не удивляют, не доставляют дискомфорта, а всё потому, что Чимин давно привык. Он ко многому привык. Привыкаешь ко всему — и к боли, и к радости, и к жизни, пока в твоей обыденности не появляется что-то странное и необычное. Вернее сказать, непривычное. Пак бесцельно пялится в потолок, лениво моргает. В помещении на удивление тепло, утренний свет освещает квартиру, привнося в неё новые краски, но она по-прежнему остаётся пустой и мёртвой. Чимин осторожно приподнимается, замерев из-за резкого помутнения в глазах. Не двигается. Прислушивается к биению сердца, ощущающемуся слишком чётко. Одеяло спадает с груди, падая на кровать. Пак обводит глазами комнату, словно видит её впервые. Ему не нравится здесь находиться. Однозначно. Как-то раз он даже порывался продать квартиру, но подумал, что вдруг она ещё понадобится. Вот это «вдруг» и наступило. Чимин скидывает одеяло окончательно, первым делом осматривая себя. Всё те же чёрные узкие джинсы и атласная футболка без рукавов. Странно ощущать на себе одежду утром. Обычно её нет. Сегодня день в принципе начинается странно. А ещё страннее то, что Пак всё прекрасно помнит. Нет, соврёт, конечно, если скажет, что прямо-таки всё, ведь в промежутке, когда он начал пить и когда Чонгук промывал ему пирсинг глубокая пропасть. Это единственное, что не кажется странным — Чимин привык ничего не помнить, отрывки воспоминаний ограничиваются поцелуями, возможно, сексом, новыми, но кратковременными знакомствами, какими-нибудь пререканиями и прочей хернёй. Херня — потому что другого названия подобрать просто уже нельзя. Вся жизнь Чимина «херня». И, что самое ироничное, он не собирается её менять — скажет больше — даже не хочет. Чимин привык глупо, но мило и в то же время соблазнительно улыбаться своим партнёрам, привык наблюдать за их реакцией, когда он откровенно стонет под крепким и, может, не очень, телом. Он получает удовольствие — человек с ним получает его тоже. Обоюдно, мило, и все счастливы. Никто не пытается друг друга узнать, хотя такие моменты, бывает, и случаются. Для всех Чимин словно яркая новогодняя игрушка — настолько блестящая, настолько привлекает своими писаными узорами, что все прощают ей внутреннюю пустоту. Люди могут судить его хоть сто раз, но ему всё равно. Ему обычно на всё плевать. На чьё-то мнение и на чьи-то действия, никто Пака своими словами не задевает, сколько ни старайся. Чимин полностью осознаёт, что, вероятно, это плохо. Точнее, даже ненормально. Но как он может на это повлиять? Прохладный паркет, на котором нет ковра, пыльные полки, столы и прочая мебель. Чимин двигается в сторону кухонной столешницы, так как замечает яркую жёлтую бумажку на ней. Пробегается по записке взглядом, читая. В ней говорится о том, как часто необходимо пользоваться растворами, и как с ними обращаться, а ещё короткий рецепт супа от похмелья. Пак перечитывает её раза три, но абсолютно не анализирует содержимое, прямо скажем, просто запоминая незнакомый доселе почерк. Сухие губы с небольшими красными трещинками тянутся в сторону, расплываясь в улыбке. Насмешливой. Чимин не сдерживает смешок, не отрывая взгляда от бумажки. Какая, однако, забота. Это типа докторские замашки? Помочь человеку — самая важная часть и обязанность? Так, что ли? Пак находит это смешным. Зачем кому-то вообще оказывать помощь? В мире столько ублюдков, Чимин это знает отнюдь не понаслышке — откуда ты знаешь, кому помог? Тебя потом могут грязью облить и даже спасибо не сказать, твой истинный труд даже не оценят. Такова людская природа. Ты можешь помогать хоть сотню раз, но всё равно запомнят только невыполненное обещание или отказ в просьбе. Столько двуличия, столько лицемерия, столько злобы и агрессии. Чимин часто рассуждает на такую тематику и никогда не приравнивает себя к хорошему слою. Все мы знаем, что это неправда. Но ещё сильнее Пака смешат люди, искренне стремящиеся кому-то оказать помощь. Почему Чонгук его просто не оставил? Это, что ли, ваша «человечность»? Это милосердие, сочувствие, жалость и ответственность? Чимин аккуратно касается записки, оторвав её от холодильника. Вновь прочитывает. Один уголок ещё сильнее тянется в усмешке, и парень, качнув головой, спокойно сжимает бедный клочок бумаги в кулаке. Это был акт доброты? Что-то вроде «я тебе помог, а теперь посмотри на себя и перестань пить, чтобы избежать таких вот последствий»? Только Пак никогда никого не просил себя спасать. Ему это не нужно. Чимин шагает в сторону ванной комнаты, по пути выкидывая скомканную бумажку в мусорное ведро. Спасибо, конечно, за такую неожиданную помощь, но если Чонгук подумал, что это будет своеобразным уроком, в ходе которого Пак ступит на путь реабилитации, то данная мысль не имела своего смысла с самого её зарождения.