Каторга в цветах

Внешний мир — это проекция внутреннего мира.

Она определённо не была писаной красавицей, в ней не было вычурности, не было дороговизны, ничего того, из-за чего бы она могла привлечь, но её глаза говорили всё за себя. Они блестели в ярком свету лампы, в них виделась жёсткость и доброта одновременно, они сталкивались друг с другом в диком порыве. Чонгук себе не изменяет — эмоций не проявляет, лишнего не говорит, всё делает так, как считает нужным и правильным. Как его учили, каким его растили. Бригаду скорой помощи вызвал молоденький парень, сообщив, что его коллеге плохо, и, несмотря на ворчание на заднем плане, набрал скорую помощь. Чон нахмурился, когда главный хирург и по совместительству главврач, с которым они уже года два как знакомы, послал его и ещё одного врача на вызов. Обычно парень просто был помощником, но сейчас большая часть ответственности принятия решения лежала на нём. Он уже ощущал подобное давление, но всё равно для него это было в новинку. Кто станет в здравом уме отправлять студента, хоть и с пятого курса нейрохирургии, на вызов? Но, по-видимому, у главврача было своё мнение на этот счёт. — Выпивали вчера? — спрашивает Чонгук, с присущей ему серьёзностью следя за изменениями на лице женщины. Она сидит на стуле в помещении, отдалённо напоминавшем гримёрку. У неё острый панкреатит. Или обострение. Главное, что сомнений в этом нет никаких. Брюшина напряжена, тошнит её до рвоты. — Чуть-чуть вина, — отвечает женщина, вытирая со лба выступивший пот. Чон задаёт следующий вопрос, пока его коллега ждёт — он более опытный врач — тут без слов, да и в любой момент может вмешаться, но не делает это. У Чонгука что-то вроде стажировки. Её никто не обговаривал, правда, только всё на глаза. — С кем? — Одна. Чонгук кивает, с непроницательным лицом озвучивая факт: — Понятно. Поехали в стационар, — потому что без этого никак. Тут даже не обсуждается, здесь необходимо полное лечение и обследование, а не обычные таблетки с постельным режимом. Врач позади молча кивает, соглашаясь с принятым решением, но женщина вдруг произносит, качнув отрицательно головой: — Нет, — без эмоций, но твёрдо. Так говорят тогда, когда уже чётко определились с решением. Чонгук смотрит на неё внимательно, и тогда она, сжав губы, поясняет: — Не могу — спектакль. — Что? — Чон чуть сощуривает веки, уставившись на женщину. — Скоро начнётся спектакль. «Золушка», — а она в нём мачеха. Лицо её бледное, глаза осунувшиеся. На идиотку вроде не похожа — уже в возрасте, костюм идиотский, габитус такой, ну чуть подозрительный. Чонгук повторяет ей ещё раз более твёрдым и настойчивым тоном, словно она его не поняла: — Надо ехать, — хочется ещё добавить, что она в противном случае сляжет с осложнениями. Но женщина, тяжко вздохнув, говорит: — Не могу, детишки же, — Господи. Она точно в своём уме? Чонгук некоторое время смотрит на неё внимательно, зрительного контакта не разрывает, а после, мысленно чертыхнувшись, всё же отзванивает на центр. Само собой, главврачу как ответственному. Говорит, мол, так и так, объясняет ситуацию, слыша спокойное: «По времени сколько?» — Полтора часа, — даёт ответ Чонгук. Всё же слышать голос профессионала и специалиста с большим опытом в тридцать лет гораздо спокойнее. Точнее, тебе становится спокойнее, когда получаешь «хорошо». И всё. Чон понимает, что из спазмолитиков ничего действенного, учитывая тот факт, что тут и наркотики не всегда помогают. Мало того, спазмолитики сами по себе вызывают головокружение, но, несмотря на всё это, Чонгук и второй врач доводят женщину до кулис в три погибели скрученную. Время. И она, выпрямившись, подавив в себе всю жгучую боль, проигнорировав жар во всём теле, что-то там декламирует и выходит на сцену перед школьниками. Честно? Чону захотелось отвернуться, но он продолжал смотреть на то, с каким большим трудом женщина отыгрывала свою роль — маленькая, некрасивая, по вечерам выпивающая в одиночестве, в дурацком костюме. Через полтора часа блюющая в машине скорой помощи. Детишки, говорит. Чонгук так всё и рассказывает хирургу по окончании очередного тяжёлого рабочего дня. Они с ним выходят на наружную лестницу аварийного выхода, находящуюся практически на самом последнем этаже. Чон наслаждается прохладным вечерним воздухом, плавно скользящим по редким открытым участкам тела, незаинтересованным взглядом наблюдает за людьми по другую сторону дороги. Все куда-то идут, спешат, шага не сбавляют, проходят мимо ярких витрин с броскими названиями и выставленными за прозрачным стеклом вещами. Некоторые смеются, забегая в уютные кафешки, некоторые просто гуляют, а некоторые спешат по делам. Жизнь кипит. Как и всегда. Жаль только всё равно многое потихоньку меняется. И не поймёшь — радует это или нет. Не хотелось бы со страхом сидеть дома, боясь выйти на улицу, учитывая, что может начаться целый масштабный переворот. В других городах ситуация ухудшается. — Ты привыкнешь, — голос мужчины отвлекает, но голову в его сторону не заставляет повернуть. Он курит, опираясь на поручни, стоит в метре от Чонгука, чтобы ветер хоть немного отгонял горький дым, так сильно разъедающий Чону носоглотку. — Думаю, уже порядком привыкаешь, — спокойно продолжает главврач, а после спрашивает: — Придёшь к нам на работу зимой? — бросает взгляд на парня, считающего, что ответ будет лишним, но сказать приходится: — В этом году приду, и в следующем, — более чем исчерпывающе. Хирург слегка приподнимает уголки губ, так как не ожидал чего-то другого. — Как я и думал, — кивает сам себе, делая очередную затяжку и следя за семенящими по другую сторону широкой дороги людьми. — Как там твоя работа в баре? — спокойно интересуется. Иногда даже становится странно оттого, что они смогли найти общий язык, учитывая тот факт, что Чонгуку всего двадцать четыре и он студент, а мужчине пятьдесят четыре и он уже двадцать раз магистр, тридцать раз учёный, сорок раз женатый, и так далее по всему списку. Забавно — у них разница ровно в тридцать лет, но это не помешало им сблизиться. Скорее всего, хирурга зацепила нехарактерная для молодого возраста строгость и педантичность. Обычно мужчина всегда скептически относится к новичкам, вне зависимости от их характеров, но вскоре понял, что парень действительно сильно отличается от других, впервые пришедших на практику студентов. Чонгук строг во всём, расслабиться себе практически не даёт, шибких эмоций вообще не проявляет, но при этом свои ошибки тоже воспринимает с умом. Поначалу доктор думал, что парень себя сдерживает, но с годами понял, что тот просто такой человек. Зажатый в моральном плане. Чон небрежно ведёт плечом: — Как всегда, — коротко отвечает. Директор бара (больше всё же напоминавшего кафе) даёт ему небольшой отпуск на время практики, относясь к парню с пониманием. Вот только завтра уже понедельник, практика сегодня заканчивается, а потом вновь начинаются монотонные лекции, стопки книг и тетрадей, ночная работа и пустой дом. Иногда у Чонгука возникает желание заснуть прямо на парах, потому что о большей части он всё равно осведомлён. Он не зря каждые каникулы проводит в больнице. Его практические знания далеко за уровнем студентов пятого и шестого курсов. Чону просто повезло, потому что в свободное время хирург рассказывает ему об определённых важных аспектах, которые можно познать работая, а не сидя задницей на стуле в аудитории. — Я собираюсь взять тебя на работу, — без каких-либо изменений в голосе оповещает мужчина, выдыхая дым. Чонгук сначала не понимает, едва уловимо сдвинув брови: — Вы уже, — вообще-то, да, учитывая, что все полтора месяца каникул он проводит здесь. Нет, его, само собой, не подпускают к операциям, ведь его знаний всё же не хватает — это уже должны пролететь год интернатуры и два года ординатуры, но Чонгук ухаживает за пациентами; давно как выезжает на вызовы с другими врачами, сталкиваясь с более необычными или худшими случаями; присутствует на операциях, но либо наблюдает за действиями хирургов, впитывая в себя всё как губка, либо его подпускают помочь в чём-либо: подать инструменты или же ввести наркоз. — Я имею в виду, что предлагаю тебе работу на постоянной основе, — поясняет хирург, добавив: — Если ты сам не против, — поворачивает голову в сторону Чонгука, столкнувшись с его пронизывающим и тяжёлым взглядом. Он такой всегда — Чон смотрит так, словно уже разгрызает тебя в мыслях от и до, поэтому долго глядеть ему в глаза не получается. Одно дело, если бы он улыбался, а такового явления доктор не наблюдал за все два года знакомства. — Я студент, — как бы между прочим напоминает Чонгук, на что мужчина беззлобно усмехается: — Так я не собираюсь брать тебя сейчас, хотя ты уже вполне можешь устроиться медбратом в скорую помощь, — не упускает шанса подметить. — Но я имею в виду после окончания обучения. Ты всегда сможешь прийти к нам и сразу получить свою заслуженную должность, — да, Чонгук это понимает. Тем более больница весьма престижная, персонал хороший, и Чона уже многие здесь прекрасно знают. Вот только парень не был бы собой, не сказав: — Слишком щедро. Мужчина пускает хриплый смешок, качнув головой. Иногда Чонгук просто невыносим. — Заслуженно, — парирует хирург, а после, приняв привычное ему серьёзное, но порядком уставшее, лицо, говорит: — Ты будешь лучшим доктором, но терроризировать я тебя не перестану, так что не обольщайся, — сразу же предупреждает. А то мало ли, зазнается ещё. Хотя зная Чонгука… Да. Тот даже не улыбается. Ну, это было весьма предсказуемо. Чон просто молчит, а после вовсе отворачивается, вновь наблюдая за чужой жизнью. Он благодарен. И благодарит он просто одним кивком, принимая то, что ему дают. Если хирург говорит, что заслуженно, то пусть оно так и будет. Взгляд Чонгука приобретает задумчивость, когда он вспоминает кое-что. Лёгкий ветер слегка колышет его волосы, пока парень нарушает повисшую ненадолго тишину: — Около недели назад я помог одному человеку, — с этих слов он начинает разговор. Хирург сразу же прислушивается, учитывая тот факт, что Чон редко о чём-то рассказывает. Сначала доктор по старой привычке интересуется: — Что у него было? — ему надо знать для полного понимания дальнейшего, да и представления картины в целом. Чонгук секунду-вторую молчит, а после всё же произносит, не прекращая смотреть вдаль: — Сильное алкогольное опьянение, — поясняет, сразу же обрезая всевозможные предположения хирурга: — Это не был обычный пьяница, валяющийся на улице. Ему примерно как мне, — имеет в виду возраст. Доктор для себя понимает, что этот человек — парень где-то двадцати четырёх лет. — Я подвёз его до дома, а потом провёл ночь, следя за состоянием, — признаётся. Мужчина затягивает никотин: — Ты знал его лично? — догадаться легко. Вряд ли адекватный человек самостоятельно повезёт незнакомца домой, так ещё и по доброте душевной будет следить за ним. Проще было бы вызвать скорую или же наркологический диспансер. — Учимся в одном универе, — поясняет Чонгук, но не это важно. — И он спросил, — чуть сводит брови, — зачем я ему помог. Я так ничего и не ответил, потому что… — замолкает, сжав губы. Мужчина же всё понимает и без этого. — Нет никакого смысла объяснять человеку желание помочь, если тот сам бы прошёл мимо и не помог, — высказывает своё мнение. — Возможно, он просто не верит, что кто-то может сделать добро за «просто так», — жмёт плечами. — Хотя не думаю, — вдруг добавляет. — Обычно человек всегда благодарен, а вот чаще озлобленные на что-то люди не желают принимать помощь. — Он не был зол, — поправляет Чонгук, вспоминая. Не было никакой злобы или агрессии. Но у хирурга другое мнение: — А ты психолог? — вновь по-доброму усмехается, многозначительно глянув на Чона. И то верно. — Ты не можешь знать, что именно он почувствовал, — да, не может, но даже при всём этом парень произносит: — Он просто не понимал. Я считаю так, — голос твёрд. Значит, вывод твёрдый и уверенный. Хирург тушит сигарету о ржавую перегородку, выкидывая её в небольшую мусорку, стоящую за железной дверью, и перед тем как уйти, кидает: — Ну так, если хочешь, помоги понять. И оставляет Чонгука одного на чёрной лестнице.

***

Евангельская заповедь «возлюби ближнего, как самого себя» — очень практична — это не простая абстракция, а очень даже рабочий инструмент ежедневной жизни, помогающий сохранить нервы, отношения и заработать в глазах ближних устойчивую репутацию хорошего человека. Принцип, который позволяет если не быть хорошим человеком, то выглядеть им, таков: надо иногда соглашаться с тем, что ты плохой человек. Жизнь устроена так, что нам необходимо иногда сделать кому-то больно — уволить плохо работающего сотрудника, отказать в неправомерной или невыполнимой просьбе, закрыться от морального давления, сказать «нет» чужим надеждам, помешать кому-то причинять вред и так далее по списку. Это неизбежная часть нашей короткой жизни и её следует принимать как таковую. Причинить боль сознательно — гораздо труднее, чем случайно. Все ведь знают, что такое боль. И когда нам делают плохое — мы хотим это скорее прекратить, а терпеть соглашаемся только ради какой-то важной, серьёзной цели, а не «по ходу дела». Сознательно причиняя боль другому человеку, — мы не можем не посочувствовать ему. Это отношение вроде как называется просто бережное, когда человек старается никого лишний раз без очень серьёзных причин не задевать, а задев — старается восстановить отношения вместо того, чтобы упорствовать в своём праве быть обидчиком. Так вот, вместо того, чтобы видеть происходящее между Чимином и другим человеком, парень видит то, что происходит в его голове: свои мотивы, свои представления, свои правила и их нарушение. Однажды он прочёл книгу Исаака Сирина — христианского писателя — «О Божественных тайнах и о духовной жизни». Чимин точно не может вспомнить, но вроде он тогда нехило так обдолбался, раз взялся за подобное, но не в этом вообще суть. Сам Исаак писал о том, что нет никакого первородного греха и о том, что Адама не изгнали из Рая, а так и должно было быть — чтобы Адам и Ева возделывали землю, ведь та была создана в своём великолепии и многообразии видов не для того, чтобы просто «быть», а для того, чтобы её возделывали потомки Адама… Короче «нет никакого первородного греха» говорит Исаак, и Чимин с ним согласен — это было бы каким-то абсурдом — считать, что есть первородный грех. Это неправда. Это неправильно. Не может быть. Всё так и должно было случиться по легенде, которую сами же люди и придумали. Адама и Еву никуда не изгнали, а дали возможность самим творить свою «reality», так сказать. Но, опять же, возвращаясь к тому, что всё это было так или иначе придумано люд… — Хэй, привет, о чём задумался? Чимину сразу же хочется сказать «пошёл нахуй», потому как терпеть не может, когда кто-то так беспардонно вырывает его из глубоких мыслей, в которых он может провести часы. Сначала он поднимает взгляд исподлобья, взглянув на улыбающегося Тэхёна, и действительно хочет выдать что-то язвительное, пока не замечает ещё одно движение сбоку. Пак взглядом, спрятанным за круглые очки, внимательно наблюдает за Чонгуком. На нём совершенно обычные чёрные джинсы, наверняка опять какая-нибудь массивная обувь и безразмерное худи такого же чёрного оттенка. Волосы всё неизменно растрёпанны, но сам вид это нисколько не портит. Парень спокойно присаживается напротив, кинув на стол перед собой книгу и большую тетрадь А4. Пак полностью игнорирует Тэхёна, который присаживается рядом с подносом еды и вновь зовёт: — Чимин? А Чимин сидит, вальяжно облокотившись на спинку стула, и, свесив руку, неоднозначно отвечает: — Жду, — следит за Чонгуком. Пак сам не может понять почему — он просто смотрит сквозь тёмное стекло на парня перед собой, который не проявляет никакой активности. Чон сидит вместе с ними, но ничего не говорит, не смотрит на Тэхёна с Чимином, как бы давая понять, что даже не слушает их разговор. — Ждёшь? — не понимает Ким, вопросительно выгнув брови. — Чего ждёшь? Пак не даёт точного ответа: — Скоро узнаете, — обращается и к Тэхёну, и к Чонгуку. Да не может он не слушать. Просто не может. Чимин знает, что слишком сложно абстрагироваться от окружающего мира, перестав воспринимать чьи-то чужие разговоры. — Ты долго уже здесь сидишь? — продолжает интересоваться Ким, запивая еду кофе. — Ты обычно позже приходишь, — о, да что ты. Чимин до сих пор поражается тому, что уже вторую неделю ходит в университет и даже появляется на парах. Правда, при входе в аудиторию, все косятся на него. Это именно то место, где его знают около восьмидесяти процентов студентов этого корпуса. Про преподавателей стоит умолчать — нет на его факультете того, кто не знал бы о человеке по имени Пак Чимин. Каждый норовит вызвать парня к доске и поставить ему незачёт, а сегодня ему стало настолько лень, что он даже не встал с места. Чимин вообще редко появляется к первой паре, а уходит перед последней или просто когда захочет. Неприятно осознавать, что взрослые, прожившие полжизни люди относятся к нему либо предвзято, либо с открытой неприязнью. Без уважения. А потом требуют его от Пака. Какого чёрта? «Просим учащегося четвёртого курса факультета архитектурной инженерии, Пак Чимина, пройти в двести сорок пятый кабинет инженерного колледжа. Просим учащегося…» И идёт повторение просьбы ровным женским голосом через систему оповещения. Чётко так, громко, чтоб все услышали. Сам парень готов поклясться, что эту фразу уловили все учащиеся его колледжа, большое количество студентов на улице, ещё, возможно, в библиотеке, тренажёрном зале и, само собой, столовой. В общем, везде, где мог бы в данный момент находиться долбаный Пак Чимин. Что ж, теперь ещё большее количество людей узнают его и без того прославленное имя, ещё больше будет сплетен, обсуждений и взглядов. Ох, как потрясающе. Ещё и один человек, с которым Чимин все две недели старательно избегает встречи, теперь стопроцентно знает, что Пак вновь начал посещать занятия. — Казалось бы, куда хуже, да? — весьма тихим голосом произносит, нацеливаясь на то, чтобы эта фраза зацепила именно молчавшего Чонгука. — А вот, сюда, — без злости бросает. С неким сарказмом даже, мол, ну, вот, дождался. — Что ж, прошу простить, но сейчас состоится лучшее свидание в моей жизни, — и эту фразу Чимин произносит достаточно громко, чтобы её услышали не только Чонгук с Тэхёном. Пак встаёт из-за стола, схватив свою сумку. Закидывает её на плечо, развернувшись, поэтому не видит, как Чон поднимает взгляд, провожая его спину. Чимин мастерски игнорирует все направленные на него косые взоры, перешёптывания, хотя прекрасно знает, что теперь его фантастическая репутация усугубится. Но, несмотря на всё, он гордой походкой пересекает большую столовую, направляясь к дверям, ведущим на улицу. Пак спокойно выходит, благодаря самого себя за то, что очки спасают его от солнца. Иногда парень чувствует себя вампиром — с каждым разом всё труднее переносить эту яркость. Чимин запускает пятерню в серые волосы по привычке, скользит языком по губам, уже предвкушая встречу с заведующим здания. Чёрт. Какой же хороший день сегодня, охуеть можно. Пак весьма быстро добирается до нужного здания, получая мазохистское удовольствие от взглядов, направленных на его персону. Интересно, какую радость испытывают все те, кто так ясно старался спровоцировать Чимина на драку или на ответный удар? Наверняка они ждут, что парня исключат, а если подобного «счастья» не произойдёт, то агрессия в его сторону возрастёт. Что ни день, то перформанс. Пак останавливается перед кабинетом, постучав по двери ради сраного приличия, но потом сразу же дёргает ручку. Чимин переступает порог светлого помещения, в котором лежит большой красный ковёр, а прямо напротив стоит длинный стол с задвинутыми стульями. Во главе него мужчина. Последний сразу же поднимает на вошедшего взгляд исподлобья, со скептицизмом осмотрев его. Чёрные кожаные штаны с завышенной талией плотно обхватывают ноги, подчёркивая их стройность. Такая же чёрная кожаная короткая куртка, слегка сползающая с плеча. Белая футболка полностью оголяет ключицы и шею парня, два колечка в каждом ухе чуть поблёскивают на свету, серые волосы спадают на лицо, чуть задевая очки с круглой оправой. Слегка покрасневшая кожа вокруг пирсинга в носу. Чимин не выглядит удивлённым или испуганным. Он выглядит по-блядски и этим всё сказано. Как его вообще смогли принять в университет? Пак улыбается так фальшиво невинно, когда здоровается, присаживаясь за один из стульев по правую сторону от заведующего зданием и по совместительству директора инженерного колледжа. Теперь начинаются самоназванные любимые игры Чимина: подъеби ранимого; доебись до нервного. Кажется, он делает большие успехи, потому как мужчина скрещивает пальцы в замочек, глянув на Чимина, что, вальяжно развалившись на стуле и закинув ногу на ногу, смотрит на заведующего. Глаз выше носа не поднимает. — Итак, мистер Пак, — начинает мужчина, ни на секунду не сводя с парня взгляда. — Не могли бы Вы в первую очередь снять очки? — с плохо скрытой небрежностью просит, тем самым давая Чимину понять, что тот в край оборзел. Что ж. Пак сжимает губы, скрывая своё раздражение, когда всё с той же милой улыбкой кивает: — Конечно, — играет по правилам. Спокойно снимает очки, положив их перед собой. Отлично. Теперь этот придурок будет видеть, что парень не смотрит ему в глаза. Это можно воспринять как страх или же как неуважение. Само собой, мужчина подумает на второе. Тогда Чимин действует по-другому — делает вид, что разглядывает принадлежности на столе, пока мужчина решает начать издалека: — Думаю, Вы прекрасно знаете, почему сидите здесь. — Просветите, пожалуйста, — бросает в ответ Чимин, хотя и вправду знает, кой хер он тут забыл. Очень, конечно, хорошо было терпеть некие подобия «школьных» издевательств целые две недели, но с началом третьей нервная система сказала «пошли нахуй». В общем, это всё к тому, что он чуть не вывернул одному парню руку с утреца. А оставшееся время ждал, когда ему за это влетит. Прям становится любопытно с какими словами этот молокосос припёрся жаловаться? Мол, меня обидел вон тот мальчик? Ручку несильно сжал, умираю? А Чимину чуть нос не сломали — и ничего, живой. Мужчина качает головой: — Мы должны прийти к компромиссу, — о, как мы заговорили. Пак даже заинтересованно выгибает бровь, прислушиваясь. — Я сделаю тебе предупреждение… — Вот это компромисс, — сразу перебивает его Чимин, отчего тон голоса заведующего становится жёстче: — Оно будет последним для тебя, — резко переходит на неформальное общение. — Ещё одна такая выходка — и ты вылетишь отсюда, Пак, — ставит перед фактом. — У нас престижное заведение, а не какая-то помойка для отсталых, — а он знает, что тем самым оскорбляет другие учебные учреждения? Как цинично звучит, вы бы знали. Чимин вновь глупенько растягивает губы: — Таких отсталых тут больше, чем в психиатрической больнице, — улыбается, поднимая брови. — Вам явно нужно пересмотреть взгляды на мир. Или сходить к окулисту, — кажется, после такого должны вышвыривать на улицу, как собак, хотя даже те такого не заслужили. На лбу мужчины выступила вена, которая, кажется, раздувается, становясь больше. — Единственная причина, по которой ты всё ещё здесь учишься — твой отец, — заведующий понижает тон голоса, напоминая Чимину, где тут его место. Последний опускает уголки губ. — Мы уже сделали тебе большую поблажку после того случая, хотя тебе светил срок или же принудительные работы, но нет, ты не то чтобы даже откосил — тебя всего лишь отстранили на несколько месяцев из университета, — рассказывает парню, словно тот ничего этого не знает. — И вот, что я вижу: на тебя вновь поступает жалоба с причинением вреда здоровью, — в Паке разгорается злость. Кому он, блять, что причинил, вы скажите? Он никого не ударил, хотя мог и хотел сто раз, а всего лишь защитился, крепко схватив чужую руку. — Третьего раза не будет. Ещё один твой промах — и тебя ждёт отчисление. И на этом мужчина ставит жирную точку. Он чуть отодвигается назад, выпуская Чимина из клетки в виде давящего взгляда. Пак сидит какое-то время на месте, не двигаясь, хотя его грудь, словно большой стеклянный купол, заполняет что-то ярко-оранжевое, больше напоминающее лаву. Она потихоньку заливается внутрь в больших количествах, а если хрупкое стекло разобьётся, то всепоглощающая вязкая жидкость утащит всё вокруг на дно. Вот так Чимин обычно описывает злость. Сам взрыв называет яростью. Именно это то чувство, которое он давит в себе годами. Которое дохнет в его груди, покрываясь сверху толстой плёнкой. Вот только, жаль, никуда не исчезает. — Знаете, — Пак спокойно поднимается из-за стола, потянувшись рукой с двумя тонкими серебряными браслетами без узоров за очками, — прежде чем делать выводы и стремиться найти козла отпущения, разберитесь сначала в ситуации, — и напоследок вновь мило улыбается, задвигая за собой стул. — Всего доброго. Чимин двигается в сторону выхода, слыша звонок на пару. Вопрос теперь в том, какая она у него и где? Впрочем, сейчас его это волнует в последнюю очередь. Парень испытывает раздражение, вот только в частности на самого себя. И от этого становится ещё более тошно. Пак дёргает ручку двери, выбираясь из душного помещения в постепенно пустеющий коридор, и замирает. Скорее всего, в недоумении, потому что видит у стены напротив, прямо у окна, Чонгука. Тот стоит, спокойно сложив руки на груди, и по всей видимости ждёт Чимина. Эм. Вообще странно оставаться с ним наедине после их последней встречи. Пак стоит, искренне не понимая, на кой чёрт Чон припёрся. Может, ему нужна благодарность за «спасение» пьяной задницы Чимина? Или как? — Ты, кажется, попутал здания, — это первое, что вылетает изо рта Пака, который внимательно смотрит на Чонгука, пользуясь тем, что тот пока пялится в пол. Хватает секунды на то, чтобы скользнуть взглядом по его телу, росту, хоть из-за высоких чёрных ботинок со шнуровкой и весьма широкой подошвой он кажется ещё выше. Но долго этот момент не длится, ведь Чонгук поднимает взгляд, а Чимин тут же его опускает чуть ниже, чтобы не сталкиваться в зрительном контакте. Чон это замечает. Сразу же. На самом деле это сильно выбешивает — когда собеседник не смотрит тебе в глаза. Но ничего не говорит. Со стороны Чонгука молчание. Иногда Пак забывает, что этот парень не шибко разговорчив, поэтому, отбросив возможность перевести тему, привычно выгибает бровь: — Чего? Ты ждёшь благодарности за помощь или решил вдруг проверить, не сдох ли… Его перебивают: — Зачем тебя вызывали? Вон оно как. Чимин затыкается на полуслове. Ну да, конечно, какая благодарность? Чонгук вообще делает вид, словно ничего не было. Это даже на руку — пусть так всё и остаётся. Хотя на секунду в голове Пака мелькает один очень интересный вопрос, но… — Обрати внимание на слухи, — вдруг советует Чимин, приподняв уголки губ в своей любимой фальшивой улыбке. — Думаю, ты узнаешь обо мне много нового, — и предполагает: — Например, что сегодня я избил тупого индуса. Ну, как для примера, — не было бы ничего удивительного, если бы такие слухи и пошли. Чонгук на этом моменте чуть выгибает вопросительно бровь, как бы спрашивая, идиот ли Чимин, коли как? — Хорошо, я просто пригрозил одному парню, что выверну ему руку, — Пак закатывает глаза, поняв, что с юмором у Чона плохо. С сарказмом вроде нормально, но и то не всегда. — Зачем? — коротко интересуется парень. Странная ситуация. Они стоят в прямом смысле в четырёх метрах друг от друга, хотя уже давно коридор опустел и начались пары. А Чонгуку вообще в другое здание идти минут семь, но, как видно, он не особо-то и торопится, раз тратит время на Чимина прямо сейчас. Чон не похож на прогульщика, так с чего вдруг такой интерес? Да в принципе всё, что касается Чонгука, странное и непонятное. Он сам комок странностей — какой-то пугающий, необщительный и эмоционально скупой. Чимин цокает языком: — Ты сейчас пытаешься сделать меня виноватым? — не понимает. — Или ты просто считаешь, что виноват в ситуации я? — догадывается, а молчание Чона представляется ему вполне хорошим и твёрдым ответом. — Ладно, — кивает, давя в груди раздражение. — Что заставило тебя так думать? — решает пойти на попятную. Чонгук смотрит на него какое-то время — Чимин это чувствует. Чувствует острый, словно лезвие копья, взгляд на себе, из-за чего остаточное желание когда-нибудь заглянуть ему в глаза растворяется в воздухе в виде сизого дыма. — Ты слишком вызывающий, — Чон произносит это без каких-либо эмоций, в то время как Пак поднимает вопросительно брови: — А? Правда? Уж прости, как-то не заметил за собой, — сарказм в его голосе очевиден. Если присмотреться и начать замечать мелочи — в нём всегда сидит эта жажда ответить что-то едкое с такой невинной улыбкой, словно его ангел в лоб поцеловал. Причём не стоит упоминать тот факт, что целуют в лоб по завету покойников, а Чимин на деле больше смахивает на волка в овечьей шкуре. Чонгук смотрит на Пака строго. Тяжесть его взгляда осязаема, и это несмотря на то, что в прошлую встречу они расстались едва ли не «лучшими друзьями». Может, ему стоит тоже уделить побольше внимания? Чимин практически со всеми такой милый и белоснежно-пушистый, что любой сразу раздвигает перед ним ноги, включая девушек, но Чонгук, метафорически, понятное дело, даже лишней пуговки на блузке не расстегнёт. — Ты слишком броский и наглый, — Чон режет прямо без единого промедления, тупо озвучивая факты. Возможно, таким образом он старается задеть Чимина, но стоит ли лишний раз напоминать о том, что парню как-то по боку? То есть да, Пак даже любит препираться с кем-то и перекидываться фразами, но ничего из прилетающего в его сторону не заботит. Настолько Чимин абстрагирован от внешних раздражителей. Настолько, что не способен пропускать многие эмоции в себя. — Ты знал, что личное мнение — это уверенно сказанная хуйня? — задаёт риторический вопрос Чимин. Нет, он не стремится обидеть Чонгука, да и, как уже выяснилось, последнего тоже не сильно-то и беспокоят небрежные издёвки Пака. Их диалоги напоминают поочерёдно кинутые фразы — слово за слово, сарказм за сарказм. — Это… — начинает Чон, чуть изогнув бровь, но Чимин поднимает палец, не позволяя парню продолжить: — Перед тем как ты скажешь ещё сто пятьсот синонимов по типу, что я «слишком дорогой, грубый, неприятный, шлюховатый, вычурный, похабный» и всё в таком роде, скажу, что я имею своё личное мнение по поводу всего этого, — произносит, не опуская руки. — А всё остальное и лишнее мнение я просто имею, — и улыбается, как бы мысленно добавляя «you know?». Он словно говорит Чонгуку утихомирить свой внутренний порыв обозвать Чимина, но дело в том, что Чон и не старался. Он просто сказал то, что думал. Только вот он всегда произносит весьма жёсткие, как сам его взгляд, и прямолинейные вещи. — Ты не послушал моего совета, — констатирует пустой факт Чонгук. Это парень сейчас про то, что всё это время Пак не следил за собой. Точнее, за своими проколами. Это видно по покраснениям вокруг них. Стоит поспорить, он после университета пойдёт в клуб (или куда ещё) и будет пить-курить-трахаться. Привычный ритм жизни, который ему противопоказан. Одно только непонятно — Чимину действительно не был уроком тот случай неделю назад, когда Чонгуку пришлось провести с ним ночь, боясь, что этот разгульный парень просто-напросто захлебнётся во сне собственной рвотой, и который впервые за месяцы посетил холодную и мёртвую квартиру? Любой другой человек год бы к алкоголю не притрагивался. — Всегда уточняй, Чонгук, — Пак впервые называет парня по имени, поэтому специально делает на нём акцент, выделяя его и заставляя обратить на это внимание. — Ты мне, кажется, таких немых советов дал сродни сотни и всего-то за несколько дней. Это рекорд среди всех, кто пытался, — хвалит. И эта похвала оскорбляет Чонгука, потому что он с неохотой принимает тот факт, что Чимин действительно плевал абсолютно на все предупреждения. Чон сощуривается, не сводя с парня взгляда, и, качнув головой, говорит: — Ты даже не слушаешь меня. — Нет-нет, — сразу же начинает Пак, спеша поправить Чона. Делает это с такой интонацией, как будто не воспринимает данный диалог всерьёз. — Я очень даже хорошо анализирую и интерпретирую семантику, то бишь смысл твоих слов, вот только игнорирую главную суть, — Чимин делает медленные шаги чуть вперёд, закинув сумку на плечо. — Коротко говоря, мне похер. Пак умеет говорить не менее прямолинейные вещи, чем Чонгук. Главное отличие в том, что Чимину всё равно, задевает ли он кого-то своими словами. Весьма жестоко по отношению к другим, вот только, как выяснилось, Пак поступает так чисто автоматически. Он говорит, наверняка заранее предугадывая реакцию, но всё равно это его не останавливает. Ему доставляет удовольствие задевать других? И при всём этом его удивляет, что Чонгук сразу же подумал на Чимина? Само собой. У него скверный характер — нет ничего странного в том, что кому-то это не понравилось. Все эти взгляды в его сторону наверняка не из воздуха взялись. — Значит, ты проигнорируешь мой «совет» и пойдёшь в клуб, — Чон не выдаёт никаких эмоций, произнося это с равнодушием. Но при всём этом взгляд с парня не сводит. Чимин секунду молчит, сделав короткий шаг в сторону Чонгука: — Это тебя смущает? — наклоняет голову вбок, подозрительно сощурившись, хоть жест и с трудом можно разглядеть за очками. — Ты действительно посчитал, что твоя радушная помощь что-то даст? Насколько знаю, я даже задавал тебе такой вопрос, — специально напоминает, намекая Чонгуку, что помнит часть той ночи. — Зачем ты помог? Я тебя просил? Чона раздражает этот вопрос. Сильно. Что значит «я тебя просил?». Это глупо — не всегда необходимо просить кого-то помочь, если тебе плохо. Чонгук не требует в ответ никакой благодарности, не требует «спасибо», не требует даже упоминания об этом случае. Он помог, его совесть чиста. Вот только Чимин не то чтобы даже не благодарит искренне, он не принимает помощь. Отказывается от неё, как бы говоря «прости, милый, но я ебал». — Повторяешься, — бросает Чонгук, желая закончить тему разговора, но Пак не позволяет, цепляясь за это: — Да, поэтому давай, скажи это, — в буквальном смысле специально давит на парня. Чон ничего повторять, само собой, не собирается. — Ты сейчас ведь вновь думаешь о том, что «я должен был тебя тупо бросить?», или «оставить без какой-либо помощи?» — Чимин передразнивает голос Чонгука, а после улыбка с его лица спадает, когда он с весьма холодным выражением лица кидает: — Да. Что? — Я повторю, — и уголки губ вновь приподнимаются, не скрывая фальши. — Да, — тон голоса твердеет, его словно окутывает новым чувством, доселе с которым Чонгук ещё не сталкивался. Пак… Он злится? — Мне не нужна твоя помощь или помощь кого-нибудь другого, окей? — создаётся ощущение, будто он угрожает, а следующие слова пропитываются тем самым негативом. Чимин борется с собой же, со своим желанием либо врезать Чонгуку, либо оскорбить, поэтому следующие слова выходят с несвойственной ему грубостью: — Просто, блять, не суй свой нос в мои сраные дела, — понижает тон, его скулы напрягаются, и его улыбка уже не кажется такой глупой и милой. — Даже если я впаду в алкогольную кому, то просто пройди мимо, сделай одолжение. А потом Чимин делает вид, что расслабляется, наигранно смахнув невидимую пыль с плеча Чонгука: — Что ж. Удачи на парах, — и просто уходит, оставляя за собой шлейф кардамона и мандарина, что смешивается с сигаретным дымом. Чон не скоро привыкнет к столь дорогому и едкому аромату, от которого в прямом смысле тошнит. Чонгук остаётся стоять в коридоре с неприятным осадком в груди, как будто его взяли и опустили на колени. А это становится рычагом для ответной злости. Чимин по-прежнему раздражает.

***

Мутная голова слегка идёт кругом от того чувства, что ударяет в голову подобно молотку. Это произошло неожиданно резко и странно, но нисколько не испугало парня, быстро привыкнувшего к новому состоянию. Лёгкий жар пробегается по коже, не отпуская её, лишь наоборот — сильнее окутывая, бросая в этот мутный омут с головой. Необычная скованность в движениях не мешает передвигаться, но порой налитые свинцом конечности приносят дискомфорт. Впрочем, и тот с большим успехом игнорируется. У Чимина перед глазами всё такое яркое, приятное взгляду, ведь цветовые ощущения увеличиваются, границы зрения расширяются подобно зрачкам, а удовольствие накатывает высокими штормовыми волнами. Пак расслабляется от усталости, ведь Намджун мучил его около двух часов и то — ему не было этого достаточно. Так забавно наблюдать за этим двуличным человеком, который публично игнорирует Чимина, иногда даже бросает что-то унизительное, дабы показать «друзьям», что отношение к Паку такое же отрицательное. Вот только он всё равно потом прогибается под тем, кого называл ублюдком и мудаком. И сейчас ничего не меняется. Перед Чимином нередко опускаются на колени. Только одному лишь Дьяволу известно, сколько их было разбито из-за желания удовлетворить красивого молодого человека, чья дорогая внешность и похабно скользящий по губам язык возбуждают до дрожи. Сколько людей гнались за собственным удовольствием и сколько раз они доводили Чимина до пика лишь из-за одного его тягучего «малыш». Ведь парень так призывно ноги раздвигает, так выгибается в спине, так просит. Так изящно заламывает брови, если в постели оказываются девушки, и те нисколько не брезгуют тем, чтобы пробежаться языком по телу. В кабинете Намджуна воцаряет уже давно им знакомая атмосфера. Воздух становится душным, переполненным парфюмерными ароматами и ароматами тел. К такому не привыкать. Ким опирается на край стола, до побеления в костяшках сжав твёрдую поверхность, а второй крепко сдавливает волосы Чимина, не позволяя тому отстраниться. Да и тот особо не стремится. Его измазанные смазкой губы раскраснелись, блестя при свете тусклой лампы при каждом движении. Полностью оголённое и мокрое от долгого напряжения тело притягивает к себе, во многих частях кожа красная, с небольшими кровоподтёками из-за грубых касаний Намджуна. Последний сквозь зубы выдыхает, проклиная парня на чём свет стоит, когда не выдерживает, натягивая глотку Чимина на член полностью. И тот принимает. С небольшим хлюпом, чуть прикрытыми веками, на которых вновь так привычно поплыли лёгкие тени. Пак на секунду прикрывает их, привыкает к давлению, вызывающему тошноту. Мокрые кончики волос лезут на глаза, но Намджун слишком несдержан, поэтому загребает их в хватку, грубо трахая парня в рот и не особо заботясь о его ощущениях. А что, собственно, не так? Не сильно-то и похоже, чтобы Пак парился по поводу этого. Парень опирается руками на ноги Кима, позволяя ему делать всё, что заблагорассудится. Чимин давно уже научился игнорировать рвотный рефлекс, когда член с каждым разом входит во много раз дальше глотки — лишь жжение внутри и знакомый дискомфорт от трения. Паку в такие моменты всегда приходится расслабиться, чтобы не причинить себе боль ненароком, правда, он не упускает возможность сделать глотательные движения, с большей силой сжав половой орган. Протяжный, но глухой стон срывается с губ Намджуна, когда тот запрокидывает голову назад. Его грудь начинает вздыматься всё чаще, а рука перестаёт направлять Чимина, поэтому парень, сдержав ухмылку, пользуется этим. Пак обхватывает член рукой, начиная размазывать слюну по всему стволу, а сам принимается мягко вылизывать головку невыносимо мокрым языком. Терпит жжение в горле, подняв чуть мутные глаза на Намджуна. Мол, наслаждаешься видом? Вот Чимин вновь под ним, в его власти, и Киму (да и не только ему) радоваться бы своей победе, но чужая душа все скелеты и всю самую грязь перебирает. Пак его прямо сейчас по камушкам разбирает, давая понять, что вот он ты — твоя дрянная пошлая натура. И даже когда Намджун кончает ему на лицо, головкой специально размазывая собственную сперму, как в каком-нибудь дешёвом порнофильме, Чимин улыбается так мечтательно, с примесью безумия, тем самым показывая Киму истинную реальность. Реальность, в которой Намджун может властвовать и долбиться в его тело хоть грёбаную вечность, кусать и выбивать весь дух. Вот только для Чимина собственное тело — пустая физическая форма, оболочка, представляющая его внешний вид. Порой Пак может абстрагироваться настолько, что способен перестать чувствовать любую боль. Был момент, когда его трахали, тело частично поддавалось манипуляциям, а в его голове крутился вопрос «является ли душа отдельной частью чего-то „высшего” или же всё-таки это очередная иллюзия?». Ни Намджуну, ни другим его партнёрам разум и сердце Чимина не принадлежали, не принадлежат и принадлежать никогда не будут, сколько бы кто удовольствия ему ни доставил в физическом плане. Пак никогда не был жертвой, и это при том, что часто «ради приличия» строит из себя таковую. Пак языком скользит напоследок по красной головке, стрельнув глазками в тяжело дышащего Намджуна. И всё-таки вряд ли когда-то перестанет быть забавным позволять ему творить с собой что угодно лишь ради того, чтобы потешить его самолюбие. Намджун его на цепи и поводке может держать исключительно в буквальном смысле. В то время как Чимин — в переносном. — И ты даже мне не поможешь? — Пак выгибает бровь, прослеживая за тем, как Ким застёгивает брюки прямо перед его лицом. — А есть с чем? — отвечает ему парень с такой же интонацией, стараясь не бросать взгляд на оголённого Чимина. Последний поднимается с ноющих колен, подходя к ящикам в столе. Параллельно с этим произносит: — Серьёзно? — напущенная обида в голосе. Он достаёт влажные салфетки, принимаясь вытирать лицо от вязкой спермы. — У меня, в отличие от тебя, встал, — намекает, но Намджуну до глубины души плевать: — Опустится, — и принимается спокойно натягивать на себя ныне скинутую рубашку, замечая, что пальцы всё ещё мелко подрагивают. Сколько за сегодня он кончил? Раза три, наверное. Долбаный Чимин. Он порой настолько сильно напоминает чёрта, что ты давишься собственными неоднозначными чувствами. — Мудак, — беззлобно бросает Пак, с немалым трудом натягивая на себя нижнее бельё и узкие кожаные штаны. И в данный момент они слишком неприятно сдавливают его кожу, особенно если учитывать тот факт, что здесь даже негде смыть с себя окончательно липкую засохшую смазку и вообще остаток чужих прикосновений на теле. Да и возбуждение больно давит на ширинку, поэтому, зная о том, что Намджун на него забил большой и толстый, приходится только глубоко вздохнуть и давить в себе тянущее чувство внизу живота. Как говорится, не первый и не последний раз. Но Ким всё равно Мудак с заглавной буквы. — Можешь помочь себе сам, — в догонку кидает Намджун, боковым зрением наблюдая за Чимином. Последний очаровательно так улыбается, схватив белую футболку со стула: — Да Вы сама любезность, — ёрничает. Поднимает с пола свою сумку, поставив её на стол, словно он принадлежит ему, и спокойно роется в ней, доставая парфюмированное молочко. Намджун не перечит — смысла не видит, ведь Чимин всё равно сделает, как хочет. — Уж думаю, как-нибудь перетерплю, — добавляет, размазывая небольшое количество крема по рукам. — Какой-то неравноценный обмен, — вдруг говорит Ким, застёгивая свою рубашку на пуговицы. Пак усмехается, качнув головой: — Неужели? Тут неравноценный обмен только с твоей стороны, — переводит стрелки, раскручивая всё так, что виноватым становится Намджун. Последний глядит на парня исподлобья: — Извини? — делает вид, что не услышал. Чимин убирает тюбик обратно в сумку, принимаясь за привычный ему ряд действий: подправить макияж салфеткой, пригладить взлохмаченные волосы, скользнуть пару раз гигиенической помадой по пухлым губам и уже только потом дать ответ: — Если ты пытаешься сейчас тонко намекнуть на то, что тебя не устраивает секс в виде оплаты, то ты пойдёшь нахуй, Намджун-и, потому что это называется «зажрался», — сразу же рубит правду, развернувшись к Киму лицом и оперевшись одной рукой на стол. На губах невинная улыбка, не предвещающая ничего хорошего, а зная, что Чимина ещё полчаса назад конкретно так вштырило после принятия таблеток, то бояться стоит ещё сильнее. — Цени, пожалуйста, свою мнимую особенность, учитывая, что ты единственный мой постоянный половой партнёр, хотя я в тряпочку молчу о том, что ты даже его плохо играешь, — началось. Намджун норовит закатить глаза, ведь Пак продолжает: — Не хватает того, что я тебе анально и орально, во всех позах и вариациях, то ты можешь спокойно брать с меня деньги, но, — поднимает указательный палец вверх, делая специальную заминку, — денег у тебя и так предостаточно, а вот секса нет, потому что лучше меня ты уже не найдёшь, и никто не собирается терпеть твои выебоны, поэтому скажи спасибо, что я не посылаю тебя. В невыгодном положении здесь только ты, и в твоих интересах удовлетворять меня нормально, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Чимин редко, но всё же пользуется своей властью, опуская Намджуна с небес на землю, из-за чего тот часто хочет придушить эту стерву прямо на месте, вот этими руками. Пак бесит, бесит эта его улыбочка, бесит весь он. Хорошо, когда он стонет под тобой, но стоит ему открыть рот, то из него польётся яд и полное корыто скепсиса в перемешку с сарказмом. Без него этот парень жить не может от слова совсем. Ещё стоит должное внимание уделить тому, что иногда у него бывают «минуты просветления», когда Чимин не может успокоиться, пока не выльет всё скопившееся дерьмо на человека. Бывает такое тоже не столь часто, но из-за принятых наркотиков у него взбушевалась кровь. Казалось бы, действие не такое сильное, правда, в Паке просыпается желание оттрахать мозги получше физического плана. Например, как сейчас. — Вот ты думаешь, что это так просто? — продолжает Чимин, сощурившись. — Тебе хорошо говорить, ты просто берёшь и трахаешь, как хочешь, и, опять же, спасибо, что я тебе вообще позволяю, — делает акцент на этом замечании. — Но мне, извини, тоже пришлось к этому прийти… — Заткнись Бога ради, — Намджун резко перебивает его, уже предсказывая, что может политься дальше. — Забирай свою наркоту и проваливай, — устало выдыхает, поворачиваясь к Чимину спиной. Тот недовольно сощуривается, взяв в руки свою сумку: — Мудак. — Сука, — прилетает доброе слово в ответ в виде обычной констатации факта. Пак глаза закатывает и громко хлопает дверью, на секунду замявшись от того, насколько ярко всё выглядит в его глазах в данный момент. Парень сразу же сравнивает этот эффект с картинами Франтишека Купка — чешского художника и одного из представителей абстрактной живописи. А стоит только Чимину об этом задуматься, как он уже погружается в себя, медленно спускаясь на первый этаж. В голове крутится творческий стиль Купка, который эволюционировал от реализма к абстрактному искусству, из-за чего возникает мысль о том, что таким образом это можно назвать деградацией. Ну, как говорится, докатился или прозрел — зависит от точки зрения. Интересно, он просто начал что-то принимать или вдруг резко постиг дзен, остановившись на одном направлении? Чимин спускается по завитой лестнице, стараясь сохранить равновесие. В просторном помещении никого, а значит, что на часах ещё нет и двенадцати, что ему на руку. Пак по привычке двигается в сторону барной стойки, но взгляд его натыкается на знакомый силуэт, сидящий на одном из стульев. Чимин сощуривается со своим-то не самым прекрасным зрением, но по мере приближения понимает, что это Чонгук. Эм. Чонгук? — Не понял, у меня галлюны или дежавю? — с подозрением интересуется Пак, из-за чего девушка за стойкой сразу же обращает на него внимание. Она улыбается, отрываясь от разговора с неожиданным гостем. Становится ещё более странно, когда в ответ слышится равнодушный голос Чонгука: — Одна и та же хуйня каждый день, — кидает незначительный взгляд на Чимина, который бросает сумку на пол: — Плагиатишь мои фразы, — делает замечание, но не серьёзное, а с игривыми нотками. Чонгук сразу же понимает, что Пак не в себе. Курил он, пил или принимал — пока не ясно. Чон облокачивается о невысокую спинку стула, парируя: — Цитирую. Чимин кивает: — Умно, — а после присаживается рядом, опираясь локтями на твёрдую поверхность. — Значит так, — начинает, в то время как Рене интересуется: — Воды? — и не ждёт ответа, утверждая: — Воды, — она никогда ему ничего по утрам и не наливала больше. Барменша делает всё автоматически, уже желая начать объяснять, зачем здесь Чонгук, но Чимина, походу дела, это нисколько не волнует. Он плавно указывает на девушку пальцем, бросив: — Он охерел. Рене на секунду оседает. Она бросает быстрый взгляд на Чона, что принял позицию «я не я и хата не моя», лишь сложив руки на груди. Барменша уточняет: — Кто? Ответ приходит незамедлительно: — Намджун. А, ну тут всё понятно. Чимин опять с ним спал, если это можно таковым назвать. И, как ни печально это признавать, что-то принял. Барменша хочет задать вопрос, но Пак вновь говорит: — Нет, подожди, — видит, что Рене собирается вставить своё слово. — Сейчас меня волнует лишь то, что он охерел, — так, ладно, это уже интересно. Девушка вопросительно смотрит на него, ожидая дальнейших пояснений. — Серьёзно, я, конечно, понимающий и бла-бла-бла, но его пренебрежительное отношение меня убивает. Хорошо говорить, когда только и делаешь, что входишь и выходишь в кого-то и из кого-то, но он обесценивает мой сраный труд, — и на этом моменте барменша не выдерживает, пустив смешок, ведь Чимин это произносит с таким серьёзным лицом, как будто является мэром города или директором компании. — Нет, я всё понимаю, трахать очень приятно, сам пробовал, но давайте-ка посмотрим на всё это с точки зрения человека — неважно, мужчины или женщины, — который в большинстве случаев снизу, — Чимин делает драматическую паузу. Рене сжимает губы, стараясь подавить улыбку. Она бросает мимолётный взгляд на Чонгука, который тоже косо наблюдает за Паком. — Опять же, ему кажется, что всё так просто, а я между прочим, может, качаю порно? Жёсткое БДСМ или уроки горлового минета? — брови Чона взлетают вверх в ожидании продолжения, но этот жест замечает только Рене, ведь Чимин полностью сосредоточен на своих словах. — Типа, — Пак делает вид, будто печатает что-то в телефоне. — «Как в кульминационный момент не блевануть парню в яйца?» или как тебе «что делать, если у тебя порван зад, и ты не можешь нормально сидеть?». А над чем ты вообще смеёшься, я не пойму? — совершенно серьёзно спрашивает Чимин, наблюдая за тем, как Рене не выдерживает, прикрывая нижнюю часть лица, дабы скрыть смех. — У этого мудака таких проблем нет, как и у всех тех, кто не готов прогнуться под другого, а что дело до пассивов или девушек? Ладно, у девушек вагина, там немного другое, но факт всё равно никуда не исчезает. Ты знаешь меня в шестнадцать лет? — риторический вопрос слетает с его губ. — Я чувствовал себя настоящей бабой, потому что при первом неспонтанном сексе с каким-то чуваком я со всей ответственностью подошёл к процессу. Первый секс? «Окей, Гугл, как сделать так, чтобы твой ёбырь не решил, что ты бревно?», а потом тебе выдают целую камасутру, мол, на, бери, практикуйся, и что ты думаешь? — опять задаёт вопрос в пустоту. — Я этим и занимался. Понимаешь, я спустя столько лет натренировался настолько, что могу идти работать порноактёром высшего класса или уйти в эскорт. Причём элитный. — Подожди, — перебивает его Рене, опираясь на барную стойку и трясясь от смеха. Плечи её подрагивают, а лицо, которое она прячет за ладонями, краснеет. — Не смейся, твою мать, здесь плакать нужно, — Чимин не даёт ей успокоиться, продолжая гнуть свою линию. — Когда меня попросили о глубоком минете, то мне пришёл на помощь мой единственный верный друг — Гугл, где я такой: «Окей, стоит ли практиковаться на банане, ибо парню до глубокого не хватает ещё десять сантиметров», и это с учётом того, что в стоячем положении у него пятнадцать, — под конец чуть повышает голос, из-за чего Рене сгибается пополам, не в силах остановить приступ смеха. Ещё сильнее грудь сдавливает от того, каким взглядом смотрит на Чимина Чонгук. Это даже описать нельзя. — А Гугл тебе в ответ «может, вы искали „уроки горлового пения”?». Но нет, не нужно мне это ваше пение, вот ему бы пригодилось, — Чимин кивает на Чонгука, даже не смотря на него, — а мне нет. Так вот, к чему это — ты всё-таки ищешь необходимую тебе инфу, и на первом же сайте тебя ждёт подъёб от редактора, цитирую «крепись, сестра: если ты читаешь это, то тебя уже заранее можно назвать святой женщиной, ведь не каждая способна на такой подвиг», и ничего страшного, что я парень, — Пак делает небольшую паузу. — И да, я действительно закреплял чёртов фаллос на столе под удобным углом, опускаясь на него ртом, потому что один мудак мне сказал, что отсасываю я плохо, — внезапно вспоминает Чимин, и на секунду кажется, будто он действительно таит обиду на того человека. — Худшее, что может быть, — когда Гугл уже не знает, как тебе помочь во многих ситуациях, и всё, на что он способен — это «возможно, вы искали, как увеличить член без смс и регистрации». Чимин берёт в руки наполненный до краёв стакан с водой, отпивая. Рене сползает куда-то вниз, безуспешно стараясь успокоиться, но при взгляде на Пака, что с серьёзным видом пьёт, и на Чонгука, что косится на него, как на ебанутого, барменша опять пускает смешок, шумно втягивая воздух через рот. Чёрт. Это был самый смешной момент за последние несколько месяцев, поэтому хорошее настроение ей обеспечено на весь дальнейший рабочий день. Рене не знает, что парень принял, но примерно так он выглядит, когда что-то сильно ударит ему по мозгам. Он начнёт высказываться. Чимин никогда не говорит такого в трезвом состоянии. — Хорошо-хорошо, я прекрасно поняла тебя, — барменша кивает, всё ещё удерживая на губах улыбку. — Слушай, ты не мог бы отвезти его домой? — девушка на этот раз обращается к Чонгуку. Тот, в свою очередь, переводит на неё твёрдый взгляд, молча спрашивая, не чокнулась ли она. — Мне не нужно домой, — вставляет своё слово Пак и тем самым доказывает обратное. — Я пользуюсь моментом, поэтому да — нужно, — утверждает Рене. Она действительно решает воспользоваться тем, что сейчас здесь Чонгук, поэтому вновь отдаёт своё внимание единственному полностью адекватному человеку в её нынешнем окружении. — Его машина на парковке, а ключи найдёшь в сумке, — намекает на то, что Чон может спокойно её забрать. — А, то есть моего мнения никто спросить не хочет? — сощуривается Чимин, перескакивая взглядом с одного на другого. Рене, уже привыкшая к Паку, отвечает ему тем же: — Я его не спрашиваю уже как год, — смотрит на Чонгука. — Понимаю, он тебя задолбал, хоть ты с ним нормально и не знаком, — да неужели? — но можно тебя попросить… — Я не сяду к нему в машину, — Чимин перебивает девушку, заставив ту перевести на него взгляд. — Это твоя машина. — Неважно, — Пак делает вид, что пропускает это замечание мимо. — Я не поеду никуда, если он не знает картину «Данте и Вергилий в Аду», — ставит условие, почему-то с большой уверенностью думая, что Чонгук о ней серьёзно не слышал, но парень подаёт голос, опровергая догадку: — Она была написана Бугро в 1850 году по мотивам поэмы «Божественная комедия» Данте Алигьери, — произносит таким тоном, словно знать это должен каждый. Чимин на секунду заминается, а после хмурит брови: — Не была она написана по его мотивам, — коротко качает головой. — Его вдохновила эта поэма, но исходный замысел возник из-за картины Делакруа и сподвигла на аналогичный сюжет. И только тема самой картины была навеяна сценой из строфы из «Божественной комедии» «Ад», — с неимоверно умным видом поправляет, чуть качнувшись из-за лёгкого помутнения в глазах. Чимин отворачивается, допивая пресную на вкус воду, а после чуть морщится. — Всё, забери его куда-нибудь, — не выдерживает Рене, кивая на Пака. Чонгук смотрит на неё с немым скептицизмом в глазах, как бы говорящим: «Я, по-твоему, похож на персонального водителя?» — Если он тебя достанет, разрешаю увезти его в лес и закопать где-нибудь труп, но перед этим пусть напишет завещание, — улыбается, надеясь на то, что Чимин уплыл в себя и не слышит этих слов, но каково её удивление. — Не бойся, милая, всё достанется тебе, — Пак с громким звуком спускается на пол, схватывая сумку. — Если б ещё было, что переписывать, — закатывает глаза барменша, опираясь локтями на стойку, и наблюдает за нелепыми движениями парня. Не упускает момента заметить, как Чонгук следит за Паком косым взглядом, не сводя с него глаз ни на долю секунды, словно держит под прицелом снайперской винтовки. — У меня есть квартира, на минуточку, — выгибает брови Чимин, пытаясь закинуть лямку сумки на плечо. — Деньги и несколько машин. А, нет, — вовремя вспоминает. — Машина одна, вторая у папаши. Точно, а где вообще моя машина? — На парковке. — На парковке. Голоса Чонгука и Рене звучат одновременно. Они быстро пересекаются взглядами, немного растерявшись, и если их это чутка смущает, то Чимин лишь перескакивает зрачками с одного на другого, с едкой улыбочкой кинув: — Ну что ж, я, пожалуй, пойду, — интонация отнюдь не тонко намекает на «вы тут ебитесь, дети мои, я мешать не буду», и Пак действительно разворачивается, направившись кривым шагом в сторону главного выхода. В глазах не перестают время от времени мелькать яркие вспышки, а цветовые гаммы так и не сходят, из-за чего обычный сине-фиолетовый свет в главном зале кажется едким. Как будто неоновый. А диск поднявшегося на небо солнца Чимин невольно сравнивает с пёстрым жёлтым гиацинтом. Пак втягивает в лёгкие побольше кислорода, ощутив неприятное жжение в носу. Точнее, на месте прокола, который он промывал два раза после той злосчастной ночи. Чимин старался, правда старался, но надолго его, как уже стало понятно, не хватило. А сейчас ему вновь уже как-то откровенно чхать. Пак шагает к небольшой парковке по ту сторону дороги в переулке, но всё равно теряет равновесие, запнувшись о бордюр. В этот момент он ощущает крепкую хватку на шивороте майки, отчего его тянет назад. — О, — короткий писк срывается с губ Чимина, который оборачивается, глянув на Чонгука. Последний, убедившись, что парень вроде как стоит ровно, отпускает его, сунув руки в карманы худи и направившись в сторону машины. Пак сощуривается, чуть наклонив голову. Со слегка заторможенной реакцией пялится Чону в спину, понятия не имея, по какой вообще причине. Просто смотрит. Если честно признаться самому себе, то телосложение у Чонгука и вправду весьма крепкое, по первому впечатлению даже массивное. У него не очень широкие плечи, но мощная грудь и нижняя часть тела, поэтому кажется, будто он вдвое больше Чимина. Это почти так, но всё же не до конца. А ещё Пак находит странным то, что Чонгук ничем не пахнет. Нет, может, и пахнет, но настолько близко они с ним не стояли, поэтому… — И что ты там встал? Ну, а ещё Чон говорит не так часто, и именно по этой причине каждое его слово приобретает какую-то бессмысленную ценность. Возможно, не такую уж и бессмысленную для Чимина, потому как в груди приятно ёкает, когда он слышит чужой глубокий голос. — А, так мы всё же едем закапывать мой труп, — Пак Чимин не Пак Чимин без сарказма или едкости. Это уже понятно стало давно. Он двигается в сторону машины, параллельно роясь в сумке в поисках ключей, которые спустя несколько секунд кидает Чонгуку. — Что ж, раз уже такое дело, — многозначительно тянет парень, забираясь внутрь душного салона, — то я буду рад поведать о том, куда моя невинно-чистая душа отправится после, — тон его голоса действительно забавный для восприятия. Чимин вроде как собрался говорить на серьёзные темы, но интонация его продолжает содержать в себе саркастичность, будто он собирается обсуждать члены и минеты. Чонгук открывает окно, чтобы не задыхаться от духов, которыми тянет от Пака, когда выезжает из подворотни. Задумывается над тем, куда стоит ехать, ведь Чимин явно устроит целую истерику, если притащить его домой. Где ему, разумеется, и место, но сам парень так явно не думает. Чонгук считает Чимина очень странным, да и тем более может дать своему мнению сотни аргументов. Чон краем глаза замечает, как Пак вырубает музыку в автомобиле, подготавливая почву. Что он собирается сказать? — Так вот я продолжу то, с чего начал. «Данте и Вергилий в Аду». Стоп, что? Он был серьёзен? Собрался вести речь про картину? — Как мы все знаем, на восьмом кругу Ада главные герои наблюдают за истязанием обманщика двумя проклятыми душами, — а, нет, он и впрямь ведёт речь о картине. Что ж. Это по крайней мере более интересно и более неожиданно с его-то стороны. — Вообще-то, эта картина по первоначальному замыслу должна была передать ужас и страх от происходящего в подземном мире. Ну, это удалось, и она вызвала отвращение у публики, хотя лично я не вижу там ничего ужасного, — признаётся, всё время кидая взгляды на Чонгука, в то время как тот смотрит на дорогу. — Вот, допустим, картина «Сатурн, пожирающий своего сына» и то в сотню раз неприятнее, учитывая тот факт, что в древнеримской мифологии он пожирал своих детей, поскольку ему было предсказано, что один из них отнимет у него власть. Вообще, это очень даже любопытно, ведь тем самым Сатурн символизировал нежелание перемен, неспособности принять что-то новое, но в то же время он пытался утвердить стабильность, в жертву которой и приносились собственные дети, — Чимин говорит быстро, без запинок или ошибок, словно он является куратором в каком-нибудь престижном лицее и сейчас ведёт спор со своим учеником. Чонгук едва успевает обрабатывать информацию, безмолвно поражаясь тому, откуда всё это в Чимине. То есть, он буквально… — Ну, дак вот, к чему я привожу эти примеры, — продолжает Пак. — Каждый ребёнок старше десяти знает о греческой мифологии — нет, он не обязан знать каждый миф, но в мире не столь большое количество людей, не слышавших о Геракле, Зевсе, Аполлоне, Артемиде, Афине, Дионисе, Посейдоне и так далее и далее по очень длинному списку. Но знаешь, что ещё более поразительно? — задаёт риторический вопрос, выдержав «драматическую» паузу. — То, что эта мифология тесно переплетается с религией, она оказала огромное влияние на развитие культуры, а в особенности, искусства всего чёртового мира и положила начало бесчисленному множеству религиозных представлений о человеке. Меня поражает тот факт, что сраное воображение человека и несколько старинных летописей способны перевернуть всё дальнейшее существование вверх дном, создать миллионы различных стихов и поэм на данную тематику и написать такое же количество картин. Чего стоят «Боги Олимпа» в виде фрески в вилле Боргезе или «Сотворение Адама»? — вновь бросает взгляд на Чонгука, надеясь, что тот действительно его слушает. А Чонгук и правда слушает. У него, если так выразиться, нет особых вариантов, но слушать слова Чимина, больше напоминавшие целую лекцию по истории, очень любопытно. Дело в том, как он это преподносит — грамотно и со вкусом, явно разбираясь в той теме, о которой ведёт речь. Каждое новое предложение вытекает из предыдущего, поэтому порой очень сложно уловить точную последовательность, а ещё сложнее теперь сконцентрироваться на дороге. Чонгук пока знает, куда едет, но есть большая вероятность, что скоро это будет не так. — Понимаешь ли, каждый из нас хотя бы раз в жизни задумывался над тем, попадёт он в Ад или Рай, учитывая, что родители, учителя и интернет хорошо навязали мысль о том, что ты будешь либо лежать на кучевых облаках, либо вариться в котле вечность, — Чимин часто жестикулирует руками при монологе, и действия его выходят весьма элегантными. — Вот только нет точного определения Ада — начну с него. Возвращаясь к «Божественной комедии», хочу сказать, что это произведение не то чтобы культовое, а мировое, потому как многие даже в современной речи используют выражение «пройти девять кругов по Данте». Собственно, не так уж и многим известно, что виной появлению этой устоявшейся фразы поэма. Но это не меняет того факта, что Ад везде трактуется по-разному. Ну, ладно, ну, вот предположим Ад и Рай существуют, — с некой неохотой признаёт Чимин. — Но на Земле довольно много людей, которые не попадают под определение «праведник», а Ад ведь не резиновый. Таким образом, «жители Ада» должны как-то уходить, предоставляя новое место следующему грешнику. Предположим, что у каждого свой срок. Но чем он измеряется? Конечно, можно сказать, что суды везде похожи, и если ты прибил кого-то, то тебе выдадут один срок, если украл, приплюсуют другой, но однажды я задумался над тем, что лучшей шкалой измерения времени пребывания в Аду и Раю может быть память. То бишь, если ты совершил что-то плохое, то гореть ты будешь, пока это плохое помнят. Аналогичная ситуация с добрыми делами. Таким образом, великие писатели и учёные должны нежиться на облаках вечно, но «вечно» тоже понятие растяжимое — его не существует. — Я считаю, что… — Чонгук вдруг подаёт голос, из-за чего Чимин резко прерывается, игнорируя собственное желание продолжить. Пак бросает взгляд на профиль сидящего за рулём парня, эмоции которого не меняются. Чимин, кажется, понимает, что Чон хочет ответить, поэтому даёт ему зелёный свет: — Что ты считаешь? — ожидает последующих слов от парня. Чонгук крепко сжимает руль руками, бросив взгляд на указатель и, не отрываясь от дороги, всё же говорит больше, чем одно слово: — Вопрос судьбы и бумеранга такие же, как ты выразился, «растяжимые». После каждого заката следует восход, и наоборот, но если человек прожил всю жизнь ужасно, в конце концов просто умерев? Не извлекая никаких уроков или как там точнее сказать, — на секунду теряется, не понимая, как именно выразиться простыми словами и донести свою мысль. — Имею в виду, было ли это честно? Была ли здесь смерть так необходима? И мог бы он прожить чуть дольше, начать видеть хорошее перед гибелью, даже за день до неё? В чём смысл его смерти? Чонгук откровенно дерьмово выражает своё мнение и, уж тем более, чувства. Ему кажется, что Чимин его не поймёт, и тогда уже пытаться что-то объяснять заново не будет иметь смысла, но Пак понимает. Сразу же. Он не отрывает взгляд от профиля парня, говоря: — Я придерживаюсь мнения, что все мы здесь для того, чтобы отработать уроки и карму, и, когда ты это сделаешь, твоя миссия заканчивается, а жить дальше уже не имеет смысла, — закидывает ногу на ногу, облокачиваясь на сиденье окончательно. И замирает, потому что Чонгук задаёт самый больной вопрос: — Зачем это, если всё равно умираешь? — и правда. Вечный вопрос, хотя вечности не существует. — Ты не сможешь передать жизненный опыт другому. Я ищу смысл во всём. В каждом действии он ведь должен быть? Со смертью человека сохраняется баланс в природе? Этой причиной разве можно объяснить смысл умирающих в пять или десять лет детей? — задаёт вопрос. — Можно ли ошибку врача во время операции назвать «необходимой», что «так и должно было случиться, каждому предначертан свой срок»? — переходит на щепетильную лично для него тему. Чимин это понимает тоже. Дело, скорее всего, в том, что Чонгук желает стать врачом. — Думаю, в формате человеческой жизни это и правда бессмысленно, — соглашается с мнением Чонгука, добавляя: — Но откуда нам знать истинный замысел бытия? — пожимает плечами, с интересом слушая следующие слова Чона: — Если он существует. Говорят, это всё бред и чуда не существует, но так подумать: ты живёшь в долбаной Вселенной со многими планетами; твой мозг не может представить что-то настолько безграничное. У этого дерьма есть свой особый порядок — нерушимый и вечный, — и плевать, что вечности не существует. — Есть столько вещей за пределами Земли, о которых ты никогда не узнаешь, — Чонгук не понимает, откуда в нём взялось такое сильное желание говорить на подобную тематику. — И после этого твоего «дерьма» ты перестаёшь верить в Бога, если в принципе когда-то верил, — дополняет Чимин, кивнув. — Я к тому, что Бог, как человек, — это идол. Орудие манипуляции, — чуть приподнимает брови, как бы говоря «смекаешь»? — Придуман нами же? — с лёгкостью догадывается Чонгук, основываясь на предыдущих словах Пака о том, что вся древнегреческая мифология всегда оставалась и остаётся мифом. — Не совсем. Его образ, не его суть, — поправляет. — Я считаю, что суть Бога-Вселенной-бытия одна и та же, но образ, в который мы облекаем это, всегда разный и зачастую ложный. Я уже сказал, что Ад тоже разнится в трактовке. Или та же религия, да? Существует эскапизм — люди видят спасение в состоянии свободы от какого бы то ни было бытия, считая, что материальный мир принципиально не может принести ничего хорошего. К этому относится буддизм. Твою мать, Чонгук, — обращается к парню по имени, из-за чего тот с непривычки бросает на Чимина короткий взгляд и видит, как Пак глядит перед собой. — Существуют мировые религии, индийские, этнические, пародийные; эзотеризм, оккультизм и какая-нибудь магия, но ты понимаешь, что всё это сводится к одному? — бросает взгляд на Чона в надежде убедиться в том, что его понимают. — Как мы вообще пришли к этой теме? — немного не догоняет Чонгук, сведя брови на переносице. — С самого начала, упомянув картину «Данте и Вергилий в Аду», я намеренно сводил всё лишь к одной простой истине, — спокойно поясняет Чимин, чувствуя себя слегка опустошённым после того, как выговорился. — После стольких вариантов не знаешь, во что верить, — подытоживает Чонгук, понизив тон голоса. Пак же, наоборот, цепляется за эти слова: — Какая разница во что, если это всегда одно и то же в своей начальной концепции? — Чону на какой-то момент кажется, что всем людям, слушающим монологи Чимина, приходилось сильно напрягаться, дабы условить суть слов. — Вопрос в деформации. Со временем религия стала аппаратом манипуляции — так быть не должно. Она разделилась на сотни частей, однако интуитивно к ней прийти можно. Любая правда это только одна грань истины — достаточно искать. Стучащему, да откроется, — коротко жмёт плечами. И внезапно его взгляд цепляет вид за окном. Так как Чимин частенько смотрит в сторону Чонгука, то вдруг обращает внимание на проносящуюся за окном хвою и теряющиеся между ними деревья с жёлтой листвой. Пак резко разворачивает голову к своему окну, прослеживая скользящий мимо них лес, а после вновь пронзает взглядом висок Чона: — А мы куда едем вообще? — не догоняет. Чонгук с непроницаемым видом поясняет: — В лес. Чимин скептически выгибает брови: — Не понял. Переводит взгляд на лобовое стекло, понимая, что едут они по трассе, а беря в расчёт тот факт, что домами тут и не пахло, значит, дорога ведёт куда-то за город. Паку она кажется смутно знакомой, но эту мысль он пока оставляет при себе: — Если ты воспринял просьбу Рене всерьёз и решил закопать мой труп в лесу, то я отчасти не против, но давай не сегодня, окей? — с полной невозмутимостью произносит. — Ты, случаем, не проезжал мимо старого такого указателя со стёртыми надписями? — внезапно интересуется, догадываясь, какая это именно трасса. Чонгук кидает на парня взгляд, согласившись: — Минут пять назад. — О, отлично — довольно тянет Чимин, улыбнувшись. — А теперь разворачивайся, — где-то Чонгук уже слышал подобное. Ах, да, когда пришлось припарковаться прямо на обочине моста. — Брось, ты же не собрался ехать туда, не знаю куда, так? — само собой, вопрос чисто риторический. — Вот, поэтому или ты разворачиваешься, или я сам сяду за руль, а в случае протеста я буду мешать тебе ехать, возможно, заберусь тебе на колени, и тогда в лесу найдут целых два тру… — Ты всегда такой неприятный? — бестактно перебивает его Чонгук и медленно тормозит, чтобы развернуться и поехать в обратную сторону. Чимин не опускает уголки губ, оставаясь собою довольным: — Я ангел, — «который упал с небес» мысленно добавляет голосом барменши, внимательно мониторя дорогу. — Заверни, когда увидишь знак, — просит, ближе прижимаясь к окну и следя за медленно опадающими листьями. Свежий аромат хвои, смешанный со мхом, забирается в салон. Кожа Чимина на руках невольно покрывается мурашками из-за прохладного ветра, когда машина начинает тормозить, сворачивая с главной дороги. Асфальт под колёсами исчезает, предоставляя место простой протоптанной дороге, по которой Чонгук едет вперёд, все глубже в чащу леса, и не задаёт никаких вопросов. Мол, узнаю, куда мы, тогда, когда уже приедем. Автомобиль останавливается только после того, как Чон замечает сбоку огромную широкую дорогу, проходящую вдоль… Города? Это напоминает небольшой старенький городок с маленькими домами. По одну сторону, вдоль стоят постройки в три-четыре этажа из тёмного дуба, но они не кажутся живыми — всё вокруг них давно заросло кустарниками и вьюнами. Таких зданий мало, кажется, два, но Чонгук точно не знает, ведь дорога идёт всё дальше в самую гущу. По другую же сторону, за высокими хвойными стволами деревьев, можно разглядеть высокий коричневый забор из профнастила, но краска давно с него сползла, а в некоторых местах он и вовсе завалился. Чимин оставляет свою сумку на заднем сиденье, взяв с собой только телефон, который кладёт в задний карман джинсов, и выбирается из салона машины, на секунду покачнувшись от потери равновесия. Чонгук выбирается следом, блокируя машину, и сощуривается, пытаясь разглядеть, что же находится на обширной территории завалившегося забора. Только через минуту понимает, что Чимин уже отходит от него на приличное расстояние, шагая вдоль дороги между двумя сторонами. Чон ускоряет шаг, следуя за ним, и параллельно с этим изучает место, в которое они прибыли. На некоторых домах давно обрушена крыша, стоят вдали какие-то ржавые повозки, а столбы слегка наклонены, провода давно переплетаются между собой, позволяя лозе ползти по ним. — Задавай вопросы, Чонгук, — напоминает Чимин о том, что советовал парню. Последний бросает взгляд Паку в затылок, всё же поддаваясь: — Здесь был город? — и краем глаза цепляет памятник по левую сторону от них. Он весь давно зарос мхом, поэтому надписи на нём не разглядишь, но это и не требуется, ведь Чимин спокойно поясняет: — Психушка, — о, даже так. — Ей лет сто, если не больше, но известно о ней было немногим, так как находится она за городом. Здесь было всего около двухсот пациентов, но лет так тридцать назад в одном из зданий на главной территории, — кивает в сторону забора, — произошло короткое замыкание, потом случился пожар, а дальше по банальному сценарию, — без какого-либо интереса рассказывает. — Погибли почти все — выжили лишь две медсестры и один больной, которого они сумели вывести из здания. Потом огонь перешёл на деревья — пожар приобрёл весьма масштабные размеры, но прекратился из-за начавшегося ливня. Дурку эту решили вроде как восстановить, и даже починили многие дома, поставили памятник погибшим, но, как видишь, задумка потерпела крах, — разводит руками, как бы говоря «ну, вот так уж вышло». Никакого сожаления или уважения в голосе — полное наплевательское отношение. Чонгук продолжает разъедать парня взглядом: — Откуда ты знаешь об этом месте? — решает не делать никаких замечаний, хоть его и раздражает подобное равнодушие. Мог бы сделать тон поприличней, что ли. — Отец меня в детстве сюда возил, — неоднозначно отвечает Чимин, когда дома потихоньку начинают исчезать, и они всё глубже заходят в лес. Пак сворачивает налево, находя едва заметную протоптанную тропинку, тянущуюся вдоль старого высокого забора, за которым скрыты корпуса. — Не боишься, что я заведу тебя в какие-то дебри? — приподнимает уголки губ Чимин, придавая тону знакомую игривость. — Или ты считаешь, что мне можно доверять? — Нет, — сразу же звучит твёрдый ответ Чонгука, из-за чего Пак пускает смешок: — Это хорошо — не стоит доверять тому, кто не доверяет самому себе, — но думает Чимин о том, что Чонгуку бы доверил хоть собственную жизнь, ведь убедиться в его надёжности можно с первых минут знакомства. На мгновенье становится как-то завидно. Чимин никогда не смог бы вызвать у кого-то доверие так быстро — не обладает он нужными чертами характера, не вызывает он в людях таких чувств. Чимин не из тех, за кем хочется идти, окунувшись в омут с головой, потому что тонешь в грязи, как в мерзкой пучине. А Чонгук в противовес ему возглавляет главные ряды тех, с кем ты готов сброситься с обрыва. Пак идёт всё дальше, оставляя заброшенную психушку за их спиной, приходится даже пробираться через заросли кустарников и низко растущих веток. Дорога занимает около десяти минут, прежде чем они наконец-то выходят на маленькую полянку, вокруг которой в хаотичном порядке растут деревья. Яркое солнце освещает разукрашенную в тёплые оттенки листву, проникая сквозь неё в самые потаённые места. Дикие плоды разбиваются оземь, а окрестности оплавляет тусклая медь. И первое, что попадается Чонгуку на глаза — железная дорога вдали, которая, подобно мосту, проходит над деревьями, выплывая из-за высокого каменистого холма. Рельсовые пути подпираются высокими широкими столбами из красного кирпича, который сразу даже и не замечаешь из-за пёстро разодетой листвы. Но Чон видит и слышит это — как жёлтый поезд с коричневыми вагонами появляется из-за холма, на глазах у парня мчась через лес на фоне голубого неба, что застывает в пустом витраже. Наверное, Чонгука никогда не перестанет сковывать эта непонятная тревога, вызванная столь ярким временем года. Словно всё пустеет вокруг, захватывает большая печаль в эту пору распада, раскола, разлёта, разъезда. Красные велосипеды, белые кофейные кружки, кусочки мха и листьев в волосах. Плывущий ранним утром туман, шекспировские оскорбления, открытые книги на кровати и лёгкий моросящий дождь за окном. Чон вряд ли когда-нибудь сможет открыто признаться Чимину, что это лучшее место, где он сумел побывать за всю свою жизнь, поэтому остаётся молча посылать сигналы, что да, чёрт возьми, здесь так прекрасно. — Тоже отец показал? — лишь коротко интересуется Чонгук, не переставая слушать шум поезда вдали. Пак усмехается: — Нет, я просто был плохим мальчиком, — звучит двусмысленно — сразу становится понятно, что Чимин намеренно вкладывает во фразу двойной подтекст. Что ж. Это было весьма ожидаемо. И внезапно в голову к Чону закрадывается вопрос. Он совершенно не подходит под ситуацию, да и атмосферу в целом, но Чонгук всё равно спрашивает, не смотря на Чимина: — Что в твоём понимании «Ад»? Взгляд Пака замирает. В прямом смысле этого слова. Он явно не ожидал такого выпада, но, не растерявшись, легко улыбается, напоминая: — Я не верю в Ад, — и бросает взгляд на лицо Чонгука, вот только не поднимает его выше шеи. Молчание парня даёт понять, что он не собирается повторять свой вопрос дважды, поэтому Чимин решает всё же признать, что у него, как и у многих других, своё представление о подземном царстве. — Я не считаю, что это привычные нам горящие котлы. Напротив, это бесконечная пустота, в которой не существует времени, то есть душа обречена на бессмертие и бесконечные мучения там. Ни звуков, ни цветов, ни возможности передвижения — закрепление за одной точкой. Только изнемогающее сознание, страждущий здравый рассудок и полнейшая темнота. Ну, или же серость. Но там ничего нет. Абсолютно. Бескрайнее пространство — ты есть, ты существуешь, но ни на что не способен. Ни двигаться, ни говорить. Ты просто есть. И всё. И ты проводишь в своём бесконечном существовании вечность, зная, что никогда не сможешь уснуть мёртвым сном. Вот и всё, — Чимин с простотой пожимает плечами, как бы делая вид, что его нисколько не колышет эта тема. А после решает закончить мысль следующим образом: — Мне всегда было интересно, что же находится за той гранью, которую ты пересекаешь при гибели. Вопреки выдуманным мифам и сказкам, я желаю верить в то, что ты перерождаешься. Чонгук всё же бросает на Пака взгляд при этих словах — тот это понимает по лёгкому повороту головы. — Да-да, я сам недавно говорил, что вся эта херь придумана людьми, но я отказываюсь верить в полное исчезновение, — и пытается пояснять: — То есть, когда ты ложишься спать, и, если тебе не снятся сны, ты в прямом смысле проваливаешься. Считай, около восьми часов тебя просто не существует. Все мы знаем, что невозможно проследить за моментом, когда ты засыпаешь. Думаю, это и происходит после смерти. Ты просто перестаёшь существовать, сам того не осознавая. В прямом смысле проваливаешься в вечный сон, где утро не наступит. Если это и есть смерть, то она совсем не страшная. Вот какой точки зрения я придерживаюсь, — а следующие слова идут в разрез с только что сказанными: — Но верить в неё не желаю. Поэтому предпочитаю думать, что после вечного сна ты перерождаешься. Мне кажется, если где-то прибывает, то где-то убывает. Закон Ломоносова. Твоя энергия души и сознание после смерти перерождаются в чём-то другом. Всё равно ты этого не осознаёшь, поэтому… — и на этом, слегка тянущимся слове, заканчивает свою мысль. Чонгук ничего ему не отвечает, потому что слов у него никаких и нет. Его одолевает такое странное тянущее чувство — он впервые с кем-то вёл такой разговор, поэтому для него это непривычно. Да, он, бывало, размышлял о чём-то подобном, но все размышления так и оставались в его голове, так что… Это странно. Странно, что он сейчас находится в каком-то никому неизвестном месте с каким-то странным парнем, и тот ведёт речь о странных вещах. Странно то, что Чонгук вслух за какой-то жалкий промежуток времени услышал всё то, о чём никогда не зарекался. — Твою грёбаную мать. Ещё более странно то, что сейчас ругается человек, который недавно вёл речь о чём-то «божественном». Чон окончательно отдаёт своё внимание Чимину, когда поезд исчезает с их поля зрения, и наблюдает за тем, как выражение лица Пака приобретает некую обескураженность. Он ставит руки в боки, только сейчас осознавая кое-что: — Я оставил свою куртку у сраного Намджуна, — это он сейчас про ту кожанку, в которой был вчера в универе? — Во блядство, он её либо засрёт в своём хламе, либо выкинет к чертям, и тогда, клянусь, я ему лом затолкаю в задницу, — злится, но при этом не выглядит слишком уж эмоциональным, скорее, так, словно ему нужен предлог для того, чтобы вернуться обратно. — Сегодня же рабочий день? Мы, получается, учёбу прогуляли, — до него доходит. — Ох, как мило, слушай, — ведёт беседу с самим собой, понимая, что особого ответа от Чонгука ждать не стоит. Чон в свою очередь молча следит за Чимином, который продолжает что-то там бормотать себе под нос, и прерывает его на полуслове, в который раз за этот только-только успевший начаться день задавая вопрос, ответ на который так и не получил: — Так к чему всё сводится? А Пак в который раз за этот только-только успевший начаться день замирает. Он сразу понимает, о чём его спрашивают. Чонгук имеет в виду, какой итог у всего сегодняшнего длинного монолога. Чимин с привычной лёгкостью, словно его совершенно ничего не волнует, разводит руками, приподнимая уголки своих губ: — К тому, что кроме своих мыслей, мы ничего никогда не встречали, не встречаем и не встретим в дальнейшем. Внешний мир — это проекция внутреннего мира, Чонгук. И разворачивается, направившись к давно протоптанной им же самим тропинке.