Каторга в цветах

Зачёркивать разум. Признавать только разум.

Вся наша жизнь складывается из триллионов мельчайших пазлов, и сложно объяснить и понять, как именно мы стали теми, кем являемся сегодня. Человек очень зависит от общества, в котором живёт. Он впитывает в себя информацию, как губка. Например, мы впервые в жизни увидели стол, и с чьих-то слов услышали, что это стол, запомнив его. Впоследствии нам кажется, что это наше мнение, однако, скорее всего, тем или иным образом кто-то нам навязал тот тип мышления, который у нас есть. Где гарантия, что это именно «стол»? Быть может, это «the table», как думают миллионы детей в Англии. Или какой-нибудь «дун-дук», «корабль с парусом» или «электрическая швабра» — да что угодно. Сопротивляться не выйдет, ведь вокруг тебя не один и не два человека, а целая куча людей, мнений и событий, пропущенных через призму твоего мировосприятия. Словом, окружение очень сильно влияет на нас. Всё своё детство Чонгук думал, что путешествовать можно только раз в год во время отпуска и то, если удаётся накопить достаточно денег. Нет, такое мнение у него сформировалось не потому, что «таковой была реальность, в которой жил он, его семья» — как раз, повзрослев, он понял, что у матери было множество возможностей показывать ребёнку мир. Но она была строга в этом плане, дав Чону понять в десять лет: «У нас есть деньги, мы можем съездить куда-нибудь, но у меня бизнес и большое количество работы, которую я не могу бросить, понимаешь?». Да. Чонгук понимал. Поэтому и не возражал, но радость не переваливала за края, когда он впервые побывал в другом городе в двенадцать лет. Точнее, он представлял себе всё не так, как оно оказалось на самом деле. Его мать отправилась туда по работе, решив захватить сына и показать ему хоть что-то, отличающееся от их дома, школы и давно изученного квартала. Вот только все дни напролёт она печатала что-то в своём компьютере, куда-то пропадала из гостиной, оставляя Чонгука одного. А тот просто ждал. Он сидел в номере и читал книги, пока мать работала. С того момента он подумал, что если каждый отъезд и «путешествие» будут выглядеть так, то он лучше просто посидит дома. Женщина впервые посчитала его достаточно самостоятельным, чтобы оставить одного и уехать в командировку, в тринадцать лет. Он прожил около двух недель в частном двухэтажном доме без каких-либо проблем. Впрочем, почему они должны были быть? Утро в шесть, приготовление завтрака с собой, сборы, школа, дополнительные, кружки, восемь вечера, метро и автобус, собственноручно приготовленный ужин, уроки. Книги, если оставалось время. Иногда этот список разбавлялся магазином неподалёку от дома, но не более. Так выглядела вся его жизнь. В одиночестве. Но он не жаловался. Ведь ничего не чувствовал по отношению к своей жизни. Будучи отличником с самого начала, каждый новый материал давался ему весьма легко, хоть порой и геморрно. Он помнит, как однажды в одиннадцать лет принёс домой собачку с раненой лапой, и мать, вместо того, чтобы наругать за это (не терпела живности в доме), ничего толком не сказала. Она не разрешила оставить собаку, и это всё сделало за неё. Вместо этого она вручила ему деньги, сказав отнести её в ветеринарную клинику, чтобы её вылечили. Чонгук так и сделал. Помнит, словно это было вчера. Он кивнул, вышел на улицу и пошёл в магазин, чтобы спросить у продавщицы, где находится ближайшая ветеринарная клиника. Оказалось, что до неё надо было добираться на автобусе, поэтому мальчик стоял на остановке и спрашивал у водителей, проезжают ли они клинику. В его кармане были деньги, на руках больная собака и отсутствие даже мысли о том, чтобы позвонить матери и хотя бы узнать о местоположении этой самой ветеринарной клиники. Чонгуку потребовалось на всё около четырёх часов, но зато в ответ он получил восхищение от работников, комплименты и собаку, которую отдал в хорошие руки. Его самостоятельность началась в десять лет и длится уже почти пятнадцать. Вне зависимости от того, какая преграда выстраивается на пути, он сразу же находит выход. Перегорела лампочка? Хорошо. Куплю, поменяю. Сломался утюг? Хорошо, починю. Нет денег? Хорошо, найду работу. Работы нет? Всё равно найду, хоть на свалке. Его жизнь полна таких мелочей, которые в скором времени привили ему куда более сильное равнодушие, чем в детстве. Даже не равнодушие, а внешнюю безэмоциональность. Она с ним была всю жизнь. Чонгук это называет просто травмой детства, потому как, будь оно у него разнообразным, весёлым и беззаботным, то и характер в некой степени сформировался бы иной. Так вот, что касаемо настоящего времени, Чон может сказать прямо — он заебался. Стрелка часов красиво переваливает за двенадцать ночи, когда он наконец может покинуть двери бара, в прямом смысле вывалившись на промозглую холодную улицу. Усталость после дня проезжается по нему танком, поэтому сил хотя бы убрать со лба чуть мокрые от пота пряди нет. Плевать как-то. Чонгук суёт руки в карманы худи, искренне жалея, что не надел утром куртку. Хотя и о столь резком погодном изменении он тоже не догадывался. Горло саднит после трёхчасового пения — один из вокалистов уволился, так что Чону пришлось его заменять. Ему заплатили ненамного больше обычного, а это отвратительно. На кой чёрт он глотку рвал три часа вместо положенного одного? Но он понимает, что времена не те, многие кафе и забегаловки в принципе банкротятся, поэтому он рад вообще иметь хоть какую-то работу. Вибрация в кармане отвлекает. Чон лениво достаёт мобильный со старой трещиной на экране и первые секунды искренне не понимает, что испытывает при виде ничем не примечательного «Чимин». Чонгук хмурится, решая не включать бурную мозговую деятельность; он принимает вызов, поднося телефон к уху. Первое, что слышит — громкую музыку и женский голос: «Чонгук?» Чонгук слишком устал, чтобы разбираться, поэтому, медленно моргнув, хрипло выдавливает из саднящего горла: — Кто это? — делает небольшой шаг назад, прижимаясь спиной к ледяной кирпичной стене бара. На улице людей практически нет, как и большого количества машин на широкой дороге. Чон видит, как по ту сторону, весьма далеко, шагает группа людей с вывесками в знак протеста и что-то там кричит со злым выражением лица. «А, Рене. Из клуба, если что, — звучит голос на том конце трубки. Чонгук ничего не отвечает, хотя в голове рождается вопрос. Почему она звонит с телефона Чимина? С ним что-то опять стряслось? — Прости, если я тебя беспокою, просто…» — Сразу говори, — не выдерживает Чон, в данный момент не желающий выслушивать целое предисловие. Хотя он и в обычной жизни не особо любит терпеть чью-то пустую болтовню. Поэтому-то все слова Тэхёна, звучащие под ухом, проходят мимо него. Чонгуку даже не хочется вникать. Ему неинтересно. «В общем, Чимин немного… — заминается, подбирая выражения. — Не в себе». Чимин опять в клубе. Вот, какая первая негативная мысль рождается у Чона, а уж потом: — Я тут при чём? — звучит слишком сухо и незаинтересованно, хотя на деле всё иначе. Чонгуку не понять желания сбежать из дома, напиться и потрахаться. Казалось бы, часами ранее они стояли в зоомагазине, Чимин втирал что-то про громовержцев, а ещё чуть ранее гнался за Чонгуком, пытаясь яро доказать причину, по которой правду говорить не стоит, что, к слову, было весьма забавно, а после они вместе выкручивались в кабинете директора. Так вот сейчас этот человек опять творит откровенную херню. Что с ним не так, чёрт побери? Откуда такое… Двуличие? Вроде всё шло нормально, а потом вновь по пизде. Это действительно Чонгука злит. Хочется трясти Пака до тех пор, пока не выбьешь всю дурь. Он совершенно не дурак, так какого?.. «Знаешь, обычно он напивается, танцует и трахается, в общем, на глаза мне попадается не столь часто, но… — она пытается перекричать музыку. — Он сидит прямо сейчас за барной стойкой уже почти час и не выглядит особо радостным. То есть, да, выглядит как всегда, но…» — слишком уж много этих «но». — Что? — подгоняет её Чонгук, сдвинув брови на переносице. Бесит, когда не договаривают. «Понимаю, это не причина тебе звонить, но он вроде как, — голос её звучит с недоумением, — накурился? — задаёт риторический вопрос самой себе. — Сидит передо мной и явно даже не осознаёт этого. Или не до конца, — Рене абсолютно потеряна, так как не может понять, в каком состоянии Чимин. — Твой номер был в списке экстренного вызова, ну, точнее, там было «педант», что очень на тебя похоже, поэтому я и позвонила, — начинает тараторить. Стоп, серьёзно? Зачем Пак занёс именно номер Чонгука в экстренные? Они знакомы буквально две недели. — Короче для Чимина быть обдолбанным — нормально, но я подумала, что ему безопасней сейчас дома, а если ты…» — и не договаривает, потому как Чон её перебивает: — Я приеду, — коротко бросает, надеясь, что Рене не станет акцентировать на его решении внимание. Чонгук не знает, как скоро будет в клубе — минут через тридцать-сорок. Девушка по ту сторону некоторое время молчит, в ответ говоря: «Спасибо». Спасибо. Да, Чонгук, спасибо, что помогаешь. Кто бы, интересно, помог ему самому.

***

Две крайности: зачёркивать разум, признавать только разум. Чем умнее человек, тем больше своеобычности видит он в каждом, с кем общается. Для человека же заурядного все люди на одно лицо. Чувство так же легко развратить, как ум, ведь и ум, и чувство мы совершенствуем или, напротив того, развращаем, беседуя с людьми. Стало быть, иные беседы нас развращают, иные — совершенствуют, а значит, следует тщательно выбирать собеседников, но это невозможно, если ум и чувство развращены. Таковы были слова Блез Паскаля, чья философия Чимину ближе, чем математика. Интересно, способствовало ли чьё-то влияние тому, кем сейчас является Пак? Да, с одного аспекта жизни. Но с другого — нет. Его поначалу раздражал тот факт, что его окружение начало воспринимать его как шлюху, хотя это они путали понятия, а не Пак путался в своей жизни. Просто со временем он понял, что доказывать им что-то — пустая трата времени, ведь они всё равно услышат лишь желаемое. Вместо того, чтобы корчить из себя чёрт пойми что, он просто смирился с реальностью. Досадливое Юнги «опять он» нисколько не трогает, как и мнение других на весь этот счёт. У человека множество надобностей, и расположен он лишь к тем людям, которые способны их ублаготворить — все до единой. Истина неизменна. Громкая музыка разрывает ушные перепонки всех решившихся навестить ночное заведение, но через какие-то пять минут, а то и меньше, ты увидишь их на танцполе или же на втором этаже, который в тёмное время суток превращается в притон. Неоновые огни, сменяющиеся песни, духота и смесь ароматов в воздухе, духота и алкоголь. Роскошные наряды, броский макияж, порой смокинги на каких-нибудь шишках и, само собой, девушки в вызывающих нарядах на их коленях. Впрочем, ничего нового не встречаешь. Да и Чимину как-то всё равно. Какой час он сидит за барной стойкой? Первый? Второй? Шестой? Сколько сейчас времени и когда он вообще сюда пришёл? Ничего путного в голове нет, ни единого намёка на логическую цепочку. Его уши крепко забиты, словно в них накачали целые баки с водой, поэтому все звуки слышатся приглушённо и глухо, но от этого не менее громко. Перед глазами мелькают вспышки чего-то яркого, уже привычного, а волосы барменши кажутся светящимися, такого ядрёного малинового оттенка. Чимин просто сидит. Он ничего не делает. Ни курит, ни пьёт, ни пялится в телефон, ни с кем не разговаривает. Он опирается локтями на барную стойку, пытаясь вспомнить, что было около получаса назад. К слову, ответ приходит сам. В прямом смысле. — О, ты тут, я уж думал, потерял тебя, — лёгкий неловкий смех, который Чимин узнаёт с большим трудом. Для него эта фраза звучит двузначно и весьма забавно, но в ответ на это он лишь кидает длинный взгляд на парня, присаживающегося рядом. Пак не знает, как выглядит его лицо целиком, зато в глаза бросается слащавая улыбка. Чимин скептически выгибает бровь, совершенно спокойно, но при этом как-то отстранённо интересуясь: — А ты кто? — вот так, прямо в лоб. Парень рядом как-то неловко смеётся, явно испытывая дискомфорт после такого прямого вопроса. Барменша за стойкой делает очередному клиенту коктейль, но взгляда с Чимина не сводит. Нельзя, чтобы он ушёл. Хотя тот особо попыток сбежать и не предпринимает. — Эм, я Крис, мы с тобой… — заминается, пытается понять, как стоит выразиться. Они не спали — скорее, он планировал переспать с Чимином, вот только тот оказался не по зубам и попытка флирта провалилась. А когда этот красивый парень растворился в толпе, Кристофер уже опустил руки, мол, первый блин комом, не на того напал. Но нет, удалось заметить серую голову у барной стойки. Может, им удастся познакомиться? Не просто переспать, а начать общаться? Неловкие ситуации сближают, разве нет? — Здравствуй, Кристофер, — Чимин не требует завершения предложения, поздоровавшись весьма странным образом. Он подпирает костяшками щёку, уставившись куда-то в нос незнакомому ему парню. А тому как-то всё равно. Он видит перед собой потрясающей красоты человека с бархатными на вид волосами, они идеально уложены и лишь чёлка спадает чуть набок. На пухлых губах блестит розоватый блеск, и Кристофер не может не обращать на это внимание. Взгляд периодически опускается ещё ниже, к шее с неброской цепочкой на ней и вырезу на груди. В ушах качаются длинные серёжки, а во вторых проколах колечки. Кожа вокруг которых покраснела. Но, конечно, никто этого при таком освещении не замечает, как и воспаления септума. Крис просто думает, что этот парень потрясающий, поэтому жаждет продолжить их диалог. — Кристофер, — щурится, задумчиво отводя взгляд в сторону. — Как официально, — улыбается, надеясь, что его «чары» подействуют на Чимина. А последний магическим образом умудряется вспомнить их нелепый разговор недавно. Пак просто свалил с наигранной улыбкой на лице, мол, потренируйся побольше, а уж потом приходи ко мне. — Я думал, ты меня проигнорируешь, — продолжает Крис, с задором продолжая следить за мельчайшими действиями Чимина. — Почему? — Пак лениво моргает, устало глянув на парня, и своей… Непосредственностью, что ли, лишает того уверенности. — Ну… — парень мнётся, заёрзав на стуле, дабы сесть ровнее и опереться локтями на стойку, — неудачная попытка флирта, — давит ослепительную улыбку, — и всё такое. — Самокритично, — коротко бросает Чимин совершенно невозмутимым тоном. В его глазах порой двоится, а иногда создаётся ощущение, словно он видит цветы. Кажется, это очередная иллюзия, но в состоянии аффекта он об этом не подозревает. Рене, исподтишка следящая за ситуацией, сдерживает желание усмехнуться. Обычно Пак спешит задеть людей или хотя бы ответить едко, с сарказмом, но в неадекватном, если так можно выразиться, состоянии это происходит чисто интуитивно. Кристофер недолго сидит с приоткрытым ртом, как вдруг понимает, что этот парень вполне остр на язычок, хоть с первого взгляда и не выглядит, как человек, способный словесно парировать. Наверное, всё дело во внешности и образе, который Чимин создаёт. Он всегда сначала так мило и легкомысленно улыбается, с тонкими намёками разговаривает. Кажется, это распространяется лишь в тех моментах, когда парню что-то нужно. В его случае секс. А после него ты можешь катиться куда хочешь. Крис уже без задней мысли улыбается Паку: — Может, предоставишь мне второй шанс? — О, нет, — сразу же выдаёт парень, находя вопрос даже смехотворным. Поразительно, что Чимин ещё способен работать мозгами. То есть он вроде как осознаёт происходящее, но всё видится ему размыто, ярко, слышится через невидимый вакуум в ушах и не так чётко. — Почему? — Кристофер хмурится без злости. В его голове уже нет мысли о том, чтобы переспать. Хочется просто пообщаться. Что-то к Паку тянет, заинтриговывает в нём. Возможно, дело в его манере речи. А она чем-то отличается от обычной? Наверное. — Скажи, ты знаешь картину «Данте и Вергилий в Аду?» — выдаёт Чимин, сощурившись. Этим вопросом он красиво заканчивает многие разговоры с людьми, потому что в ответ ему всегда недоумённое: — Нет. Вот именно поэтому Чимин готов был поехать в сраный лес с Чонгуком, который слушал его философские бредни, начавшиеся с Вильяма Бугро. А сейчас на лице Пака вмиг расплывается эта глупая улыбка, источающая яд за километр: — Ты ответил на свой вопрос, — и словно этого мало, подводит мысль: — И мне не нравится, как от тебя пахнет. Вряд ли мне понравится с тобой целоваться, — уставился в никуда. Крис моргает. Хлопает ресницами, пялясь на Чимина, как если бы у него вместо глаз были две лампочки. Он серьёзно это сказал? Вот так, напрямую? Он буквально час назад улыбался так мило и соблазнительно, склоняя незнакомого парня к половому акту, а когда понял, что Кристофер, кажется, профан, потерял всякий интерес. Теперь, при повторной инициативе, Чимин как бы говорит «милый, вон там дверь, пошёл вон». Резкая смена не настроения, а отношения к человеку. Пак странный. Обворожительный, но… Непонятный. И при чём здесь какая-то картина? Столько вопросов в голове Криса, а ответа на них ему никто не даст. Теперь приходится тщательно думать над тем, хочет ли он продолжить знакомство с Чимином или же стоит просто плюнуть и найти кого-нибудь попроще. Вот только додумать ему не дают. Это происходит не резко, но весьма неожиданно — за спиной Пака появляется парень. Выглядит непривычно хмуро и… Неярко для ночного клуба, на его нахмуренные брови и тёмные глаза падает слегка завивающаяся от сырости на улице чёлка, но, по-видимому, незнакомцу она нисколько не мешает. Происходит немая сцена. Крис встречается с этим парнем, чей рост явно превышает его собственный, взглядом, и вмиг становится понятно, что дело с ним лучше не иметь. Кристофер сразу же присваивает ярлык агрессора незнакомцу, а потому тушуется, решая не вмешиваться в ситуацию. Барменша, которую он до этого момента особо не замечал, буквально расцветает на глазах, давая знать о своём существовании: — Спасибо, что пришёл, — она явно рада приходу парня. Чонгук поднимает на неё взгляд исподлобья, и никто не знает, что под ним подразумевается. Он ничего Рене не отвечает, не здоровается с тем же самым Чимином, пока ещё легко дёрнув его за шиворот блузки: — Вставай, — громко произносит ему прямо в ухо, из-за чего Пак вмиг вздрагивает, покрываясь мелкими мурашками не столько от неожиданности, сколько от хриплого голоса. От того, что он его слышит. Чонгук здесь. Кто его позвал? Рене? Барабанные перепонки словно забиты мокрой ватой и помещены в самую глубь ушей, чтобы окончательно лишить Чимина слуха. Нет, он есть, просто эта глухость не прошла, голоса чётче рядом с ним не стали, а звон в ушах усиливается, но наперекор этому в глазах двоятся яркие цветы. Не цвета. Цветы. Пак не может понять, что за сорта, есть ли они вообще, но порой он их видит, как проекцию на стене в тёмном кабинете. Они то появляются, то исчезают бесследно. Чимин упирается тупым взглядом в массу бутылок с алкоголем за барной стойкой, периодически меняющих цвет под натиском светодиодного освещения, и видит. В данный момент яркие красивые огни мигают в клубе, и Пак может различить не менее насыщенный цветущий ликорис. Черты его размыты, но увидеть можно, потому Чимин не отводит от бутылок взгляд, растягивая губы в широкую улыбку. На первый взгляд она может показаться нормальной, но не для Чонгука. — Чимин, — он становится сбоку от парня, просверливая глазами его профиль, дабы понять, с чем придётся иметь дело. Пока что никакой реакции не следует. Тогда Чон решает просто открыть его сумку, которая лежит на полу, практически в ногах, и найти ключи от машины. Само собой, он накидывает её себе на плечо, подозревая, что Чимин потащить сумку не сможет. Отлично. Теперь у Чонгука не только рюкзак за спиной, но и ещё больше нагрузки. О большем и мечтать было нельзя. И пока он спрашивает у Рене, на том же ли месте машина Пака, вдруг слышит его голос: — А что ты здесь забыл? — Чимин почти лежит на столешнице, подпирая обеими руками подбородок, и продолжает пялиться куда-то перед собой. Задаёт вопрос Чонгуку, причём таким несерьёзным тоном, словно ответ получить не желает, а мысленно находится где-то не здесь. Балансирует на грани реальности и иллюзорного мира. Чон переводит на него взгляд, бросив: — То же, что и ты. — О-о, — тянет Пак, улыбаясь себе. Точнее, тому, что видит перед собой и своим мыслям. А они вообще присутствуют у него? — И что же? — зрачки его двигаются, потому как воображаемые цветы меняют место расположения. Это кажется странным и для Рене, следящей за парнем, и для Чонгука. Но если последний вида не подаёт, то первая явно в замешательстве. Чимин выглядит… Ненормально. Она бы ни за что не смогла ему чем-то помочь, ведь растерялась бы на первой секунде, а сейчас стоит и не понимает, отчего так спокоен Чон. Нет, точнее, он по-обычному хмур, да и явно не выражает каких-то положительных эмоций, но выглядит уверенно. — Не имею понятия, — небрежно кидает Чонгук, и в момент, когда Пак начинает смеяться из-за этой фразы, тянет его за шиворот, вынуждая встать со стула. Чимин сначала не удерживается на ногах, едва не касаясь носом пола, но его вовремя тянут назад. Смех. Он не прекращается, а улыбка с красивого лица не сползает. Пак наверняка осознаёт, что это Чонгук, но не до конца. У него сейчас в принципе всё «не до конца». Чонгук задолбался за весь этот день и чертовски хочет отдохнуть, но Чимин всё время норовит грохнуться, пока Чон пытается провести его через всё помещение на выход. Вывод прост: домой он не вернётся, потому как вероятность того, что он потратит на Пака половину ночи, а то и больше, выше, чем его рост. Путь до автомобиля они проделывают не с таким трудом, как было в первый раз, ведь есть весьма большие отличия. Тогда Чимин был пьян до потери сознания. А сейчас он под наркотой, что и способствует проявлению ещё большей хмурости на лице Чонгука. Ему не весело. Нисколько. Но и стоит понимать, что кричать и пытаться вдолбить что-то Паку смысла нет, поэтому Чону остаётся слушать его. Да, его душит резкий запах исходящих от него духов, да, справиться с нетрезвым человеком тяжело, и да, Чонгук чертовски сильно устал, но он всё равно сажает Чимина в машину, а сам садится за руль. И половина дороги проходит в практически полной тишине, рушимой шумом города за приоткрытым окном и смехом Пака. Чон понятия не имеет, по какой причине этот парень не перестаёт пускать смешки. Он даже не пытается заговорить — находится в положении полулёжа, не убирая улыбку с лица. Иногда Чимин затихает, что, если честно, настораживает и заставляет всё время бросать взгляды на зеркало заднего вида, а иногда салон автомобиля разверзается громкими накатами беспрерывного смеха. Путь так и проходит. Чонгук сидит как на иголках, пытается сосредоточиться на дороге, но всё равно каждую секунду смотрит на этого чокнутого на задних сиденьях. И в один момент он вдруг подаёт голос: — Ты знал, что человеческая жизнь по сути своей является иллюзией? — по тону голоса понятно, что Чимин улыбается. Он бросает бесчисленные взгляды на сидящего за рулём Чонгука, полностью укладываясь на сиденье. Принимает, так сказать, положение лёжа. — Пусть человеку нет никакого резона лгать, это отнюдь не значит, что он говорит чистую правду. Иногда лгут лишь во имя лжи. Мы всё время жаждем создать в представлении других людей некий воображаемый образ и для этого всё время тщимся «казаться». Мы приукрашиваем и холим это «я» в ущерб настоящему. Если нам свойственно великодушие или спокойствие, или умение хранить верность, мы торопимся оповестить об этих свойствах весь мир и, дабы наградить ими нас выдуманных, готовы отобрать их у нас настоящих, — Чимин говорит медленно, даже в таком состоянии стараясь тщательно скомпоновать свою мысль. Чонгук поражается тому, как в таком, казалось бы, безалаберном и фривольном человеке помещается целая долбаная Вселенная. — И выходит, что наша жизнь — нескончаемая иллюзия, ибо мы только и делаем, что лжём и льстим друг другу, — подводит Чимин итог, после чего начинает чуть более приглушённо смеяться над собственными словами. Ему до истерики смешно. Чонгук бы пропустил все эти слова мимо, будь на месте Пака другой человек, но, к сожалению или счастью, это не так, и автоматически Чон задумывается. Точнее, пытается прокрутить в голове услышанное ещё раз и лишь потом понять смысл. Нельзя не признать, что Пак прав, потому как, действительно, люди часто занимаются тем, что врут. Пытаются придать своему «я» иной образ, более идеализированный, чем Чонгук, к слову, никогда не занимался. Врать он не любит, да и не особо умеет. Даже самому себе. Парень паркует машину недалеко от дома, в который раз подмечая для себя, что район у Чимина тихий и весьма уютный. Насколько он опасный — неизвестно, да и узнавать как-то не хочется. Чонгук берёт вещи, выходит из машины, подходя к задним сиденьям, открывает дверь. Все действия выполняет как робот — на автомате, но потом замирает. Чимин лежит на сиденьях и теперь его голова практически вываливается наружу. Он смеётся, смотря на Чонгука вверх тормашками, в то время как тот скептически выгибает брови, мол, ты совсем кукухой полетел? Только Паку нормально, да и плевать. У него перед глазами плывут цветы и только одному Богу известно, когда он придёт в себя, а, что самое волнующее, какие будут последствия. Чонгук их уже предсказывает, но каждый человек в своём роде индивидуален и вести себя может по-разному. — Чёрт, — едва слышно бросает Чон себе под нос, понимая, что Чимина придётся касаться. Не кожи, конечно, но всё же. Странно, что осознание этого вводит в кратковременный транс, и Чонгуку приходится собраться. Он подхватывает Пака под руки, вытягивая из автомобиля быстро, но осторожно, прослеживая за тем, чтобы парень нормально встал на асфальт. Без происшествий. Сначала Чон ожидал, что Чимин вновь оттолкнёт его со словами «не трогай», но этого не случилось. Значит, парень нормально переносит чужие прикосновения. Впрочем, глупо было думать, что он их боится. Максимально. Улыбка на лице Пака становится чуть слабее, да и смех особо не проявляется, но видно — в себя он не приходит. Чимин уже без поддержки в виде руки на шивороте топает к подъезду, пока Чонгук вышагивает за ним следом. Ночь промозглая, влажная, холод просачивается сквозь ткань худи, так что думать о том, насколько сейчас замерзает Пак, даже не хочется. Но Чонгук думает. Правда, самому Чимину, кажется, плевать на холод. Он, раскачиваясь из стороны в сторону, идёт впереди, то раскидывая руки, то обнимая себя, то кладя ладонь себе на сердце. Мало того, он без конца что-то бубнит, пока они заходят в лифт. И тогда Чонгуку удаётся не только рассмотреть Пака при хорошем освещении, но и выхватить целые фразы. — Эти люди с ледяными душами ходят стаями, — он запрокидывает голову, упираясь ею в стенку. — Я огнём на них дышал, но они всё не таяли, а смеялись, сказав, что с рождения живут во льду и что какой им Ад, они и так в себе как в Аду, — это стихотворение? Поразительно, но Чонгук догадывается сразу же, решая не встревать, ведь видно, что Чимин говорит сам с собой. — Я клянусь Вам — они глядят на меня в упор без дрожи и твердят, мол, возможно ли что-то ужаснее, чем их льдинность? Гражданин психолог, я не вернусь туда, и никто не сможет. Кажется, Ад утратил былую необходимость, — удивительно, либо его голос звучит громче, либо Чонгук выработал способность понимать язык эльфов. В данный момент кажется, словно Чимин — инородное создание, говорит слегка невпопад и мимо, но связно, а ещё продолжает держать уголки губ приподнятыми. Двери лифта открываются. Сначала Чон этого не замечает, так как взгляд его крепко-накрепко прикован к Паку. К его блестящим на свету губам, накрашенным глазам, на веках которых коричневые тени слегка переходят в розовые, чуть взлахмоченные, но не кажущиеся беспорядком волосы и, кажется, тоналка на лице. В этом Чонгук уже не уверен. Он не может не уделить внимание пирсингу из-за того, что смотреть на него откровенно больно, и Чон соврёт, если скажет, что не забыл про лифт. Забыл. Поэтому ему приходится резко податься вперёд, дабы придержать дверцы, тем самым заставив их вновь открыться. Чимин же абсолютно ничего этого не замечает, продолжая: — В квартире прибрано, белеют зеркала. Как конь попоною, одет рояль забытый: на консультации вчера здесь Смерть была и дверь после себя оставила открытой, — как оптимистично. У него, оказывается, помимо кнопки «философия» ещё присутствует не менее жирная «стихи». Чонгук бы послушал повнимательней да обсудил, но он не даёт себе забыть, что Чимин, на минуточку, не в своём уме. Точнее, в своём, но не окончательном. — Налево, — бросает Чонгук, когда они выходят из лифта и когда он понимает, что Пак делает шаг не в ту сторону. Параллельно с этим он пытается найти среди всего хлама в сумке ключи от квартиры. И при всём этом умудряется слушать Чимина, потому что… Эм, странно это говорить, но его слова интересны. Стихи, если так можно выразиться. — Горные вершины спят во тьме ночной; тихие долины полны свежей мглой; не пылит дорога, не дрожат листы. Подожди немного, отдохнёшь и ты, — вновь выдаёт новую строчку Пак, пока они шагают к квартире. Но в этот раз Чонгук задерживает внимание на стихотворении. Это была отсылка к смерти? — Откуда это? — коротко интересуется парень, посматривая на Чимина, что плечом опирается на стену рядом с дверью. Пак приподнимает брови, кажется, удивляясь, что Чон подал голос. — «Из Гёте». Отсылка к мёртвому сну, — и улыбается. А улыбку эту не считаешь, не поймёшь её, она ни о чём не говорит. Чонгук осознаёт одно — стихи все эти разные (по рифмовке понятно), а вот смысл приблизительно схож. Смерть. В первом отсылка к Аду, загробному миру, во втором по контексту можно догадаться, что речь о чьих-то похоронах или чьей-то смерти, а в третьем и вовсе о вечном покое. — Самые красивые слова авторы говорят вовсе не о жизни, — добавляет Чимин. Чонгук хмурится, внезапно осознав, что у него есть ответ: — Все они говорят примерно одинаково; отклик находит то, что ближе лично тебе. Пак замирает. Чон замирает. Чимин смотрит сквозь парня и медленно выражение его лица приобретает уже слабый, но всё же знакомый негатив. Чонгук не может с точностью сказать, в какие моменты это становится заметно и при каких обстоятельствах. Скорее всего, когда Чимина удаётся чем-то задеть, как прямо сейчас. Что-то в нём меняется. Даже сейчас, будучи не в себе, можно проследить за изменениями. Да, Пак не хмурится и не выражает агрессию, но взгляд его становится более тяжёлым. Пустым. Чонгук что-то спровоцировал? Если и так, то понять, что конкретно, не получится. Он открывает дверь квартиры, и Чимин, услышав громкое пронзительное мяуканье, словно эволюционирует на глазах. Он громко восклицает, проходя в квартиру первым: — Кот! — да, которого ты оставил на несколько часов, умотав чёрт знает куда. Помещение, в которое Чонгук вновь попадает, нисколько не изменилось. Всё так же холодно, пусто, неприятно, мёртво. Он проходит внутрь, бросая свой рюкзак с сумкой Чимина на кровать, оглядываясь на самого парня и… Вновь замирает. Темнота разбавляется светом со стороны улицы, что нисколько не мешает Паку, который плюхается прямо посередине однокомнатной квартиры на пыльный пол. Тянет руки к шатающемуся коту, продолжающему кричать, жалуясь на то, что его оставили одного. Такая же история случилась, когда Чимин вернулся из универа. Гиацинт громко и пронзительно орёт разными тональностями, из-за чего Паку казалось, словно он с ним разговаривает. Так вот сейчас Чимин сидит на полу с котом на руках. Точнее, он зажат между чуть согнутыми коленями и туловищем, прижимаясь к низу живота парня. Его голова, да и тело тоже, шатаются, а лапы цепляют когтями блузку Пака, в то время как тот полностью это игнорирует, гладя на большие заострённые на концах уши. Чонгук стоит у кровати. Ничего не предпринимает, ничего не делает, молча наблюдая за тем, как эти оба влюблённых сидят друг с другом, будто годы не виделись. Будь на месте Чимина он сам, то… Он вряд ли смог бы оставить больного кота одного больше, чем на час. Неизвестно, что с ним может случиться — может попытаться залезть на столешницу, а потом что-то зацепить, уронить, порезаться, и, более вероятно, упасть. Он бы не смог приземлиться на свои четыре лапы, как обычный кот. Гиацинта другие даже не признают из-за его «нестабильности». Из-за того, что он отличается от других. Похоже на человеческое общество. В данный момент Чон не может не хмуриться. Он действительно поступил правильно, когда дал Чимину кота? Смотря на это, он начинает сомневаться в правильности своих действий. Тогда им руководствовались недопонимание и, наверное, раздражение? Он просто послушал совет доктора. Как бы теперь Чонгуку это не вылетело боком. Ему удаётся отвести взгляд от Чимина. Спустя минут пять, не меньше, учитывая, что парень конкретно так засел с котом на полу. Чон проходит в сторону кухни. Точнее, подходит к столешницам, первым делом открывая верхний шкафчик. Достаёт физраствор с мирамистином, на полном серьёзе собираясь насиловать Чимина своими, как он говорит, «докторскими замашками». Было бы прекрасно, получись промыть ему и мозги, но Чонгук боится, что со всем дерьмом он случайно заденет его положительные качества. Размышления о жизни и некая неординарность (такой она кажется Чону) считаются за них? Впрочем, сейчас это не так важно. Чонгук чувствует себя более раскрепощённо, чем в прошлый раз. Создаётся ощущение, словно он вытаскивает Пака пьяного из клуба раз десятый, а знакомы они сраную вечность. В которую Чимин, само собой, не верит. Зато Чонгук знает, что он верит в карму и в то, что душа является чем-то более высоким, нежели лишь частью человеческого тела; знает, что он не любит фильмы, зато читает книги; погружён в свой собственный мир и не поддаётся давлению общества, чему Чонгук, если быть честным, поражается; знает, что он читал Ремарка, «Заводной апельсин», большое количество классики, стихов и древнегреческих мифов, хотя те считает бредом человеческого воображения; знает, что Чимин в некоторых случаях не любит прикосновения, спать, и по какой-то причине не смотрит в глаза, а ещё Пак считает, что у него «цветы в лёгких». И пока смысл этой фразы Чон понять не может. Зато он понимает, что Чимин ладит с животными куда лучше, чем с людьми, да и проникается к ним тоже лучше. Обычно так и случается, но здесь именно такой случай, когда при выборе спасти человека или собаку, он выбрал бы собаку. Хотя тут тоже утверждать не стоит, ведь Чонгук не знает, как этот парень ладит с Гиацинтом в трезвом состоянии. Чон некоторое время смотрит на Чимина с котом в руках, а после всё же окончательно отворачивается. Он открывает холодильник, намереваясь узнать, что здесь есть из съедобного. Так вот, ничего. В прямом смысле. Здесь пусто, как в передней части лобной доли мозга Пака, отвечающей за мышление, волю, инициативу и принятие решений. В общем, отсутствует у него функция доброты и милосердия. Чонгук не знает, как правильно реагировать на «ничего», поэтому бросает: — Ты решил перейти на фотосинтез? — звучит равнодушно, словно он сейчас этот вопрос Чимину в задницу запихнёт, но на деле парень не желает как-то задеть. Ему трудно придать тону голоса какие-то эмоции, помимо строгости, жёсткости и привычной безэмоциональности. У него с детства с этим туго. У Пака же, наоборот, всё прекрасно, поэтому с нескрытой иронией от него слышится: — Я решил дегидрировать до растений. — «Дегидрировать?» — Чон хмурится, закрывая холодильник и оборачиваясь на Чимина. Тот поднимает указательный палец вверх, смеясь, пока исправляется: — Деградировать. Ладно. Решил, так решил. Дегидрирует — пусть дегидрирует. А нам, пожалуй, пора и честь знать. Чонгук уже не желает разбираться, потому как всё в его уставшем мозгу путается. Он рад лишь одному — завтра суббота, ещё одна неделя пролетела мимо, и никуда, кроме как вечером на работу, не надо. Чон шаркает ногами в сторону ванной комнаты, дверь в которую открыта, и зажигает там свет, обернувшись на всё ещё сидящего с котом на полу Чимина. — Прими душ, — просит с усталостью в голосе. Пак не пьян, он прекрасно может двигаться и функционировать, просто с восприятием у него некоторые проблемы. Тем более за те полчаса в машине его состояние «аффекта» уже должно было начать спадать. Чимин порой улыбается, но уже не смеётся, более серьёзно реагируя на что-то. Душ должен ещё сильнее снять с него наваждение. Его стоит уложить спать до тех пор, пока действие не спало окончательно, ведь велика вероятность того, что Пак впадёт в апатию. Цветы сначала преображают что-то, а в конечном итоге вянут, уродуя это «что-то» ещё сильнее. Точно так же и здесь. За вспышкой эйфории следует моральное разложение. Чимин коротко целует Гиацинта в нос, пытаясь как можно аккуратней подняться на ноги, а после приказывает: — Следи, — пальцем тыкает в кота, бредя, как мотылёк, на яркий свет, исходящий из ванной. Чонгук складывает руки на груди, кивая. Внимательно прослеживает за каждым движением Пака, который неожиданно начинает: — Мне грустно на тебя смотреть, какая боль, какая жалость! Знать, только ивовая медь нам в сентябре с тобой осталась. Чужие губы разнесли твоё тепло и трепет тела, как будто дождик моросит с души, немного омертвелой. Ну что ж! — восклицает с наигранной скорбью в голосе. — Я не боюсь его. Иная радость мне открылась. Ведь не осталось никого, как только жёлтый тлен и сырость. Ведь и себя я не сберёг для тихой жизни, для улыбок. Так мало пройдено дорог, так много сделано ошибок. Смешная жизнь, смешной расклад. Так было и так будет после. Как кладбище, усеян сад в берёз изглоданные кости. Вот так же отцвели и мы и отшумим, как гости сада. Коль нет цветов среди зимы, так и грустить о них не надо, — заканчивает Чимин читать стихотворение одного из лириков, на этот раз полное и не такое короткое, как было раньше, а после театрально скрывается в ванной. Чонгук закрывает за ним дверь, так как об этом действии парень забыл, а после вновь понимает, что стих имел подтекст. Иными словами, намёк на смерть. Интересно, Пак специально только это и читает, или он автоматически выдаёт стихи, связанные лишь со смертью? Впрочем, даже неудивительно, учитывая, что, по его мнению, всё самое лучшее писатели говорили не о жизни. Чон наливает в стакан физраствор, берёт ватные палочки, а рядом ставит мирамистин, слушая отдалённый шум воды в ванной. В квартире темно, но парень не спешит зажигать свет. Кажется, на улице накрапывает дождь. Чонгук слышит громкое мяуканье, отчего оборачивается, не с первого раза находя кота. Не находя вообще. Кажется, он забился под кровать. Парень хмурится, задумчиво уставившись перед собой. Не способен, да и не хочет останавливать мозговую деятельность. Чимин, по всей видимости, заражает своей активностью и теми размышлениями, что периодически выдаёт. Если наблюдать за людьми, — а жизнь Чонгука этому научила, — то легко можно понять, что они склонны выражать эмоции одинаково. Человеку грустно? Даже если не будет слёз, у него либо губы дрогнут, либо в глазах возникнет эдакая поволока. Мало кто может надрессировать своё тело, чтобы то держалось и не выдавало хозяина. Некоторые эмоции можно выкинуть или же просто потерять на дороге жизни. Как-то сам Чонгук осознал, что из него камнем вывалилось что-то, но он не посчитал нужным придать этому значение. Взять того же Тэхёна, единственного экземпляра, ведь ни с кем больше Чон не общается. Он хороший студент, учится на ветеринара, весь полон каких-то наивных и положительных качеств. Но вот когда стоишь напротив — и читай лицо, как книгу: он растерян или удивлён, испуган или в недоумении. Чонгук не воспринимает Тэхёна ровным счётом никак. Вот он есть — вот его нет. Ни горячо, ни холодно. Пока что ещё никто не заставал Чона в таком шатком настроении, когда тот готов то ли шутить, то ли разбивать головой окна. Чужой, разумеется. А вот Чимин смотрел на него иначе. Не как Тэхён или другие. Чонгук поздно замечает, что шум воды прекращается. За это время он даже с места не сдвинулся и не сдвинулся бы до тех пор, пока Пак не вышел, но внезапно раздаётся его голос: — А ты не мог бы принести сменную одежду? Ответа не следует, но Чон весьма спокойно шаркает ногами в сторону шкафа, открывая его. Интересно, здесь есть что-нибудь лёгкое, а не то, что каждый день носит парень? Не особо хочется лазить в чужих вещах, но найти какие-то серые спортивные штаны и белую футболку удаётся. Кажется, они единственные в своём роде. Чонгук приоткрывает дверь ванной, протягивая Чимину вещи и, получив в ответ «спасибо», всё так же молча прижимается спиной к стене рядом с дверью. — Слушай, — вновь начинает Пак. Чон напрягается, не представляя, что ещё сейчас скажет парень. — Существует же лишь три или четыре базовых цвета, а остальные лишь их комбинация, — ага. А Чонгуку интересно, в какой момент Чимин над этим задумался. Он пялился на плитку в ванной и подумал, типа, ого, а почему я вижу её бежевой, а не фиолетовой? Это так работает? — То есть никто даже не знает, какого на самом деле цвета деревья, учитывая факт того, что все существа на этой планете видят его по-разному, — добавляет Пак, и в этот раз Чон особо не задумывается над ответом. Выдаёт сразу же: — Ещё есть цвета, которые мы в принципе не воспринимаем, — о, ещё лучше. Повисает молчание. Чимин пытается обработать услышанное, параллельно с этим надевая одежду, а Чонгук ждёт его следующих слов. Ему интересно, что ещё скажет парень. — А откуда взялось небо? — ого. — Почему мы не видим эти звёзды и планеты? — голос Пака звучит задумчиво, с непониманием и особенно желанием найти на это ответы. Чон секунду думает, а после, опираясь на собственные знания (которых немало), говорит: — Это объяснимо факторами преломления света, — это уже можно доказать наукой. У Чонгука развито левое полушарие побольше, чем правое, что не скажешь о Чимине. Ему явно не шибко близки технические предметы, хотя утверждать нельзя. Он всё же доучился как-то до четвёртого курса архитектурной инженерии. Или дожил. Пак открывает дверь ванной, чтобы выйти, но у Чонгука реакция быстрее. Он встаёт прямо перед Чимином, из-за чего тот резко тормозит, чуть не уткнувшись парню в шею. Выглядит контуженным. Чон не может рассмотреть его лицо из-за того, что растрепавшиеся волосы закрывают обзор. Чонгук некоторое время так и стоит, замерев в непозволительной близости к парню. Он хочет взять Чимина за плечи, развернуть и отправить обратно в ванную. Не то чтобы даже хочет — может. С большим успехом. Но отчего-то простая мысль о том, чтобы сделать такое лёгкое непринуждённое движение что-то убивает в голове Чонгука, в его теле, вынуждая руки неметь. Словно кости подменили сталью, или же, наоборот, залили их тройным слоем. Пальцы едва уловимо дёргаются, после чего Чон, поняв, что Чимин не понимает, по какой причине парень загораживает проход, наконец говорит: — Назад, — выходит во много раз грубее, чем Чонгук планировал. Он даже сам в первую секунду не узнаёт собственного голоса, потому что звучало так, словно он ведёт Пака на эшафот. Последний секунду-две стоит на месте, бездумно пялится перед собой в изгиб шеи парня, а после разворачивается, направившись обратно в ванную. Без слов. Молча. Чонгук так же заставляет себя сдвинуться с места и взять стакан с физраствором, мирамистин и ватные палочки. Руки до сих пор кажутся каменными и ледяными, будто он их только что окунул в ледяную воду из Атлантического океана, но внешне Чон своей несобранности не показывает. Он толком не может понять, чем она вызвана, поэтому лучший вариант — игнорирование. Сейчас точно не до разбирательств. Чонгук проходит в ванную, но в этот раз решает действовать по-другому. Вместо того, чтобы сесть на бортик ванной, он просит это сделать Чимина: — Садись, — кивает, ставя все принесённые вещи на столешницу рядом с раковиной. Тщательно вымывает руки, после чего переводит взгляд на Пака, и вдруг замечает, что он держит голову практически полностью опущенной. Не поднимает её, скрывая лицо, но старается не подавать виду, обернувшись на дверь. Она открыта, поэтому тёплый свет падает на комнату, задевая край кровати. Гиацинт вновь под неё забрался. — Опять собрался проводить экзекуцию? — усмехается Чимин, что можно понять лишь по его интонации. Вот только Чонгук ей не верит. Она слишком фальшива и неприятна, а то, что Пак ещё сильнее скрывается с его глаз, неимоверно сильно раздражает. Почему он опускает лицо? Чимин не похож на человека, который стал бы кого-то стесняться, поэтому Чон не перестаёт перебирать в голове все возможные варианты. И неожиданно для себя понимает — он не желает, чтобы Чимин замолкал. Хочется продолжить слушать его выученные наизусть стихи, узнать, хранятся ли в его памяти строфы про что-то более позитивное, хотя и про смерть бы Чонгук мог слушать часами. Хочется узнать, какие ещё размышления засели в этой непонятной ему голове, сколько книг прочитано и какая из столь огромного — Чон уверен — списка его любимая, если она в принципе есть. И это бьющееся желание толкает Чонгука на поддержание диалога, хоть он и уверен, что шибко приятным он не будет: — Опять собрался задавать глупые вопросы? — дожидается того момента, когда Чимин сядет на бортик ванной. Он опускает обе оголённых по плечи руки между ногами, занимая вполне расслабленную позу. Голову всё ещё держит опущенной, смотрит куда-то Чонгуку в живот. Ну, если честно, не поймёшь, где там живот, где пах, где середина, потому что всё его тело скрыто под безразмерным худи. — Для тебя глупые, для меня — нет, — парирует Чимин, краем глаза наблюдая, как Чон берёт стакан, поднося его к лицу парня. Но в этот момент Пак сам обхватывает пальцами холодное стекло, ещё сильнее опуская лицо, дабы окунуть септум в физраствор. Дышит ртом, при этом говоря: — Я не особо сердоболен и кому-то помогать не очень жажду. Быть хорошим, наверное, круто, но я не такой. Поразительно, как такой камень, как ты, может быть… Вот таким, — так невозмутимо, с едва уловимой насмешкой произносит, словно выгораживает себя. И это злит Чонгука. Чимин хорошо умудряется задевать неприятные темы. В такие моменты не знаешь, чего желаешь больше — повысить голос или молча согласиться и не трепать себе нервы. Второе обычно происходит при полном равнодушии, чего в Чоне, собственно говоря, не имеется. Каким «таким», Чимин? Люди настолько часто судят по одному лишь внешнему виду, что порой действительно становится тошно. Его считают безэмоциональным, равнодушным и холодным мудаком, который предпочитает меньше контактировать с людьми из-за ненависти к ним. На деле же Чонгуку просто осточертело общество, не содержащее в себе ничего, кроме пустых разговоров, пустых обещаний и пустой головы. Да, он груб. Да, он местами слишком суров и строг, да, иногда его берёт злость на многие вещи. И да, из-за всего вышеперечисленного создаётся впечатление, будто Чонгук — сгусток негатива — не умеет испытывать малейшие положительные эмоции и вообще «что ты забыл в медицине? Труп?». Некоторые на полном серьёзе думают, он учится на патологоанатома, дабы копаться в мёртвых людях, что, если уж затрагивать эту тему, ложно, так как люди данной специализации не столь уж часто в трупах возятся, имея много других задач. Чимин впрямь считает, что Чонгук помогает, мать твою, каждому встречному, каждой живой душе, имея невероятно большую свою собственную? Откуда это заблуждение? Чон хмурит брови, беря в руки ватную палочку. Бессмысленно крутит её, раздумывая над тем, стоит ли вообще что-то доверить Паку. И в конце концов решает рискнуть. — На той неделе бригаду, в которой я работал, вызвали со словами «ребёнку плохо», — он только начинает, а его язык в трубку сворачивается, пытаясь перекрыть любой доступ к словам. Настолько сильно Чонгук не любит хоть как-то открываться и говорить о том, что его волнует. Чимин не реагирует, но и при большой паузе ничего не отвечает. Значит, слушает. — Когда мы зашли, в квартире было три пьяных мужика. Я спросил, где ребёнок, а они кивнули на ванную. Там лежал труп четырёхнедельного малыша. На вопрос «кто утопил?» они заржали и сказали что-то вроде «ничё, пусть учится плавать». Я и врач избили их и уехали, предварительно вызвав ментов, — тон голоса не дрогает, звучит ровно, без малейших изменений, но в реальности Чонгук хочет сдохнуть. Ему откровенно неприятно говорить о чём-то личном, даже если это такая мелочь. Люди всё время делятся какими-то историями из жизни, переживаниями или проблемами. А Чон просто запирает их в себе, неспособный рассказать кому-то. Вот только на деле и некому рассказывать. Чонгук забирает стакан из рук парня, а после говорит: — Не задавай вопросов, если не знаешь, что будешь делать с ответом, — тон голоса ровный. Никаких изменений, но теперь Чон внешне и внутренне отстранён, и всё это после собственных слов. Он слишком легко закрывается, особенно в этой ситуации. Чонгук ожидает от Чимина более бурной ответной реакции, споров или колкости. Гадости, одним словом, но парень вновь действует по-своему: — Я не задавал вопросов, но и то верно, — он соглашается. В любой другой ситуации Пак и правда бы выдал что-то неприятное, но ему откровенно не хочется этого делать. В первую очередь, он уважает Чонгука. А это рождает следующее: он уважает его точку зрения и потому принимает его ответ, не оспаривая. Чимин уважает Чонгука, а Чонгук уважает Чимина за то, что тот уважает его. Странно. Встреча их первая странная, и взаимоотношения, ничем не подкреплённые, тоже странные. Их ничего не связывает. Абсолютно. Порой люди сближаются или отдаляются чаще всего именно из-за них. Чимина же с Чонгуком не объединяет ничего, кроме общего университета, в котором они бы тоже друг друга не видели, если б не столовка. Всё началось с Тэхёна и его «ты не против, если Чимин с нами сядет?», а дальше дела разворачивались спонтанно. И так же странно. Эти две с лишним недели привели к тому, что Чонгук стоит сейчас напротив человека, которого буквально вчера презирал, и о нём заботится. Иначе его бы тут не было. Иначе он бы не кинул ему под ноги кота. — Подними голову, — просит Чон, хоть и звучит как приказ. Но Чимин же у нас всё-таки упрямый как баран, гордый, своевольный и непослушный, поэтому, разумеется, Чонгука он не слушает. Игнорирует просьбу, ничего не отвечая, остаётся в прежнем положении с опущенным лицом. И что он так норовит скрыться? Это не заметно так ярко — скорее, если хорошо прослеживать за его действиями. Чонгук некоторое время испепеляет взглядом его макушку, а потом делает то, что от себя ожидает в самую последнюю очередь. Он думал, что его разум всегда преобладает над эмоциями, которые зачастую становятся причиной необдуманных и глупых решений, поэтому его руки в прямом смысле прожигаются горячей лавой от соприкосновения с кожей Чимина. Ведь Чон касается пальцами его подбородка, резко и насильно задрав голову к верху. До него слишком — слишком — поздно доходит, поэтому на несколько секунд он замирает, вцепившись нечитаемым взглядом в лицо Чимина. Неосознанным и отрешённым, только-только принимающим факт того, что его действия опередили мысли. Чонгук не знает, какие чувства это вызвало в Паке и что спровоцировало внутри него, а задумываться над этим боится. Он может строить целые теории, но пресекает эту затею, наконец вернувшись в реальный мир. Чон смотрит на Чимина, понимая, что парень, хоть и со вздёрнутой головой, но глаза его опущены в самый низ, открывая взор лишь на веки. А ещё Чонгук, кажется, понимает причину странного нежелания поднимать голову. Всё дело в лице. На нём нет косметики, нет коричневых и розовых теней, из-за чего можно заметить небольшую припухлость; волосы в лёгком беспорядке, пряди которых падают на одну сторону лба, а ещё полное отсутствие тонального крема. Становятся заметны небольшие изъяны кожи, но не они привлекают внимание. Взгляд приковывает синеватая гематома на носу из-за пришедшего на него уже как две недели назад удара. Да, стала в пять раз меньше, но до конца не исчезла. Тоналка хорошо скрыла не только это, но и большие синяки под глазами. Не впадины и не мешки, а именно синяки, которые Чимин с большим успехом скрывал. И знаете, Чонгук, наверное, больной, но в этот момент он думает, что Пак Чимин невероятно красивый. Он красив в своём несовершенстве, в момент, когда даже не подумаешь, что этот человек проводит беспорядочные ночи в клубах с первыми встречными и бутылками алкоголя. Ему бы в таком виде работать учителем, приходить на пары с заспанным видом и играть роль строгого препода, который при попытке спора указывает пальцем на студента и с полной серьёзностью говорит «ещё слово — и я тебя зачморю». От этого сравнения становится смешно, но смеётся Чонгук очень глухо и исключительно внутри. Ему не до весёлых мыслей, ведь его приковывают чужие губы. Наверное, Чонгук и правда очень странный, потому что в голове впервые за долгое время рождается сильное желание. Обычно эти пухлые губы блестят на свету от бальзама или очень лёгкого прозрачного блеска, но сейчас этого нет. Чону хочется понять, какие они на ощупь. Мысль эта зарождается внутри, вертится невероятным вихрем в замкнутом пространстве и никуда уходить не хочет. Чонгук до сих пор находится в некой прострации, поэтому столь же поздно прослеживает за движениями оледеневшей руки. Подушечкой большого пальца скользит по нижней губе Чимина поверхностно, но при этом ощутимо, впитывая в себя сухость. Именно сухость. Его губы не такие мягкие и влажные, как кажется при первом взгляде. Они сухие. Чон медленно ведёт пальцем вдоль них, нащупывая небольшие царапины, которые наверняка недавно кровоточили, а сейчас засохли. Губы Чимина немного шершавые и чрезмерно горячие, как и всё его тело в данный момент, но именно на этой мысли Чонгук приходит в себя. Реальность бьёт ему по голове с максимальной мощью, напоминая о своём существовании. Он не думал ни о чём пошлом или затейливом, ему всего лишь-то хотелось понять, какие на ощупь чужие губы. Это словно навязчивое желание, от которого так просто не избавишься. Ему не хочется, чтобы Пак омрачал и опошлял его действие, превращая его во что-то непристойное. Чонгук действительно странный. На его руки словно надевают гири весом в одну тонну, их, как замок, притягивает гравитацией, вверх они подняться не могут, поэтому все последующие движения Чона механические. Он подносит ватную палочку к носу Чимина, нагнувшись к нему ещё ниже. Осторожно касается пальцами пирсинга, начиная медленно двигать его. Чонгук хмурится, замечая выделения из раны, секунду изучает, делая соответствующие выводы. Это лимфа, ну, или же сукровица по-другому, что должно радовать, но не в данной ситуации. Обычное прозрачное выделение, способствующие сокрытию раны, смешалось с гнойным. Не кровяным — уже хорошо. Иными словами, Чимин допрыгался. Чонгук, мастерски делая вид, словно секунд тридцать назад ничего не было — никаких внезапных порывов или изменений в поведении, отодвигается. Пак краем глаза следит за его передвижениями, понимая, что Чонгук подходит к верхнему шкафчику. Достаёт оттуда около пяти ватных дисков и тетрациклиновую мазь, которую сам же и покупал. Как знал, что пригодится. Просто как знал. Он возвращается со всем этим к Чимину, поставив на столешницу рядом с раковиной, а Пак подозрительно сощуривается, глядя на целый медицинский набор. — Сам виноват — теперь терпи, — сразу же рубит Чонгук без жалости, взяв в руки мирамистин. Он с распылителем, поэтому парень несколько раз смачивает прокол, взяв в руки ватный диск. — Что ты?.. — не понимает Чимин, с каким-то предостережением наблюдая за руками Чона. Учитывая, что он может без изменений на лице сломать или, наоборот, вправить кому-нибудь руку, бояться стоит. Чонгук хмурится ещё сильнее, впервые за долгое время притрагиваясь к своей длинной чёлке. Она у него уже ниже глаз, поэтому парень заправляет волосы за уши, полностью открывая обзор на своё лицо. Чимин это понимает, но рассмотреть не может. Хочет настолько сильно, что желает послать свои неприятные чувства в глубокую задницу и рассмотреть Чонгука с иного ракурса, но так и не делает этого. Что-то с силой давит на лёгкие, не позволяя парню даже вдохнуть, ему все дыхательные пути перекрывает толстыми зарослями. Чимин это сравнивает с полюбившейся метафорой — цветы дают о себе знать. И причиняют своими ростками боль, пока вьются вокруг артерий. Пережимают они не сами лёгкие, а обвивают трахею, распускаясь вокруг них. Чувство душит, но духота эта приятна, и потому Пак старается не втягивать в себя кислород. Запах медикаментов смешивается с едва ощутимым ароматом Чонгука, из-за чего тот теряется среди прочих. Данное осознание Чимина разочаровывает. Сильно. В его ушах всё ещё стоит «вода», что влияет на восприятие окружающей обстановки, но теперь нет прежнего чувства окрылённости. Нет удовольствия — хочется просто отрубиться. Вот только в десяти сантиметрах от его лица стоит абсолютно другой человек, и все ощущения сливаются в коктейль. Либо гадкий, либо приятный — разобрать не получается, как и увидеть лица Чонгука. Ведь Чимин при такой близости опускает глаза настолько сильно, насколько позволяет возможность, только вот даже при всём этом в поле зрения попадает нижняя часть лица Чонгука. Губы его не дрожат, не дёргаются и не сжимаются. Пак практически не замечает, как Чон касается пальцами его носа, начинает осторожно и с уверенностью в своих действиях надавливать на кожу рядом с одной стороны прокола так, чтобы вся ненужная жидкость начинала выходить. Делает это с короткими перерывами на долю секунды, стирает выделения мокрой от антисептических растворов ваткой, и так проделывает с обеих сторон септума до тех пор, пока вся гадость не выйдет. Чимин чувствует жуткий зуд в перегородке, настолько сильный, что не может различить границы между болью и чесоткой, но и на это внимания не обращает. Позволяет творить со своим носом, что только Чонгуку заблагорассудится, отдаваясь его губам. Звучит не очень, вот только правдиво. Измотанное сознание способно концентрироваться на чужих губах ромбообразной формы и родинке под ними. Она не бросается в глаза и заметить её можно лишь при детальном рассмотрении. Интересно, а зачем Чонгук трогал его губы? Что на него нашло в тот момент? Это было любопытство, может, какое неосознанное действие? Парень не похож на тех, кто поддаётся эмоциям, да и какие они могли быть? Чимин в тот момент дышать перестал не столько из-за неожиданного действия, а от того, что Чонгук вообще выкинул нечто подобное. Что в его голове? Чимин не знает, чем вызван внезапный интерес к его губам, но точно знает, что лично ему интересны причины, крутящиеся в чужом разуме и логика их действий. И вдруг эти самые губы в форме ромба двигаются, вырывая из мыслей: — Проходил бы так ещё неделю — разрушение хряща и деформация носа обеспечены, — его голос звучит ровно, но предостерегающе. Чонгук правду говорит, а ещё продолжает недоумевать из-за халатности Чимина. — Оу, — лишь ради того, чтобы выказать фальшивую заинтересованность, тянет Пак, лениво моргнув. Чон эту фальшь считывает, как видеокассету, но ничего пока не говорит. Решает в этот раз проигнорировать — сначала закончит, а потом уже проедется по мозгам. Чонгук, не убирая хмурости с лица, плавным, но настойчивым движением пальца давит на подбородок Чимина, вынудив того повернуть голову вбок. Да. Как он и догадывался — с проколами в ушах то же самое. Они воспалены. Чонгук старается сдержать тяжкий вздох, и после того, как ему это удаётся, принимается проделывать те же самые действия с проколами в ушах, периодически меняя ватные диски. И тишина, сопровождающая процесс, начинает постепенно его угнетать. Мяуканья кота не слышно — явно ещё не выбрался из-под кровати. Лишь отдалённо можно уловить постепенно усиливающийся дождь за окном. Вновь льёт. Чонгук старается не думать о том, чего он хочет больше — слышать Чимина или не слышать вовсе. Многие его слова интересуют, интригуют и, что главное, к ним прислушиваешься. Иногда он говорит непонятно, но это обуславливается тем, что некоторые темы Чон никогда не затрагивал у себя в голове, поэтому ему просто нравится слушать Чимина. Нравится слушать его точку зрения настолько же сильно, насколько и хочется его заткнуть. Ходишь меж двух граней, понятия не имея, в какую податься, а в конце всё равно первым говоришь: — Почему ты не смотришь в глаза? — что? Зачем ты это спрашиваешь? Разве у тебя не стоит жирное табу на личную жизнь людей и их загоны? Разве ты не привык пропускать мимо все вскользь брошенные слова, не говоря о них и не задавая никаких лишних вопросов? Чонгук не задаёт их и предпочитает, чтобы не задавали другие, но в этот момент он первым переступает невидимую границу двух чрезвычайно разных миров. Он не хочет знать ответ. Ответ, затрагивающий тему более, чем о «повседневной жизни», уже можно назвать личным, а это обоюдное (или нет) вторжение в жизнь человека. Вот только не всегда тебе отвечают. Ответ означает усилившееся доверие между тобой и другим, поэтому сознание Чонгука не хочет, чтобы Чимин давал честный ответ. Хочет, чтобы парень по-обычному откосил или напрямую сказал не лезть. Вот только подсознание где-то там, глубоко, на фоне, правду знает. — Я не люблю зрительный контакт, — и Пак всё же решает сказать правду наперекор всем мысленным «не надо» Чонгука. — Ощущение, словно из тебя душу выворачивают, — проговаривает, никак не реагируя на зуд в ушах. В частности в местах, до которых касаются чужие руки. Чон никак не меняется в лице. — Боязнь того, что тебя прочтут, как открытую книгу — навязчивая мысль, — и она противоречит тому, каким человеком является Чимин. Если ты опасаешься быть «проанализированным» другим, то это говорит о непринятии себя или страха чужого мнения. Опять же, не относится это к Паку. Или же тот хочет, чтобы все так думали. — Если человек хорошо разбирается в других, тем более, будь это психолог, то опущенный взгляд не спасёт тебя, — прямо выдаёт. Это на самом деле так. Поведение, жесты и слова могут много рассказать о человеке, его предпочтениях и частично характере, если не смотреть только поверхностно. — Спасибо, ты открыл мне Новый Свет, — с нескрываемым сарказмом бросает Чимин. Не ядовито, но вполне ясно и понятно. Несколько секунд молчит. Чонгук в это время поворачивает его голову на другой бок, принимаясь за последний прокол. — Я не боюсь, это просто неприятно. Опять. Пак оправдывается. Самому становится отвратно, но вроде как-то так начинают сближаться с людьми? С каких-то более личных тем, а не с ограничивающихся вопросов о настроении, парах и днях недели. Чимин точно не знает, он вообще в последний раз нормально с кем-то беседовал лет так восемь назад. Или не восемь. Не помнит, если честно. У него не было разговоров, которые именуют «разговорами по душам», поэтому лучше сказать вместо «восемь лет» лёгкое на подъём «никогда». Ну, разве что когда-то в детстве. — Неприязнь всегда можно перебороть, — парирует Чонгук, а в голове крутится совсем иное. Это хорошо, что в большинстве случаев его мнение совпадает с мнением Чимина. Наверняка, в споре он был бы просто невыносим — ещё хуже, чем есть на самом деле. У Пака характер, откровенно признаваясь, не подарок, но и не сказать, что эта участь обошла Чонгука. — Ты подводишь это к страху, — не может не заметить Чимин. Что ж, он ещё весьма проницательный. Эмоций в его голосе с каждым разом становится меньше, а это говорит о том, что наркотический эффект, считай, уже спал. Это должно радовать, но вот Чонгука, наоборот, лишь сильнее угнетает. — Ты это сказал, — Чон промывает ухо Пака мирамистином, не давая чёткого ответа. Он наконец заканчивает с процедурой, отворачиваясь в сторону столешницы. Небрежными движениями руки освобождает пряди волос, позволяя им вновь закрыть собой практически всё лицо. Чимин ухмыляется: — Принимаешь позицию «я в ответе за то, что сказал, но не за то, как вы это поняли»? — сощуривается, позволяя себе двигаться более раскрепощённо. Всё это время сидел как кукла, не шевелясь. Чонгук внешне никак не реагирует, решая оставить все растворы здесь. Забирает только стакан и испорченные ватки, направившись на выход из ванной. Ничего не отвечает. Решает закончить разговор. И стоит только Чимину остаться в светлом помещении одному, физические ощущения, словно по щелчку пальцев, одолевают его, а мысли, наоборот, покидают голову. Эмоции улетучиваются с ними же. Это происходит настолько резко, как будто после исчезновения Чона его со всей силы ударили под дых, выбив весь воздух из лёгких. Мускулы лица слабеют, становятся какими-то каменными, и Пак искренне не понимает, как мгновение назад мог растягивать уголки губ. Тяжесть одолевает, сменяя привычную непринуждённость на привычный негатив. Взгляд становится топящим, глубоким и пугающим, как будто Чимин смотрит на предмет ярости. Но предмета его ярости не существует, а смотрит он просто перед собой. Внутри становится пусто. Никак. Ровно. Ощущение, будто внутри образовывается воронка, утягивающая за собой все цветы, все внутренности, всю душу, и, оставляя после себя пыль, закрывается. Вот только остаточное действие не проходит, наперекор всему, лишь сильнее срастаясь с Чимином. Он знает, что это за чувство, вот только избавиться от него не может. Уже старался. Губы начинают двигаться, живя своей отдельной жизнью: — Кровь моя холодна. Холод её лютей реки, промёрзшей до дна. Я не люблю людей. Внешность их не по мне. Лицами их привит к жизни какой-то непокидаемый вид. Что-то в их лицах есть, что противно уму. Что выражает лесть неизвестно кому, — медленно моргает, без запинок читая стихотворение. Чисто для себя. Вот только Чонгук всё равно его слышит, хоть и находится на кухне. Впрочем, она недалеко, поэтому нет ничего удивительного. Чон молчит недолго, а после прислоняется к стене рядом со входом в ванную. Остаётся в кромешной темноте, рассматривая яркое отражение света на полу — оно доходит аж до кровати. — Чей стих? — он всё же спрашивает, в который раз задавая себе вопрос «зачем»? Мог бы просто скрыть любопытство, но в этот раз не удаётся, да и не то чтобы Чонгук как-то противостоял желанию. Чимин, всё ещё сидя на бортике ванной, переводит взгляд на парня, спрятавшегося в темноте. Видны очертания его тела, но не более. Небольшая заминка — ответ: — «Натюрморт» Бродского. Чону это ни о чём не говорит. Он далёк от поэзии, но не может не признать, что услышанные стихи ему нравятся. Чонгуку трудно разбирать их на слух — проще на письме, но он старается. Сейчас он более открыт, чем в обычное время суток, и, как никто другой зная, что наутро столь странное наваждение спадёт, спрашивает: — Ты знаешь его наизусть? — он уверен, что да. И, как только Чимин подаёт голос, прикрывает глаза, упираясь затылком в стену: — Вещи и люди нас окружают. И те, и эти терзают глаз. Лучше жить в темноте. Я сижу на скамье в парке, глядя вслед проходящей семье. Мне опротивел свет. Это январь. Зима согласно календарю. Когда опротивеет тьма, тогда я заговорю, — Пак не смог бы рассказать всё стихотворение, так как целиком он его не любит — лишь эти две строфы. Он в принципе учит то, что любит, хотя на самом деле это получается чисто автоматически. Чимин читает стих настолько часто, что потом начинает прокручивать в голове отдельные отрывки, и в конечном итоге запоминает. Всё неблизкое его душе зачастую остаётся в голове ненадолго. Чонгука за глотку держит темнота, а он не может понять точно, откуда она исходит. То ли со стороны ночного неспокойного города, то ли со стороны столь яркой ванной, где находится главный сгусток негатива — Чимин. Без образа, без броских нарядов или макияжа, наверняка в угнетённом состоянии после прошедшей эйфории. Его слова изящны, предложения хорошо построены, язык не заплетается, когда он зачитывает новую строку из стихотворения, а Чонгуку остаётся слушать и вникать. Раздумывать над тем, что привлекает парня в мрачной тематике, которую он знает наизусть. Что творится в голове Чимина? Какие там механизмы крутятся, за какие рычаги необходимо дёргать, и, что самое главное, где ответы на миллионы вопросов? Чонгук думает об этом, а в конечном итоге бросает не в тему, но зато честно: — Думаю, ты просто безумец, — говорит, пожалуй, самому себе. Чтобы убедить себя в этом и не искать ответов, но следующие слова Пака вырывают зарождающуюся идею с корнями, сжигая для полной уверенности: — У каждого безумия есть своя логика, — говорил Уильям Шекспир. Есть. И отчего-то Чонгук жаждет её разыскать в чертогах чужой души, даже заранее зная, что может потонуть в ней безвозвратно и болезненно до немого вопля в глотке. Разум твердит — с Чимином дел иметь нельзя, общаться тесно — тем более. Такие люди тянут за собой на дно, а выкарабкаться ты не сумеешь. Вот только грудь чем-то крепко связывает, душит и обрастает, в своём немом молчании твердя совсем иное и с разумом не соглашаясь. Чонгук тихо выдыхает свою усталость в кромешную темень, слышит плачущее мяуканье кота под кроватью. Он медленно моргает, решая не принимать никаких решений в столь позднее время суток. Утро вечера мудренее. А потому он говорит, не давая никаких ответов на чужие, возможно, неосознанные провокации: — Спать, Чимин. Иди спать. Небо затягивается тучами ещё с самого утра. Пасмурность давит на грудную клетку своей тяжестью, отчего создаётся впечатление, будто ты вдыхаешь кислород вместе с ошмётками металла. Или это просто витавшая в воздухе пыль, которая оседает на стенках лёгких, или эта тяжесть внутри создана последствиями эйфории Чимина. Прошедшая эйфория. Всё рано или поздно заканчивается, и вечно ничто не длится. Жаль только, что люди бывают настолько опьянены моментом, что забывают о столь простой истине, ведущей за собой под руку не одно и не два последствия. Неприятное давление на всё тело, сухость в глотке приносит боль, а попытка продрать глаза сопровождается жжением. Тогда Пак закрывает их вновь. Не двигается. Лежит трупно, прислушиваясь к ощущениям в теле. Они неприятные, но привычные, поэтому Чимину приносят лишь дискомфорт, а его он, само собой, игнорирует. Постепенно он может ощутить тепло на груди, поэтому всё же едва приоткрывает веки. Пак лежит на боку, а Гиацинт — внимание — лежит под одеялом, высунув только кончик носа. Кот прижимается телом к парню, передние тонкие лапы вытянув вперёд, из-за чего они практически достают ему до шеи. Спит. Его вздымающаяся грудь и биение сердца чувствует Чимин. Это странно успокаивает. Главное, что Гиацинт рядом, дрыхнет, и с ним всё в полном порядке. Постепенно Пак начинает приходить в себя. Он всё ещё не двигается, только теперь может различить не только боль в теле, но и дать оценку окружающей обстановке. Его глаза вновь закрываются. Прислушивается к звуку дождя за окном. В квартире холодно, а под одеялом очень тепло, правда, не это вынуждает Чимина слегка напрячься. Его нос слегка забит, но он всё же может почувствовать запах… Эм, Еды? Первая мысль: откуда она? Вторая: Чонгук не ушёл? Невесомые, практически неслышные шаги. Пак замирает всем телом, прислушиваясь. Трудно уловить что-то через шум за окном, особенно, когда стоит небольшой звон в ушах, но Чимин старается. Глаза открывать не хочется — вдруг Чон смотрит на него и они встретятся взглядами? Иногда серьёзно раздражает собственная же привычка, ведь парень теряет много возможностей из-за неё. Шаги становятся чуть ближе, а за ними следует тихий звук, который Чимин ни с чем не спутает. И тогда он всё же решает приоткрыть глаза, дабы понимать, что происходит. В квартире стоит атмосфера тишины, разрушаемой только лёгкими погрешностями. В весьма просторном помещении светло, но при этом тускло. Свет не горит, так как нужды в нём нет. Из-за того, что Пак лежит на боку не в сторону подоконника (стены, в общем), то взгляд его натыкается на кухню. Весьма странно её таковой называть — это просто ряд столешниц, плиты, раковины, холодильника и многочисленных верхних и нижних шкафчиков в шести метрах от кровати. Слева от них, неподалёку, всё та же открытая дверь в ванную, а ещё дальше углубление, ведущее в холл. Чимин скользит взглядом по варящейся кастрюле, от которой и исходит запах. Приятный. Очень. Вероятнее всего, это суп. Но это не то, над чем Пак сейчас думает, ведь спустя мгновение глаза его падают на Чонгука. Парень в своём безразмерном худи, в котором чуть ли не тонет, и обычных чёрных джинсах, но волосы его слегка мокрые на концах. Он принимал душ? Когда? Чимин, небось, к тому моменту уже спал. Пак внимательно наблюдает за действиями Чона в метрах двух от него, который стоит у большого стеллажа со всяким барахлом. Точнее, книгами. Наверняка, Чонгук бы счёл оскорблением называть книги «барахлом». Но сейчас Чон взглядом исследует то, что видит перед собой. Стеллаж белый, выполнен весьма красиво, с большим количеством маленьких и больших ячеек, в которых пристанище нашли одни только книги. Ничего лишнего. Толстые и тонкие — они стоят вплотную друг к другу, некоторые лежат сверху, ведь уже не помещаются. Чонгук со скрытой жадностью исследует их, постепенно догадываясь, что жанров и различных видов тут полно. Книг около трёхсот с лишним, и среди них детективы и триллеры, документальная литература, драматургия, включающая в себя комедию и античную драму; любовные романы, эротические и исторические с классическими. Дело не обошлось и без поэзии — лирика, зарубежная поэзия, корейская, английская и русская классика. Проза, старинная литература и… Ого. Религия, духовность, в общем эзотерика. Поразительно, ведь Чимин резко негативно относится к подобной теме, придерживаясь своего собственного мнения. Чонгук с этим мнением не может не согласиться. — Здесь нет фантастики, — внезапно чужой тихий голос обрушивается на сознание грудой камней. Пак решает дать знать о своём бодрствовании, хотя, когда Чон бросает на него косой взгляд, стоя боком, понимает, что Чимин ещё не проснулся окончательно. Он смотрит перед собой, глаза его частенько закрываются, а моргает он медленно и лениво. Да, Чонгук заметил. Здесь нет ничего, связанного с этим жанром, кроме антиутопии. И то, его парень не может причислить к фантастике. — Но есть буддизм, — отвечает Чон, продолжая взглядом исследовать книги. Находит «Евгения Онегина», «Ворона» Эдгара По, которого сам же читал, «Гамлета», «Фауста» и многое другое, связанное с поэзией. Некоторые у него самого есть, некоторые планировал прочесть, а о других просто слышал или хорошо знает. — Я поддерживаю буддизм, — вдруг отвечает Чимин, тем самым вгоняя Чонгука в лёгкий ступор. Ему казалось, этот парень отрицательно относится ко всей религии. Сам же Чон агностик — ему безразлично, есть ли Бог или же нет — он даже не задумывается о подобном, предпочитая жить реальностью и не затрагивать вышеупомянутую эзотерику. Но ему хочется услышать мнение Чимина на этот счёт и что он думает. Поэтому ждёт продолжения, вот только его не следует. На этот раз парень просто бросает мысль, не заканчивая её и как бы говоря «можешь делать с ней, что душе угодно». И это Чонгуку не нравится. Он сдерживает желание нахмуриться, подумывая над тем, чтобы просто забить, но ему не хочется. Не хочется. И всё. Странно, что Чон вообще чего-то хочет и ощущение это странное. Он обычно ничего не желает. Живёт как жил, работает как работал, учится как учился, не думая о своих личных желаниях. Их нет. Только сейчас может это понять. Он ведь даже никогда не хотел чего-то вкусного из еды, мороженое, например. Не жаждал больше свободного времени, ровно относясь к тому, что вся его жизнь проходит за учёбой и работой, серо, устало и никак. «Ты понимаешь, что вне зависимости от того, будешь ли ты говорить или нет, ничего не изменится? Ты всё равно сейчас здесь, со мной, если ты спросишь меня о чём-то, то либо получишь ответ, либо тишину, либо грубость, а своим молчанием ты лишаешь себя всех этих возможностей. Так где смысл твоей немногословности? Одно дело, когда ты больше делаешь, чем говоришь, не бросаешься словами о какой-нибудь там любви понапрасну или ещё что, а сейчас это всё не имеет смысла. Задавай вопросы, интересуйся, просто делай то, что желаешь». Наверное, Чонгук только сейчас понимает смысл слов Чимина, и признаёт, что парень был прав, говоря это. Почему Чон не может спросить об интересующей его вещи? Может, дело в этой эмоциональной скупости или зажатости? Да. Скорее всего, так оно и есть. Поэтому Чонгуку приходится несколько раз скользнуть языком по внутренней стороне щеки, прежде чем произнести: — В плане? — такой простой набор букв призывает к продолжению диалога. Здесь нет ничего страшного, но неприятно всё равно становится. Чимин, наоборот, радуется, что парень решил спросить. Чонгуку серьёзно интересно мнение Пака и его точка зрения? Непривычно, но невероятно приятно — это заставляет Чимина говорить, хоть и хочется просто закрыть глаза и спать дальше. — Я считаю буддизм самой здравой религией, так как те же православие и католицизм слишком агрессивны, — поясняет парень. — Буддистам по сути своей насрать, веришь ты в Будду или нет — нигде не написано, что все должны в него верить, — простым языком изъясняет. — В буддизме нет ни концепции Бога, ни его антагониста, то бишь Будда всего лишь учитель, он никого не прощает и не наказывает; чтобы искупить свою вину буддист делает доброе дело. Если же он не развивается и продолжает относиться к другим, как к дерьму, то он наказывает себя сам и перерождается каким-нибудь опарышем. На что Будде, опять же, насрать, — спокойно поясняет Чимин, почувствовав, как кот у его груди двигается, принимая другую позу. А ещё, поняв, что Чонгук от этой тематики весьма далёк, произносит: — Я к тому, что положительно настроен по отношению к Буддизму и отрицательно к тому же Христианству. Типа «вера во Христа, Сына Божьего, Господа нашего, Спасителя и Искупителя», — тон голоса становится пренебрежительным, будто бы Чимину противно это говорить. Это было бы неудивительно. — В общем, херня. Чонгук делает вид, что рассматривает книги, но сам полностью концентрируется на словах Чимина, желая узнать больше: — Что ужасного в Христианстве? — пытается понять. Опять же, Чон далёк от религии, так как в его семье не было верующих людей. Точнее, его мать не была ею. Да и не стала бы она навязывать своё мнение Чонгуку. — Серьёзно? — голос Пака наполняется саркастичным удивлением. Он думает, что Чон шутит, но после его многозначительного молчания всё становится очевидно. Чимин даже глаза полностью открывает. Конечно, Чонгук и шутки — вещи несовместимые. — Христианство всегда было предметом спора, потому как одна из точек зрения за то, что эта религия выступает за мир, любовь и сострадание, в то время как она также рассматривается как жестокая. Инквизиция, крестовые походы, религиозные войны и антисемитизм являются одними из самых известных примеров, — а потом перечисляет: — А как же священники-воины? Поддержка смертной казни, телесные наказания под предлогом «пожалеешь розгу, испортишь ребёнка»? Оправдание рабства и всемирного колониализма во имя обращения в христианство? Оно включает формы систематического наказания, а это бедность, расизм и сексизм, — Чимин хмурится из-за света, приподнимаясь. Опирается на локоть, игнорируя потемнение в глазах. Выглядит совсем немного оскорблённым. Чонгук бросает на него взгляд, и на секунду его губы едва дрогают. Пак, конечно, рассуждает на весьма спорную и конфликтную тему, но выглядит заспанным и оттого забавным настолько, что его сложно воспринимать всерьёз. Сложно, но удаётся. — А вот другая христианская мысль возражает против применения силы и насилия, только вот они тоже совершали его по отношению к еретикам и неверующим. Многие авторы подчёркивают эту иронию, над которой уже хочется смеяться. «Любовь и мир», но в то же время утаивание «насильственной стороны», — Чимин сощуривается, качая головой. — В любой религии есть свой пиздец, — подытоживает. Чонгук смотрит на него. Просто смотрит. Наблюдает за проявлением негативных эмоций, а точнее, возмущением. Пак, так выражаясь, высказывается, поэтому порой и делал жесты свободной рукой, говоря на чуть более высоких тонах. Чонгук молчит, и молчанием этим Чимин недоволен: — Ну и что ты замолк? Ответь что-то, я зря тут распинаюсь? — откровенно давит, на мгновение обескураживая Чона. Пак действует внаглую, требуя реакции на свои слова, и кажется, если Чонгук ничего не скажет, Чимин просто свернёт ему к чёрту голову. — Религия — это то, что удерживает бедных от убийства богатых. Мнение Наполеона, — произносит Чон, надеясь, что этот ответ удовлетворит Пака. По сути он неоднозначный, но Чонгук уверен — Чимин расценит это по-своему. И оказывается прав. Пак успокаивается, некоторое время помолчав. — Религия в принципе создана для того, чтобы люди совершали меньше преступлений, — медленно моргает. Продолжает опираться на локоть, почувствовав, как Гиацинт шевелится, норовясь вылезти из-под одеяла. Чимин опускает на него взгляд, встречаясь с бирюзовым цветом в нескольких сантиметрах. Кот покачивается, пытаясь приподняться. Наблюдать за ним без боли просто нельзя, поэтому Пак начинает гладить его за ухом, выбивая из него мурчание. При этом слегка давит, чтобы Гиацинт вновь лёг. Хотелось бы, чтобы он всегда был в зоне досягаемости, в безопасности, но, как ни прискорбно это признавать, он кот. И вполне обычный, то есть в психологическом плане не травмирован. Такому существу надо дарить много любви и заботиться, а он сидел месяцами в клетке. — «Пятьдесят оттенков серого»? — голос Чонгука отвлекает. Он скользит кончиком пальца по корешку книги. Чимин переводит на него взгляд, пользуясь тем, что парень не смотрит на него. — Наверное. А что? — не понимает, откуда взялось небольшое, но удивление в голосе Чона. Даже не удивление, а скорее, недоумение. Чонгука поражает, что он нашёл в этой коллекции эротический роман или как? — И всё? — И всё, — кивает Чимин, а доходит до него уже после. Он не врубается: — Стоп, в смысле «и всё»? — Больше ничего, — неоднозначный ответ. Кажется, Чонгук серьёзно в смятении и хмурит брови. Но последнего Пак подтвердить не может, так как парень стоит к нему боком, да и длинные волосы ниже глаз мешают. После душа они более пышные, даже, можно сказать, воздушные и волнистые. Хочется потрогать. — Тебя смущает, что это единственный эротический роман? — догадывается Чимин, знающий свою домашнюю библиотеку на все сто. Молчание подтверждает его догадки, отчего становится даже как-то смешно. Пак не сдерживается, приподнимая уголок губ в ухмылке. — Смотри лучше, — надеется, что Чонгук знает о некоторых книгах и сможет найти их взглядом. Его мысль подтверждается уже через несколько секунд, когда Чон читает название одной из книг: — «Норвежский лес», — в голосе нет каких-либо изменений, выдающих его реакцию, но Чимину она не больно требуется. Он соглашается: — А ещё «Горбатая гора», «Зови меня своим именем», «Портрет Дориана Грея», «Официант» и многое другое, — словно рекламируя, перечисляет Пак. — Я не особо люблю эротику, особенно современную. Тем более, я не нуждаюсь в том, чего мне хватает в жизни, — не упускает возможности подметить, но концентрироваться лишь на этом не желает. — Тема однополой любви мне кажется во много раз реальнее и приятнее. Тем более, она касается меня, — делает на этом акцент. — Но из всех прочитанных на подобную тему книг, я, наверное, выберу «Дом на краю света». Чонгук бросает на него мимолётный взгляд, а после неосознанно принимается искать названную книгу среди множества других: — Звучит… — Посредственно? — заканчивает за него Чимин, ложась на подушку. Чуть сползает вниз, переворачиваясь на спину, а голову кладёт на бок, подтягивая к себе ближе Гиацинта. Чонгук же находит книгу быстрее, чем думал, решая вытянуть её. Осматривает обложку, после чего решает прочесть о сюжете. Чимин это замечает и потому говорит: — Мужчины полюбили друг друга ещё в юности, между ними необыкновенная небесная близость. Чонгук думает, что последняя произнесённая Чимином фраза и не его вовсе — абсолютно не свойственно ему говорить подобные вещи, о чём Чон заявляет прямо: — Не в твоём стиле. — Да, я не люблю подобные книги, — Чимин и не спорит. — Но там поднимаются темы семьи и брака в глобальном контексте, отчуждённости, «инаковатости», бренности и обречённости всего сущего и всего земного, — пересчисляет, гладя Гиацинта за ушком. — Можешь пролистать — я выделял интересные мысли маркером, — оповещает, тем самым удивляя Чонгука. Лично он никогда не прикасается к своим книгам даже карандашом, но, пролистывая содержимое, находит подтверждение словам Чимина. — «…Вечно брести сквозь невероятную тишину, чувствуя близость, но так и не достигая никогда огней родного дома», — зачитывает Чонгук бесстрастным тоном, что весьма неожиданно для Пака. Он не ожидал этого, поэтому, уставившись на Чона, скрывает некоторое смятение: — На самом деле, вырванные из контекста фразы намного лучше самой книги, как по мне. Мне больше понравилась мысль, что этот Дом на краю пропасти, как и сама пропасть, находится внутри каждого человека, — а после переводит тему: — В общем, я не так уж и сильно обожаю книги, любимой у меня нет и ни одна меня особо не впечатлила, — признаётся. — Есть то, что я готов перечитывать и то, что меня может задеть, но такого мало. — Например? — Чонгук не отпускает эту тему. Он хочет знать, ведь может понять Чимина лучше других. У него самого примерно такая же ситуация — редко случается так, что книга запоминается надолго. — Например «Цветы для Элджернона», «Уходящие из Омеласа», «Книжный вор», ну, в общем… — «вся эта знаменитая и культовая херня» хочется сказать, но Чонгук заканчивает предложение самостоятельно: — Всё, что я читал, — парень бросает сам себе, закрывая книгу и ставя её обратно на полку, чтобы не было никаких пробелов. Кидает короткий взгляд на Чимина — точнее, на кота, которого он гладит, и понимает, что у него суп на плите. Он шагает в сторону плиты, в то время как Пак принимает вертикальное положение, скорчившись от неприятной темноты в глазах. В уши словно налили воды — это ощущение его не отпускает со вчерашнего дня, поэтому приходится игнорировать, игнорировать и ещё раз игнорировать. Дождь за окном усиливается, большие капли с силой разбиваются об окна и крыши, а небо полностью затягивает серостью. Чимин не знает, плохо ли, что Чонгук остался или нет. С одной стороны приятно, когда ты не находишься один в квартире, в этой тишине, но с другой Паку жутко непривычно. Дело, скорее, в том, что он не любит, когда посторонние люди видят его в такой среде. Домашней, наверное. Чимин не привык, чтобы кто-то знал его заспанного, слегка опухшего с минным полем на голове. Без макияжа тем более. Не сказать, что Пак комплексует из-за своей внешности, даже наоборот, но… Всё равно непривычно. В его квартире чужой человек. Он знает лишь его имя, где учится, возраст, и то, что он очень любит грозу. — Хочу пить, — бросает Чимин, пространственным взглядом уставившись перед собой. Гиацинт сидит у него между ног, пока парень одной рукой его придерживает, а второй гладит. Чонгук бы бросил что-то вроде «встань и попей», но Пак продолжает: — Может, налить себе виски? — спрашивает сам себя. Чон перемешивает суп, через плечо глянув на парня: — Сейчас девять, — а ещё пьянство с утра — признак алкоголизма. Идея откровенно Чонгуку не нравится, особенно сильно не нравится ему то, что Чимина жизнь ничему не учит. Этот человек собирается извлекать урок из своих ошибок? — Ой, — театрально вздыхает Пак, мол, да что ты говоришь? — Ну насыпь туда хлопьев. Тоже мне, проблему нашёл, — интересно, он это на полном серьёзе? Зная его, можно сделать вывод, что Чимин человек из серии «нет лучшего способа сказать правду, чем сказать её в шутку». Только вот шутит он не так уж и часто. — У тебя нет хлопьев. Будешь есть суп, — Чонгук решает играть по правилам. Он мог бы в сотый раз указать Чимину на то, что тот губит себя, но эффекта это никакого не даст. Если есть способ начать его ставить на путь реабилитации, то Чонгук им воспользуется. Хотя он начал с того момента, как дал ему кота. — А откуда суп? — вдруг спрашивает Пак, недоумённо уставившись на спину парня. — Приготовил, — прилетает очевидный ответ. Чимин закатывает глаза, игнорируя издёвку: — Когда ты успел сходить в магазин? — наблюдает за тем, как Чонгук достаёт две миски и две пары ложек с палочками. — Встал в шесть, — во сколько? Он вообще спал? На таком-то холодном диване с длинными прозрачными шторами лежать одна мука. Чона становится даже жалко, но по крайней мере это лучше, чем переться домой чёрт знает куда поздней ночью. Интересно, а где живёт Чонгук? В частном доме или квартире? Как выглядит квартал? — Иди есть. — Я не голоден, — отвечает Чимин. Нет, он голоден до такой степени, что его живот уже прекратил испытывать это чувство и урчать. Там только давление вперемешку с болью. Чон не оборачивается, спрашивая: — Когда ел в последний раз? — тон голоса не меняется. Ровный и безэмоциональный, а его вопросы и ответы короткие, словно он отчитывается перед начальством. Или же допрашивает. От этого становится неуютно, потому что тебе стоит хорошо подумать, прежде чем открыть рот. И Чимин неосознанно поддаётся чужому невидимому давлению, отвечая тут же: — Дня два назад, — отлично, он ещё и правду спизданул. — Наверное, — добавляет, так как с точностью сказать не может. Пак прекрасно знает, что его дерьмовое состояние отчасти вызвано отсутствием еды. Например, он заметил за собой учащённое сердцебиение, частое помутнение в голове и быструю усталость. Или же это не относится к отсутствию пищи. Чимин уже запутался, от чего симптомы. Чонгук учитывает его слова, поэтому наливает Паку в миску меньше супа. Так как он готовил Юккедян, то не стоит особо волноваться по поводу нагрузки желудка. Он низкокалорийный и полезный, но что-то Чонгуку подсказывает, много давать Чимину не стоит. Чон ввиду своей чрезмерной наблюдательности заметил, что в столовой Пак практически не ест, а если такое чудо и случается, то после этого парень уходит. Куда-то. Возможно, Чон просто ошибается и это банальное совпадение, но он должен либо подтвердить, либо опровергнуть своё предположение. — Надо в ванную, — зачем-то вслух говорит Чимин, поднимаясь с кровати. Стоит какое-то время, заметив, что ощущение тяжести во всём теле увеличилось. Гиацинт громко мяукает, окончательно поднимаясь, а после идёт к краю кровати. — А, тебя надо покормить, — вспоминает Пак и, обернувшись на кота, тут же наклоняется, грубо схватив его, дабы предотвратить падение несносного животного на пол. Чимин выдыхает себе под нос: — Твою мать, — практически не слышно. Ставит Гиацинта на пол, уже желая двинуться к холодильнику, но Чонгук вдруг говорит: — Я разберусь, — имеет в виду, что покормит кота, поэтому Пак может идти в ванную. Чимин в принципе-то от предложения не отказывается даже ради того самого приличия, соглашаясь: — Хорошо, — направляется в сторону ванной, но взгляда не сводит со спины Чонгука, а перед тем, как переступить порог, бросает: — Только помни ему корм жидкий, иначе он может подавиться. Там куски большие для него, — и скрывается в помещении, не закрывая дверь. Чимин решает умыться, не задерживая Чонгука с его приготовленным супом. Вряд ли парень особо сильно терпелив — у него свои пределы, и Пак их уже успел испытать на себе. Хотя, если так посудить, Чон вряд ли агрессивный человек. Только если его спровоцировать. Он рассудительный и спокойный — больше предпочитает игнорировать окружающих его людей, чем вступать с ним в споры и что-то доказывать. Наверняка, он должен хорошо понимать Чимина в этом плане. Если смотреть объективно, Чонгук молчаливый, тихий и ничем по сути своей не выделяющийся, он обычное чёрное пятно в людском потоке, не великий человек и не широко известный, его не ненавидят, но и не любят — скорее, просто игнорируют, страшась внешнего вида. Чон прилежный студент, учится на отлично, сдаёт сессии с высшим баллом, после чего оставшееся время проводит за книгами, будто весь его мир состоит из столь занудных вещей. И Чимин не удивится, если так оно и есть, вот только Чонгук стоял напротив него вчера, и Пак готов поклясться, что запах его был подобен запаху леса, казалось, если зарыться носом в завивающиеся от сырой погоды волосы, вдохнёшь в лёгкие сандал, а с губ сорвёшь аромат кедра. Такой тонкий, с трудом уловимый, но насыщенный иллюзией гущи хвои цвета нефрита. Чимин никогда не любил мужские духи. Не любил ни мускус, ни дубовый мох, ни ладанник и что там ещё есть. Но от Чонгука не тянуло альдегидом, зато тянуло лесными ароматами, к которым Пак относился весьма скептически до сего момента. Чимин поздно замечает, что тупо пялится на своё отражение в зеркале, на минуту выпадая из реального мира окончательно. Он часто моргает, вернувшись в настоящее время, и ничего не предпринимает, прислушиваясь. Чонгук ходит тихо. Зачем Паку эта информация — неизвестно, поэтому он, вовремя отгородив себя от вредных, по его мнению, мыслей, принимается умываться. Чистит зубы, трёт глаза и кожу, ставя своё физическое состояние на тропу стабильности. К сожалению, про душевное так сказать не может, зато про внешнее вполне. Чимин вытирается полотенцем, заглядывая в зеркало и смотря себе прямо в глаза. Синяков под ними почти нет, лишь лёгкая незаметная отёчность. Парень поправляет волосы, расчёсывая их пальцами, а после поправляет септум, оценив себя от третьего лица. Ему нравится то, что он видит. Поэтому без смятения выключает свет, возвращаясь в помещение, в котором ему придётся контактировать с Чонгуком. Последний уже ставит миски с супом на небольшой столик, который таковым даже назвать нельзя. Больше похож на туалетный, но просто не стеклянный. Чимин садится на пол напротив Чонгука, но вместе с ним садится рядом и кое-что другое. Невидимое, неощутимое. Двоякое ощущение ходит за Чимином по пятам, за ноги цепляется, плечом к плечу прижимается, и смеётся как-то гадко прямо под ухо. Кажется, будто Пак постепенно сходит с ума, раз начинает слышать выдуманные интонации. Словно они с Чонгуком знакомы лет десять, уже давние знакомые или даже друзья, а эта ситуация напоминает повторявшуюся старую потрёпанную плёнку. Её конец намертво сросся с началом, создавая длинный километровый круг в виде прожитых одинаково дней. А с другой стороны Чимин понимает, что ещё ни разу не оказывался с кем-то наедине после, можно так выразиться, бурной ночи. Тем более, с тем, кто просто помогает и чёрт знает, что забыл с Чимином. Последнего всё ещё терзает вопрос, зачем Чонгук остался. Вопрос-то терзает, живёт сам по себе в голове, а губы двигаются, роняя бесстрастное, но честное: — Я в восторге от твоих кудряшек. Чимин жёстко ошибся с формулировкой, когда сказал себе, что приобрёл привычное ему душевное равновесие. Нет, он, конечно, приобрёл, но явно не окончательно, иначе бы не сморозил столь откровенную херню. Обычно Пак без проблем говорит комплименты людям, но зачастую случается так, что они лживые, а лесть, вылетающая из его рта, — способ понравиться другим. Работает безотказно, но в данной ситуации Чимин откровенно проебался и от осознания этого отделаться с привычной лёгкостью не может. Словно он не набор букв выдал, а обматерил президента страны, что он сделать, к слову, не против. Чонгук подобной выходки не ожидал от слова совсем, поэтому откровенно находится в ступоре. Он медленно поднимает взгляд на Чимина, который позиции не сдаёт, — пялится на волосы Чона, находя подтверждение своим же словам. Нет, всё-таки они прекрасны. Такие пушистые и волнистые, закрывают практически всё лицо, делая парня похожим то ли на загнанного и опасного ублюдка, то ли на плюшевую игрушку, если придать нужный вид. И Чимин понимает, что думать ему противопоказано, ведь эта мысль вводит его в экстаз. Господи, а если… — Что? — глухо спрашивает Чон, надеясь, что ему показалось и просто нужно сходить к врачу проверить слух. Хорошо, если так, но нет. Резкий выпад Чимина на полном серьёзе обескураживает, ведь Чонгук не ожидал подобного. Наверное, стоит привыкнуть к неожиданности и импульсивности, но Чонгук уверен в том, что к подобному иммунитет не вырабатывается. — А что если… — Чимин делает многозначительную паузу, пальцем обводя в воздухе контур волос Чона, — сделать тебе хвостик? Что? В голове Чонгука вдруг становится пусто. В раз, за одну секунду, за одно долбаное мгновение, включившее в себя несколько букв, вопросительную интонацию и три слова. Какой, нахер, хвостик? Нет, просто подумайте: предложить Чонгуку сделать хвост. Ему. Чонгуку. Хвост. Какого… — Так что думаешь? — продолжает Чимин. Он признаёт, что со своим заявлением проебался, но теперь он проворачивает всё в своё русло, а настроение его поднимается. Он опускает руки и, сложив пальцы в замок, вскидывает брови, готовый к очередному марш-броску по нервной системе Чонгука. — Ты нарочно? — Чон считает бредом отвечать на поставленный вопрос, искренне не понимая, что пришло в голову Чимина. Но… Чонгуку это нравится. Эта неожиданность, резкая перемена в настроении. Если честно, тем самым Пак разгоняет серость утра и тусклость. Ливень за окном не утихает, Гиацинт громко мяукает на фоне, и только сейчас эта квартира кажется настолько живой. — Ты не сказал «нет», — Чимин идёт ва-банк. Кот громко кричит, но мяуканье его больше не раздражает, придавая обстановке непринуждённость и спокойствие, хоть тем и не пахнет. — Я не сказал «да», — парирует Чонгук, не отрывая своих глаз от этого странного парня напротив. Красивого, необычного, одновременно ужасного и адски невыносимого. Чимин то выражает слишком много, то выражает абсолютно ничего. Но в глазах — рой мух-мыслей. Рассудок Пак Чимина никогда не утихает и поэтому он привлекает. Не в сексуальном плане, как всех, с кем он проводит время или старается соблазнить. — Ты собрался довести меня? — не понимает Чон, нахмурившись, но через секунду жалеет о своём вопросе, потому что ответ выбивает из головы всё: — Только если до внезапной эрекции. Господи, Пак Чимин — прямая доставка из Ада. Причём бесплатная, словно от него и в преисподней желали избавиться. Чонгук тупо пялится на парня с хмурым недоумением. В этот момент чертовски сильно хочется установить с ним зрительный контакт, заглянуть в чужую Вселенную, окунуться в неё и, самое ироничное, — ничего не понять, а лишь усугубить ситуацию, заблудившись. Прямо сейчас Чонгук думает: «Как хорошо, что Чимин не смотрит в глаза». — Я тебя раздражаю? — добивает Пак, сощурившись. — Что ты ко мне испытываешь? — вдруг задаёт вопрос, но не с тем подтекстом, о котором можно подумать. Чимину до болезненной ломки приятно наблюдать за недоумением Чонгука, который понятия не имеет, как реагировать на откровенную провокацию. Но сейчас он не теряется, бросив ровное: — Терпение. Как мило. Пак усмехается своей же мысли в голове, которую и озвучивает: — Скорее, терпение моей карточки, — после этих слов следует молчание. Что? Чонгук не ожидал? Чимин ведь не дурак, он понимает, что Чон не настолько сердоболен, дабы покупать продукты на свои деньги, тем более вряд ли парень упустил бы возможность слегка так подсолить Чимину. «Сделал гадость — сердцу радость», как говорится. — Откуда ты знаешь код? — интересуется. Его не злит проделка Чонгука — тут благодарить надо. — Ты сам мне назвал, — спокойно отвечает. Чон не испытывает угрызений совести, потому что, если не он, то Чимин даже не подумал бы покупать еду. Он начинает напоминать Чонгуку ребёнка, за которым нужен глаз да глаз. Отвернёшься — он уже в другом конце комнаты жрёт землю из горшка с цветами. Создаётся впечатление, что Пак не в состоянии позаботиться о себе сам. — И ты запомнил? — в голове недоверие. Чон, метафорически махнув на Чимина рукой, принимается есть суп, параллельно с этим отвечая парню: — Тебя только это волнует? — то есть Паку всё равно, зачем он назвал код карты и в какой ситуации? Так, что ли? — Да, — подтверждает Чимин таким тоном, словно это в порядке вещей. Чонгук уже даже не удивляется, говоря: — Я наизусть знаю три анатомии, три химии и пять видов хирургии. Тебя не должна удивлять моя память, — не должна, но удивляет. Чонгуку остаётся только позавидовать и посочувствовать одновременно, учитывая, сколько всего ему приходится и придётся в дальнейшем учить наизусть. Посреди ночи разбудишь — скажет. Это вгоняет Чимина в лёгкую апатию, потому что перед ним человек лучше него во всех смыслах. Умнее, сильнее, усерднее и трудолюбивее, он в меру добрый, в меру жестокий — скорее, просто справедливый. Разве не эти качества являются самыми важными для достижения успехов в жизни? Пак Чимин не такой. Он всегда принимал то, что существуют люди во много раз лучше, но сейчас он ощущает это по полной шкале. — Три анатомии? — уточняет Чимин, скользнув языком по внутренней стороне щеки. Он действительно впервые об этом слышит. — Анатомия человека, патологическая и топографическая в курсе оперативной хирургии, которая делится ещё на общую, хирургические болезни, детскую и военно-полевую, — отчеканивает Чонгук давно заученные термины, после чего вновь принимается есть суп. Чимин ничего не понял, но зато ясно, что Чон в этой теме плавает, как акула в океане. — Звучит слишком профессионально, — подытоживает Пак, наблюдая за тем, как парень кушает. Самому есть хочется. — Ещё же шестой курс, — напоминает, но и на это находится ответ: — В основном для написания диплома и практики. Тебе это неинтересно, — догадывается Чонгук. Даже не потому, что Чимин не похож на того, кто фанатеет от наук, а просто мало кому вообще всё это нравится. — Зачем спрашивать? — искренне не понимает. — Это интересно тебе, — логичный ответ. Чон на секунду замирает, подняв на Пака взгляд. Он спрашивает только из-за того, что догадывается о любви Чонгука к медицине? Впрочем, ему и правда она нравится. Тут спорить нельзя. — Не пойми неправильно, я действую всегда по определённому принципу, — неоднозначно бросает, внимательно наблюдая за нелепыми передвижениями кота по квартире. Чон на время перестаёт есть, глядя на Чимина, и раздумывает над тем, стоит ли расспрашивать. А что Чонгук теряет, собственно? — Что за принцип? — всё же задаёт вопрос, рассматривая парня напротив. Взгляд невольно скользит по его оголённой шее и ключицам, которые как-то слишком сильно выпирают. До этого момента Чонгуку не доводилось обратить внимания, хоть Пак и любитель оголять эту часть тела. — Если хочешь понравиться другим, надо говорить о том, что они любят и что их трогает, избегать споров о вещах им безразличных, редко задавать вопросы и никогда не давать повода думать, что ты умнее, — бесстрастно перечисляет ряд установленных правил. Чувствует взгляд на себе, а сам наблюдает за котом. — Однажды я вычитал эту фразу у Франсуа де Ларошфуко лет в четырнадцать-пятнадцать и со временем, начав практиковаться на живых людях, убедился, что так оно и работает. Знал бы ты, со сколькими людьми я сумел найти точки соприкосновения и скольким понравиться. Поразительно, их точно было больше ста, — рассказывает. Выражение лица нечитаемое, поэтому сложно понять, какие эмоции у него внутри и есть ли они вообще. — Я думал, что обзавёлся друзьями, и это было самое глупое моё предположение, ведь если раньше я считал, что их теряют в ссорах, оказалось, они растворяются с течением времени. Это было сродни разочарованию во мне, ведь все привыкли, что я говорю о том, что «они любят и их трогает, избегаю споров о вещах им безразличных, редко задаю вопросы и никогда не даю повода думать, что умнее», — усмехается, цитируя сказанную с самого начала фразу. — Зигмунд Фрейд говорил, что кому не хватает секса — говорит о сексе, голодный о еде, бедный о деньгах, а олигархи и банкиры говорят о морали. — Дерьмовый принцип, — бросает Чонгук. — Смотря, о чём мы говорим, — не соглашается Чимин. — Находишь друзей и родных только когда «настоящий», или как там говорят, — ведёт плечом. — А мне это не близко, поэтому я предпочту следовать изначальному варианту. Так проще жить, — но не значит, что лучше. Главная причина успеха Пака в любовных делах, его различных романах и успехах с любовниками, даже в более деловых делах, в том, что он следует давно изученному и проверенному принципу. Редко, даже слишком, случается так, что ему не удаётся произвести на кого-то впечатление. Людей сперва очаровывает запах, потом внешность, и только в конце уже внутренние качества. Вот только Чимин их упаковывает в коробку, на которую вешает бант и записку «обаяние». Окружающие ведутся на его четыре правила, считая Пака прекрасным собеседником, а там уже разгорается желание физическое и зачастую даже духовное. Но оно проходит в момент, когда Чимин считывает нужным перестать следовать принципу. Своей жизнью он руководит умело. — Не используй его при мне, — просит Чонгук с твёрдостью в голосе, будто запрещает. Ему, будет честным, это не нравится. Если Пак действительно показывает только такую сторону, то тогда нет ничего удивительного в его частой фальши. Особенно на публику. Вот только помимо этих мыслей, есть одна, застилающая все предыдущие. Она бьётся о стенки черепа, навязчиво преследуя Чонгука. Если Чимин живёт так уже десяток лет, то насколько же он одиноким был всё это время? Нет, скорее, вопрос стоит сформулировать по-другому. Насколько он одинок в принципе? — О-о, — тянет Пак с улыбкой на лице, находя забавным фразу Чона. — Я на тебе крест поставил с самой первой встречи, выдыхай, — пускает саркастичный смешок. Это правда. У Чимина не то что желания, у него даже в голове не было мысли понравиться этому хмурому человеку. Главное — зачем? Словно кандидатов или жертв на это место больше не было. Только вот нужно задуматься над тем, почему Чонгук всё ещё рядом с ним. И почему он не планирует откатывать назад, куда подальше. Кажется, Пак уже достаточно оголил своё содержимое, а Чон, вон, сидит напротив с приготовленным супом и никуда не уходит. Стоит Чимину допустить мысль об этом, как что-то чёрное и густое застилает не только его голову, но и лёгкие, скрывая растущие цветы за нефтяной густой жижей. Чимину не хочется, чтобы странный Чон Чонгук, которого ничего с Паком не связывает, просто взял и исчез из его жизни. А он может. Нет ни единой причины оставаться рядом, ни невидимой нити между ними нет, ничего, что бы сдерживало их. У них разные миры, никоим образом не переплетающиеся между собой. Зачем Чонгук помогает, если он всё равно уйдёт? Чимин сложный человек, он сам это понимает, но не до конца. Лишь наблюдая за реакцией людей на него, Пак смог понять причины, по которым он их отталкивает. И эти причины меньше всего хочется показывать Чонгуку, но тот как назло рядом. Никуда не исчезает. И это Чимину не нравится. Все уходят. Так почему Чон должен стать исключением? — Даже у Зигмунда Фрейда были неверные теории, — вдруг говорит парень, переводя тему. И Чимина это цепляет. Он наконец смотрит на Чонгука. — В смысле? — хочет получить объяснения, и Чон их даёт: — Ты знаешь, что такое лоботомия? — спрашивает. Ответа не следует. — Лоботомией называют операцию, в ходе которой умышленно травмировали или же иссекали лобную долю головного мозга. Врачи вводили нож через глазницу пациента, действуя практически вслепую, — без каких-либо эмоций рассказывает. — Раньше большинство операций имели летальный исход, так как знаний было мало. Зигмунд Фрейд также ставил без проверок антинаучные гипотезы, в которые все верили. Не хочу оскорбить великого психолога, но это правда, — кажется, Чонгук за долгое время впервые так много говорит. Это не может не радовать, хоть эмоций он особо не проявляет. — К слову, лоботомия была единственным действенным лечением гомосексуализма, который считался психическим отклонением. Такого человека ещё подвергали электрическому шоку, — он точно сказал это просто «к слову?». Или в этих словах был тонкий намёк? Чимин знал о том, что геев, да в общем людей нетрадиционной ориентации подвергали насилию, но не в таких подробностях. — Тебе обязательно нужно было это сказать? — сжимает губы, с прищуром косясь на Чонгука. Тот ничего не отвечает, но его лёгкое пожимание плечами говорит само за себя. Зараза. Он вроде не оскорбляет, но поддеть так незначительно и тонко может. — Ешь, — всё, что кидает Чон в ответ. Суп уже наверняка остыл. Чимин недовольно смотрит на парня ещё какое-то время, после чего всё же начинает есть. Живот тут же даёт знать о своём состоянии в виде тянущейся боли, когда получает пищу. Кажется, не есть два дня было просто отвратительной идеей, но зато ему не приходилось блевать в туалете. Его организм не всегда отказывается от еды, — иначе бы он уже давно сдох, — но и нормально питаться тоже не даёт. Чимину приходится ограничивать себя, потому что в момент насыщения срабатывает рвотный рефлекс. Поэтому есть минусы в присутствии Чонгука. Заметь он изменения или стань свидетелем того, что Пака будет тошнить, отделаться от навязчивых нравоучений будет просто невозможно. Звонок. Оба парня замирают, отвлекаясь от еды. Чимин косится в сторону входной двери, в которую только что позвонили и скептически выгибает одну бровь. Чонгук также обращает на это внимание, спокойно интересуясь: — Кого-то ждёшь? — Я похож на того, кто может кого-то ждать? — Пак бы закатил глаза, да решает этого не делать, отделавшись простой привычной ему ядовитостью. Он с наигранным кряхтением поднимается с пола, двигаясь в сторону входной двери. Заглядывает в глазок, впадая в недоумение. Никого нет. Странно, учитывая тот факт, что среди его соседей, насколько ему известно, маленьких детей нет, а значит, шутить вряд ли кто-то будет. Чимин открывает дверь, толкнув её, после чего выпадает заново. Он глупо моргает, поднимая с пола обычную картонную коробку. Она крепко упакована и заклеена жёлтым скотчем — такие обычно приносят курьеры, но такового нет. Значит, кто-то просто принёс её сюда и ушёл. Чимин ещё раз оглядывает этаж, убедившись, что никого нет, следом закрывая за собой дверь. — Когда ты успел? — Чонгук наблюдает за Паком. Серьёзно, когда он успел что-то заказать? Хотя, возможно, он сделал это давно. Вот только по лицу Чимину становится ясно, что: — Я ничего не заказывал, — подтверждает парень мысли Чона. Пак не выглядит обескураженным — больше в лёгком недоумении. Он ставит коробку, вес которой не превышает и бутылки, взяв нож. Чонгук же спокойно доедает суп, оставляя Чимина разбираться с посылкой. Пак разрезает скотч и наконец достаёт содержимое. Это коробка конфет, а точнее, макаруны. Парень приподнимает удивлённо брови, открывая её. Здесь разные виды: с миндалем и малиной, мятой и белым шоколадом, черникой и сливочным кремом, с лавандой и даже ананасом. Приятный подарок, ничего не скажешь. Знать бы ещё, от кого. Пак отставляет в сторону французские пирожные, принимаясь рассматривать картонную коробку, но с какого бы ракурса не посмотрел, не может найти ничего, что указывало на человека или хотя бы доставку. Никаких бумажек, никаких надписей. Ничего. Пусто. — Это странно, — озвучивает свою мысль Чимин. Чонгук же проблемы пока никакой не видит: — В смысле? — Ну, это макаруны, — говорит Пак так, будто бы парень должен знать значение этой фразы. Чон оборачивается на Чимина, мол, и что ты хочешь этим сказать? — Мои любимые пирожные, — добавляет. Эм, нет, это ни о чём Чонгуку не говорит. — Я их не заказывал, — продолжает. Чон лишь выгибает бровь, но из-за волос чуть ли не до самого носа жест остаётся незамеченным. Тогда Чимин закатывает глаза, махнув на парня, не видящего в этом ничего странного, ладонью. Мало ли, у Пака полно любовников и любовниц, даже если на одну ночь. Он сам по себе человек в этом плане с широким кругом общения и связями, поэтому кто угодно мог подарить ему печенья. Да, Чимин это прекрасно понимает. То, что об адресе этой квартиры знает всего один человек, ни о чём Паку не говорит — у него среди знакомых есть люди, способные вычислить его местоположение. Вот только никто, даже родной отец, не знает, что макаруны являются его любимой сладостью, а жизнь научила его в такие совпадения не верить. Странно. Это странно.