Каторга в цветах

Личность твоя намного привлекательней чужого великолепия.

Он устал. Устал чертовски сильно и усталость эта проявляется всё сильнее в каждом его действии. Словно на ноги ему прицепили тяжёлый металл, причём вставили в виде импланта, дабы сделать его существование ещё более обременённым, чем есть на самом деле. Голова заполнена в прямом и переносном смыслах, а любые действия начинают подвергаться сомнениям, чего раньше не было. Наверное, пережитое имело накопительное свойство, и теперь потихоньку начинает выливаться прямо на Чонгука. Может, сказывается образ жизни, может, у него просто такой период, но загвоздка в том, что «плохой период» не материализуется из воздуха. Ему есть причины, и потому в голове творится целая бойня, строятся паровые фабрики и работают шестерёнки в их поисках. Его существование отчего-то кажется более тяжёлым. Причём это начало чувствоваться лишь недавно. Сложно вставать каждый день в шесть утра, сложно сидеть на парах, сложно усваивать информацию, сложно заставлять себя двигаться и идти на работу, сложно рвать глотку два часа без остановки, сложно выходить поздно вечером из бара, сложно проделывать путь до дома, находящегося в двух часах езды на автобусе, метро и пешим ходом, сложно открывать учебники уже поздно ночью и успевать выполнять задания, на которые просто не хватает времени. Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году одно и то же. Знаете, Чонгук никогда на это не жаловался. Он делал то, что должен, то, что необходимо. Он делал то, что необходимо на протяжении всей жизни. Она у него всегда была загружена — сначала обязанностями и просьбами матери с трёх до шести лет, потом двенадцать лет школы: приходы к десяти вечера, домашние задания, кружки. Ему казалось, когда он поступит, то будет немного проще. Эта мысль зародилась в его подсознании, пытаясь пробраться сквозь внушающий страх булыжные стены, и жила в голове годами. Проще не стало. Стало сложнее. Во много раз. Он с самого начала понимал, что получение врачебной профессии требует готовности посвятить этому занятию минимум восемь-девять лет: с отменой интернатуры специальность можно приобрести и на шестом курсе, но сертификат для работы по столь узкой и сложной специальности можно получить, только отучившись два года в ординатуре по профилю. Это девять с лишним лет непрерывного и тяжёлого труда: химия, анатомия, латынь, рентгенология, а для нейрохирурга ещё и математика. А что дальше? Дальше всё начинается с нуля в больнице, где ты бегаешь на побегушках, повышая свою репутацию и вырывая своё место. Стоит ли говорить о необходимом повышении квалификации до тех пор, пока ты к тридцати-пятидесяти годам не станешь лучшим доктором, главврачом, или даже учёным в своей сфере? Только вот для Чонгука это лишь часть всей проблемы. Знаете, сколько стоит его обучение в год? Двадцать сраных тысяч долларов. И по мере продвижений в учёбе цена будет повышаться. Чон узнал об этом ещё до того, как поступил, и сразу понял — цена для него слишком высока. Слишком. Для него, как для только оканчивавшего школу парня, это было практически невозможно. Да, он работал с четырнадцати лет, но часть тех денег он тратил на жизнь. Он не мог собрать и тысячи долларов, так что говорить о двадцати? Поэтому ему пришлось стать лучшим. Вынужденные обстоятельства, вынужденные меры. Был ли у Чонгука выбор? Нет. Если он желал стать нейрохирургом, то он обязан был быть лучшим и без ультиматума в виде денег. Он добился того, что его вознаградили стипендией, а это дотации и гранты. Теперь его обучение полностью оплачивается из средств разных фондов. Почему? Потому что коэффициент его баллов по всем предметам за семестр высший. Максимальный. Предельный. Лучше уже просто нельзя, поэтому он смог добиться полного покрытия учёбы. Такую же цель он будет преследовать при получении высшего образования. Проблема только в том, что легче ему от этого не стало. Маленькая однокомнатная квартира, которую он снимает, обходится ему в двести долларов, что для него кажется просто счастьем. Да, условия тут не самые приятные, так как она находится на самом краю города — казалось бы, дальше некуда; да, ему приходится добираться до университета часами, но для него это даже не проблема. Чонгук — человек, выходящий из ситуации любым долбаным образом, поэтому, дабы облегчить себе существование, он нашёл себе соседа. Поразительно, но парень оказался нормальным, мозги не ебал и жили они в своих разных мирах. На этом, правда, шутка жизни не кончилась. Арендодательница часто поначалу навещала их с поводом и без, дотошно осматривая сдаваемую жилплощадь, проверяла чистоту полов и создавала большое количество прочих неудобств. Угомонилась она лишь спустя год, и то, из-за доверия к Чонгуку в виду его исполнительности. Вот только, помимо всего вышеперечисленного, ряд его проблем не кончается. Одним словом, Чон просто очень сильно заебался. Парень сидит на белом ковре посреди освещённого торшером помещения, согнув одну ногу в колене, и пытается заставить себя функционировать. Становится душно, учитывая, что на нём большая серая футболка и такие же просторные штаны, но окно открыто нараспашку, впуская холодный осенний воздух внутрь. Он скользит по редко оголённым участкам тела, сгоняя со лба испарину, правда, помогает это не особо хорошо. Часть волос с одной стороны заправлены за ухо, а оставшаяся спокойно свисает, но парню это не мешает. Он весь обложен учебниками и толстыми тетрадями с конспектами, а помимо них можно найти большое количество исписанных распечаток. Рядом лежит открытая книга по нейротравматологии, которую Чонгук читал. — Ты ещё не заебался? — слышится со стороны. Парень, с которым они снимают квартиру, стоит в прихожей, обуваясь. Вроде как идёт с друзьями в клуб, но точно Чон не знает — по большей части ему всё равно. — Это интересно, — бросает в ответ Чонгук, не отрывая взгляд от конспектов. Он говорит правду, ведь, будь ему неинтересна медицина, в частности практическая её часть, то он бы не выбрал себе такую профессию. — Мне этого не понять, — его сосед иной точки зрения. Он не был силён в естественных науках, да и не волновало его то же строение организма человека. Ему не понять Чонгука. — Вернусь ночью, — предупреждает на всякий случай и, уже привыкнув к тому, что ответа не следует, закрывает дверь. Чону лишь лучше — никто не мешает, можно остаться одному. Ему нравится медицина. Ему нравилось изучать анатомию, в частности топографическую, но больше всего он выделяет практику. Повторится. Почему то, что находит захватывающим он, не привлекает других? Возможно, дело в его восприятии той же самой биологии и химии по-другому и хорошей памяти, содержащей в себе вагоны информации. Может, Чонгук действительно просто странный. Вообще, учёба на четвёртом-шестом курсах, то бишь во второй половине обучения, проще, чем кажется. Если в начале твоей основной задачей была конкретная зубрёжка, то сейчас в твои знания просто вносят поправки и изменения, дополняя их. Самая большая проблема сейчас заключается в мотивации. Постоянно учить теорию надоедает, да и преподаватели также не всегда стремятся заинтересовать студентов своим предметом. На старших курсах, в отличие от младших, почти нет ежедневных опросов и проверок домашнего задания, поэтому лишь малая часть студентов по вечерам читает учебную литературу. В такую малую часть попадает Чонгук. Опять же, он отличается своей заинтересованностью, но сам понимает, что монотонность просто убивает. Несмотря на свою любовь к медицине, на пятом курсе учёба надоела. Запись лекций начала казаться пустой тратой времени, ведь какой смысл писать то, что должно быть в цифровом формате? Теперь Чон больше слушал, записывая лишь необходимое. У него одна лекционная аудитория навевает мысль: «Крепкий здоровый сон». Впрочем, отдельное спасибо преподавателям, которые на таких предметах, как логика, философия, иностранный язык, социология и далее по списку, позволяют в прямом смысле спать. За счёт этого, кажется, Чонгук и выживает. Он просто ждёт окончания семестра зимой, а там дальше шестой курс, отличающийся полным безразличием и ожиданием «дембеля». Учитывая знания, которые у него имеются, он не думает, что потратит на диплом чрезмерно много времени, поэтому собирается весь год работать в больнице, а по выходным и каникулам писать диплом. Год пройдёт — всё будет готово. Вы думаете, он шибко ждёт выпуска? Ждёт эту сраную бумажку, которую ему выдадут по окончанию университета? Нет. Самым счастливым человеком он был, когда сдал сессию после первого курса. После шестого радость он вряд ли испытает — впереди будет новая, неизвестная жизнь и большой груз ответственности. Чонгук уже сталкивался на практике с неизлечимыми заболеваниями и сложными ситуациями, что его немало угнетало. Он понимает, что работа необычайно сложная, ведь недочитанный учебник, прогулянная лекция в универе, неверное движение могут стоить жизни взрослому или маленькому человеку. Тихая, но различимая вибрация вырывает из мыслей медленно, причём очень. Чон с хмурым видом сидит, пялясь в учебник и не понимая, в реальности ли исходит звук или ему пора на покой. И неясно, в каком смысле. Парень переводит взгляд на лежащий неподалёку телефон, брови его не расслабляются, да и хмурость никуда не сходит, будто бы Чонгук с ней родился. Поздний вечер воскресенья. Телефон. Звон. Вибрация. А шестерёнки в голове уже порядком ржавые — соображает Чон туго. Он тянется рукой к мобильному, зная, кто именно ему звонит и без прочтения имени на дисплее. Потому что Тэхён ему не звонит никогда, старый знакомый хирург из больницы тоже, а никого другого в списке его контактов нет. Кроме Чимина. Чон подносит телефон к уху, прикрывает устало веки, пока по ту сторону звучит знакомый голос: «Почему срок моей жизни сто лет, а не тысяча?» Простите, что? — Что? — глухо давит из себя Чон, озвучивая самую первую мысль, пришедшую в голову. Он приоткрывает веки, уставившись перед собой с непонимающим видом. Чимин, кажется, полон какого-то ненормального энтузиазма, потому что, несмотря на ночное время суток, голос его не звучит устало: «По какой причине природа остановилась именно на этом числе, а не на другом, хотя их бесчисленное множество и нет причин выбирать это? Почему мои знания ограничены, а рост невелик?..» — Что? — повторяется Чонгук, ещё сильнее хмурясь. Наверное, в любой другой ситуации он смог бы переварить чужие слова, но, к большому сожалению, Чон даже адекватно что-то воспринимать не может. «А скульптура, как форма искусства, умирает, — продолжает Пак как ни в чём не бывало. — От неё нам остаётся лишь каменный скелет, а плоть станет воспоминанием в мраморе античности». Хорошо. Чонгук ничего не понял, кроме основного «скульптура умирает». Боже, да кто вообще так резко переводит темы? Только что речь же шла о какой-то там природе и человеческом росте. Нет, кто в принципе начинает разговор с этого? Тут даже пролога, банального вступления, блять, не было — Чимин просто сразу взвалил груз на чужую голову, мол, на, разбирайся. Почему Пак такой странный и непонятный? Чон выглядит в прямом смысле контуженным. Он пялится перед собой с хмурым, ничего не понимающим видом. Остановка. Ошибка. Поиск. Перезагрузка. — Ты позвонил мне сказать это? — Чонгуку всё же удаётся как-то привести мозги в порядок и задать вопрос. В голове строится образ Чимина по ту сторону трубки: возможно, он сидит на кровати и звонит, так как не сумел уснуть, возможно, он бродит из стороны в сторону по тёмной квартире, а, возможно… «Да», — подтверждает Пак, будто это очевидно. Мол, само собой я хочу сказать именно это, а зачем ещё бы я звонил? Чонгук так и сидит, пытаясь окончательно прийти в себя. Почему он просто не положит трубку? Он обычно не любит, когда кто-то несёт бред или бессмысленную херню, как тот же самый Тэхён, вот только что-то внутри него слова Чимина бредом не считает наперекор разуму. — Бред, — бросает себе под нос Чонгук. Это слово относилось к ситуации в целом — непонятной и странной. Парень до сих пор не может осознать того, что кто-то звонит ему почти к часу ночи с какими-то размышлениями или персональными открытиями. Точнее, что ему звонит Чимин. Почему именно Чону? «Закон Старджона гласит, что девяносто процентов чего угодно — ерунда и бред, — Пак неправильно интерпретирует услышанное, думая, что бредом Чонгук обозвал его мысли. Но нисколько не обижается, переводя тему вновь. — Поэтому на будущее — если тебе скажут, что девяносто процентов твоей дипломной работы — чушь, помни, что это относится не только к твоей писанине. Думаю, до стагнации ты не дойдёшь, хотя, кто тебя знает», — даёт эдакий совет, пока Чон тщательно старается проанализировать чужие слова. Это сложно. Чимин быстро перескакивает с одного на другое, ты даже толком не замечаешь. Ладно, Чонгук — ему выпускаться лишь через год, и то, на этом его обучение не заканчивается, а что насчёт Пака? На его факультете четыре курса и разве ему как раз таки не надо защищать диплом? Надо. Тогда почему он не то что даже не берётся за это, а не относит только что произнесённые слова к себе? Будто бы он даже не студент. В голове множество вопросов, и рождаются всё новые и новые, старые всплывают на поверхность, напоминают о себе. — Ты пил? — спрашивает Чонгук напрямую, желая получить правдивый ответ. Он не хочет, чтобы Чимин это подтвердил, вот только такое поведение не свойственно ему в привычном состоянии. Да, он затрагивает какие-то темы, да и не столь редко, но… Не нравится это Чону. Он просто чувствует, что что-то здесь не так. Заминка длиною в две секунды не нравится Чонгуку ещё сильнее. «Нет», — отвечает ему Чимин. На фоне слышно громкое мяуканье кота, которое постепенно становится всё громче — он явно приближается ближе к парню. Он врёт. Чонгук это чувствует, неприятный зуд под кожу закрадывается, натягивает её сильнее, наровясь разорвать с мерзким звуком разрывающейся плоти. Врёт. Почему он врёт? Он может сказать «да, я пью», и Чон спросит причину. А ему необходимо знать причину того, почему он опять в таком состоянии. — Ты курил? — не отстаёт парень. Да, вопрос может звучать банально и заезженно — вероятно, даже саркастично, но не от лица Чонгука. Только не от него. На этот раз Чимин находит способ выкрутиться: «Если ты ещё не понял, да, я курю», — из его интонации не уходят высокие нотки. Пак романтизирует, не желает признаваться. У него такой тон, словно он на грани какого-то абсолютно незнакомого Чонгуку отчаяния, но это остаётся лишь предположением. — Я про наркотик, Чимин, — Чон не отступает. Пак догадался, должен был, но решил сыграть дурака, как и всегда. Любимое его занятие. С Чонгуком оно так просто не проходит. Для Чимина, может, тон Чона никак не поменялся, не стал более эмоциональным, но для самого парня есть разница. Он задаёт вопрос без привычной строгости, не так, будто он за положительный ответ повесит Чимина или плюнет ему в лицо со словами «подавись теперь моими советами». Чонгук понял, что с этим парнем стоит действовать в корне иначе. «Я не принимал», — Чимин, ты лжёшь. Ты такой фальшивый сейчас, тебя настолько легко читать, даже не видя вживую. Его голос другой. Не такой, каким был во время их первого телефонного разговора. Тогда Чимин был собой, а сейчас ему немного плохо. Совсем чуть-чуть. Паку захотелось позвонить до ломки в теле, казалось, если он этого не сделает, то вновь почувствует, как цветы внутри него вянут, а гниль увеличивается в размерах. Разложение. Чимину редко чего-то хочется так сильно, просто… — Тебе звонить больше некому? — не понимает Чонгук. Его вопрос отдаётся эхом в собственной голове, что-то внутри неё гудит и давит одновременно. Его вопрос вызван любопытством, ведь Чимин говорит ему «спрашивай». Он спрашивает. Но, кажется, делает что-то не так, ведь Пак молчит на этот раз дольше. Дольше на десять секунд, с течением которых Чону становится хуже. Этот вопрос был задан с долей сарказма, мол, что ты прицепился ко мне? Чимина задело? «Эм, — тон голоса не меняется, такой же глупый, словно Пака не волнует; такой же фальшивый. Чимин старается сделать так, чтобы следующие его слова не были восприняты Чонгуком всерьёз. Вот только эти самые слова такие: — Да». И не воспринять их не «всерьёз» нельзя. Чон не может просто взять и проигнорировать, потому что это невозможно. Даже если бы он хотел, то его подсознание, его чувства послали разум глубоко, в самые недра Ада, предварительно посмеявшись над решением «пропустить мимо». Потому что Чимину звонить, кроме Чонгука, больше некому. У него нет друзей, нет любовников, нет парня или девушки, нет хороших отношений с подобием семьи, нет людей, к которым бы его как-то тянуло. У Пака нет свободных дней, потому что, существуй они, то он бы сошёл с ума уже давным-давно. Что ему делать? С кем разговаривать? Чем заниматься, кроме чтения и прослушивания музыки? Просмотр сериалов? Может быть, ведь Чимин их никогда не смотрел, не пробовал даже, а фильмы не любит. У него нет увлечений, помимо книг, но мысли о том, чтобы он весь день сидел и читал, уничтожают его изнутри. Сидеть на кровати и читать. В тишине. Жёсткой. Грубой. Давящей. Одному. В одиночестве. День за днём. Это невыносимо. А когда он прочитает книгу до конца? Что дальше? Он даже ни с кем не поделится впечатлениями. У Чимина в сумке ручка и маленький блокнот, листы которого он вырывает, пишет на них своё впечатление о каком-то фрагменте и вкладывает внутрь, таким образом помечая практически каждую книгу. В «Невыносимой лёгкости бытия» у него практически двадцать таких пометок. Его мнение остаётся лишь внутри. Таким образом он делится своими, ну, это же можно назвать эмоциями? Пак предпочитает об этом не думать, ведь привык читать в кафе, в мотелях, на улице, в свободное время, на парах, да и просто во время ожидания чего-то или же скуки. Он привык не задумываться над тем, что порой хочется поделиться. С кем-то. Но у него нет никого. И Чонгук не понимает, как можно ощущать человека, находясь при этом во многих километрах от него. Он задел Чимина. Определённо задел, но в этот раз отчётливо знает, как можно это исправить, потому что от собственного же вопроса зудит где-то в лёгких, давит тяжёлым весом. Чонгук не должен был лезть так глубоко, но из-за совершенной случайности у него именно это и получилось. Теперь Чон ощущает ответственность за то, что узнал. Он не может подтолкнуть Чимина к верному пути, не может заставить его вести нормальный образ жизни, ведь все попытки нравоучений будут пресекаться тут же, не может давать советы. Но он может действовать по-другому. Может действовать так, как хотел бы, чтобы действовали по отношению к нему. — Стагнация невозможна с моей точки зрения, — Чонгук чувствует, как ком встаёт в глотке при этих словах. Его тон голоса не меняется. Он не строг и не мил. Он спокойный, при этом слегка больной. Чон устал, хочет спать, но будет отвечать и говорить до тех пор, пока не потеряет сознание или Чимин не придёт в себя. Он будет говорить с Паком до тех пор, пока тот в этом нуждается. «Что?» — кажется, парень не ожидал продолжения диалога, да и такой резкой смены. Спрашивает с недоумением. — Ты сказал «до стагнации не дойдёшь», — напоминает Чонгук фразу, которая была произнесена будто бы уже час назад. Поразительно, как он смог зацепиться за такую мелочь. — Люди занимаются тем, что изучают природу. Химия, физика, биология — это всё о ней. Об окружающем мире. Прогресс неизбежен, потому что в случае стагнации — тот же регресс, — а регресс без прогресса не существует. Наша жизнь подчиняется волновым колебаниям, то есть колебательным движениям. Для регресса нужен прогресс, и наоборот. Это две взаимоисключающие вещи, как добро и зло, невозможные друг без друга, — говорит Чонгук. Впервые за долгое время говорит так много, потому что его в буквальном смысле заставляет это делать Чимин. Он заражает желанием высказываться, поддерживать или опротестовывать его точку зрения. Пак требует ответных мыслей, ответной реакции, и Чон даёт её. Он плох в выражении мыслей — сам это понимает, да и многие из озвученных вслух могут показаться непонятными и не скомпонованными, но Чимин поймёт. Должен понять, как было и до этого. Несколько секунд тишины. Не напряжённой, потому как Пак вновь пытается разложить всё по полочкам в своей голове. Каждый раз, когда Чонгук произносит больше одного предложения, приходится слушать внимательно, дабы потом расставить по местам каждое слово. Чимин пытается прибрать беспорядок в чужой голове, а для этого приходится напрягать извилины. Но в конечном итоге он разбирается: «Ты хочешь сказать, что прогресс всё равно неизбежен, и когда будет кульминация, будет и регресс, а стагнации не будет, то есть мы — люди — не можем застрять в каком-то определённом моменте или точке технического прогресса, потому что это невозможно?» — медленно произносит, по-своему трактуя услышанное и исключая из предложений все непонятные слова, как «колебательные движения». Сложно понять своего собеседника, когда он проводит параллели с физикой. Но Чимин старается. Это даже в некой степени забавно — с каждым разом всё сложнее, зато больше слов, больше ответов. Пак надеется на «больше эмоций». — Да, — Чонгук легонько кивает, чувствуя, как у него затекает спина от долгого сидения. Главное, он понят. Это приятно — когда находится человек, сразу же смекающий, о чём идёт речь. Чонгук сложный собеседник, поэтому спасибо Чимину за то, что он слушает. «Почему ты не спишь»? — спрашивает Пак. Мяуканье кота больше не слышится, ведь вместо него приходит мурчание. Значит, Гиацинт близко к телефону. Лежит на Чимине или же рядом с ним. — Читаю, — отвечает Чонгук. Диалог повторяется. Будет забавно, если Пак спросит… «Что?» Чон мгновенье молчит, даже забывая, на что потратил практически целый день, исключая работу и прочие мелочи. Забывает, правда, ненадолго. — Учебник по нейротравмотологии, — говорит, представляя себе реакцию Чимина. Скорее всего, он бы скептически изогнул бровь, а-ля, ты серьёзно или смеёшься надо мной? Хотя, зная тебя, серьёзно. «Сколько ты уже читаешь»? — следом интересуется парень. Ответ можно предсказать. — День, — Чонгук опускает взгляд на тетради, книги и распечатки. Это всё надо потом убрать, а встать сил уже нет. «День, — повторяет для себя Чимин, скользнув языком по губам. — Ага. День. Сегодня воскресенье». — Понедельник, — поправляет его Чон. Стрелка часов уже давно перевалила за полночь. «Хорошо, было воскресенье, — соглашается Пак, наверняка готовясь проехаться по мозгам Чонгука. Не с негативной точки зрения. Чимин становится более саркастичным и импульсивным при хорошем настроении, при ровном — резким и едким, а с плохим Чон ещё толком столкнуться не успел. — Ты отдыхал сегодня?» — неожиданно задаёт вопрос. Чон несколько раз моргает, толком не зная, какой дать ответ. Что бы он ни сказал, Чимину вряд ли понравится. — Да. Я занимался, — словно это Паку о чём-то говорит. — В физическом плане, физической нагрузкой. «Чонгук, — небольшая пауза с намёком. — Я ценю в мужчинах, да и в женщинах тоже, стремление следить за телом, но это не отдых, — открывает, так выражаясь, Чону Америку. Причём на полном серьёзе. Не было бы абсолютно ничего шокирующего, считай этот парень приседания, отжимания и прочую хрень отдыхом. — Когда ты в последний раз нормально позволял себе забить хер на свою учёбу с работой и расслабиться?» Когда пошёл с Тэхёном в ваш сраный дорогой клуб и встретил там тебя. Когда согласился поехать чёрт знаёт куда, тем самым оказавшись в тату-салоне. Когда наткнулся на тебя пьяного и повёз домой усталый после работы. Когда отвёз тебя в лес, а ты завёл в какую-то заброшенную психушку, показав лучший пейзаж в жизни в виде разукрашенных тёплыми красками деревьев и поезда вдали. Когда прогулял пары, дабы отвезти тебя в приют и отдать кота. Когда прогулял пары, потому что ты захотел компанию в магазине для животных. Когда провёл ночь субботы и её же утро в твоей квартире, готовя ебучий суп. «Хорошо, — добавляет Пак, не дождавшись ответа. Тут всё без слов понятно. — Когда ты в последний раз трахался?» — переходит сразу к главному. Он задаёт вопрос даже не из желания понять, когда Чонгук позволял отпустить себя, а из собственного же любопытства. Сильного. Ему хочется знать. — У вас всё сводится к сексу? — прилетает в ответ. Чон сощуривается. Это провокация? Не похоже. Чимин действительно просто интересуется. «У нас?» — не понимает парень, переспрашивая. Что это значит? — Вашего общества, — поясняет. Это дурная шутка? Он, правда, завуалированно сказал «у вас, у грязных людей, всё вокруг похоти и вращается»? Это… Странно. Нет, на полном серьёзе, Чимин практически в тупике. И что на это ответить? Типа, а что не так? Что в понимании Чонгука означает «ваше общество»? «Так когда?» — не позволяет парню откосить. Теперь желание получить ответ перерастает в острую необходимость. Вот только Чон явно не горит желанием говорить о себе, надавив: — Чимин, — хватит. Но Чонгук не способен придать тону строгости или жёсткости, потому что вопрос не вызывает у него негативную реакцию. Будь Чону какая-то тема поистине неприятна, то его отказ был бы отрезвительной пощёчиной любому собеседнику. Он не любит переходы на крайности, терпеть не может, потому что люди порой слишком часто суют вшивый нос не в свои собачьи дела, а потом удивляются, откуда берётся желание сломать им перегородку. «Когда?» — и в этот раз Пак не отступает. Он хочет знать. Ему нужен ответ, ему нужны пояснения, ему нужно понять. Нужно. Просто нужно, хочется, и хочется до покраснений на искусанных губах. Может быть, всё дело в нём, как в человеке. Его привлекает разврат, его привлекают подобные темы. Особенно сильно «хочу» проявляет себя прямо сейчас. Чимину плевать, кто из его знакомых или любовников когда и куда совал свой член, ему даже слушать об этом неприятно. Другое дело, Чонгук. Чонгук вообще другая история, какая-то отдельная и с абсолютно кривой развилкой, обсыпанной камнями и залитой водой, отчего ты периодически теряешь начало, а главное, продолжение. — В пятнадцать. Я говорил, — зачем спрашивать два раза? «Ты не говорил, — Чимин по ходу дела запомнил лучше. — В пятнадцать лет у тебя впервые был секс, — напоминает для самого Чона. — А вопрос был не про… Стой, — доходит. Осознание врывается в него резко и неожиданно, а Чонгук, поняв всё по интонации, закатывает глаза. Ну да, конечно, тут и нормальный человек отреагировал, минимум, с долей скептицизма или просто удивления. — Ты не шутишь? — а Чонгук умеет? — Почти десять лет назад, блять, десять сраных лет, ёб твою…» Чимин искренне поражён. То есть, да, по Чону особо воодушевляющих выводов не сделаешь, беря в расчёт его натуру, но Пак не думал, что всё плохо до такой степени. Был вариант, что Чонгук просто иногда с кем-то спал, чтобы удовлетворить физические потребности, но кто, сука, знал… — Заткнись, — не выдерживает Чон. Чимина только зацепи. «Скажи, а чем тебя секс так расстроил? Я не думаю, что существует у кого-то настолько печальный опыт, — акцентирует большое внимание на слове „настолько“. — Мне стоит говорить, что это плохо с точки зрения посадки твоего семени? — о Господи, за какие такие грехи Чимин свалился на Чонгука? — Ты ведь знаешь, как делаются дети? Их не аист приносит», — на полном серьёзе говорит. Когда парень за двадцать четыре ни с кем, считай, не спал, кроме какой-нибудь там ошибки молодости, стоит начать бить тревогу. У Чона вообще был подростковый максимализм, или он таким родился? Из роддома сразу за обязанности, а по морде, так сказать, кирпич прошёлся? Его явно роняла мать. И не один раз. Господи, у него детство-то было? Игрушки там? Или его родители решили вместо колыбельной читать монотонные лекции Ричарда Фейнмана по теоретической физике? Чонгук знает хоть о существовании улыбки? Нет, про смех Чимин не зарекается, это что-то из ряда фантастики. — Ты сейчас нахуй пойдёшь, — предупреждает Чон ровным тоном. Само собой, никуда он пока посылать парня не собирается, если не довести окончательно. Правда, Пак не доводит, он и впрямь поражён до глубины души, не скрывая этого. «Как ты живёшь вообще? — Чимин активно пропускает реплики Чонгука мимо. Что так удивляет Пака? Словно без секса жить невозможно. Хотя с его-то образом жизни стоило здесь удивляться Чону. — Порно?» — предлагает альтернативный вариант. — В лучшем случае лекарство от бессонницы, — находит ответ. Он не врёт. Это правда. Он не смотрит подобное много лет, потому что ему в прямом смысле по боку. Насрать с большой буквы. Чонгук просто… Не нуждается в этом. Разве что по утрам, но это является нормальной реакцией организма, а не возбуждением из-за чего-то или кого-то. «Скажи, что ты ещё ни разу не влюблялся», — нет, не влюблялся. Он даже в сторону других людей особо не смотрел, не то что фантазировал о ком-то в сексуальном плане. То есть, зачем? Мысли о представлении кого-то голым, в разных позах и тому подобное, не имеют для Чонгука смысла. Возможно, с ним что-то не так, но он никогда и не задумывался об этом. — А ты? — парень переводит внимание с себя на Чимина, чей голос смешивается с громким мурлыканьем кота на фоне. «Да, — сначала ответ звучит уверенно. — Наверное, — а вот это добавление говорит об обратном. — Это нельзя назвать влюблённостью, но…» — Ты ответил, — перебивает его Чонгук, а после одним плавным движением укладывается на спину, сразу же почувствовав приятное расслабление. Это не кровать, но какая к чёрту разница, если он вообще может лечь? — Это симпатия, в твоём случае влечение к другим. Влечение представляет из себя группу нейромедиаторов, а это дофамин, норадреналин и серотонин, — перечисляет безэмоциональным голосом. — Есть привязанность, есть физика, биология и химия, а чувств… «Нет? — заканчивает за него Чимин. — Как тривиально. Я хочу посмотреть на тебя, когда ты в кого-нибудь влюбишься. Будет забавно видеть, какими словами ты объяснишь свои чувства», — пускает сдавленный смешок. — Говоришь мне ты, — Чонгук пялится в светлый потолок. Как Пак может говорить про любовь, если сам её никогда не испытывал? «Малыш, — начинает парень по ту сторону. Его интонация слегка меняется, а уменьшительно-ласкательные слова он использует при едких замечаниях. — Давай мы не будем путать такие понятия, как „бабник, шлюха, проститутка” и кто ещё там есть. Я не бегаю за каждым встречным и не вешаюсь им на шею, потому что не испытываю симпатии, — поясняет. — Окей, если тебе надо всё объяснять максимально доступным и грубым языком — пожалуйста. Я люблю секс, для меня он сродни лучшему виду спорта, мне нравится управлять людьми с помощью моей внешности и мне нравится внимание, которое они мне уделяют. Мне это нравится, Чонгук, — повторяет, разделяя каждое слово. — Если ты не испытываешь сексуального влечения к другим, то это не значит, что у меня так же, — Чимин улыбается. Чон в этом уверен. Уверен — на его лице едкая улыбка, плотно сжатые или напряжённые губы и доля раздражения, которое он скрывает следующими словами: — Может, ты асексуал?» — звучит саркастично, слегка насмешливо. Чонгук лениво приподнимает брови: — Может, — соглашается. Отсутствие тяги к другим вполне объясняется этим. Чимину же его спокойное «может» не нравится, и чужое мнение он разделять особо не торопится. «Не дай Бог» — срывается с губ Пака, причём даже не в шутку. Чон в недоумении хмурится, собственно, не понимая, в чём дело: — Какая тебе разница? Какая Чимину разница? И правда. От того, способен Чонгук на физическое влечение к кому-то или нет, меняться ничего не должно, потому что… А почему должно меняться? Он не твой любовник, Пак, он даже не «на ночь». Чон — непонятное существо, возникшее посреди дороги, ты можешь проехать мимо, а можешь остановиться и попытаться понять, что с этим неизведанным видом, как новое животное в Австралии, не так. Чимин это понимает, но становится всё равно неприятно, в груди тянет и зудит. Что, если Чонгук на полном серьёзе просто не чувствует сексуального влечения к другим? У него был секс девять лет назад, первый и последний до сегодняшнего времени, а это весьма веский повод сделать определённые выводы. Да, Чимин встречал и девственников в их двадцать шесть, а то и больше, и просто тех, у кого хреновая личная жизнь, но с Чонгуком иная ситуация. Пака задело, потому что он подсознательно рассматривает Чона в качестве сексуального объекта. И от этого становится противно от самого же себя. Чимин категорически не хочет, чтобы Чонгук становился одним из тех людей, с которыми он проводит ночи. Об этом думать мерзко. Чон Чонгук — это Чон Чонгук. Какой-то скрытный и непонятный, слишком замкнутый и безэмоциональный, даже можно сказать пустой внешне. Будто бы он не живёт своей собственной жизнью, слоняясь от утра до утра. От него пахнет чащей леса, на голове чуть закручивающиеся на концах, да и не только, волосы, которые скрывают пол-лица, а его глаза до костей пронизывают, в них светлая тьма, и объяснить это Пак не способен. Чимин не хочет смотреть ему в глаза. Возможно, не хочет. Он разделился на две части. Пополам разрезало, и воедино собраться не получается. Чон Чонгука нельзя просто затащить в постель. Просто переспать. Дело даже не в том, что у Чимина не получится, сколько бы он шарма ни применил, а в том, что, возможно, Чонгук ничего не почувствует. Не возбудится, не захочет, просто, чёрт возьми, не встанет. Кто вообще говорил, что Чону нравятся и мужчины? Никто. Пак пользуется желанием у других людей. Он сам порой не так часто хочет секса, как другие, а у Чона он занимает последнее место, если занимает вообще. Невозможно заставить искренне чего-то желать. Тем более, если под «чем-то» подразумевается человек. Чонгука нельзя привязать к себе таким путём, это стоило понять с самого начала. Он другой. И требуется ему тоже в корне иное. «Если ты не начнёшь отдыхать хотя бы немного, то помрёшь, — Чимин открыто ускользает от ответа. Нет, он в принципе меняет тему, подразумевая под „отдыхом“ отнюдь не секс. — Проблемы в таком исходе лично я не вижу, а ты, думаю, вполне. Ты свободен завтра?» — невозмутимо интересуется. Чон так и лежит, не двигаясь, на полу, решив напомнить, что наступил рабочий день. Выходные пролетели. — Уже понедельник. «И?» — Паку это ни о чём не говорит. У него либо семь пятниц на неделе, либо понедельник каждый день — зависит от настроения. — У меня практика в больнице и работа, — Чонгук противоречит сам себе. Одной частью себя он понимает, что соглашаться на любые предложения Чимина не стоит, причём категорически — это то же самое, что добровольно прыгнуть в вязкий склизкий водоворот, состоящий не из воды, а из нефти, захлёбываешься, давишься с такой тянущейся болью, что думается «лучше застрелиться». А другая часть понимает — отказываться не хочется. Вне зависимости от того, каким абсурдным будет предложение. «Отлично, мне не мешает, — Чимин абсолютно не видит проблему. Он сам будет занят завтра посильнее Чона и отнюдь не универом. Возвращаться в него с каждым днём хочется всё меньше и меньше. — Где находится твой бар?» — спрашивает. Чимин действительно надеется, что Чонгук ему скажет? Нет. Он не хочет видеть парня в заведении, в котором выступает, не хочется, чтобы кто-то из знакомых видел его на сцене с этим сраным микрофоном. Чужие люди — одно дело. Они не знают Чона, они могут лишь смотреть и перебирать вариации его личности, а знакомые — другое. Кто знает, дело, может, в его характере, для него любое отклонение от нормы в поведении — слабость. Неприятное чувство, будто бы… Кто-то из тебя душу выворачивает. Кажется, именно так выразился Чимин вчера. «Другого не ожидал», — продолжает парень по ту сторону трубки. Походу, его несильно заботит, что Чонгук не назвал адрес. Это странно. Он наверняка хотел наведаться к нему на работу, а тут так легко соглашается. Странно. Очень странно. Чон автоматически начинает различать в Чимине перемены: что нормально, а что — нет, что должно напрягать, а что не несёт в себе никакой смысловой нагрузки, что он говорит всерьёз, а что бросает в шутку, хотя Чонгук считает, Пак редко просто «шутит». Над многими вскользь брошенных словах стоит зациклиться и придать им значение, как и некоторым действиям. Чон сумел заметить много вещей ввиду своей чрезмерной наблюдательности, и многие из них ему не нравятся. «Конец! — вдруг негромко восклицает Чимин, на мгновенье пугая резким перепадом. — Всё было только сном, — Чонгук приподнимает брови, но без удивления. Это стих. Сто процентов стих. — Нет света в будущем моём. Где счастье, где очарованье? Дрожу под ветром злой зимы, рассвет мой скрыт за тучей тьмы, ушли любовь, надежд сиянье, о, если бы и воспоминание, — делает небольшую паузу, а следом без былого артистизма начинает: — К слову, ты знал, что Байрон был весьма любвеобильной личностью? — риторический вопрос. — Всю свою жизнь он постоянно влюблялся то в одну женщину, то в другую, и каждый раз любил, как в первый. Вот только как раз первая влюблённость случилась, когда ему было всего десять лет, а предметом обожания стала собственная кузина. Когда же Байрону рассказали, что она помолвлена, с ним случился целый истерический припадок», — и Чимин на полном серьёзе продолжает как ни в чём не бывало говорить на совершенно иную тему. С ним по-другому нельзя — слишком быстро скачешь по разным вещам, с серьёзных до саркастичных, с жёстких до юморных, а с юморных до неприятных. Пак Чимин продолжает говорить, а Чон Чонгук продолжает его молча слушать. Слушает о том, что знаменитый поэт был склонен к полноте, а перспектива растолстеть приводила его в ужас, поэтому он неустанно изнурял себя физическими упражнениями; влияние Байрона на поэзию было настолько велико, что его творчество легло в основу байронизма, то бишь нового направления в литературном жанре; он, будучи студентом Кембриджа, завёл себе медвежонка, а чиновники ничего не могли с этим поделать, потому как уставом запрещены были лишь кошки и собаки, а не домашние животные в целом; поэт страдал маниакально-депрессивным психозом, за год в Венеции осчастливил собой, хромым и толстым, около двухсот дам, а ещё у него была личная коллекция волос, срезанных с лобков любимых женщин, и Чонгук клянётся, что последнего факта знать не хотел, даже если имя Джорджа Гордона Байрона светится в книжках, статьях и мировой истории в целом. Но, если быть честным, всего этого он не знал, поэтому, если скажет, что не слушал Чимина, — соврёт. Мелькает мысль, что они с Паком прекрасно бы сумели обмениваться информацией, ведь если этот парень сейчас рассказывает ему в прямом смысле биографию одного из великих людей, то Чонгук силён лишь в более точных вещах. Он может сказать, что кератопротезирование — это хирургическая процедура, при которой больная роговица заменяется искусственной. И ничего страшного, что это микрохирургия глаза, ничего общего с его профессией не имеющая. Знания Чона ощутимо выходят за круг ввиду медицинских выставок, работы в больнице в отделениях интенсивной терапии и скорой помощи, да и в общем из-за его любви к этой «среде обитания». Чимин же, наоборот, далёк от медицины, что не имеет значения, ибо в виде хорошего медика Чонгук представляет его в последнюю очередь. Пака просто нравится слушать. Пусть он говорит, читает выученные наизусть стихи, высказывает своё мнение на всевозможные темы, и не так уж и важно то, что Чон не успевает порой прослеживать за его словами. Не успевает следить за тем, когда там родился писатель, когда что издал, когда в кого влюбился и с кем расстался, но запоминает, что это, по меньшей мере, было. Чимин, наверное, и не нуждается в ответной реакции, обычно он её требует, когда хочет ответного высказывания мыслей. Сейчас же Пак говорит. Он не спит в столь позднее время, да и находится не в самом адекватном состоянии — более импульсивном, когда он способен трещать без умолку на темы, в которых разбирается. Он знает, что Чонгук всё равно его слушает. У него ситуация в какой-то мере безвыходная. Он слышит, как Чимин порой прерывается, что-то говорит Гиацинту, мурчащему под ухом, а после короткого лирического отступления возвращается к теме. И неважно, что Чон давно потерял нить, связывающую чужие предложения. Чонгук лежит на жёстком ковре в кипе разбросанных бумаг и книг, борется с неимоверным желанием провалиться в сон и пялится покрасневшими глазами в белый потолок, пока Чимин читает ему наизусть выученную биографию Байрона.

***

Один твой выбор пересекает тысячи других — столь простая истина не столь часто закрадывается в голову людей, а если такое и происходит, то долго она там не живёт. Представь ситуацию: ты приехал в свой загородный двухэтажный дом, и что будешь делать теперь? Твой выбор велик, ведь ты можешь убраться, приготовить поесть, валяться весь день на двуспальной кровати, или же отправиться в лес на прогулку. Ты можешь развести костёр, укутаться в плед и воссоздать момент из американских сериалов, а можешь начать углубляться в своё хобби. Вопрос лишь в том, что именно из этого ты сделаешь. Если ты находишься один в квартире, то только сам решаешь, что именно сделать. Начать учить новый язык, прочитать книгу, разобраться в старых вещах или же пойти на улицу в музей, какой-нибудь ботанический сад, парк, позвонить своим друзьям, чтобы пригласить с собой, если те свободны. Свою обыденность зачастую можно разнообразить большим количеством способов, только люди в большинстве случаев решают этого не делать. Тысячи дорог, ведущих в разные стороны, и каждый раз, делая шаг вперёд, Чимин задумывается. А был ли он правильным? Стоило ли делать его в принципе? И является ли это вообще «шагом вперёд»? Шаг вперёд — это шаг в сторону лучшего тебя, это совершенствование, даже самое маленькое, своей личности, шаг к твоим стремлениям и мечтам. Мечты у Пака не было, нет, и не факт, что появится. Угнетает ли его это? Бывает. Он словно летит в космическую бездну, где ни захватиться не за что, ни дышать нечем. Всё, что вокруг него, пугает своей красотой и обворожительностью, отражается мириадами звёзд в испуганных глазах, которые больше боятся, чем восхищаются. Пугающая неизведанность. Отсутствие опоры в физическом и ментальном плане. Никого вокруг и только самостоятельно принятые решения, идущие наряду с фразой «а верны ли они?». Чимин не страдает от низкой самооценки, но, бывает, весьма редко и неожиданно, на него накатывает лёгкое отвращение не к своей внешности, а к своим слабым сторонам. Человека должно что-то удерживать, но порой он задумывается над тем, что удерживает его, и, не находя ответа, впадает в самое отвратительное из всевозможных своих состояний. В столь ужасные для его строения ума моменты, он в сотый раз понимает, что под кроватью, в шкафу или под тёплым шерстяным пледом, как было в детстве, больше не спрятаться, потому что спрятаться хочется от самого себя. Чимин останавливается на ближайшей бесплатной парковке, глуша двигатель, а после поворачивает в свою сторону зеркало заднего вида. Оглядывает себя, нервно скользнув по губам из-за неуспокающегося сердца. Громкие удары сильны, будто собираются продырявить ему грудь. Кажется, он никогда не сможет привыкнуть к этому ощущению, возникающему каждый раз после выполнения работы. У него слегка дрожат руки от стресса, но не от страха. Остаточное явление. Пак поправляет серые волосы, заправляя одну часть за ухо, а другой позволяя спадать на лицо, едва задевая глаз. Чувствует себя лучше, чем в обычные дни, и сам не понимает, чем это вызвано: то ли тем, что он заснул слишком резко, то ли тем, что ему удалось выспаться, то ли резко вспыхнувшим адреналином в крови, то ли тем, что ему удалось высказать свои ночные мысли другому человеку. Чонгуку. И это самое важное дополнение. Чимин оставляет сумку на соседнем сиденье, беря с собой лишь ключи от машины, телефон и кошелёк, последние два кладёт в карман, после чего наконец выходит из машины на улицу. Температура упала ниже из-за прихода дождей. В воздухе царит холод и сырость, позволяя горожанам вдохнуть больше кислорода, чем было в жаркие дни. Найти бар, в котором работает Чонгук, не составило никакого труда, вот только Пак точно не знал, в какое время он выступает и как долго. Пришлось действовать наугад, опираясь на полученные знания. Больше интересно, как именно отреагирует парень, завидев Чимина. Последний шагает вдоль улицы, весьма быстро настигая бар, поэтому заходит внутрь плавной походкой. Его тут же встречает девушка-портье с приятной улыбкой и бумагами в одной руке. При виде Пака улыбка её становится шире. Парень растягивает губы, отвечая тем же и абсолютно пропуская мимо ушей «добро пожаловать». — У вас свободен столик где-нибудь подальше от сцены? — интересуется Чимин, следуя за девушкой. Та явно удивляется — видимо, привыкла, что зачастую требуют, наоборот, ближе, а после быстро берёт себя в руки: — Да, конечно, пройдёмте. Не хочется, чтобы Чонгук заметил его так быстро. Не зря же он не сказал название бара, а во вторую встречу и то, сбежал, дабы они с Тэхёном не смотрели на его выступление. Пак стучит каблуками коротких кожаных ботинок с острым носком по паркету, осматриваясь. Приятное тёплое освещение, исходящее от длинной изящной люстры, небольшие, но уютные столики посередине и диваны, что тянутся вдоль стен. Чимин замечает стеллаж с большим количеством растений, а рядом с большой барной стойкой на другом конце бутылки алкоголя. Девушка уводит его дальше от сцены, поэтому он пока не может её рассмотреть. Быть честным, кафе (а это, кажется, именно оно, хотя бар здесь тоже внушительный) очень даже располагает к себе интерьером, особенно больше всего приятно слышать живую гитару, так как на краю сцены играет мужчина, придавая картине атмосферу. По сути своей, это правда бар, но больше всего напоминает кафе. Наверное, это оно и есть, потому что вряд ли бы тогда бюджета хватило на музыкантов и певцов. Народу не так много — некоторые столики не заняты, а на занятых местах находятся пары, друзья или семьи. Пак присаживается за столик у стены, на диване, и продолжает мило улыбаться девушке, которая подаёт ему меню, всё время посматривая на парня, словно не может отвести взгляд. Как мило. Может, взять её номер? Это было бы любопытно, потому как она вряд ли откажет. — Будьте добры, жасминовый чай и две кружки, — сразу же произносит, надеясь на то, что в ассортименте он есть. — Две? — переспрашивает девушка. Наверное, он просто кого-то ждёт. Ничего удивительного — у такого человека просто не может не быть второй половинки. — Две, — подтверждает Чимин, после чего девушка кидает «ваш официант скоро принесёт заказ», уходя прочь. Он ничего не ел сегодня, что не скажешь о вчерашнем дне — доел суп. Оказалось, он содержит в себе мало калорий, никакой нагрузки на желудок не было, поэтому Пак расценил это в качестве зелёного света. Он просто весь день в прямом смысле провалял дурака, то есть провёл его впустую. Ел по сто грамм каждый час, наконец, почувствовав, как боль потихоньку уходит из живота, а оставшееся время читал и балду гонял с Гиацинтом. Выяснилось, что это инопланетное существо склонно к озорным играм и веселью, даже при отсутствии возможности нормально функционировать. Это действительно поразительно. Человеку бы на его месте пришлось находить в себе моральные силы на то, чтобы подняться и идти дальше, а коты, да и большая часть животных в целом, даже не способны задуматься над этим. Они не могут просто сдаться — этого нет в их голове. Больно — терпи, но живи до последнего. Если бы Гиацинт был человеком, то Чимина бы восхитила его сила. Животные зачастую во много раз сильнее людей, потому как и тараканов в их голове меньше. Любят — значит, любят, ненавидят — значит, ненавидят. И как бы ни было больно физически, не будет мысли о том, чтобы умереть. Хотя порой собственные же доводы подвергаются сомнениям, потому что покойная бабушка Чимина по материнской линии имела кота. После её смерти он отказался от еды, и исход его был очевиден. Если физическая боль не сломит, то ментальная косит даже животных. Музыка. Она прекращается. Во всём помещении. Свет не гаснет — он и без того весьма приглушённый, лишь некоторые из прожекторов загораются, привлекая внимание посетителей. Не исключая Чимина. Он опирается локтями на стол, мягко перебирает пальцы, периодически скрещивая их, неосознанно играется, пока взгляд его полностью сконцентрирован на одном человеке. Руки слегка подрагивают — слишком много адреналина он получил после работы, — но Пак перестаёт это замечать, когда наконец-то замечает Чонгука. Глаза тут же впиваются в его внешний вид, поглощают, изучают, стараются ухватить мельчайшие детали. Наш мозг автоматически реагирует на изменения в человеке — это то же самое, если бы гот пришёл во всём ярком. Идентичные чувства сейчас испытывает Чимин, хотя, казалось бы, нечему тут особо радоваться. Но на Чоне на вид из мягкой ткани чёрная рубашка в мелкую белую крапинку, заправленная в обтягивающие тёмные штаны, и Пак уже не знает, куда изящней и красивее. Его волосы на концах мокрые, а на лбу проступают капли пота, из-за чего можно сделать вывод, что Чонгук выступает не первый раз. Необычно видеть его таким… Более простым и элегантным. Нет ничего массивного или свободного, как его худи на размеры больше, длинные пальто, куртки и массивная обувь. Сказать больше — его шея полностью оголена, являя вырез на ключицах. Чимин засматривается. Откровенно и, даже этого не скрывая, он чуть наклоняет голову набок, следя за каждым следующим движением парня. Следит за банальным движением его ног, обтянутых в ткань, за тем, как он берёт в руки микрофон, прикрывая глаза на моменте вступления в виде плавной мелодии. Пак по одному лишь началу понимает — он знает эту песню. Прекрасно. Это «Koop Island Blues» от «Koop». Джаз. Чимин любит подобное, поэтому просто не может не узнать песню, которая звучит. Поразительно, но несмотря на «оркестровое» звучание, музыка полностью электронная и составлена из тысячи разных семплов. Пак скользит языком по губам, пробуя вкус собственного бальзама, а глаза его, кажется, зажигаются на моменте, когда впервые слышит пение Чонгука. У него тенор. Чёрт возьми. Как у такого парня, с такими резкими и редкими словами, может быть столь высокий голос? Чимин перестаёт дышать. Он слушает. Пытается понять и изучить глазами и ушами, чтобы прийти к следующим выводам: голос Чонгука выделяется нежным тембром, он лёгкий, а также мягкий по качеству. Он не поёт сейчас на высоких нотах, ведь его голос недостаточно высок по регистру и, скорее всего, относится к лирическим тенорам. Но, кажется, благодаря собственным решениям, Чон не пытается изображать мощного вокалиста и использует естественную мягкость в качестве преимущества. Вместо высокого микста он поёт нежно, с большим количеством придыханий. Его связкам не хватает сил для смыкания, грудной голос становится тише, а ещё из-за неумения как следует распознавать правильное дыхание, даже при использовании головного голоса, он не может сохранять нейтральное положение гортани и петь с опорой. Иными словами, Чимин, имея некоторые познания в данной сфере, может заметить ошибки, сильные стороны и слабые, но, если быть честным, ему плевать. Он не учитель музыки, ему все недостатки слух не режут — наоборот. И потому Пак просто углубляется в поющий голос окончательно, переставая что-либо понимать и анализировать. Он редко моргает, следя за тем, как грудная клетка Чонгука часто вздымается, как иногда он закрывает веки, вытягивает ноты, а после, в моменты отсутствия партий, опускает руку, берясь за микрофон на стойке лишь одной; бесконечно облизывает пересыхающие губы от желания пить и порой лёгкими движениями головы скидывает лезущую в глаза длинную мокрую чёлку, которая завивается сильнее прежнего. Его лицо открыто во много раз больше, чем в обычной жизни, хотя больше всего внимания Чимин уделяет его эмоциям. Их нет как таковых. Он не улыбается, как делают обычно певцы. Песня неоднозначная — мотив её нацелен на грусть, но недостаточно для того, чтобы выражать это физически. Чонгук не проявляет эмоций — он прекрасно воссоздаёт их иллюзию из мельчайших крупиц. Прикрывает веки на припеве, сжимает двумя ладонями микрофон, иногда приподнимает брови или выгибает их. Сотни незначительных действий, включая плавные движения тела, позволяют наслаждаться песней, голосом и красотой человека. Люди думают — такой стиль — изящный и чарующий. Чимин знает — всего лишь безэмоциональность и отсутствие желания хотя бы изображать лживые чувства для игры на публику. Пак осторожно перебирает пальцы, цепляет ногтями кольца, ладонью скользит по неброским серебряным браслетам на запястьях, уходя не то в себя, не то в Чонгука. Перед глазами слегка плывёт, и парень не обращает никакого внимания на официантку, принёсшую ему чайник и две кружки с ложечками и сахаром. Чимин ни на что не обращает внимания, в один момент поняв, — Чонгук красивый. И красота эта гипнотизирует, обнимает своими формами. Пак, говоря откровенно, не вспомнит хотя бы одного из людей, с кем он проводил ночи, превосходящих этого странного человека по внешним данным. Или же он не столь красив, и Чимину просто кажется из-за затмения в голове, но даже если и так, то личность Чонгука намного привлекательней чужого великолепия. Заблудившись в своих бесконечных мыслях, Пак поздно понимает, что допускает оплошность. Масштабную для него, сравнимую с поражением в войне, потерей боеприпасов и вооружённой силы, бойцов, солдатов, а также медиков — единственных, кто способен помочь справиться с нанесённой от потери бдительности раной. Штат управления раздроблен, полевой суд расформирован. Потому что Чонгук на него смотрит. Прямо в глаза. И смотрит уже давно. Было глупо полагать, что Чон, видящий со сцены все столики, все диваны, всю барную стойку, весь персонал и посетителей, не будет способен со своим потрясающим зрением разглядеть одного-единственного прекрасно знакомого ему человека. На миг Чонгук теряется. Вряд ли это проявилось на его лице, но душевное равновесие пошатнулось, потому как прямо сейчас он без понятия, как реагировать. Как бороться с эмоциями, которые одолевают его внутренний штиль своим штормом, смазывая гладкую поверхность быстрыми и частыми волнами. На Чимине непривычная ему обтягивающая чёрная водолазка, заправленная в обтягивающие джинсы с кожаным ремнём и металлическим кругом на нём. Но больше всего привлекает не это. Привлекает внимание образ, который Пак вдруг решил примерить на себе. Его серые волосы идеально уложены, чёлка спадает лишь на один бок, а потому открывает прекрасный обзор на один глаз. Самый выделяющийся. Потому что от его кончика ведётся длинная стрелка в виде ряда страз, что также проходят по всему верхнему веку плавным изгибом, сцепляясь вместе где-то у виска. Пространство между двумя стрелками заполнено тенями тёмно-серого оттенка, больше переходящими в чёрно-коричневый. Второй же глаз словно никто и не трогал вовсе, хотя даже с такого расстояния Чонгук может разглядеть лёгкие тени. На одном ухе место нашла кафа — от гвоздика в мочке тянется цепочка к хрящу. И возникает вопрос: это у Чимина просто настроение сегодня выдалось просто замечательное, раз он решил блистать, или же какой-то праздник сегодня, который Чонгук пропустил? Кто так наряжается просто в бар? Если бы он не знал Чимина, то подумал «только психи». А сейчас он чуть не пропускает свою ноту, вовремя взяв себя в руки, но глаз так с Пака и не сводит, искренне впадая в недоумение, смешанное с приятным удивлением и при этом раздражением. Наверное, ведь толком разобраться не может, что именно его накрывает с головой. Он определённо точно не хотел и не хочет по сей день, чтобы кто-то видел его таким, но ещё начинает думать о совершенно противоположном. Это приятно — когда кто-то из знакомых смотрит на тебя с восхищением, а оно, именно оно, сейчас плавает на дне глаз Чимина. Они блестят при свете люстры, но Чонгук не верит, что они способны на столь ярко выраженное сияние лишь из-за какой-то лампочки на потолке. Странный Пак Чимин смотрит на не менее странного Чон Чонгука так, будто на нём сошлись все восемь планет солнечной системы, будто он и есть сраное Солнце, вокруг которого крутятся естественные космические объекты. Их зрительный контакт длится чёртовых тридцать секунд — Чонгук считает каждую, — а это на двадцать девять секунд и двадцать девять тысяч миллисекунд больше, чем было в самый первый раз. Вот настолько долго. Для Чона этот момент длится невыносимую, столь короткую вечность, а для Чимина он, кажется, просто неосознанный. Словно парень не понимает, что устанавливает зрительный контакт, он потерялся где-то в себе и своих ощущениях. В это мгновение не у Чимина расходятся миры, а у Чонгука встречаются Млечный Путь и галактика Андромеда в неизбежной катастрофе. И только спустя мучительно тянущиеся секунды в чужих глазах что-то вспыхивает, возвращается осознанность. Чимин понимает, что происходит. А Чонгук понимает, что до Пака наконец доходит, и теперь позволяет себе чуть нахмурить брови. В его глазах читается: «Какого чёрта?..», которое даже сам Чон расшифровать не может, а у Чимина на губах немое: «Твою мать». Вот только первым их зрительный контакт разрывает сам Чонгук, резко отвернув голову. Он продолжает напевать мелодию, едва сдерживая желание нервно топать ногой. Точнее, бить ей до пробитого нахер пола. Пак сидит, как истинный идиот, больше не ощущая былой уверенности в себе, потому что его грудь сдавливает с новой силой, а после резко отпускает, наоборот, норовя разорвать её изнутри. Как будто все его метафорические выражения стали реальностью, и мысль эта пугает. Насколько, должно быть, мучительна смерть от разрывающихся лёгких? И насколько ужасающе прекрасно выглядел бы мёртвый человек с растущими из его дыхательных органов броскими и пёстрыми цветами? Кажется, Чимин больной. На голову. Он наливает себе жасминовый чай, который подогревается свечой, в кружку, а после с каким-то непринуждённым (или, можно сказать, обречённым) видом наливает ещё и во вторую. Ставит её напротив. Чонгук придёт. Не может не прийти. Пак бросает взгляд в сторону сцены, ведь музыка прекращается, видит, как парень кланяется, после чего спускается куда-то за кулисы, где его уже ловит высокая ухоженная женщина. И вид у неё печально-хмурый, словно она собирается сообщить неприятную весть. Чимин ждёт. Ждёт и просто ещё раз ждёт. Ему больше особых вариантов-то и не остаётся. Ему в принципе, если не брать в расчёт именно эту ситуацию, ждать никого не приходится. Особенно так сильно и «да иди ты уже сюда». Начни ворчать про то, какого хера Чимин тут забыл, что «делать тебе нечего?». А Чонгук начнёт. Наверняка, ещё будет хмур как туча, хотя это вообще его состояние на каждый день, даже, нет, — статус. — Какого хера? — о да. Чимин чёртов предсказатель. Он слышит тихое сдержанное шипение неподалёку, что говорит о приближении парня. Пак поднимает взгляд, но первым делом замечает одну вещь: все посетители, да и персонал, пялятся. Некоторые открыто, некоторые стараются отвести взгляд или скрыть его, но вот официантки, в том числе и портье, не могут не взглянуть, к кому идёт их главная певчая птичка. По Чонгуку видно, что прикованное к нему внимание ему не нравится, он хочет сбежать, скрыться от него, сжаться и забиться в угол. Но нет, ему приходится усталой походкой пересекать всё помещение, чтобы добраться до столика, за которым уселся Чимин. Мокрый, вспотевший и горячий. В физическом смысле — ему хочется сдохнуть, побыстрее надеть пальто, закинуть на плечо сумку и отдохнуть после рабочего дня. Уже вечер. Темно на улице давно. Ему хочется домой. Хочется отдохнуть. Но, вспоминая, как выглядит его «дом», «хочу» сменяется на монотонное и серое «надо». Порой люди поддаются моментам, эмоциям, охватывающим их в этот момент, а потом, стоит наваждению пройти, а воображению смениться на реальность, твои чувства гаснут. Словно ты увидел прекрасное место, обросшее цветами, а позже признаёшь в этом «прекрасном месте» бывшую виселицу, и все цветы уже смысла никакого не имеют. Любая иллюзия в конечном счёте сталкивается с реальностью. — Все так пялятся на тебя, — Чимин нисколько не улучшает ситуацию, всё же сделав на этом акцент. Только в приятную сторону. — Ты явно местная знаменитость. Если бы. — Я задал вопрос, — давит Чонгук, присаживаясь на диван напротив. Пак скользит коротким взглядом по его лицу, с каким-то упоением подмечая, как блестит его взмокшая кожа при свете тёплых тусклых ламп, как пряди волос прилипают ко лбу, из-за чего Чон дёргает головой, желая убрать их. — Вопрос был «какого хера?», а херам, насколько мне известно, имён не дают, поэтому формулируй свои мысли чётче и яснее, если хочешь получить удовлетворяющий тебя ответ, — спокойно проговаривает Чимин, словно ничего не было, не он припёрся к Чонгуку на работу, не он вычислил месторасположение именно этого бара-кафе, да и в принципе всего. — Чай пей, пока не остыл, — просит, кончиком пальца подвинув стеклянную кружку ближе к Чону. Он уже остыл, так что пусть выпивает сразу. Ему хочется — видно же. — Чимин, — Чонгук упёртый баран — продолжает заглатывать Пака своими глазами, твёрдость которым придают сведённые на переносице брови. Нервирует то, что Чимин не смотрит в глаза. Пусть посмотрит. Чимин, смотри в них, мать вашу. — А что ты от меня хочешь? — не понимает Пак, играя в дурака. Делает глоток чая, вкус которого почти не чувствует. — Почему я пришёл? — риторический вопрос. — Ну, милый мой, вчера я вроде как с намёками гово… Чонгук его бесцеремонно перебивает: — Как ты нашёл бар? Чимин замирает с кружкой у рта. Так. К такому вопросу он был не совсем готов. Эта мысль в его голове даже не появлялась, мол, найти чьё-то место работы несложно, если у тебя есть связи. Пак забыл, что они с Чонгуком обитают в мирах, которые малость отличаются между собой. Даже в этой ситуации Чимин замечает одно: Чон спросил не «на кой Дьявол ты припёрся?», не сказал «вали». Он всего лишь спрашивает «как ты нашёл меня?». Словно под этими словами прячется завуалированное «спасибо, что пришёл, но пошёл ты нахер». — Спросил у Тэхёна? — выгибает бровь Чимин, говоря таким тоном, словно там в конце ещё надо добавить «а что, впрочем, тебя удивляет?». Чон молчит. Откровенно молчит, продолжая жечь парня перед собой бесстрастным взглядом. Чонгук смотрит на него, как на идиота, посылая немую фразу: «Кого ты хочешь обдурить, я не вчера родился». — Что? — не выдерживает Пак. Молчание затягивается. — Я не читаю мысли, я обычный человек, а с людьми надо говорить, ты знал? — не упускает возможность съязвить. — Мне кажется, я однажды сказал, что после парочки слов, сказанных вслух, от тебя не убуде… — У Тэхёна? — Чонгук второй раз перебивает его, переспрашивая скептическим тоном, а-ля, ты сейчас на полном серьёзе или смеёшься надо мной? Чимин же замечает ещё одну вещь — Чон старается перебить его каждый раз, когда он умудряется затрагивать темы, вероятно, неприятные для Чонгука. Которые он не хочет обсуждать, но и которые отрицать не может. Будто своей резкой репликой, не дающей Чимину закончить мысль, Чон хочет сказать: «Я прекрасно знаю, что надо говорить, я прекрасно понимаю и помню каждые твои слова, но я такой человек, перестань на это указывать». Чонгук заговорил в тот момент, когда Чимин напомнил о его немногословности. Как же это странно. Непонятно, до смерти любопытно, и так странно. Наверное, Чона просто надо разговорить. Надо затронуть какие-то темы, просить его рассуждать, делиться точкой зрения, интересоваться чем-то. Говорить с ним. Вытекает вопрос: при каких условиях надо жить, чтобы быть таким закрытым? Да, Чонгук не упускает возможность выдать грубость, да, он как-никак ведёт с кем-то беседу, в прошлом отвечал на уроках в школе, но… В этом нет желания. Кажется, что он общается лишь из-за общественного давления, из-за необходимости контактировать с людьми. Наверняка, он бы предпочёл молчать всю жизнь, лишь наблюдать за другими, а отвечать у себя в голове. Кто его таким сделал? Почему он такой? Чимин очень хочет, чтобы Чонгук с ним говорил. Как можно больше. — Наверное? — Пак мог бы прямо сейчас солгать или ответить правду — неважно — главное, что напрямую. Но он специально даёт неоднозначные ответы. Он хочет добиться от Чонгука слов. Разговорить его. Чон чувствует напряжение. Сильное, ведь с Чимином не бывает просто — всегда завуалированно, запутанно и непонятно, а к истине ты шагаешь долго и тяжёлыми трудами. Чонгука бесит его поведение. Бесит, что Пак не даёт чёткого ответа, хоть и понимает, чего от него ждёт Чон. Бесит, что он делает это специально. Ещё сильнее Чона бесит он сам и его нож в глотке при попытке проявить нормальное человеческое любопытство. У него в голове сотни запертых дверей, а ключи разбросаны по всему лабиринту, где приходится плутать днями и ночами. Чонгук скользит языком по губам, тихо втягивает больше кислорода в лёгкие, дабы голос не менял тональность: — Напомнить последнюю встречу с Тэхёном? Чимин же проблемы не видит, делая глоток чая: — Это должно мне как-то помешать? — да, должно. Потому что Пак слишком горд позвонить и спросить — вот это Чонгук понимает прекрасно. Особенно человеку, с которым расстался не на самой доброжелательной ноте. Чимин спокойно попивает жасминовый чай, совершенно невозмутимо переводя тему: — Тебе нравится музыка? — вот так резко. Чон моргает, пялясь на парня перед собой и раздумывая над тем, стоит ли позволять ему увиливать от ответа, или же нет. Сдаётся Чонгуку, при выборе второго варианта они лишь поссорятся. Сильно. Если Чимин не сказал ничего сразу, то выпытывать из него слова — гиблое дело. Он-то ответит в конечном итоге, но ответ вряд ли Чону понравится, потому что его выплюнут, словно сгусток желчи. Поэтому Чонгук вновь выбирает путь отступления из-за отсутствия желания ссориться. Только вот долго ли он будет его выбирать? Однажды всё равно наступит момент, когда что-то пойдёт под откос до такой степени, что просто пропускать мимо будет невозможно. Чон ждёт того момента, когда убедится в некоторых своих догадках окончательно. — Это деньги, — находит очевидное, но от того не менее правдивое, оправдание. — То есть, музыкой ты не увлечён? — понимает Чимин, облокачиваясь на спинку дивана. — Было весьма предсказуемо — ты допускаешь много ошибок в вокале, — замечает. Чонгук не понимает: ему злиться или удивляться? Иначе говоря, откуда это знать Паку? — Ты чаще выбираешь фальцет — не даёшь связкам смыкаться, позволяешь воздуху проходить в голосовую щель, тем самым получая хрипловатый голос. Ты прекрасно его контролируешь, будучи тенором. Это классно, — жмёт плечами. — Но отсутствие опертого пения влечёт за собой потерю контроля над голосом и… — Чимин на секунду замолкает, не понимая, на кой чёрт вообще всё это объясняет. — В общем, вся эта ненужная дребедень, — отмахивается, даже не подозревая о том, что его слова заинтересовали Чонгука. Последний не отводит ни на долю секунды глаз. — Ты поёшь? — задаёт очевидный вопрос, но Чимину он кажется смешным, из-за чего он пускает смешок: — Ага, певец от Бога, — и, коротко качнув головой, добавляет: — Моя мать была связана со всей этой темой, поэтому в детстве часто водила меня по концертам, выступлениям и тыкала носом в ошибки выступающих, — лёгким движением поправляет чёлку, рассказывая без чётких эмоций. — Типа хотела, чтобы я пошёл по её стопам, — он не желает рассказывать о своей жизни. Это необычно, учитывая его раскрепощённость. Многие думают, что Чимину плевать на свою семью, да и в принципе на всех, но на самом деле ему не доставляет удовольствия говорить об отце с матерью. Чонгук замечает, что Пак недоговаривает. В воздухе словно повисает эта недосказанность, требующая продолжения. После его слов должно идти «но», а за ним продолжение истории. Только этого не следует. Чимин всего лишь на секунду углубляется в негативные мысли, а после вынуждает себя вынырнуть из них, приподняв уголки сверкающих от блеска губ:  — А чем ты тогда увлекаешься? — опять задаёт неуместный вопрос. Чонгук даже не знает, каким образом его расценивать. Он стучит пальцем по столу, рядом с кружкой стремительно остывающего чая, говоря: — Медициной. Чонгук тоже сбегает от ответа. А Чимин этого сделать не даёт. Как иронично, не находите? Поочерёдно сбегать друг от друга и при этом не позволять это сделать другому. — Ты знаешь, что я имел в виду, — парирует Пак, желая услышать честный ответ. Медицина это, конечно, прекрасно, да и книги тоже, но ни один из подобных ответов его не удовлетворит. Чонгук смотрит на него. Пытается понять, зачем это надо знать Чимину, зачем он копает глубже и глубже, словно старается таким образом сблизиться — открывая для себя больше граней. Чон хмурится, но лишь из-за собственных мыслей. Они общаются. Общение их странное, как и взаимоотношения, непонятное и ничем не подкреплённое, но ведь они продолжают контактировать. Почему ты удивляешься тому, что Чимин проявляет интерес? И почему ты считаешь, что он не должен этого делать? Чёрт. Возможно, мышление Чонгука неправильное, и с ним что-то не так, ведь почему его желание ответить граничит с отвращением? Открываться кому-то даже с маленькой стороны — сложно. Особенно ему. — Думаешь, у меня есть хобби? — Чон выгибает брови, признавая своё маленькое поражение. — Почему нет? — Чимин пожимает плечами. Чонгук думает, что над ним издеваются. Он сощуривается: — Внимательно присмотрись. — Что я должен увидеть? — искренне не понимает Пак. Взгляд его невольно падает на крепкую шею парня и потихоньку спускается ниже, к ключицам, которые прикрывает рубашка. Она действительно такая же мягкая на ощупь, какой кажется? — Поясни, — просит, когда ответа со стороны Чонгука не следует. Последний напряжённо сжимает губы, не убирая хмурость с лица. Сведённые брови делают его чересчур строгим. Даже несмотря на его безэмоциональность, на сцене он выглядел во много раз свободнее, не был таким… Зажатым. Точнее, создавал столь прекрасную иллюзию, в которую многие по сей день верят. Прямо сейчас Чонгук ведёт борьбу с самим собой, борются его желание и внушённые с детства устои. У него есть свод определённых правил в голове, принципов и законов, по которым он живёт. И никогда ещё не ощущал столь сильную жажду от них избавиться. — На мне старые джинсы, которые я не менял дня три, — и этих слов Чимин ожидал в последнюю… Нет. Он их вообще не ожидал. Прислушивается. К каждому слову, которое Чонгук собрался озвучить вслух. — Ручная стрижка, в которой не горазд, и она неровная. Лучше не стричься вообще, — признаётся. — В карманах мятые купюры, мелочь, в рюкзаке бардак из учебников и медикаментов. Он старый, я купил его четыре года назад из-за того, что прошлый развалился до поломанной молнии и оторвавшейся ручки — ходил с ним со времён сраной школы, — говорит, будто сообщает что-то очевидное, но непонятное Чимину, раз он задаёт такой вопрос. — Жвачка в задней части кармана, ей два года и понятия не имею, откуда она там взялась, — коротко качнув головой, спрашивает: — Судя по моему внешнему виду, подумаешь ли ты, что у меня есть хобби? — делает неуловимый жест ладонью. Глядит на Чимина, ожидая его реакцию. Пак выглядит нечитаемо, не поймёшь, какую реакцию у него вызывают данные слова, но в итоге он начинает с этого: — Судя по моему внешнему виду, подумаешь, что я читаю книги, знаю наизусть свыше двадцати сонетов Шекспира и звоню кому-то в ночь рассказывать заученную биографию Байрона? — он не выглядит оскорблённым, да и говорит не с желанием задеть Чонгука ядовитыми интонациями. Он, скорее, пытается дать понять, что его внешний вид абсолютно не определяет его как личность, как человека. — Ты хотел показать разницу статуса, я прав? — быстро догадывается. — Вроде того, что я родился с серебряной ложкой во рту? Внешность — намёк на личность, просвечивающийся сквозь её маскировку, она одновременно и зеркало души, и её защитная окраска, — высказывает своё собственное мнение. — Я не отрицаю того, что при взгляде на тебя можно сделать определённые выводы, а если человек проницательный, то даже больше, потому что по внешности не судят только самые непроницательные. Но это не раскрывает тебя даже на двадцать процентов, так что нет, — подводит итог. — Мне не к чему присматриваться — я изучил тебя уже давно. Чимин несколько нервно облизывает нижнюю губу. Не изучил он Чонгука. Внешне — лишь очертания его тела и лицо, но душу практически ни насколько. Осознание этого приносит неприятные ощущения. Ему хочется знать больше, но в то же время он понимает: как он смеет требовать от Чона доверия, если сам ничем поделиться толком не может? — Жвачке правда уже два года? — с лёгким интересом спрашивает Пак, не желая, чтобы Чонгук зацикливался на его словах. Но не зацикливаться невозможно, ведь Чон и без того склонен улавливать любые мелочи, а мысли Чимина он разбирает на молекулы и атомы, слушая всё, что бы он ни произнёс. Брови всё ещё сведены, но в глазах нет прежней твёрдости, она спадает, являя взору обычную задумчивую хмурость и такое же лёгкое, как интерес Чимина, недопонимание. Вот так легко свести тему на какую-то жвачку. Хочется рассмеяться от нелепости. Чёрт. — Да, — подтверждает Чонгук, кивнув. — Два года, — не отрывает глаз от Пака, рассматривая его. Есть лишь единственный плюс в его нелюбви к зрительному контакту — он не заметит, что человек разглядывает его. Может почувствовать, но не более. Не может знать, что Чону покоя не даёт его необычный образ сегодня, его выделяющийся стразами и тенями глаз, да даже мельчайшие и привычные детали в виде септума. Чимин выглядит элегантно красивым, с ним сидеть за одним столом — словно с моделью, в которую часто метают взглядами посторонние люди. Непривычный контраст между мрачной хмуростью, замкнутостью и внешней раскрепощённостью с обворожительными образами. Чимина любят во много раз больше за пределами университета, в котором он умудрился испортить себе репутацию. Интересно, что произошло, раз на него ополчились? Чонгук углубляется в мысли, а зрачки его невольно продолжают исследовать парня, находя в скором времени конечную остановку. Его руки. Тонкие запястья с несильно выделяющимися венами обвиты браслетами, а на некоторых пальцах кольца. Чимин скрывает вторую ладонь с поля зрения Чонгука, но первая ему прекрасно видна. Пак долго не облокачивается на диван — вновь приближается к столу, ставя на него чашку. Боится выронить её. — Ты нервничаешь? — первый вариант, пришедший в голову Чона. — Что? — не сразу понимает Чимин. С чего вдруг он спрашивает такое? Чонгук открыто следит за чужими движениями, удостоверяясь в своих догадках. — У тебя тремор, — его руки дрожат. Не так сильно, чтобы это бросалось в глаза, но этого достаточно для бдительного Чона. В голове столбиком выстраивается ряд причин, по которым это возникает, а начальные места занимает: алкогольный тремор или же из-за пережитого стресса, то бишь последствия эмоциональной вспышки гормонов. Вряд ли это болезненное состояние — иначе бы дрожание было частым явлением, что, говоря прямо, Чонгук ни разу за Чимином не замечал. — Остаточное явление, — оправдывает себя Пак, тем самым приковывая внимание Чона к своему лицу в желании откопать ложь. Но нет, ему говорят правду. Вот только, остаточное явление после чего? — Как я понял, ты не особо хочешь пить, — делает замечание Чимин, так как Чонгук ни разу не прикоснулся к чашке. Пак достаёт из кошелька купюру, кладя её на стол, и поднимается, говоря: — Пошли, — проходит мимо Чонгука. Тот вздыхает, поднимается из-за стола, и перед тем, как отправиться за Паком, бросает: — Подожди. Чимин оборачивается на него, молча наблюдая за тем, как парень идёт в сторону сцены, точнее, за неё, дабы забрать свои вещи. Пак в это время выходит из заведения, проигнорировав «до свидания» от портье. А может она администраторша — кто знает. Парень спускается по ступенькам на весьма холодную улицу, жалея о том, что не взял с собой сигареты. Прохожих здесь не столь много — недостаточно для толпы, но и не сказать, что их нет в принципе. Район не столь богатый, заведений тут, конечно, много, но не престижных, да и ресторанов нет точно. За рядом домов кроются подворотни и проходы к спальным улицам. Пак замечает, как люди бросают на него короткие взгляды. И всё-таки, вне зависимости от того, в университете он или же на улице, в клубе, чужого внимания он никогда не был способен избежать. Может, дело было в его внешности, тем более с ним часто желали познакомиться. Если ты красивый, урод, имеешь пирсинг на лице, крашеные в яркий цвет волосы, тебе надо быть готовым к тому, что на тебя будут смотреть. Этого не избежать. Людей привлекает в совершенно разных смыслах тот, кто не похож на других. Там, где все горбаты, стройность становится уродством. Слышали о таком? Вот это про наше общество. Очевидно, что общественное мнение не отличается ни мудростью, ни здравым смыслом — не потому, что это невозможно в принципе, а потому, что это никому не нужно. Наоборот, предпочтение отдаётся манипуляции этим мнением в самых разнообразных формах — столь же разнообразных, как сама мода. Повседневная реальность показывает нам, что общественное мнение колеблется, как неутомимый маятник, между двумя вечными крайностями — похвалой и осуждением. И этот маятник настолько грозен и всесилен, что его одобрение даёт возможность жить и действовать, а критика воспринимается как надгробная плита, из-под которой головы уже не поднять. Приговор судьи считается окончательным и обсуждению не подлежит, и уже не хочется ничего, кроме покоя: не надо меня любить, не надо ненавидеть, главное — не трогайте. Иногда Чимин действительно устаёт от давления на себя, ведь с каждым разом оно усиливается, а если не усиливается, то из-за частоты потихоньку накапливается. Особенно в университете. Пак не знает, сколько ему придётся терпеть унижения, дабы его не исключили. Одна ошибка — и, считай, его жизнь перечёркнута. Чёрт побери, четыре года он отучился, ему осталось выпуститься и всё. Буквально ещё три-четыре месяца. Как он не устал? Откуда у него моральные силы? Сколько раз ему казалось, что он просто хочет запереться в комнате на всю жизнь и умирать в ней медленно? А потом этот период проходил, и с течением обстоятельств Чимин сделал вывод: на деле нет предела эмоциям. Если ты думаешь, что уже не выдержишь, то жди. Это пройдёт. Должно пройти. И ты должен прилагать к этому усилия, если правда хочешь вернуться к душевному равновесию. Если же «излечения» не происходит, как бы ты ни старался, то стоит задуматься, жив ли ты вообще. — Чимин, — голос Чонгука выводит из размышлений очень медленно, как будто из комы. Пак продолжает смотреть перед собой, после чего кидает косой взгляд на Чона, вдруг получая от него вопрос: — О чём ты думаешь? А вопрос глупый. Сколько раз люди слышат его от знакомых, друзей и родителей, но не отвечают, потому что, а какого чёрта я должен озвучивать то, что творится у меня в голове? Возможно, будь мысли Чимина личными, он бы промолчал. Возможно, будь рядом с ним кто-то другой, он бы тоже промолчал, так как ему сказали бы, что он слишком много задумывается. Зачастую люди говорят ему, мол, в моей статической программе нет таких умных функций — а зачем, если всё важное продумают за меня, а о неважном нефиг и заморачиваться? — О том, что качества, которыми мы восхищаемся и ценим в человеке — доброта, щедрость, открытость, прямодушие, понимание, чувствительность, — все они в какой-то мере бессмысленны, — Чимин отвечает на вопрос, упираясь глазами куда-то в изгиб шеи Чонгука. На нём всё та же пропитанная потом рубашка и не застёгнутая куртка. — Какие черты ты считаешь гнусными? — интересуется, не противясь желанию рассматривать Чона. Даже если это не нижняя часть тела и не верхняя. Красивая середина. Чонгук молчит, с неизменным хмурым выражением глядя на Чимина, скользя по его лицу, считывая эмоции, которые неоднозначны, их не прочитать. Чон уже сталкивался с этим — так этот странный парень выглядит, когда о чём-то задумывается, в мысли свои уплывает, крутится в них. Лёгкий ветер обдаёт взмокшую кожу лба, охлаждая его и всё тело в целом, когда Чонгук произносит: — Алчность, жажда, подлость, низость, эгоизм, высокомерие, мстительность, наглость, лицемерие, — вполне медленно и доходчиво перечисляет, вынудив Чимина прислушаться. Впрочем, он прислушивается всегда. — Авторитарность, безалаберность, ветреность, вульгарность, пошлость, жестокость, — и замолкает, ожидая дальнейшей реакции. Все вышеперечисленные слова олицетворяют точку зрения Чонгука, а точнее, людей, с которыми он бы не хотел иметь дела. Из шестнадцати слов ровно половину бы Чимин соотнёс с собой. Так почему Чон до сих пор общается с ним? — Забавно осознавать, что все эти качества зачастую гарантируют успех, — Пак не даёт Чонгуку увидеть реакцию на слова, всего лишь продолжив ту мысль, с которой начал. — Людей восхищает первый джентльменский набор, но пользоваться они любят плодами второго, — подытоживает, уже спокойно относясь к пронизывающему взгляду на себе. Его нельзя не почувствовать, особенно, когда Чон смотрит всё время, практически без перерывов. — Ответь мне, — просит, метнув глазами выше, к чужим губам, что через секунду двигаются: — Мне нечего ответить, — честно говорит. Эти слова Чимина не радуют, но виду он не подаёт, лишь слегка приподняв брови: — Тебе зачастую всегда нечего мне ответить, — подмечает. Это и правда так. Пак размышляет — Чонгук либо поделится своим мнением, либо предпочтёт молчание. Чимин уже хочет качнуть головой, обойти парня стороной и направиться в нужное ему место, бросить что-то вроде «забей, неважно», и оставить тему разговора, но следующие слова Чонгука выбивают мысли из головы: — Потому что ты зачастую прав. Цветы в лёгких. Пак пялится перед собой, зрачки замирают на губах ромбообразной формы с непримечательной родинкой под ними, что теперь бросается в глаза каждый чёртов раз. Чимин на мгновение превращается в статую, хотя сам вчера сказал: «Скульптура, как форма жизни, вымирает». Лично у него не вымрет до тех пор, пока он сам не окажется в могиле. Уголки губ дрогают, а Пак не выдерживает, начиная тупо улыбаться. Он отворачивает голову, качая ею под недоумевающий взгляд Чонгука, а после ухмыляется, говоря: — Окей, — теперь нечего ответить именно ему. — Пошли, — обходит Чонгука стороной, меняя тему, но оставаясь при хорошем настроении. — Как такой угрюмый парень с трудом озвучивает свои мысли, хотя весьма прямолинеен? Каким образом в тебе уместились эти две черты? — искренне не понимает, шагая в сторону одного из переулков. Не особо хочется слоняться сейчас по ним, но Чимин присмотрел там одно место и теперь намерен до него добраться. Жаль, спальный тихий район — не значит безопасный район. Особенно во времена беспорядков. — К тебе тот же вопрос, — прилетает Паку ответ сзади. Голос Чонгука не звучит по-особенному, но если он спрашивает, значит, его это интересует. Разговорился наконец. — Ты считаешь меня двуличным? — предполагает Чимин, сворачивая с людной улицы в переулок. Парень позади сначала не отвечает, пытаясь понять, куда они идут. — Двусторонним, — поправляет Чонгук, мельком осматриваясь. Шум машин меркнет, огни вместе со сменой локации исчезают, погружая глаза в темноту, редкие фонари, дворы и высокие лиственные деревья, чья пёстрая красота теперь ничего не представляет из себя. — Это новый термин? — Чимин начинает издеваться. Не так ощутимо, беззлобно, но всё же факт фактом. — Двусторонним бывает скотч, движение, монета, бумага — никак не человек, — поправляет волосы, посмотрев по сторонам. Здесь есть бары и магазины, откуда исходят приглушённые голоса. Темно. Темнота эта неприятная, потому что веет опасностью. — Так что ты имеешь в виду? — Двуличный — дерьмовая трактовка, я такого не говорил, — поясняет Чонгук. Стук каблуков Чимина отдаётся громким звуком не только в ушах, но и в принципе на пять квадратных метров. — Двусторонний как метафора — один человек и две грани, — Пак автоматически изгибает брови, пытаясь разобраться в услышанном. Всё же Чон порой слишком непонятно выражается. — То есть, считай, двусторонний в значении, что во мне будто две личности, так? Это хорошо или плохо? — желает услышать точку зрения Чонгука. Последний сощуривается, рассматривая затылок Чимина, и умолкает на короткий промежуток времени, ответив неоднозначно: — Твои пятьдесят процентов отчаянно компенсируют оставшуюся часть, — вот это, блять, завуалировал. Пак пускает сдавленный смешок, догадываясь, о чём речь. Чонгук будто бы не может понять, к чему склоняться, чему доверять и стоит ли доверять вообще, стоит ли любить или ненавидеть, как говорится. Чимин задавался таким вопросом лет в двадцать — носил с собой пистолет и искренне не понимал, чего ему хочется — жить или застрелиться, собственно говоря. Одним словом, Чонгук видит перед собой семь смертных грехов в лице улыбающегося ангела. — Выход за рамки не делает меня плохим человеком, — Пак поворачивает голову, заприметив резкое движение сбоку. Сквозь черноту он старается рассмотреть силуэт, выходящий из-за небольшой арки, поэтому останавливается в задумчивости. Незнакомец замечает его, а Чимин замечает в свою очередь бутылку пива в руках. — Так же, как и посещение церкви не делает тебя хорошим, — не упускает возможность поддеть Чонгук, останавливаясь чуть подальше и пытаясь понять, что привлекло внимание Пака. Увидеть мужчину не составляет труда, как и понять его не самый положительный настрой. Он вроде как пьян, но недостаточно для того, чтобы свалиться на асфальт. — Заметь, в церкви я не был ни разу в жизни, — говорит Чимин, скептически выгнув брови на моменте, когда этот придурок бросает в сторону Пака с Чонгуком грубое: — Че уставились? — его лица практически не видно из-за того, что свет от фонаря ударяет ему в спину. — Знаешь, что он пьёт? — Чимин словно потерял понятия страха, если судить по его совершенно спокойному тону голоса, с которым он обращается к Чонгуку. — Он пьёт слёзы, кровь, жизнь своей жены и своих детей, если таковые вообще имеются до сих пор и не бросили его, — говорит, из-за чего Чон хмурится, пытаясь раздробить глазами макушку Чимина. Какого хера он творит? Ему проблем в жизни не хватает или что-то в башку ударило со всей силы? Он принимал наркоту? Не похоже. Он и без того ёбнутый. Особенно чётко это проявляется в момент, когда голос за углом арки становится громче, незнакомец переговаривается, похоже, со своими друзьями, что выходят на свет. Мужчины. Высокие мужчины-байкеры, чьи выражения лиц не предвещают ничего хорошего. — Святые крестители, их четверо, — тяжело вздыхает Чимин, намного тише выдавив из себя эти слова, потому как пятеро против двух — комбинация одна из самых проигрышных. Пак быть избитым не страшится, а вот по лицу получать не желает из-за весьма специфичной любви к внешности, поэтому он, с совершенно глупым и «ничего непонимающим» лицом, как бы не врубаясь в ситуацию, выпаливает: — Думаю, они не очень рады. Чонгук без всяких околичностей, положа руку на грёбаное сердце, понимает, что ему хочется всего две вещи: от всей души истерично рассмеяться и заехать Чимину кулаком по его потрясающему лицу, сделав удар красивым, чтобы макияж не смазался, и максимально болезненным, чтобы потом Пак кровью плевался. Таким, чтобы тот же Чонгук обрабатывал ему полученные раны, находясь в ванной комнате с ярким светом и мяукающим на фоне Гиацинтом. Потому как, если Чимин хочет столь сильно влезать в проблемы, то Чон хочет отвести его в психушку, где, он уверен, они останутся вместе. — Самое время начать, — сквозь зубы выдыхает Чонгук, пока не стало слишком поздно хватая Чимина под локоть и дёргая за собой, вынудив того сдвинуться с места. — Что именно? — Пак послушно двигается, ускоряя шаг вслед за Чоном. Голоса бьют в спину со всей силы, и перед тем, как сорваться на бег, Чонгук со злостью выплёвывает: — Ходить в церковь. Смешно. Было бы, если не обстоятельства. Кто ж, блять, мог подумать, что там будет пять сраных амбалов, норовящих перемолоть тебя в муку после столь ядовитого замечания. Хотя никто не говорил, что, даже будучи осведомлённым, Чимин промолчал бы. Он идиот. Как там говорилось? Подъеби ранимого, доебись до нервного? О, это про него. Но, если уж быть полностью честным с самим с собой, в данной ситуации его больше волнует реакция Чонгука, который до боли в костях сжимает его локоть вплоть до того момента, пока они не начинают убегать. Теперь уже на полном серьёзе. Топот за спиной усиливается, чужие голоса также не отстают, врезаясь им в спины, из-за чего по всему позвоночнику проносится табун неприятных мурашек. Чернота района сдавливает, небольшие двухэтажные дома, бесконечные запутанные коконом провода постепенно начинают расплетаться, а больше фонарей на пути не встречается. Чимин пытается вспомнить свою первоначальную цель, совершенно неожиданно обнаружив в своей голове новую идею. Он резко хватает Чонгука за руку чуть выше запястья на бегу, сжимает её крепко и, бросив короткое «сюда», сворачивает за угол, попадая в другой, более узкий переулок. Пытается контролировать дыхание, что удаётся не с таким уж и большим трудом, учитывая его нередкие попадания в такие ситуации. Главное в такой ситуации: первое — уметь быстро бегать, а если не умеешь, то научиться прямо в процессе; второе — сворачивать резко и неожиданно, ни в коем случае не выбегать на открытое пространство; третье — если тебя потеряли из виду на короткий или долгий промежуток времени — прячься, но долго в засаде не сиди, так как лучше уйти как можно дальше тихо, осторожно, и всё время быть начеку. — Какого хера? — Чонгук шипит сквозь зубы, когда они замедляются и Чимин отпускает его руку. Они переходят на лёгкий бег, в процессе которого Пак постоянно оглядывается, не отвечая на поставленный вопрос: — Сюда, — тон голоса не звучит напряжённо — скорее, с каким-то азартом и придыханием. Чон уже хочет открыть рот, но сам оглядывается назад, потому что слышит приближающийся топот, и в этот момент Чимин хватает его за руку. Чонгук должен был этого ожидать в такой ситуации, но когда это случается, то он чуть ли не дёргается, тут же вернув голову в былое положение и вцепившись в Пака взглядом. Он должен был этого ожидать, но когда это случилось, создалось ощущение, словно не ожидал вовсе, потому что Чимин хватает его именно за руку. За ладонь. За пальцы. За всё сразу — называйте, как хотите — Чонгуку насрать. Пак тянет его за собой в прямом и переносном смыслах, когда заводит его в тонкий проем между двумя домами, спиной, скрытой только чёрной водолазкой, прижимается к ледяной каменной стене, судорожно выдохнув из-за сбившегося дыхания. Его руки продолжают дрожать ещё сильнее, он уверен в том, что это из-за нагрузки на нервную систему, из-за адреналина, вспыхнувшего в крови сегодняшним днём. Именно из-за него Чимин так спокойно съязвил, не подумал о последствиях — точнее, подумал, но его они не волновали. Сознание будто бы заблокировало, перекрыло поступление сигналов в мозг, и, если бы не Чонгук, вряд ли Пак смог бы предпринять что-то вовремя. Казалось, ситуация не такая страшная, как может показаться с первого взгляда. Вот только ровно до тех пор, пока тебя не поймают и не воспользуются твоим лицом в качестве метёлки для чистки дорог. Не очень занятная перспектива. У Чимина в голове сотни мыслей. Мысли о том, что было бы, поймай эти амбалы их, что было бы, не сверни они не туда, сколько ещё здесь торчать, сколько ждать, сколько сейчас времени, далеко ли они удрали. Целая цепочка в голове образовывается, сознание не замолкает ни на миг, зрачки находят остановку где-то в районе ключиц Чонгука прямо перед ним. В то время как сам Чон глубоко дышит, продолжает внимательно и так пристально смотреть на пространственное лицо Чимина, хмурится сильнее, но уже без прежней злости, ведь делает для себя три новых открытия, которые предпочёл бы забыть: у Пак Чимина очень сильная хватка, до посинения, до перекрытия крови, до боли; руки его меньше почти на целую фалангу, а также он безостановочно скользит языком по губам, окончательно съедая весь нанесённый на них бальзам. Они кажутся такими мягкими на ощупь, сверкают при малейшем свете, приковывают взгляды. У Чонгука их сухая неровная текстура под пальцы вбилась раз и навсегда, стоит ему подумать о том, как он касался этих губ, то ощущения сразу же возвращаются в тело, воссоздавая недавние картинки из разбитых, но ослепительно ярких осколков. — Чимин, — шёпотом выдыхает Чон прямо в чужое лицо. Голос хрипит. Пак двигает зрачками, наконец отрывая их от одной точки, скользит ими чуть выше, к подбородку, к губам, к носу, и на этом останавливается. Его вбрасывает в реальность одним словом, возвращает трезвость ума, вынуждает сконцентрироваться на другом. Голосов не слышно, как и шагов, но расслабиться и облегчённо выдохнуть Чимин всё равно не может. Потому что глаза его следят за тем, как Чонгук чуть приоткрывает рот, наполнив лёгкие холодным воздухом. Пак вновь становится дезориентирован. Чонгук наверняка мягкий, если к нему прижаться, он близкий и чужой одновременно, он оттолкнёт словами, но даст зелёный «действиями», а ещё он дышит очень тихо. Лишних движений не совершает и неизменно смотрит только на Чимина, словно больше перевести взгляд некуда. Словно, он — главная цель. — Что? — Пак своего голоса не слышит от слова совсем, а если и слышит, то не признаёт его. Ветра здесь нет, голосов и даже лёгких звуков тоже. Тишина. Никого, кроме них. Они одни. Как сейчас, так и в повседневной жизни. Что за долбаная ирония судьбы, чёрт возьми. Чимин практически не дышит, губы бесконечно облизывает, и вдруг ловит себя на желании прикоснуться ими к выпирающей на шее Чонгука вене. Присосаться пиявкой и, как бы неприятно это ни звучало, выпить кровь, кусать, а потом вновь целовать, мазать сухими губами по коже. Главное — выбить реакцию. Какая бы она была? Что бы Чонгук почувствовал? Оттолкнул или ничего не предпринял? Как бы отнёсся к столь странному действию, что бы сказал? — Руку. Ты её сжимаешь. И очередной вдох застревает в трахее. Что-то падает обратно, меняет маршрут, направляет в обратную сторону, уходит в лёгкие, и с болью сдавливает их изнутри, и распускающимися цветами это Чимин точно назвать не может, потому что их вросшие в мышцы корни остаются до сих пор. Они не погибают окончательно — лишь поверхностно, но вырвать их — значит вырвать с мясом, сломать вместе с ними оплетённые лозой рёбра, а вместе с этим забрать и последний вдох. Чимин каменеет. Резко разжимает чужую ладонь, выпуская её из хватки, потому что… Становится обидно. Не именно больно, а обидно. За то, что Чонгук подразумевал более прямолинейное и неприятное «отпусти меня». В один момент Пака захватило столь сильное чувство, подобно торнадо, пронёсшегося по всему городу и забравшего с собой целые жизни, — это была громкая мысль в голове большими печатными буквами. Создалось ощущение того, что ничего не было. Они с Чонгуком не знакомы, только-только встретились, или, что по мнению Чимина, ещё хуже, — их отбросило на несколько недель назад, в день их первого знакомства. Не было ни помощи пьяному Паку, ни поездки к татуировщику, ни моста, ни заброшенной психушки, ни Гиацинта. Ничего. Всё это вмиг исчезло, всё это непонятное сближение разорвалось на полпути. Вспышка. Чёрная дыра. И стало страшно. — Будет не хватать адреналина — попробуй лонгбординг, — вдруг советует Чонгук с уловимым сарказмом, обжигая своим голосом внутренности. — Только если тут ты сбежал, то там придётся тормозить. Костями, — добавляет. Это возвращает Чимина в себя по новой. Он автоматически старается себя настроить на прежний лад, выдавливая из себя натянутую улыбку, которую ничем не спутать с его обычной — такой же милой-фальшивой, и бросает: — Спасибо, как-нибудь в другой раз. Пак выходит из щели между двумя домами первым. Он оглядывается по сторонам, на всякий случай убеждаясь, что никого нет, после чего сжимает-разжимает руки, стараясь утихомирить дрожь. До чего неприятное ощущение, но к завтрашнему дню оно уже должно будет пройти. — Ты принимал? — напрямую спрашивает Чонгук, когда выходит следом. Ого, даже вот так. И впрямь сомневается в адекватности Пака. — Если ты про иллюзию реальности, то да, каждый день, — Чимин пускает смешок, оборачиваясь на парня в нескольких шагах. Делает вид, что поправляет кафу, волосы, но на деле поглощён вовсе не этим. — И даже если так, — решает перейти на крайности, хотя у него из головы ещё не вылетело напоминание о том, что с Чонгуком шутки плохи. — Чимин, — он давит своим голосом, давит своим взглядом. Чёрт, он хоть на секунду смотрел не на Пака? — «Чимин» как двадцать четыре года, что теперь? — закатывает глаза. — Что ты мне сделаешь за принятие наркотиков или алкоголя? Заявишь на меня в полицию? Объявишь об этом в университете? Сообщишь директору? — открыто издевается, считая этот вариант полным бредом, что аж улыбку вызывает. — Ты мне ничего не сделаешь — я в другой системе ценностей, — да нет, Чонгук уже сделал. Ещё в тот момент, когда за каким-то хуем решил сыграть в мать Терезу и помог пьяному Чимину. — Если ты и впрямь считаешь, что я пришёл к тебе обдолбанным в бар, то задам тебе один вопрос, — предупреждает Пак, становясь серьёзным. Так хочется посмотреть Чонгуку в глаза, но достаточно на сегодня зрительного контакта. — Ты пойдёшь за мной? Можешь уйти прямо сейчас, я не заставляю тебя и не заставлял идти за мной и раньше. Разве не так? — разводит руками, озвучивая очевидный факт. — Хочешь, я дам тебе ключи от машины? На улице уже поздно и, как мы поняли, не столь безопасно, — продолжает говорить. Чонгук молчит. Он ничего не отвечает, бросив лишь: — Это уже три вопроса, — о, Боже. Чон внимательно смотрит Чимину в лицо, следя за тем, как прежние эмоции сменяются на недоумение. Брови изгибаются в уже привычном жесте, а-ля, ты смеёшься надо мной? Я тут перед тобой распинаюсь, а что в ответ? — Так куда идём? Немое «что?» со стороны Пака остаётся неозвученным, он лишь сжимает губы, вопросительно смотря на Чонгука. Недолго. Потому что Чон отвечать не любит, выдавая всю подноготную, а Чимин абсолютно не желает, чтобы он уходил. Чтобы оставлял его здесь одного. Чтобы оставил его не только сейчас, а в принципе навсегда. Ведь связь между ними настолько хрупка, настолько неоднозначна и странна, что ни сам Дьявол, ни сам суд Кореи, ни один из миллиардов людей не будет способен разобраться в ней. Даже если сам Зигмунд Фрейд придёт из прошлого, разложит всё по полочкам, то Чимин пошлёт его глубоко нахер, потому что никто не должен вмешиваться в их взаимоотношения. Они слишком тонкие, чтобы позволять чужим людям в них копаться и якобы расставлять всё по местам. Ничем не подкреплённые, ничем необоснованные — они держатся лишь на какой-то сраной столовой, где они пересекаются, и на номерах телефонов друг друга. Не более. — Хорошо, — кивает Чимин, принимая ответ. Он без лишних слов разворачивается, поднимает голову кверху, дабы найти одно из высоких зданий, после чего целенаправленно идёт к мысленно отмеченной точке. — Это старый район, — произносит. — И дома тут пока не отреставрированы, — намекает на что-то, пока ускоряет шаг, добираясь до подъездов одного из зданий. Чимин явно не желает пробраться внутрь — наоборот — обходит его стороной, внимательно разглядывая каменную старую кладку. Району лет двадцать, здесь дома не превышают десяти этажей, зато он невероятно тихий. Причём, в прямом смысле, ведь про безопасность Пак не зарекается. — Издеваешься? — Чонгук подозрительно сощуривается, когда Чимин останавливается у пожарной лестницы. Сейчас в большинстве новых многоэтажек есть эвакуационные лифты, но на то они и новые. Это — иной случай. — Ты мог уйти, — повторяет Пак, напоминая парню о своём предложении. — Можешь уйти и сейчас, но… Его перебивают: — Собрался лезть на крышу десятиэтажки? — Чон продолжает с прищуром пялиться на Чимина, но без злости — скорее, с желанием понять, все ли дома у этого чокнутого. Ответ очевиден. — Не вижу проблемы, — невозмутимо говорит Пак, замечая, как Чонгук переводит своё внимание на лестницу. Зрачки его скользят вверх, голова чуть задирается в желании убедиться в высоте здания. Старого здания. Ржавой и не менее старой лестнице. Что, если она сломается? Где-то отвалится балка? Вероятность невелика, но всё же? Что, если у Чимина просто соскользнут руки, он не удержит равновесие, оступится? Всё. Это падение. Переломанный позвоночник — инвалидность в лучшем случае. Шеи — мгновенная смерть. — Ты можешь сдохнуть, — без утайки бросает Чонгук, с хмуростью следя за тем, как Чимин, будто бы ему насрать вовсе, начинает лезть по лестнице. Ему не хватило погони? У него сильные проблемы с чувством страха. Пак останавливается, через плечо обернувшись на Чона. Смотрит на него секунду-две, а после без определённых эмоций лезет дальше, предварительно кинув: — Я провожу свои дни в ожидании их конца — мне плевать. Это должно было звучать саркастично? Если и так, то таковым предложение отнюдь не показалось. Может, дело в излишней серьёзности и строгости по отношению к себе и другим, но Чонгук не способен пропустить услышанное мимо. В его голову встроены приложения, наподобие напоминалок и заметок, ещё, наверное, часы с будильником. Всё самое важное он хранит в голове, но сейчас, как показывает ситуация, не до этого. Потому что Чимин лезет выше, а потому Чон обречённо выдыхает, схватившись рукой за обжигающий льдом металл. У него есть выбор. И выбора не мало, но из всего предложенного он всё равно выбирает идти за Паком. Лезть за ним, чувствуя, как мышцы каменеют из-за нервозности. Траектория падающего человека, длина полёта и место приземления зависят от множества условий. Тело в полёте, к слову, может изменить положение, а также отклонить от перпендикуляра, связывающего точку, откуда началось падение, и место приземления. Это происходит за счёт взаимного перемещения частей тела, имеющих разную массу и объём, так же, как и из-за вращения туловища вокруг центра тяжести или точки соударения с препятствиями. Этот фактор зависит от телосложения — роста, веса, индивидуальных особенностей, и от стартового положения, высоты падения, траектории, наличия ускоряющей силы и точки её передвижения. Иными словами, это физика, да и в принципе всё будет уже неважно в случае того, если Чимин или Чонгук сорвётся. У последнего мысли о траекториях, возможности благополучного и нет приземления из головы не выходят, пока они лезут всё выше и выше, доставая верхушек деревьев. Ветер здесь во много раз сильнее, чем на земле, поэтому Чон крепче сдавливает прутья, не желая оборачиваться и смотреть на открывшийся вид. Может закружить голову — тогда точно будет не до смеха. Чимин забирается наверх быстрее, поэтому пропадает с поля зрения до тех пор, пока Чонгук вскарабкается. Осенний ветер сбивает успевшую высохнуть чёлку, практически закрывая весь обзор, но Чон не спешит отпускать одну руку и убирать волосы. Он даже не останавливается, продолжая лезть. Любая оплошность, сорок метров над землёй, смерть. Не самая лучшая гибель, если так посудить. Чонгук наконец забирается на крышу, тут же почувствовав, как напряжение отпускает его, страх упасть больше не преследует, лишь сильный ветер бьёт по голым участкам тела, норовясь столкнуть к чёрту. Парень не хочет сейчас думать о том, каким образом собрался спускаться, что сделать не менее сложно. Сейчас не это важно. Чонгук окончательно поднимается на ноги, наслаждаясь твёрдой поверхностью под ногами и понимая, что, даже имея опору, не чувствует себя уверенно. В безопасности. Не близко ему «небо», чего не скажешь о том же Чимине, которого Чон находит с небольшим, но всё же трудом. Он лежит. Прямо на грязной пыльной каменной крыше многоэтажки, голову положив на пятнадцати сантиметровый бордюр прямо у края — единственная недопреграда, никак не удерживающая от падения. Чонгук не смотрит на открывшийся вид на город, яркие пёстрые огни фонарей далеко. Хотя стоило бы. Когда вечерние сумерки падают, оживают все цвета, а самые высокие здания освещают улицы миллионами огней. Только этого нет. Не здесь. Создаётся ощущение, будто бы ты находишься на самом краю города, откуда можешь видеть бурную жизнь где-то вдали. Это не самый центр, но отсюда отлично видны высотки с тысячным количеством броских вывесок и экранов с рекламами дорам, духов, знаменитых заведений и актёров. Чонгук не понимает, зачем лезть на крышу, рисковать жизнью не для этого вида, который все так любят? Вот город — смотри, радуйся, в чём проблема Чимина? Чон делает ленивые шаги в сторону лежащего парня, как минимум, из-за желания проследить за тем, чтобы Пак не дай Бог не упал. Чонгук останавливается прямо рядом с его головой, смотрит сверху вниз, уже собираясь сделать замечание по поводу того, сколько мест он может себе отморозить, но не делает этого. Потому что смотрит Чимину в глаза, находя там ответ. Нет, Пак не смотрит в ответ — наоборот — даже не обращает на Чонгука внимания, бегая зрачками по чёрному открытому небу. Чимин лёг на крышу, чтобы глаза его наполнились звёздами. — Странно осознавать, что прямо сейчас я смотрю в прошлое, — вдруг говорит Пак, не отрывая взгляд от вспышек на этой черноте. Говоря, что смотрит в прошлое, он имел в виду, это происходит оттого, что на самом деле мы видим свет, посланный очень далёким объектом много лет назад. Все звёзды, которые человек видит с Земли, находятся на расстоянии многих световых лет. И чем звезда дальше, тем дольше добирается до нас её свет. Например, галактика Андромеда находится где-то в двух с лишним миллионов световых лет от нас, то есть ровно столько идёт до нас её свет. Мы её видим такой, какой она была миллионы лет назад, а вот наше Солнце всего лишь с опозданием на восемь минут. Он решает не разъяснять это по причине уверенности в знаниях Чонгука. Даже интересуется у него: — Ты что-нибудь знаешь о космосе? Чон всё ещё стоит рядом с Чимином, но вскоре, поняв, что идея эта глупая, просто начинает медленно ходить в метрах двух от него: — Смотря что тебя интересует, — даёт неоднозначный ответ, сунув руки в карманы куртки. Здесь холоднее, чем снизу. — Там тихо? — наверное, это один из самых странных вопросов, которые можно было задать, но Чимин на то и Чимин, раз выбирает именно его. Кажется Чонгуку, что это не единственная волнующая парня вещь. — Для нас — да, — соглашается Чон. — В смысле? — Наши уши воспринимают колебания воздуха. В космосе безвоздушная среда, потому мы не способны слышать звуки, — разъясняет, периодически устремляя взор на город. — Но они там есть. Разряженный газ или вакуум проводят неслышные для нас звуковые волны. Это могут быть столкновения газопылевых облаков или вспышки сверхновых, — спокойно говорит, параллельно с этим снимая с плеч рюкзак. Бросает его на пол, начиная разминать шею рукой. Ждёт слов Чимина на этот счёт. Ждёт с осознанием того, что хочет слушать его мысли и голос целую бесконечность, в которую Пак так не верит. Чонгуку бы хотелось хоть с одним человеком говорить так же, как с ним. — Ты умный, — констатирует факт Чимин. Его чёлка на одной стороне колышется под напором ветра, но это нисколько не мешает глядеть на звёзды. Только ночь способна открыть обзор на космос, на мельчайшую его часть, на столь завораживающее пространство, пугающее своей неизвестностью, холодом, труднодоступностью, безвоздушностью, но манящее красотой и великолепием этих самых созвездий. Чонгук слышит недосказанное «но» в словах Пака, а потому кидает на парня взгляд: — Что конкретно тебя интересует? — спрашивает, остановившись в метре от Чимина. Последний набирает побольше свежего воздуха в лёгкие, чуть ли не задохнувшись им, а после открыто признаётся: — Чёрная дыра — это точка, где все законы физики становятся идентичны друг другу, пространство и время перестают существовать как взаимосвязанные реальности и сливаются, теряя всякую независимость. Она возникает тогда, когда погибает звезда, — Чимин говорит, а сквозь слова просачивается его восхищение, которое он испытывает при одной лишь мысли об этом. Человек, живущий на Земле и видящий голубое небо над головой, не способен окончательно принять факт того, где находится на самом деле. Это за пределами нашего сознания, мышления. Оно так сильно ограничено. — Именно нейтронная звезда, — вносит небольшие поправки Чонгук, окончательно остановившись рядом с Чимином. Взор устремляет к городу, стараясь не слишком часто смотреть под ноги. На обрыв. — Весьма страшно, — спокойно бросает Пак, находя созвездие Лебедя среди сотни тысяч звёзд, а Чон не воздерживается от ответа: — Не страшнее, когда тебя расщепляет на кванты в ней, — как позитивно, однако. Чимин пускает сдавленный смешок. — Держу в курсе: в центре нашей галактики есть одна гигантская чёрная дыра и она нас туда засасывает, — о, ещё веселее. Пак начинает открыто смеяться, из-за чего Чонгук кидает на него косой взгляд, выгнув бровь: — Смешно? — и видит, как Чимин активно кивает, даже не стараясь подавить в себе смешки. Что за идиот? По какой причине его вдруг разнесло? — Плюс — это далёкое будущее нашей Вселенной — она превратится в чёрные дыры, думаю. Когда две из них столкнутся, будет настолько сильный выброс энергии, что всё рассыпется на атомы и ещё меньше, — не желает загружать Чимину мозги заумными словами. Сам Чон находит весьма занимательным размышлять об этом. Он особо не интересовался никогда космосом, но делиться полученными знаниями с кем-то и слушать двухчасовые лекции об этом — две разные вещи. Чимин перестаёт смеяться, но невзрачная улыбка продолжает держаться на его лице. Он чувствует приятную лёгкость в груди. — Так ведь Вселенная бесконечна. Думаешь ли ты, что дыры способны дать сбой в системе? — заинтересованно спрашивает, находя слова Чонгука любопытными. — Естественно, — Чон слегка хмурится, не понимая, с чего вдруг такой вопрос. Это очевидно. — Чёрные дыры достаточно мощны, чтобы разрушить материю. В них погибают галактики — расщепляются до тепловой энергии, — максимально всё разжёвывает, искренне желая донести до Чимина основную мысль простыми словами. — Ты не веришь в бесконечность, — на секунду меняет тему. Разве в таком случае Пак не должен поддавать сомнению мысль о нескончаемой Вселенной? — Не верю, — да, Чимин себе не изменяет, придерживаясь своей точки зрения. — Так… — хочет задать волнующий вопрос, но Чонгука перебивают: — Не верю, что Вселенная не имеет конца, — подтверждает догадку парня. Чон задумчиво смотрит перед собой, формируя в голове то, что желает озвучить, после чего делает это без больших усилий или зажатости: — Определённые теории — не буду перечислять — предполагают конец плоской Вселенной, но бесконечность вокруг неё, — не знает, как объяснить, поэтому в данной ситуации полагается на Чимина и его умение понимать всё, что бы ему ни сказали. Он молчит. Молчит секунд десять, а потом начинает говорить: — Имеешь в виду, что пространство вокруг нас является бесконечным, а вот сама Вселенная с планетами, галактиками, чёрными дырами и прочей херней, плоская? — уточняет. Чонгук кивает: — Не в плане плоская — она равномерно расширяется во всех направлениях, в ней соблюдается Евклидова геометрия — в таком пространстве параллельные прямые любой длины никогда не пересекутся, а сумма любого треугольника будет равна ста восьмидесяти градусам, — припоминает одно из правил математики, но из-за упоминания об этом Чимин так кривится, будто бы ему пихнули в рот червяка: — Прости, но я тупой, как угол в этой самой геометрии. Чонгук хмурится, не понимая, с чего вдруг Пак вообще это взял: — Ты не тупой, не принижай себя, — голос приобретает строгость. Явно не оценил сарказм. В каждой шутке своя доля правды, так что такие слова из ниоткуда не берутся. — Если это был завуалированный комплимент, то он не самый удачный, — с простотой улыбается Чимин, не воспринимая серьёзность Чонгука. Ему стоит начать расслабляться почаще, как и выговариваться. — Впрочем, людям дальше нашей галактики не улететь, — возвращается к прежней теме. На этот раз в Чоне выискиваются отголоски юмора: — Те, кто хотят улететь, улетают. Не всё так пессимистично, — на этом моменте Чимин пускает смешок, переводя взгляд на Чонгука. Разглядывает его полное суровости и сосредоточенности лицо, напрочь забывая о звёздах. О которых, между прочим, речь, считай, и ведётся. — Если мы не можем сделать этого сейчас, — Чон имеет в виду исследовать космос или улететь дальше положенного, — значит, оно не нужно человеку в данный момент. У нас есть всё для этого, представь. Чимин-то может это представить, может представить планеты и всю эту ересь, а вот Чонгука, просящего его это сделать, он воспринимает с большим трудом. Пак не ослышался? Его серьёзно попросили представить? Это что-то новенькое. Уникальный представитель семейства камушковых — дикая природа потрясающая. — Мы чёртовы проблемы со страной решить не можем — какой космос? — сводит брови на переносице Чон, складывая руки на груди. Ого. Чимин слышит в его голосе раздражённые нотки. — Я видел космическую тарелку глазами, и заявляю — это не то, что нам надо. Деструктив здесь не принесёт пользы там, — подразумевает космос. Пак молча слушает, глупо хлопает глазами и не столько вникает в содержимое слов Чонгука, сколько поистине наслаждается его злостью. Да, это больше напоминает недовольство или возмущение, но сам факт того, что Чон самостоятельно говорит об этом, высказывается на тему, вызывающую в нём эмоции, убивает. И про все эти чёртовы звёзды Чимин забывает окончательно. — Не пойми неправильно, но способы съебаться с Земли есть. Вопрос цены. Мы теорию квантовой гравитации-то сформулировать не можем. А что насчёт физических явлений, которые образовались в последствии большого взрыва? То есть, до этого они не существовали, время и пространство тоже. Тогда, что это была за первозданная материя? Земля изучена на грёбаных тридцать четыре процента, о каком космосе речь, если мы себя не знаем? — задаёт вопросы сам себе, зная, что ответа на них никогда не получит. Смотрит вперёд, давно привыкнув к ветру, и он ожидает чего угодно, но не следующего: — Ты даже представить себе не можешь, как прекрасен, когда говоришь. Знакомое глухое «что?» в голове Чонгук встречает неоднозначно. Ему сначала думается, он ослышался, но Чимин и голос его реальны, и глаза, смотрящие на Чонгука, будто на звёзды, тоже. Как вообще стоит воспринимать услышанное? Как реагировать на внезапный выпад, к которым, казалось, стоило уже привыкнуть, но Чон, честно, не понимает, возможно ли это в принципе. Чонгук лишь чуть наклоняет голову набок, опустив взгляд куда-то вниз, под ноги, и принимает решение перевести это в некое подобие шутки, когда пользуется недавно произнесённой фразой Чимина: — Если это был завуалированный комплимент, то он не самый удачный. А Пак явно не пребывает в ступоре, говоря напрямую и без утайки: — Нет, это был прямой комплимент. Господи Боже. Кажется, именно эти слова Чонгук хотел шепнуть, но вовремя сдержался, лишь молча прикрыв веки. Его тело покрывается толпой мурашек, они пробираются к рукам и позвоночнику, к ногам и груди, охватывая всё тело. Чон склонен считать это признаком того, что он всего лишь замёрз из-за пятнадцатиградусной температуры. Но сердце почему-то продолжает сравнивать эти чувства с совершенно иным, стараясь навязать свою точку зрения. — К чему это? — Чонгук не знает, как осмеливается задать вопрос, ответа на который знать определённо точно не хочет. Но назло самому себе озвучивает его вслух, краем глаза замечая, как Чимин приподнимается на локтях. — Мы живём в мире, в котором всё больше и больше информации и всё меньше и меньше смысла. Я подумал, что ты точно оценил бы мою честность, — его лицо, которое Чонгук так и не научился читать, было, как и прежде, спокойным и невозмутимым. Тон, с которым Чимин произнёс последние слова, ничем не отличался от того, что был и раньше. А у Чонгука взгляд колючий, как битое стекло. Он смотрит на Пака, понимая: говорит правду. Чон тихо выдыхает, прикрыв на секунду глаза. Осознание приходит немедленно и легко устраивается в его голове среди ворохов мыслей и клубка невысказанных фраз. Ему так хотелось бы, чтобы Чимин этого не говорил. И наверняка, озвучь Чонгук своё желание вслух, ответом бы ему послужило: «Иногда мы должны просто смириться с тем, что жизнь не всегда идёт так, как мы хотим». И, молча с этим согласившись, аргументов бы у Чона никаких не было. — Хочу домой, — вдруг оповещает Пак, окончательно поднимаясь на ноги. Стреляет взглядом в Чонгука, стоящего, словно статуя. Не двигается, отдавая своё внимание городу. — Я на слишком долгое время оставил этого паразита в квартире, так что… — не заканчивает предложение, скрывая тревогу в голосе. Волнуется за Гиацинта? — Ты пойдёшь со мной? — ты пойдёшь к нему домой? — Не хочу садиться за руль — слишком устал. Чонгук устал не меньше, и Чимин это знает, но ему было просто необходимо выдумать какой-то предлог ради приличия. Оба они понимают, что можно было обойтись простым «хочешь зайти ко мне?», вот только кто они друг другу такие, чтобы, вроде как, приглашать в гости? Они не друзья, их даже хорошими знакомыми не назовёшь. Они не знают друг друга, не знают ни прошлого, ни о жизни другого, но при этом Чонгук единственный, кому Чимин доверяет, единственный, кому может позвонить ночью, единственный, кого способен потащить на какую-то непонятную крышу, единственный, с кем может делиться своей точкой зрения. Знаете, можно даже просто убрать все слова после «единственный», потому что Чон Чонгук единственный, кто есть у Пак Чимина. — Ключи отдашь, если выживем при спуске, — бросает парень в ответ, разворачиваясь. Хватает с пола свой рюкзак, обходя Чимина стороной, так как желает начать слезать первым. — Если бы я руководствовался подобным правилом каждый раз, когда ездил на машине, то должен был уже купить себе танк, — саркастично кидает Пак, шагая к пожарной лестнице, по которой Чонгук уже начинает спускаться. Всё проходит более гладко, чем Чимин думал. Ему казалось, из-за осторожности Чона (которая, между прочим, обоснована) они будут лезть по меньшей мере минут пять, но оказалось всё намного лучше. Чонгук спускается весьма стремительно, при этом аккуратно и осторожно, следя за каждым своим движением и за каждым движением Чимина, на которого неустанно поглядывает. Просто на всякий случай. И так проходит некоторое время, до тех пор, пока они не почувствуют землю под ногами. Не сказать, что Чонгук не был рад такому необычному разнообразию в своей жизни, но внизу ему находиться гораздо приятнее. Он достаёт из кармана джинсов телефон, решая посмотреть на время. 22:58. Сказать, что эта цифра его не радует, — не сказать ничего. Чёрт. Сколько времени прошло с момента, как Чимин пришёл в кафе? Полтора часа? Вы не шутите? Боже. Чонгук не представляет, сколько времени и физических сил у него заняла бы дорога домой. Он вернулся бы к часу. Убитый. И уставший. Наверное, он бы даже не стал мыться или есть, сразу же завалившись в кровать, вот только всё равно бы проспал от силы часа три, встал в шесть, вновь сел на автобус, добрался до метро, и в универ. А дальше всё по новой, каждый день один и тот же. Чонгук не жалуется. Никогда. Но прямо сейчас он просто рад, что ему не придётся тратить два часа на дорогу, потому что квартира Чимина в двадцати минутах езды на машине, и он приглашает. Наверное, Чон, будь он другого склада характера, мог бы напрямую нагло сказать «я поеду к тебе», и Пак бы с лёгкостью позволил. Так же, как взять его же машину за несколько миллионов. Чонгук считает Чимина невероятно умным идиотом, и как бы не хотелось признаваться самому себе, рад, что он есть. Просто есть. Присутствует в его жизни с этими своими закидонами и выбросами поздно ночью, да и не только в тёмное время суток. Чимин не изменился. Не изменилась ни его манера речи, что так сильно раздражала, ни его поведение, ни его красивые черты лица и ужасное поведение, из-за которого у Чонгука чесался язык ответить что-то едкое, ни его резкие духи, что оседают на языке горьким привкусом, ни стиль одежды, не изменилось и его похабное поведение, да и образ жизни уж точно. Он всего-то открылся с другой стороны, и Чон не горит желанием разбираться, какая из них поглощает, утягивает в себя больше, стремясь расщепить на атомы. Подобно чёрной дыре. Чимин не изменился. Изменилось отношение Чонгука к нему. — Мне было пятнадцать, когда я впервые удирал от полиции, — Пак внезапно подаёт голос, начиная разговор к тому моменту, как они выходят на главную улицу, где расположился бар Чонгука. Прохожих на улице почти нет. — Случайно познакомился с компанией хулиганов, которые, типа, пиво хлебали, на заборах рисовали, на гаражи ссали, в общем, страдали хернёй, — рассказывает Чимин. Он совершенно случайно вспомнил тот случай, поэтому решил поделиться. Хоть с кем-то. — Они подбили меня проникнуть на частную территорию, мол, адреналин и всё такое. Я согласился. Ночь, перелезаем через забор, ходим по территории, ну и внезапно светит фонарь в лицо. Оказалось, это был охранник. Мы от него — он за нами, — пускает смешок, вспоминая события прошлого, пока они шагают к машине. — И вот как только мы перелезали через забор обратно, недалеко по чистой случайности, — делает акцент на этих слова, — проходили менты. Закон Мёрфи — всё, что может пойти не так, пойдёт не так. Согласно этому принципу, если что-то плохое может произойти, то оно обязательно произойдёт и при этом из возможных неприятных ситуаций случится худшая. «Как иронично», — думает Чонгук, но в жизни решает промолчать, позволяя Чимину закончить историю целиком. Больше удивляет то, что даже в такой ситуации Пак умудрился вспомнить один из законов жизни. Или подлости. До чего смешно. — Как ты понимаешь, пришлось бежать. Картина маслом: я в пятнадцать, четыре пацана на года три меня старше и полицейские с охранником, — продолжает Чимин. — Мне кажется, я был единственным, у кого не отказали мозги, ибо бежать в куче — самая тупая идея. Когда мы немного оторвались, я тихо присел в кусты, а мои «подельники» побежали дальше. Сидел минуты три и услышал, как поймали их. Я так удачно засел, что слышал весь разговор. Этих придурков только поймали, даже вопросы не задали ещё, как они сами сдали, что их было пятеро, просто они меня потеряли. Менты спрашивали мои паспортные данные, и тут мне очень повезло, потому что они ничего, кроме имени моего, не знали. Их упаковали и увезли. А я посидел в кустах и спокойно пошёл домой, — видно, что Паку нравится об этом говорить. Нет, лучше сказать, вспоминать о прошлом или просто моменты, которыми хочется поделиться. — Решил попытать удачу сегодня? Не хватило? — интересуется Чонгук, когда они добираются до машины. Он приближается к водительскому месту, ловя одной рукой ключи, что Чимин ему кидает, при этом говоря: — Дело не в этом, — ему как раз таки за всю жизнь хватило сполна и хватает до сих пор. — Мораль басни такова: люди, когда тонут, зачастую стремятся утянуть с собой на дно и других. Тупые имбицилы, не знающие ни грамма чести, — ядовито произносит, забираясь в салон автомобиля. — Ты сам с таким сталкивался — тот же случай в кабинете директора, — припоминает, беря свою сумку и доставая из неё сигареты: — Не против? — Убери, — вот и ответ. Что ж. Чимин хмыкает, но и впрямь послушно убирает сигареты обратно. Дело ли было в строгости голоса Чонгука, или же исключительно в просьбе — разбираться не хочется, поэтому Пак просто продолжает: — Так вот, они были виноваты и понимали, что наказания вряд ли избегут, но просто так уходить не были намерены. Опять же, «мне хорошо, когда другим плохо», — пожимает плечами, пока Чон принимается сдавать назад, параллельно интересуясь: — Часто с подобным сталкивался? — было больше похоже на констатацию факта, нежели на вопрос, но именно им он и являлся. Чимин откидывается на сиденье, закидывает ногу на ногу. Смотрит задумчиво перед собой, пытаясь вспомнить все случаи, когда его сдавали или же предавали. Да и не только его самого. Если так говорить, моменты эти были не самые прекрасные в его жизни; что самое ироничное — сейчас ничего не изменилось. Ухудшилось, может, в связи с переменами в стране. Одним словом — ничего хорошего особо не происходит, а в гору дела не идут, особенно у многочисленных заведений. Недалеко от их клуба закрылись несколько учреждений. Кто-то влез в долги, кому-то угрожали. Причин множество, и они нисколько не радуют. — В принципе… — только начинает говорить Чимин, как машина резко останавливается из-за того, что Чонгук жмёт на тормоз с такой силой, словно от этого зависит их жизнь. И это при том, что они даже на дорогу не выехали. — Какого чёрта? — в недоумении смотрит на него Пак. Он почувствовал. Словно… — Скажи, что это был долбаный бордюр или ещё какая херня, — просит Чонгук, уставившись перед собой немигающим взглядом. Чимин секунду-две не двигается, после чего приоткрывает окно у себя, слыша чьё-то кряхтение позади. Но Пак уверен, когда они выезжали, никаких прохожих не было — улица практически пуста. — Блять, — Чонгук устало, с полной обречённостью в голосе выдыхает, ладонью прикрывая лицо, чтобы успокоиться и собраться. В его голове стоит гул, мозги отказывают работать после тяжёлого рабочего дня. Так они ещё кого-то сбили. Чимин же уверен — там никого не было. Не мог человек из ниоткуда материализоваться в воздухе за несколько секунд. А если и был, то в слепой зоне автомобиля. — Четвёртый закон Финэйлга гласит — если работа идёт не так, то любая попытка спасти ситуацию только ухудшит её. Иногда лучшее — враг хорошего, — вдруг совершенно спокойно говорит Пак, подняв указательный палец вверх. Как бы намекает, что рыпаться уже поздно. Чонгук поворачивает голову в сторону парня, хмуро на него уставившись, мол, ты сейчас прикалываешься надо мной? Чимин на это лишь жмёт плечами, прослеживая за тем, как Чон выходит из салона машины со смачным «дерьмо», поспешив разбираться, какого, мать его, хера. Он чисто физически не мог никого видеть. Пак выдыхает и, перед тем, как тоже выбраться на улицу, проверяет, на месте ли его кошелёк с телефоном. Они им очень сильно пригодятся. Слишком долгая сегодня ночка.