Каторга в цветах

Жизнь проходит мимо, а я её не чувствую.

Существует всего несколько вещей, в которых Чимин по-настоящему разбирается с пятнадцати лет, а это искусство и законы, в частности те, за которые тебе грозит уголовная ответственность. И, согласно закону, за наезд на гражданина на пешеходном переходе ответственность ждёт в любой ситуации — прав водитель по правилам дорожного движения или не прав. Владелец транспортного средства несёт ответственность на дороге, и если он совершил соответствующее нарушение, будет привлечён либо к административной, либо к уголовной ответственности. В таких ситуациях водитель должен знать одно: в его интересах сделать всё, чтобы наезд на человека, переходящего дорогу в не или положенном месте, суд (если состоится) квалифицировал как причинение лёгкого вреда здоровью или же повлёк за собой штраф. Лучше постараться прийти к обоюдному согласию сторон: оказать пострадавшему помощь, вызвать госавтоинспекцию и скорую. Собственно говоря, Чимин всё это знает, но некоторыми пунктами пренебрегает, правда, сейчас провернуть заученную наизусть схему не выйдет, а вся причина кроется в Чонгуке. Пак не знает, насколько у этого парня хорошо всё с органами правопорядка и насколько человек он совестливый, хотя, даже не зная этого, можно догадаться, что в проблемы он впутываться не жаждет. Видно по негативу, источаемому всем нутром. Его губы напряжённо сжаты, пока он оказывает помощь «пострадавшему», брови невероятно сильно сведены. Знаете, он понимает, что отделается штрафом, а это потеря денег, но в то же время хочет понять, всё ли в порядке с мужчиной. Тот на вид неплохой, он не кричит, не пытается развести скандал, но выражение его лица Чимину, наблюдающему за развернувшейся картиной, не нравится. Знаком он с такими людьми. А этот даже на пострадавшего толком не похож. Откуда вообще взялся? Словно из воздуха материализовался, и, не видя, как машина сдаёт назад, решил начать идти. Абсурд. Проходили такое — схему знаем. — И что с ним? — спрашивает Пак. Он прижимается копчиком к капоту, внимательно наблюдая за сидящим на бордюре мужчиной. Глаз с него не сводит, изучая каждую мелкую деталь, за которую можно зацепиться. Незнакомец держится за свою руку, изображая вид, словно ему больно. Каков актёр. Чонгук достаёт из кармана телефон, не расслабляя мускул на лице. Смотрит в свою очередь на Чимина, чьи эмоции настораживают. Он не менее хмур — вот так ирония. Но хмурость его больше скептическая, недоверчивая, глаза пронзают своей остротой. Будто бы парень взял пострадавшего на мушку, в любой момент готовый спустить курок и прострелить голову. В темноте, при плохом освещении, очертания его лица видны не так хорошо, но это не является преградой для изучения. Чон ещё несколько секунд рассматривает стоящего перед ним парня, лишь после этого отвечая на вопрос: — Не даёт проверить руку. Говорит, вызвать полицию, — выкладывает на чистоту, хотя сам уже желает набрать совершенно иной номер. Чонгук, несмотря на то, что не часто — вернее, лишь один раз в жизни, встревавший в ситуации, где требовалось вмешательство органов правопорядка, ведёт себя сдержанно и уравновешенно, не выглядя испуганным. Даже если вина на нём. Вот это выдержка. Чимин бросает косой взгляд на мобильный Чонгука, догадываясь: — Хочешь вызвать скорую? — складывает руки на груди, ведь на улице постепенно становится холоднее. Ветер усиливается, да и погода перемен в лучшую сторону не обещает. — И то, и другое, — Чон не скрывает своих намерений, но на этих словах Пак скептически изгибает брови, не понимая, на полном ли серьёзе говорит парень. Нет, зная его, на полном. Один вопрос — он чокнулся? Стоит ли говорить, что он был за рулём? То есть, если рассуждать чисто логически, то он получит наказание и за инцидент на пешеходном переходе, и за отсутствие с собой водительского удостоверения, регистрационного документа на авто, и за то, что находился без всего вышеперечисленного в чужой машине за рулём. В лучшем случае — в самом лучшем — он отделается лишь лишением прав, что не так страшно для того, кто даже машину не имеет, а вот в наиболее вероятном — ему грозит большой штраф или же арест суток так на двадцать и больше. Да, Чимин тоже понесёт ответственность в качестве косвенно виноватого, ведь именно он доверил автомобиль человеку без прав, но, даже не беря это в расчёт, большее наказание всё равно достанется Чону. Но поражает совсем не это. Поражает то, что Чонгук, зная о весьма не бедном материальном состоянии Чимина, которому ничего не стоит отдать деньги, легко сказав, мол, что это я был за рулём — вот так проблема, и мирно уехать, даже не заикается о чём-то подобном. Ни слова. Что стоит попросить о помощи? Но Чон молчит. У него и так явные проблемы с деньгами, так он ещё отвалит большую сумму, которой, кстати, у него может не быть. Только попросить — и Чимин поможет. Потому что это Чонгук. Ему надо помочь. Просто надо, и разговор на этом окончен. — Не вызывай скорую — только полицию, — просит Пак, вновь стрельнув глазами на этого несчастного. Наверняка, он не желает, чтобы кто-то осматривал его повреждённую руку под предлогом «хочу уладить всё мирно». Чимин это «мирно» знает не понаслышке. — Хорошо, — внезапно Чонгук соглашается. Вот так легко, без каких-либо пререканий и лишних вопросов, полностью доверяется решению Пака, тем самым обескураживая последнего. Дело в том, что Чон понял не так уж и давно, после случая с потасовкой в университете и кабинетом директора, — Чимин в подобных делах разбирается. В прямом смысле. Причём очень хорошо, а, учитывая его недавний рассказ, как он, будучи подростком, убегал от ментов, закрепил данный вывод окончательно. Пак не самый добропорядочный гражданин, и здесь роль играет отнюдь не его образ жизни. Чимин вновь кидает взгляд на «пострадавшего», наблюдая за тем, как он посматривает в их с Чонгуком сторону, держась за свою руку.  — Какая картина, — сорок раз прошёл я мимо. — Постой здесь, я поговорю с ним, — парень натягивает на лицо очень милую фальшивую улыбку, что прямо-таки светится своей «невинностью». Чонгук прослеживает за изменившимся взглядом Чимина, ничего не предпринимая, но принимая для себя решение с Пака взора не сводить. Мало ли. Он явно не самый сдержанный человек, особенно, когда его кто-то бесит. Сам же Чон уже набирает необходимый номер, зная, что ближайший патруль приедет быстро — это практически центр города, здесь никогда не было такого, чтобы копы долго ехали. Даже в более спокойные времена. Сейчас же Чонгук видит полицейские машины чуть ли не каждые пять минут, и это, честно, радости не приносит. Слишком много беспорядков в городе, из-за чего безопасно прогуливаться становится только в более людных местах. Чимин стучит каблуками по асфальту, медленно шаркая в сторону сидящего на бордюре мужчины. Последний, заметив парня, даже не успевает ничего произнести, как Пак открывает рот, не убирая этой улыбки с лица: — Как Вы? Рука сильно болит? — проявляет любопытство, постукивая пальцем по своему бедру. — Что ж Вы так невнимательно смотрите на дорогу, — сколько фальшивого переживания, слушай его сейчас Чонгук, сказал бы, что тошнит от этого. — Считаете меня виноватым? — скрывая сильный шок, спрашивает мужчина, вылупившись на Чимина, ведь только дурак не поймёт, сколько яда и скепсиса в его интонациях. Пак в притворном удивлении поднимает брови: — Что Вы, конечно, нет. В первую очередь, всегда виноват водитель, — вроде как на момент перестаёт растягивать губы, а этот ужасный тон всё равно не убирает. — Я невероятно напуган был, — вдруг выпаливает этот придурок, дёрнув больной рукой, из-за чего сразу же дёргается, зашипев. Чимин пользуется тем, что мужчина перестаёт на него глядеть, и на секунду взгляд его меняется, становясь более холодным и жёстким. Мускулы лица слабеют, тяжесть проявляется в глазах, которые полностью берут под контроль эту невинную овечку. Пак на него мысленно повесил жучок, взял под прицел, и в случае чего просто так не отпустит. Знаете, в воздухе царит его недосказанное едкое, но при том угрожающее «да что ты говоришь?». Может, ещё пусть и компенсацию за моральный ущерб потребует. А так оно и будет, вероятнее всего. Ведь чем больше денег он получит, тем лучше, не так ли? Здесь Чимин тоже уверен, опять же, опираясь на собственный опыт. — Знаете, у меня есть один хороший знакомый — генеральный прокурор, — меняет тему Пак, заговорив совершенно о другом. Он делает очень медленные шаги вперёд, ни в коем случае не угрожая. По крайней мере, не напрямую — всего лишь намекает, желая зародить в голове мужчины семена раздора и страха. — Так вот этот самый прокурор говорил: «Самое главное в ходе следственных действиях — не выйти на самих себя». И улыбается. «Пострадавший» ответить тем же отнюдь не может, а потому просто пялится на молодого парня, явно лет на десять моложе его, перед собой, и вдруг чувствует себя не жертвой, как оно должно быть. Создаётся ощущение, будто его раскололи, забрались в голову, всё там перерыли, оставив за собой сплошной беспорядок, будто бы вскрыли истинные намерения. Облегчение приносит лишь то, что это невозможно. Вот только, вопреки мнению мужчины, всё так и есть. Чимину хватило изменений в лице, мелькнувшего страха в напряжённом теле, дабы подтвердить собственные догадки, а уж этого и достаточно. Теперь дело за другим — Чонгук. Чонгук сейчас — одна сплошная проблема, как бы не хотелось этого признавать, потому что своей правдой он может испортить всё, а заставить его соврать будет сложнее. Упрямый баран, так ещё и гордый, что может быть лучше этого комбо? Чимин подходит к Чону, а потом сразу же в приказном тоне говорит: — Стоишь тут и не выёбываешься, понял? — видит, как парень уже открывает рот, желая даже не возмутиться, а, скорее, бросить нечто похожее в ответ, но вновь действует в корне не так. Он сжимает губы в тонкую полоску, лишь сверля Чимина взглядом, и ничего не говорит в ответ. Намеренно давит в себе слова, опять же, доверяясь чужому решению. И Пак благодарен за то, что Чонгук не создаёт лишних проблем. Причём самому же себе. Нельзя говорить, что Чон был за рулём хотя бы по причине усиленного наказания. Чимин ещё несколько секунд смотрит на него, а после действует по старой схеме. Разворачивается. Натягивает милую улыбку, как только взгляд его натыкается на инспектора, выходящего из машины. Выглядит серьёзно, судя по лицу, аж смешно становится. Пак шагает в его сторону, когда звучит вопрос: — Доложите о произошедшем, — ого. Как официально. Чимин уже отвык от подобного. Он оценивающим взглядом проходится по весьма молодому парню, выглядевшему лет на тридцать, а лишь потом даёт ответ. Правда, не тот, который требовался. — Я тебя не знаю. Кажется, инспектор норовит вопросительно вздёрнуть бровь, мол, а должен? Вообще-то, да, должен. Пак не желает тратить время на длительные разборки, кинув: — Пак Чимин, — называет своё имя, внимательно следя за реакцией. Парень перед ним сводит на переносице брови, внимательно разглядывая Чимина, дабы убедиться в том, что перед ним именно он и никто другой. Несколько секунд заминки, а после прежняя строгость на лице, встречный вопрос: — Ответьте на мой… — Здесь я сам, — звучит с левой стороны уставший после тяжёлого рабочего дня голос. Мужчина средних лет, с заметной щетиной, спокойно шагает вперёд, махнув рукой: — Займись пострадавшим, — отдаёт то ли напарнику, то ли подчинённому приказ. Последний не противится, напоследок окинув Чимина неоднозначным взглядом, после чего удаляется в сторону «сбитого». — Он новенький? — совершенно невозмутимо интересуется Пак, сложив руки на груди. Знакомый полицейский не выглядит устрашающим, да и так, словно собрался со всей готовностью разбираться в инциденте тоже — проходили уже. Они становятся друг перед другом, будто давно не виделись и хотят перетереть за жизнь. Мужчина кивает, сжав губы: — Ага. Так что случилось тут у вас? — спрашивает, уделив внимание стоящему около машины незнакомому парню в чёрной куртке. Он отлично сливается с местностью — если не хорошее зрение, он бы и не заметил, что есть кто-то, помимо Чимина. — Неудачно сдавал назад, — отвечает Пак. — Повреждения? — машинально спрашивает инспектор. Парень стреляет коротким незаинтересованным взглядом в «пострадавшего», которого допрашивают, сдержав порыв закатить глаза: — Нет никаких повреждений. Мужчина вновь обращает внимание на стоящего у машины незнакомца, встретившись с ним в зрительном контакте. Взгляд у него тяжёлый, не выражающий ничего хорошего, но при этом и не сказать, что агрессивный. Инспектор задаёт вполне очевидный вопрос: — Он был за рулём? — кивает в сторону парня. Чимин даже не поворачивает голову, прекрасно понимая, что речь ведётся о Чонгуке. — Я, — как ни в чём не бывало говорит, полностью перебрасывая всю вину на себя. Выдай он Чона, то наказание они бы понесли сильное. Особенно первый. Нет резона говорить правду, и Чимин толком не знает, дело ли в том, что он хочет меньше проблем, или же в том, что не хочет этих проблем Чонгуку. Он и так слишком потрёпанным выглядит, будто бы для него каждый день — каторга. Впрочем, далеко от этого не ушло, учитывая его образ жизни. Работать, учиться, работать и учиться, а учёбу, между прочим, можно приравнять к той же работе. Не жизнь — скорее, неудачная шутка. Чонгука становится откровенно жалко с человеческой точки зрения. Да, возможно, его устраивает столь скучное и бессмысленное прожигание своих дней, но с течением времени это сделало его похожим на робота без чувств. Или же какой-то определённый момент жизни, если не вся жизнь в целом. Чимину ничего о нём неизвестно — всё, на что он способен, — предполагать, делать ничем не подкреплённые выводы, догадываться. Потому что он без понятия, каким образом стоит интересоваться. Чонгук ему даже не ответил, какую книгу читал ночью (Чимин до сих пор помнит), так о чём речь? Пак знает, во сколько этот парень потерял девственность, но не знает жалкое название какой-то книжонки. Если на свете существуют настолько сильно не желающие распространять личную информацию о себе, люди, Чимин хочет заглянуть им прямо в глаза и, усмехнувшись, бросить «серьёзно?». — Я сделаю вид, что поверил тебе, — голос инспектора заставляет вынырнуть из мыслей. Он хмыкает, но слова Пака не оспаривает. Последний тут же натягивает улыбку: — Большое спасибо, — фальшиво благодарит, уже желая поторопить мужчину и закончить разговор, но внезапно ему в лицо прилетает следующее: — Недавно встретил Кюна по дороге домой, — начало не нравится тут же. Уголки губ Чимина не падают, лишь на секунду дрогают, ведь парень быстро берёт контроль над мускулами лица. — Он спрашивал о тебе, — добавляет. Пак моргает, не понимая: — И, собственно говоря, к чему это? — никаких однозначных эмоций, никакой явной реакции. Вот только в груди неприятно щёлкает, но щелчок этот Чимин старательно игнорирует, идя напролом. Делает вид, что не замечает резкого укола, избегая мыслей об этом. Проще загородиться. Выстроить стену. Закрыться морально. Мужчина пожимает плечами, вздохнув полной грудью: — Ты с ним не связываешься, и это, конечно, не моё дело, но он скучает по тебе. Да, именно это так желал услышать Чимин в данный момент. Ему, если честно, не всралось мнение инспектора на данный счёт, как и чьё-либо ещё. Это не та вещь, о которой он предпочёл бы разговаривать, а потому сощуривается, не опуская уголков губ, растянутых в фальшивой улыбке: — Главная и ключевая часть предложения — «не моё дело», — с намёком кидает, призывая мужчину не совать нос в чужие дела, а рот закрыть. Встретил и встретил — какая к чёрту разница? Чимину от этого ни горячо, ни холодно. — Я разберусь здесь, проваливайте уже, — переключает тему, ловя на себе предупреждающий взгляд копа: — Никаких насильственных действий, — указывает на парня пальцем, из-за чего Пак всё-таки закатывает глаза в раздражении: — Да-да, сладкий, никакого рукоприкладства, никаких угроз, никакого запугивания… — Я не хочу потом ехать по вызову, потому что его труп нашли на дне реки, — тон голоса мужчины остаётся полностью серьёзным. Чимин считывает данное заявление за оскорбление: — Если бы я захотел избавиться от трупа, то залил его серной кислотой в лесу, а кости раздробил, поэтому никто бы даже и не… — Чимин! — инспектор резко повышает голос, прерывая парня на полуслове и привлекая к себе внимание. Но ненадолго, потому как сразу же снижает интонацию, переходя на шёпот: — Не забывай, с кем ты разговариваешь, мне ещё не хватало, чтобы ты опустился до убийств, — сжимает губы, надеясь установить зрительный контакт с Паком. — Ты хоть подумал об отце? Он и так погряз в сожалениях, что затащил тебя не туда, но даже он, — специально делает ударение на последних словах, — даже он не опустился до подобного. Сейчас людей буквально закапывают, а никто сделать с этим ничего не может, поэтому не вздумай переходить грань, — его слова нельзя назвать приказом, но и простой просьбой тоже — может, неким предостережением. Чимин не перестаёт улыбаться, истинных эмоций не показывает, да и реакции тоже не даёт. Он молчит какое-то время, а после легко пожимает плечами, обесценивая смысл услышанного: — Знаете, как говорят? Всё, что ни делается — к лучшему, — и добавляет с лёгким прищуром: — Просто не всегда к вашему. — И, боюсь, не к твоему тоже, — подмечает мужчина, отодвигаясь назад. Чимин не выдерживает: — Мне дать тебе денег, чтобы вы со своим подопечным свалили? — вопросительно выгибает брови, дожидаясь ответа. Инспектор качает головой и начинает идти к машине, предварительно бросив: — Этому «пострадавшему» дай, — а после зовёт напарника, после чего они садятся в машину. Наверняка, мужчине придётся объяснять, почему они вот так просто уехали с места происшествия, даже толком не разобравшись, в чём дело. Чимин бы, если честно, не вызывал копов с самого начала, но с ним Чонгук. И не факт, что он одобрил бы такое решение. Пак стоит на месте, дожидаясь того момента, когда машина скроется с его глаз, и в тот же момент улыбка с его лица спадает, а лицо приобретает более жёсткие черты. Ему отвратно то, что из-за какого-то мудазвона пришлось потратить столько времени. Жалкий ублюдок. Чимин тут же срывается со своего места, весьма широким шагом направившись в сторону этого грёбаного «пострадавшего». Пак был не прав с самого начала — надо было просто влепить ему, а не устраивать целую сцену с копами, но, блять, кто ж знал, что его так поведёт? Если серьёзно дело лишь в Чонгуке, если лишь из-за него Чимин решил сыграть в добропорядочного, то он глубоко разочарован в самом себе. Какого чёрта? Пак приближается к ничего непонимающему «пострадавшему», резко схватив его за повреждённую руку, и тянет на себя, тихим, но он оттого не менее пугающим тоном прошептав: — Ручка, говорите, болит? — издевательски выгибает брови, замечая, что незнакомец даже не пискнул, испугавшись больше действий Чимина, поэтому магическим образом забыл о «месте ушиба». — Думал имитировать? Сделать вид, что тебя сбили на практически нулевой скорости-то? Даже встал в слепую зону машины, потому тебя и не заметили — слишком неожиданно появился, словно выжидал, — перечисляет замеченные нюансы, по реакции мужчины понимая, — прав. Не бывает таких совпадений, только не в таких ситуациях. Сложно обмануть того, кто с таким сталкивался не раз. — Значит, так, дорогой мой, — понижает тон голоса, сильнее сдавливая руку незнакомца, из-за чего тот корчится, даже не пытаясь вставить свои слова. — Увижу тебя ещё хоть раз, и, в зависимости от моего настроения, ты либо иммигрируешь собирать чайные листья в горах, либо отправишься прямиком в крематорий, если не в морг первым рейсом, и, клянусь, никакая полиция, как ты сейчас понял, никакой суд, тебе не то что не помогут, а даже не захотят слушать, — угрожает, улыбаясь так жестоко, что становится страшно. Уголки его губ не дрогают, тянутся в наигранной милой улыбке, с которой серийные убийцы расправляются с жертвами. Холодно и зло, давая мужчине понять — так оно и будет. Перед ним стоит великолепнейшей красоты парень, будто бы он прямиком из бального зала Англии века так восемнадцатого; глаза его сверкают при далёком освещении фонаря, стразы на веке переливаются, а губы блестят при малейших движениях и без них. Его серые волосы спадают на один бок, а красота так маняще тянет. Эта красота прекрасно скрывает ту гниль, которая кишит мерзкими червями и личинками где-то внутри, они копошатся там, в грязи, склизкие и отвратительные, поедающие сами себя. Это красота безжалостна как внутри, так и снаружи, а потому становится понятно — если бы не закон, то Чимин сравнял бы его лицо с асфальтом без сожалений и жалости. Таких людей сторонятся и избегают, потому что им не свойственно милосердие к тем, кто им не нравится. — Ты не получишь денег, больной ублюдок. Свали, исчезни, испарись. Доступно изъясняюсь? — поднимает брови Пак, прекращая улыбаться и сжимая губы в тонкую полоску в напряжении. Мужчина бездумно кивает, напрочь забывая о своей первоначальной цели. Главное — убраться отсюда как можно скорее. — Пусти его, — строгий голос выводит из наваждения мгновенно, но не вынуждает прекратить сразу же. Чимин сначала ничего не предпринимает, молчит, и лишь потом до него доходит, кто ему это сказал. Пак хмурится и резко разжимает ладонь, выпуская из своей хватки незнакомца, который от неожиданности валится наземь. Он в страхе отползает назад, наспех поднимаясь на ноги. И бежит. Как можно дальше отсюда. Чимин не смотрит ему в спину, пытаясь расслабиться, но негатив уже охватывает его, заполняет изнутри, вызывая раздражение по отношению к каждому живому существу. И Пак не хочет накидываться в таком состоянии на Чонгука. Он не сделал ничего плохого. Это Чимин сделал. Это он посадил Чона за руль, и это он косвенно втянул их в дерьмо. Он виноват. Вот только главное отличие от всех остальных инцидентов в том, что в тело Пака закрадывается жук. Знаете, такой маленький, но причиняющий наиболее сильный дискомфорт во всех смыслах — он пробирается в вены, перекрывает их и перекручивает разными способами, лезет дальше, цепляясь своими лапками за каждый орган, добираясь до лёгких. И поселяется в одном из них, медленно сгрызая новые цветы, а дом выстраивая в уже погибших и разлагающихся. Он пробирается в душу. Жук называется страхом. Не смертельным, но ощутимым, охватывающим каждую клетку и сковывая движения Чимина, из-за чего он не поворачивается лицом к Чонгуку. Он не хочет отвечать на вопросы, которые парень задаст, но и не желает ссориться из-за отсутствия разъяснения, а правду Пак ему не расскажет. Чон от него отвернётся. Поразительно, как не отвернулся до сих пор, продолжает держаться рядом, и Чимин искренне не понимает почему. Он не понимает, а узнать боится. Ещё сильнее боится того, что Чонгук в один момент исчезнет. Посмотрит на Пака осуждающим взглядом, и Чимин не выдержит, потому что осуждение — худшее из возможного. Судить никто не вправе, и фразы «я осуждаю такое поведение» выбешивают Чимина каждый раз, выводя его на эмоции. Чонгук на это ничего не ответил бы. Пак начинает бояться того, что Чон узнает то, о чём не должен. И страх этот потихоньку возрастает всё сильнее, хотя раньше его не было вовсе. — Я вспылил? — почему Чимин спрашивает? Он стоит на месте, всё ещё не поворачиваясь, чего-то ждёт, сам, кажется, даже не подозревая об этом. Чонгук стоит позади него, и по одному лишь тону голоса Пак способен понять, близко он или далеко. — Да. Близко. — Сядешь за руль? — интересуется Пак, пялясь в темноту перед собой. На кончиках пальцев покалывает, как и в животе от отсутствия еды. — Доверишь мне вождение? — в голосе едва проскальзывает недоумение. Чонгук считает, что, раз он «сбил» человека, то теперь не может водить? Чёрт. До чего смешно. Чимин беззвучно усмехается, слегка разводя руки: — Я не хочу водить, — сегодня ему достачно машин. Потихоньку он ощущает, как раздражение уходит из его тела вместе с частью негатива. Медленно, но верно спокойствие заполняет его. Чонгук позади молчит несколько секунд, раздумывая над тем, стоит ли озвучивать свои мысли, и в конечном итоге рискует: — Что хочешь тогда? «Вау» — мысленно тянет Чимин, не подозревая, что Чон способен на такие вопросы. На проявление инициативы в принципе. Это приятно удивляет, из-за чего уголки губ не спешат падать. Ветер на улице усиливается, усталость сталью заливается в тело, сбивая с ног, а они стоят, как полнейшие идиоты, чуть ли не посреди дороги в переулке. Хоть и пустой — это абсолютно не важно. — Хочу курить и пить, — отвечает ему Пак, сразу же предсказывая реакцию Чонгука. Даже если он не озвучит своё негативное отношение к решению Чимина, она никуда не исчезнет. Но дело в том, что не это главное желание Пака. — Хочу искупаться посреди океана, испытав страх глубины, когда ныряешь, и того, что можешь наткнуться глазами на бесчувственный взгляд акулы, — начинает перечислять. Делает паузу и, убедившись в том, что Чонгук его слушает, решает продолжить: — Хочу увидеть космос над головой, уметь останавливать время, чтобы понять, в чём ошибся, избавиться от общественного мнения и того влияния, что оно оказывает, но, думаю, мы быстрее сожрём друг друга, чем придём к этому. Хочу, чтобы все люди на свете были толерантными, и, возможно, человечество не пришло к тому, что творится сейчас, — говорит. А Чонгук понятия не имеет, как реагировать. Это всё так глупо и нелепо, так невыполнимо и невозможно, но Чимин прекрасно сам понимает. Его мысли напоминают слова маленького ребёнка, который открыто высказывает своё мнение, говорит о том, что хочет стать космонавтом, полететь на луну или отправиться бороздить моря. Так по-детски. Чонгук смотрит в спину Паку, осознавая для себя, что раньше действительно было лучше. Когда ты был ребёнком. Ты не знал о существовании общественного мнения как такового, тебя не волновало, что подумают, что скажут — ты говорил то, что считал нужным, даже не думая о плохом. Сказал и сказал, сделал и сделал. Или как ты раньше шёл куда-то в самые дебри с друзьями, строил шалаши, гонялся по всему городу, громко крича, и ведь, кажется, ты даже не обращал внимания на прохожих, не видел никаких косых взглядов в твою сторону, потому как был мал для того, чтобы проанализировать это. Понять, что такое «косой взгляд» в принципе и что под ним подразумевается. Чонгуку двадцать четыре, и он не мог даже подумать, как скоро он поймёт желание взрослых стать ребёнком снова и вернуться в детство хоть на минуту. Осознание этого и вправду приходит потом, когда тебя со всей силы окунают во взрослую жизнь, заваливают книгами и работой, сотнями бумаг и дел, с которыми предстоит разобраться, решениями о проживании, жалкими грязными деньгами, увольнениями, проблемами с несостоявшейся личной жизнью и одиночеством в том числе. Чонгук не может назвать своё детство тем временем, в которое хотелось бы вернуться, но стоило лишь сравнить его жизнь до пятнадцати и после — можно заметить капитальную разницу. Он помнит, как, будучи маленьким, разрисовал стену, и это, если честно, было его самым лучшим моментом на все оставшиеся годы. Он считал, что уравнения — проблема, что школа — проблема, что на нём слишком много ответственности в его-то годы, что вся его жизнь — проблема. Что это чёрная полоса — её стоит только пережить, а дальше будет лучше. Так он думал, так кричало его подсознание, давимое разумом. Лучше, опять же, не стало. Стало хуже. И Чонгук понял, что тогда полоса была белая. Чимин, наверное, считает точно так же. Это огромная радость, когда ты вдруг оказываешься понят, хотя вовсе не стремился к этому. Чон мало времени уделял мыслям о том, что, оказывается, он всегда понят и выслушан, когда ведёт разговор с Чимином. И, может, если местами он выводил из себя своими фразами, едкими словами и провокациями, то сейчас Чонгук уже не чувствует былого раздражения к его манере речи. Приятное терпение — вот так бы он охарактеризовал это чувство. Чимин испытывает его терпение, но Чонгук, собственно, и не против. Даже если порой это переходит все границы. — Что-то более реальное есть? — хрипло выдыхает Чон, замечая, что молчание затягивается. Он опять уплыл в свои мысли. За это время Чимин так и не сдвинулся с места. Почему не поворачивается? Почему не смотрит на Чонгука? — Хочу подарок и манго, — неожиданный ответ. Слишком даже. Впрочем, это Пак, и удивляться тут нечему, но удивляется Чонгук всё равно. Он слегка выгибает брови: — Подарок в виде манго? — предлагает, так сказать, вариант, как бы спрашивая «сойдёт?». Чимина вопрос забавляет, из-за чего он начинает смеяться, наконец медленно поворачиваясь к Чону лицом: — Придумай что-то более оригинальное, — с усмешкой на губах бросает. Обходит парня стороной, неспешным шагом направившись к машине. Намекает на то, что надо ехать, иначе потом сил останется ровным счётом ноль. И ничего Чонгуку не остаётся, как точно так же забраться в салон, завести чужую машину и отправиться по уже заученному адресу. Чимин обрывает нить разговора, момента, ситуации. Он обрывает все возможные пути, ведущие к раскрытию его мотивов и поступков, в частности, вопросов. Ответов он на них не даёт. Стоит ли Чонгуку спрашивать? Стоит ли ему открывать рот, интересоваться, каким магическим образом их просто отпустили, ничего не взяв? Не стоит, ведь ответ на вопрос будет очевидным. «Этот коп — мой знакомый», ну, или что-то подобное. Чон вполне мог бы подвергнуть данные слова сомнению, он делает это даже мысленно, но не считает нужным говорить вслух. Рано или поздно настанет момент, когда вопросы перевалят за края, а пока не стоит лишний раз вздымать мирно лежащий ил со дна водоёма. С Чимином сложно. С ним либо так, как он сказал, либо никак в принципе. Чонгук полон терпения. Им полна вся его жизнь, но даже у него в конечном итоге, с накоплением эмоций внутри себя, разрастается огромный шар, и он норовит взорваться в любой подходящий и неподходящий момент. Зависит всё от того, как чёртов Пак Чимин собрался действовать в дальнейшем. — В пятнадцать лет меня сбила машина. Именно эти слова слетают с чужих губ спустя десять минут езды. Чонгук не отрывает взгляд от дороги, ибо не дай Бог нарушит где-нибудь, и их остановят — в этот раз вряд ли отвертятся, — но краем уха всё равно слушает Чимина. Не может не слушать. Пак смотрит в окно, закинув ногу на ногу, не выглядит так, будто бы спешит рассказывать, но что-то заставляет его это сделать. Словно он всю жизнь провёл в изоляторе и понятия не имеет, как стоит общаться с людьми. Нормально общаться. Для сближения с кем-то ведь стоит делиться какими-то воспоминаниями? Типа, это развивает разговор или что-то вроде того. Неважно, главное — эта навязчивая мысль, желание чем-то поделиться всё продолжает закрадываться в голову, позабыв путь назад. — Водитель проехал по рельсовым путям, не заметив меня, а я, видя, что полоса с машинами уже остановилась, смотрел в другую сторону. Это было как раз на пешеходном переходе, — рассказывает, следя за яркими мелькающими вывесками, пока они проезжают мимо людной улицы. Неоновый красный свет мельком пробегается по его лицу, вынудив прищуриться на мгновение. — Это произошло быстро. Помню, как упал на асфальт, помню, как открыл глаза и вместо того, чтобы лежать и ныть, я тут же начал подниматься, — воспоминания накатывают на него, мелькая перед глазами так отчётливо, будто бы это случилось недавно. — Всё моё тело было сплошным синяком, но это я понял позже, потому что в тот момент очутился в прострации. То ли это было поразительно, то ли это поразительно ужасно — у меня не было никаких негативных мыслей на этот счёт, — говорит, пока Чонгук бросает на него быстрый взгляд, запечатлев момент, когда огни сотен вывесок наполняют стразы на веках многогранной игрой света, отчего краски трижды отражаются и преломляются в узоре. — Мужчина, который меня сбил, сильно распереживался, понимая, что только от меня зависит, будут ли у него большие проблемы или нет. Меня сбили сильно — я мог взять денег в качестве молчания, компенсации морального ущерба, да и в принципе выцыганить две тысячи долларов, если не больше, но не стал, — и наверное, это был его самый хороший поступок за всю жизнь. — Я наотрез отказался от вызова полиции, о чём меня уговаривали несколько прохожих, ставших свидетелями инцидента. Они говорили, мол, я ещё маленький и ничего не понимаю, ведь можно завести целое дело, — в голосе мелькает негодование. — Только вот всё я прекрасно понимал. Я не стал даже отвечать — мне было настолько насрать, что, максимум, о чём я мог думать «отвезите меня в сраный травмпункт». Мужчина меня повёз, начал о чём-то говорить, чтобы отвлечь, дал денег на лекарство, пока я осознавал, что болит у меня не только голова, но и рёбра. Ладонь была содрана в кровь, а рукой я шевелить не мог в принципе, — боль была сильная, — вспоминая об этом, Чимин может назвать каждую деталь, которую он запомнил, весь интерьер машины, внешность мужчины, ощущения. — В травмпункте меня подлатали и отпустили с миром, потому что номера отца я не помнил, телефон разбился вдребезги, а по приходу домой я сказал, что грохнулся с лестницы в метро — зима, холодно, скользко, — оригинально, конечно, придумал, ничего не скажешь. Самое ироничное, что ему поверили. По Паку опредёленно плачет театр. Чонгук молчит, анализируя и обдумывая услышанное. Удивляет, как в такой ситуации Чимин смог сохранить самообладание. Его машина сбила, он чуть сознание не потерял, а он быстро встал с асфальта и стоял идиотом, не понимая, коротко говоря, что стряслось и как реагировать на собственные повреждения. Нормальные люди в такой ситуации вызывают первым делом скорую. Чон бы это и сделал — его так учили. Наверное. Он не знает, ведь в такой ситуации не оказывался. — Почему ты не стал вызывать полицию? — интересуется Чонгук, намереваясь понять, чем руководствовался Чимин. Это самое главное. Что толкнуло его на это. — Не знаю, — слабо пожимает плечами Пак, особо не задумываясь. — Я не хотел разводить целую историю, приплетать полицию. Завели бы дело, скорее всего, а мне не хотелось лишнего геморроя, — признаётся. Так вот, значит, в чём суть. В нежелании тратить время на разбирательства. — Когда я рассказал отцу правду о случившемся, что произошло спустя месяц, он позвонил мужчине. Сошлись все на мирном исходе, тем более отец представлял, как в такой ситуации пугаешься, ведь сам был водителем. У мужчины было двое детей, поэтому, — на секунду замолкает, с совершенно непричастным лицом добавив: — зачем оно надо? Портить жизнь другому человеку из-за денег? По большей части мне всё равно, но и я не настолько… — замолкает. Неожиданно прекращает говорить, не заканчивая начатую мысль. Разглядывает людей на улице, замечая, что одно из зданий оцеплено жёлтой лентой из-за разбитой витрины и сломанных стеклянных дверей. «Оу» — без эмоций двигает губами. — Не «настолько» что? — Чонгук жаждет услышать продолжение, узнать, что хотел сказать Чимин. А Чимин хотел сказать «не настолько ублюдок». Вот только вовремя замолк, осознав, что сигнал от мозга поступил быстрее, чем эта фраза вырвалась у него изо рта. Пак ничего не отвечает, игнорируя вопрос, но даёт на него ответ в своей голове. Не настолько низко опустился, не настолько моральный урод, не настолько что? Имеет ли он право так говорить после всех своих поступков, после всего сделанного? Не имеет. Вот только он никогда не замечал, чтобы его мучила совесть — если честно, ему абсолютно всё равно, кого он оскорбил, кого обидел, кого послал или ударил когда-то. Его не заботят их чувства. Не заботит Тэхён, которого он вроде как обидел, ведь почему он должен думать о ком-то, кого даже не знает? Ему действительно насрать. Чимин задумывался о том, почему же не стал вызывать полицию, когда его сбила машина. Часто. Не настолько, дабы погрязнуть в своей темноте, но достаточно для соответствующего вывода. Ему просто было всё равно. Что он развёл бы скандал, что нет — всё равно. В тот момент он помнил лишь свою кровь и купол в голове, отсутствие желания с кем-то контактировать. Надо было уйти в тихое место и наслаждаться ощущениями — жаль, не сделал так. — Ты в курсе, что, по мнению Шопенгауэра, жить наилучшим образом означает «постараться не рождаться вовсе»? — Чимин вновь задаёт вопрос не в тему, вызывая поломки в голове Чонгука, уже выстроившего хронологическую цепочку и ряд определённых вопросов. Последний смотрит на дорогу, хмурясь: — К чему это? — интересный, конечно, факт, но… Чон заметил, что большинство слов и выводов Пака негативны. Если раньше можно было счесть его слова за иронию, то сейчас это переросло в сатиру. Жёсткую. Больше Чонгук не может воспринимать подобные слова в качестве обычного сарказма, потому что это Чимин. Всё, им произнесённое, — завуалированная правда. Ещё одна галочка в невидимом списке Чона. — Ни к чему, — вдруг слышится ответ. — Я просто решил сказать это, — с простотой кидает. Это странно. Обычно Чимин всегда продолжал мысль, но, оказывается, он ещё и умеет выкидывать рандомные фразы с двойным дном, аки, хули мне, думай теперь, что я подразумевал под этими словами. Вот только Чонгук задумывается, но не над самим услышанным, а над тем, каким образом это относится к Чимину. У него самого проблемы, есть над чем подумать, в чём разобраться, но вместо этого он по неизвестной причине решает покопаться в чужих тёмных дебрях, наивно думая, что это не принесёт никаких последствий. Исследуя глубины чужой души, ты рискуешь в них утонуть, тебя в сине-зелёном озере утянет на самое дно, никем неизведанное. Словно произошёл ядерный взрыв, и на месте дыры образовалась тёмная вода без признаков жизни в ней. Мёртвое озеро, а страх сковывает при мысли о том, что тебя заглотит прямо внутрь посередине этого водоёма. Глухая, жёсткая, твёрдая тишина. И никто даже не вспомнит о твоём существовании. Мысли об этом изводят морально, но Чонгук не способен блокировать поступающие сигналы. Он не хочет. Напрочь отказывается, ведь ему интересно знать. А потому оставшуюся часть пути он проводит в прострации, находясь за километры от машины ментально, отстраняясь морально, что, кажется, нисколько не пугает Чимина, судя по тому, как он с умиротворённым видом следит за чужой жизнью через окно. Всегда кажется, что она лучше, а потому ты с эстетическим наслаждением следишь за горящими огнями города. Изящная и самая потрясающая иллюзия, в существование которой не хочется переставать верить. Но вскоре шумная на вид жизнь остаётся далеко позади, сменяясь высокими домами, окутанными такой необходимой сейчас тишиной. Здания с небольшим количеством зажжённых светом окон и навалившаяся на плечи усталость. Стоило обстановке смениться, как Чонгук почувствовал боль во всём своём теле. Он не представляет, каким образом бы добрался до дома, не уснув по дороге. Причём пешком. Чимин выбирается из машины, закинув свою сумку на плечо, и спокойно шагает к приятному взгляду подъезду, заранее доставая ключи. Идёт неспешно, заметив, что у Чонгука особых сил на передвижения не осталось, а потому он слегка тормозит в действиях. Они не говорят ни когда заходят внутрь, ни когда ждут лифта, ни когда едут в нём. Чимин молча прижимается затылком к стене, прикрыв веки, Чонгук же — наоборот, просто стоит, сунув руки в карманы расстёгнутой куртки. Нет той напряжённой тишины, которую не знаешь, то ли разрушить, то ли молчать, не усугубляя и без того дерьмовую ситуацию. Она приятная и спокойная. Будто весь мир заснул, лишился сил вместе с ними, а они единственные тихонько направлялись домой и желали обрести то самое умиротворение. Это единственная разновидность тишины, которую Чимин согласен принять. Двери лифта открываются, вынуждая оторваться от стены и двинуться вперёд. Чонгук шагает следом, молча дожидаясь того момента, когда парень откроет квартиру, и, клянётся, ему впервые за десяток с лишним лет было приятно переступать порог с чувством, словно он вернулся домой. Единственный раз, когда он понимал, что может просто уснуть, ничего не делая. В одно мгновение мёртвая квартира становится привычной, хоть Чонгук в ней всего лишь третий раз. Громкое мяуканье не отвлекает его, когда он снимает куртку с обувью, проходя внутрь. Мрак, разбавляемый светом со стороны окон, обволакивает, а потому Чон категорически отказывается включать свет, даже если его попросят. Хотя никто и не собирается. Чимин солидарен в этом вопросе. Он приседает на корточки, без раздумий взяв громко мяукающего Гиацинта на руки. Его голова трясётся в попытках нормально сфокусироваться на лице хозяина, и в один момент ты начинаешь думать, что кот и вправду сильно отличается от остальных, но вот он выпускает свои длинные когти, с каким-то отчаянием цепляясь на водолазку Чимина. Царапает кожу, причиняет боль, начиная орать парню прямо в лицо совершенно разными интонациями, смотрит в глаза и мурлычет, посылая вибрации по всёму телу. — Ну и что ты орёшь? — повторяет свою излюбленную фразу Пак тихим голосом, когда Чонгук уходит в ванную вымыть руки. — Что? Что ты хочешь? — спрашивает, будто бы получит разумный ответ. Гиацинт замолкает, когда Чимин внезапно даже для себя приближает лицо к коту, с какими-то смешанными чувствами наблюдая за тем, как он тянется в ответ, обнюхивая губы парня. Те вымазаны блеском, он, конечно, порядком смазался, но всё равно вызывает интерес у кота. Стоит мокрому носу коснуться нижней губы, как Пак замирает, уставившись каким-то контуженным взглядом перед собой. Мол, стоит убить кота или оставить в живых — главный вопрос дня. Так и стоит на месте, медленно воссоединяя зрительный контакт с Гиацинтом. В ответ ему тусклый бирюзовый оттенок, сверкающие зрачки и лёгкое дёрганье головой, из-за которого ставить животное на пол не хочется. Чимин, не желая разбираться в собственных чувствах, держит его, словно ребёнка, на груди, так, дабы и себе удобно, и коту. Поэтому поздно замечает взгляд на себе. Или же Чонгук такой тихий, или же Чимин оглох, но его шаги, да и появление в целом, он пропустил мимо. Поворачивает голову в сторону Чона, который спокойно смотрит на Пака с котом на руках, и эмоции на его лице прочесть невозможно. Даже не из-за темноты, скрывающей его от излишнего внимания. Чонгука нечасто можно прочесть. Как и Чимина. Сложно. Они сложные. — Я… — начинает Пак, даже не продумав свои последующие слова, но Чон перебивает, оторвав от него взгляд: — Можешь мыться, покормлю, — воу. Как-то неожиданно. Он берёт на себя ответственность за Гиацинта, двинувшись в сторону холодильника. Иными словами, он не предлагает, а оповещает, ставит тупо перед фактом. Откуда в Чонгуке вообще столь сильное желание брать всё в свои руки и делать всё самостоятельно? Да, Пак может понять, ведь не всегда посторонняя помощь приносит плоды, но не настолько же. Чимин не спорит. Он молча опускает Гиацинта на пол и, бросив «хорошо», запирается в ванной комнате, щёлкая по выключателю. Первым делом принимается отцеплять стразы от века, смывает тени на глазах, почувствовав неприятную, но привычную тяжесть на них, а потом лезет в душ, дабы смыть с себя всю грязь дня. Странным образом он ассоциирует ванную процедуру именно с этим. После очередных прожитых суток в голову закрадывается навязчивое «надо». Надо смыть с себя касания людей, надо смыть с себя пот, надо смыть с себя духи, надо смыть с себя весь остаток дня. Чимин очень чистоплотен и любит следить за собой, но не это главная причина, по которой он может торчать под горячей водой часами. Он стоит, направив голову прямо под поток, или же упирается лбом в стеклянную дверцу. Просто стоит, греется до тех пор, пока ему не надоест, пока он не начнёт задыхаться в этой саморучно созданной парилке, убиваясь и наслаждаясь одновременно пустотой в его груди. Тем, что в голове ничего, ни одной разумной мысли, никаких переживаний, никаких размышлений — он доводит себя до такого состояния, при котором сил на мозговую деятельность не остаётся, а сознание отключается на первой же горизонтальной поверхности, не спрашивая разрешения у хозяина самого тела. Он бы мог простоять под душем часы, уснуть в конечном итоге в ванной, а наутро проснуться с болью во всём теле, но стоит ему понять, что он торчит здесь уже полчаса, как его рука автоматически тянется к крану. Перекрывает поток воды. Было бы слишком эгоистично задерживаться. Чонгуку стоило бы помыться в первую очередь, разве нет? Чимин выбирается из ванной, натягивая на нижнюю часть тела полотенце. Собирается выйти, но замедляет шаг у запотевшего зеркала. Проводит горячей ладонью по нему, смотрит себе в глаза, замечая, как зрачки его соскакивают на септум. Кожа вокруг покраснела. Чон бы наверняка заставил его промывать физраствором. Забавно. Чимин встречается с сопротивлением, которое яро оказывает ему сознание. Стоит ли промывать? Или не стоит? Стоит? Или нет? Стоит? Или нет? Череда однотипных вопросов, вынуждающих задуматься. Чёрт. Отлично. Теперь Чон вселил в него сомнения, что может быть ещё лучше? В конечном итоге, Чимин просто чистит зубы, на этот раз отдавая корону в знак победы отнюдь не своей хорошей стороне. Вот только теперь понимает — он начал в чём-то сомневаться раз — значит, будет и второй. Пак встряхивает мокрые волосы и выходит из ванной, нисколько не стесняясь своей практически полной наготы, ведь всё равно не взял домашнюю одежду. Весьма интересно было бы посмотреть на реакцию Чонгука, если не одно «но». Он… Кажется, он заснул. Чимин молча выключает свет, не сводя взгляд с парня на своей кровати. Гиацинт, заметив приход хозяина, вперевалочку спешит к нему, издавая звуки наподобие короткого мурлыканья. А Пак, собственно говоря, забывает, что собирался сделать и что хотел; стоит, глупо моргает и пялится на Чонгука. Похоже, он просто присел на застеленную кровать, прислонившись спиной к подголовнику и сложив руки на груди, а в конечном итоге просто провалился в сон, что неудивительно, учитывая его усталость. Чимин тихо шагает вперёд, молча переодевается, заметив, что миска у Гиацинта наполнена сухим кормом лишь немного — видимо, он его часть съел, пока Пак был в ванной. Парень подходит к кровати, остановившись впритык к ней. Наклоняет голову набок, под иным углом рассматривая Чонгука, чья голова слегка запрокинута назад. Его глаз практически не видно — они полностью скрыты за длинной волнистой чёлкой. Его волосы в полнейшем беспорядке. Чимин рассматривает его таким взглядом, что со стороны смотрящий на него человек явно бы испугался этой нездоровой заинтересованности, мелькающей в тёмных радужках. Оценивающее любопытство, взгляд человека, глядящего на нечто новое, но очень странное. И, главное, не знающего, что с этим делать. Хотя здесь можно поспорить. На Чимина находят двоякие чувства. Он впервые видит, как спит Чонгук. Не совсем в стандартной позе, неудобной, но всё же спит. «Поразительно, он умеет спать» — первая мысль, посещающая голову. Пак медленно моргает, в мрачной тишине квартиры отдалённо слыша тихий топот кошачьих лап. Лицо Пака непроницаемое, невозможно понять, что происходит внутри него, какие процессы идут, какие механизмы запускаются, когда он поднимает одну руку, вытянув её вперёд. С изучающим любопытством наклоняет голову набок. Касается. Указательным пальцем кончика чужого носа. Чуть надавливает подушечкой пальца, прослеживая за тем, как тепло кожи пробивает себе путь, спеша поделиться своей частичкой. Руки у Чимина тёплые, так как он только вышел из ванной, но даже при всём этом ощущает, насколько Чонгук сейчас горячий. Пак стоит так несколько секунд, не задумываясь о причине своих действий, а после, не изменившись в лице, ползёт пальцем выше, легко и медленно ведя по носу. Замирает на переносице, чувствует небольшие складки из-за несильно сведённых бровей, чувствует прохладу мягких тёмных волос, что мешают рассмотреть Чона, практически полностью закрывая глаза. Долго Чимин не думает. Плавным движением запускает пятерню в чёлку и убирает её с лица, из-за чего часть падает на макушку, а другая по обе стороны ото лба. Губы Пака округляются в слабо выраженное «о», голова возвращается в прямое положение, взгляд становится более осознанный. Это Чонгук. Странная, конечно, мысль, но именно она делает круг в сознании. И он красивый. Тоже как констатация факта. Почему он красивый? Интересно, как выглядят его родители, раз из их «комбо» на свет появилось это чудо в перьях? А каким он был в детстве? Таким же, как и сейчас, или более эмоциональным, ярким человеком? Этот вопрос врастает под кожу, становясь частым гостем у Чимина. Слишком много он об этом думает. Дело в желании узнать больше? Так почему не спросить? Нормальные люди спрашивают, задают вопросы, но не всегда удаётся добиться ответа из-за недоверия. Чонгук ему вряд ли скажет. Рука Пака резко скользит ниже и также резко делает остановку на верхней губе Чона, невесомо очерчивая её контур, а затем спускается ещё ниже, огибая нижнюю губу. Кончиком пальца находит непримечательную родинку, надавливая на неё указательным пальцем. Проходит несколько секунд, перед тем, как взгляд Чимина падает ниже, впиваясь в выпирающий кадык и весьма ярко выраженную ключицу. Только на этом этапе он понимает, что именно делает. Будто бы до того момента он выпал из себя. Его выкинуло из собственного тела. Ему не очень нравится подобное ощущение, но оно происходит с ним весьма часто — он вдруг погружается в свой внутренний мир настолько сильно, что перестаёт контролировать свои действия, глаза мутнеют, переставая с полной осознанностью реагировать на окружающие его вещи. Это странно. Он понимал, что делал, он хотел этого, но тело действовало само по себе, отдалившись от находящегося далеко сознания. Чувство, что он пассивный наблюдатель — способен лишь наблюдать со стороны за самим собой вплоть до описания «живу как в аквариуме или под стеклянным колпаком, как за грязным стеклом, жизнь проходит мимо, а я её не чувствую». Чимин убирает руку, в недоумении нахмурившись. Чёрт. Ему не так уж и сильно нравится выпадать из себя. Хотя кому ты врёшь? Ты любишь чувство, когда не способен контролировать себя. Только вот ты боишься того, что можешь сделать в таком состоянии, когда мозг посылает сигналы в конечности, а ты абсолютно не врубаешься в происходящее, поддаваясь. Чимин способен перечислить все последствия столь сильного наваждения и не все они ему приходятся по вкусу. Бояться себя — страх сильнее всех имеющихся. А потому Пак отворачивается, не приближаясь больше к Чонгуку. Серый цвет. В некоторых местах более тёмный, в некоторых более светлый, но именно он впивается в глаза, выбрасывая все чувства из тела. Именно он заставляет руки дрожать, именно он. Это был город. Город с высотками, на которых не было ни единой вывески, никакой рекламы, никаких экранов с актёрами на нём, никакого света в окнах — лишь чернота, как у заброшенных зданий, и они действительно были бы такими, если не факт того, что город настоящий. Все дома новые, но ты стоишь прямо на перекрёстке, и страх твой вызван отнюдь не тем, что на тебя может наехать машина. Это страх преследования. Задираешь голову вверх — голову кружит от светло-серого неба, всё такое невыносимо блёклое плывёт в чёрных зрачках, ты будто смотришь на себя со стороны, потерянный и запуганный, понятия не имеющий, в какую сторону сделать шаг, что сказать. Ведь никого здесь нет. Ты один. Один в этом чёртовом городе, на этой улице, среди пустующего тротуара. Здесь нет никакой жизни, нет ни городского шума, нет ни летающих высоко в небе птиц, нет никаких людей, будто ты остался один на всём свете. Детское желание, чтобы все люди исчезли, оказывается твоим паническим страхом. Сколько бы ты ни кричал — слова твои цели никогда не достигали. Никого нет. Всё серое. Всё пустое, но ты слышишь топот за спиной, оборачиваешься и сквозь плывущую реальность различаешь тёмный угрожающий силуэт с топором в сильных руках. И в сердце твоё врезается ужас. В этом блёклом мире было лишь единственное безопасное место, у тебя в голове оно всплывает на уровне подсознания, вспыхивая по щелчку. Ты знаешь, где безопасно, где спокойно, где тебя никто не тронет, заберёт с собой и утянет в иллюзию хорошего конца. Это была мать. Она находилась на соседней улице, сидела в своей ярко-красной машине под цвет каблуков, и всё, что требовалось — успеть добежать до неё, пока угрожающий тёмный силуэт с топором в руках не добрался до тебя. Он помнит — она — единственное цветное пятно в сером городе. Но Чонгук также хорошо помнит — сколько бы раз он ни видел этот сон — он никогда не достигал своей цели. Он никогда не успевал добраться до матери, прежде чем его убьют. Резкий скачок давления уничтожает его изнутри. Сердцебиение норовит разрушить его, разорвать сердце — настолько сильно и часто оно бьётся в его груди. Холод вступает в схватку с жаром, на лбу давно проступил ледяной пот, атония накрывает всё его тело, руки дрожат, а рот открывается в попытке вдохнуть больше сырого воздуха — лишь бы дышать. Состояние между сном и явью. Он уже находится в сознании, но мозг ещё транслирует сновидение, две картинки накладываются: Чон чётко видит знакомую мебель и уверен, что не спит. А дальше наступает самая худшая часть, его холодные губы дрожат, и слышится тихий звон в ушах. Он нарастает и нарастает, боль всё сильнее впивается в уши, а в какой-то момент дикий гул достигает своего предела на ста тридцати децибелах. Губы едва приоткрываются в попытках заорать, сорваться на вопль, потому что становится невыносимо, это выше болевого порога человека. Чонгук уверен — этот звук — иллюзия, его не может быть, просто не может, но доказывается совершенно обратное. Его тело начинает вибрировать, попытка шевельнуть хотя бы пальцем безуспешная — ужасный страх парализованного туловища, каждой части. Зрачки улавливают силуэт. Он каждый раз один и тот же — худая чёрная женщина с очень длинными руками и ногами, она забирается на кровать и идёт по Чону от ног к лицу — будто кошка ступает по одеялу. Садится сверху, зажимает его руки над головой, надавливает на челюсть, чтобы открыть Чонгуку рот, — и словно высасывает жизненную силу. Она что-то забирает, а шум в ушах отступает на второй план, снижаясь всего лишь на двадцать децибелов. И, как бы сильно Чон не хотел, это невозможно прекратить. Он в бреду пытается спросить «что тебе, чёрт возьми, надо», но ответ не получает. Перед ним темнота, она медленно отступает, силуэт исчезает из комнаты. Она уходит, вместе с ней и невыносимый шум в ушах — и такое чувство, будто тебя тренер прогонял по всем тренажёрам. Сильная слабость. Не пошевелиться, очень хочется спать, однако засыпать страшно. Панический страх. Чонгук чувствует что-то похожее на покалывание игл в руках — так бывает, когда к чему-то затёкшему приливает кровь. Проходят секунды. Десять. Двадцать. Тридцать, а чужое присутствие никак не может отпустить его. Сейчас нет никакого критического мышления. Как пьяный или во сне — всё принимаешь за чистую монету. И самое ужасное — беспомощность. Пытаешься, но не можешь пошевелиться. Чон ощущает скатывающуюся по виску каплю пота, пытается сконцентрироваться на желании двинуть рукой, включить силу воли, и пытается, пытается, пытается до тех пор, пока у него не получается взмахнуть ладонью. И резко всё проходит. Чонгук рывком принимает сидячее положение как раз в тот момент, когда по барабанным перепонкам бьёт звонок в дверь. Он не слышит его отчётливо — его глаза широко распахиваются на несколько секунд, дыхание судорожное, каждый вдох сопровождается мнимым ощущением льда в глотке. Его руки охватывает тремор, по венам прокатывается холод, из-за чего парню кажется, словно он вот-вот просто замёрзнет до смерти. Чёлка липнет ко лбу, брови сходятся на переносице, с негативным шоком в глазах смотря перед собой. Ему удаётся окинуть взглядом тёмную комнату, окончательно убедиться в том, что никого нет, но страх не отпускает, сковывая его цепями. Его не приводит в себя даже осознание того, что он лежит в одной кровати с Чимином, которого повторный звонок в дверь выдёргивает из сна. Парень тут же открывает веки, всё ещё заспанный, но, видимо, напуганный трелью. Он приподнимается на локтях, замечая силуэт рядом. — Чонгук? — его голос звучит хрипло и тихо, он хмурится, с недопониманием косясь на сидящего рядом Чона. Последний никак не реагирует, а спустя мгновение, в перерывах между звонками, Чимин слышит, насколько тяжело он дышит прямо сейчас. Будто бы парня заставили бежать до полного изнеможения, его выдохи хриплые, обрывистые, плечи подрагивают, и Пак вынужден прийти в себя, хотя и проснулся только что. Он не знает, что пугает его сейчас сильнее всего — Чонгук или настойчивые звонки в дверь посреди глухой ночи. Чимин осторожно принимает сидячее положение, и, заглянув парню в лицо, ужасается. Он смертельно бледен, с его лица в прямом смысле скатывается холодный пот, волосы у лба полностью мокрые, а его посиневшие губы сильно дрожат при малейших движениях. В глазах потерянность, брови сведены максимально сильно, изо рта вырываются полухрипы, но взгляд постепенно становится всё более осознанным. Пак смотрит. Молча наблюдает за любыми изменениями, пытаясь понять, какого чёрта вообще произошло. Что с Чонгуком? Он словно вышел из фильма ужасов. Звонок повторяется. И в этот раз Чон реагирует. Он поднимает взгляд исподлобья на входную дверь, взгляд его тёмный и пугающий, на грани слышимости он шепчет «какого чёрта?», после чего поднимается с кровати. Чимин удивлённо округляет глаза, открывая рот, подобно рыбе, ведь даже не знает, что сказать. Полное непонимание, полное непринятие ситуации. Чонгук не выглядит здоровым от слова совсем, но даже при таком состоянии он бьёт по двери кулаком, весьма угрожающе спросив: — Кто? — повышает голос. Дружелюбно он не выглядит точно. Чимин скидывает с ног одеяло, потянувшись рукой к телефону на подоконнике рядом. Щурится от резкого света. На часах ровно пять утра. Первое октября. Рассвет начнётся где-то через часа полтора. Пак пытается успокоиться, прислушиваясь к ускорившемуся сердцебиению, после чего сползает с кровати, слыша, как проснувшийся Гиацинт подаёт голос. Чонгук в это время открывает дверь, а Чимин не понимает, кто, блять, приходит и звонит в пять сраных утра? Какой больной ублюдок? — Чонгук? — зовёт парня, двигаясь к выходу, вот только к тому моменту, как Пак просыпается окончательно, Чон уже закрывает дверь, поворачиваясь к парню с… Посылкой? Что? Это чертова коробка, идентичная той, которую ему недавно доставили с макарунами. — Никого не было, — наконец отвечает ему Чонгук, ставя конкретно напрягающую его, да и Чимина тоже, доставку на столешницу. На этот раз ему приходится зажечь свет, осветив всё помещение. Пак жмурится, терпит жжение в глазах, взгляд первым делом падает именно на Чона. Его волосы скрывают выражение лица, но сжатые губы по-прежнему бледны. Чимин уже не понимает, к какой грани его бросает и что волнует сильнее. Чонгук достаёт нож, принимаясь срезать жёлтую изоленту, дабы открыть коробку. Действует осторожно, ведь не имеет ни малейшего понятия, что там — надеется, не чёртова бомба. Он не хотел умирать именно таким отвратным образом, но его опасения были напрасны. Чон замирает. Выглядит грозно и при этом недоумённо, когда разворачивается к Чимину с небольшим плюшевым зайцем в руках, мол, какого, мать вашу, хера? Всматривается в лицо Пака, смотря на него сквозь волосы, скачет с одного глаза на другой, пока внимание Чимина полностью захватывает лишь то, что у Чонгука в руках. Он, не отрываясь, глядит только на игрушку, и молчание затягивается настолько сильно, что Чон с подозрением произносит: — Чимин? — пытается прочитать эмоции на лице парня напротив. Пак скользит языком по губам, после чего как-то неуверенно протягивает руку вперёд, намекая на то, чтобы Чон отдал ему зайца. Тот не спорит, позволяя Чимину его взять. Он осматривает игрушку со всех сторон, кинув себе под нос: — Это не он, — звучит облегчённо, но оттого не менее напряжённо. Пак выглядит мрачно. Чонгук не понимает ничего, поэтому ему спешат пояснить: — У меня в детстве, типа, был заяц, — его отчасти смущает рассказывать такие подробности прошлой жизни. — Моя мать подарила его моему двоюродному брату, когда тому исполнился год, а потом он перешёл ко мне. Когда я родился, брату было уже тридцать пять, так что зайцу почти шестьдесят. Он весь в заплатках, ему приходилось пришивать уши и лапы, да и другие части тела, — говорит, рассматривая зайца в своих руках. Слегка мнёт его. — Это муляж, так что… — Муляж зайца, которому шестьдесят, — тут же напоминает Чонгук. Выглядит сурово и серьёзно. — Кто мог знать о нём? — интересуется. Чимин пожимает плечами, перечисляя: — Я, отец, хотя не думаю, что он вообще знает о его существовании, мать, тётя и сам брат. — Тебя явно хотят напугать, — озвучивает свои мысли Чон, продолжая пилить парня перед собой взглядом. Ни одному нормальному человеку не приходят столь странные посылки под ночь без имени, без адресата. — Кто это может быть? — хочет разобраться в ситуации. Кого угодно может в ужас вогнать подобное. — Он ненастоящий, — вновь говорит Чимин, нахмурившись. — Значит, человек специально подобрал идентичного зайца и сделал те же самые заплатки. Возможно, даже на заказ — нигде нельзя найти игрушку, которой полвека, считай. Их просто не выпускают, — пытается составить логическую цепочку, не отвечая на поставленный вопрос. — Ты уверен, что это муляж? — всё же задаёт пришедший в голову вопрос, складывая руки на груди. Пытается соображать. Даётся это с трудом. — Настоящего нет, — Пак отвечает уверенно. — Я сжёг его несколько лет назад, — равнодушие в голосе. Ему всё равно. Что этому парню сделал обычный заяц, который был подобно реликвии, раз удосужился такой «смерти»? — Зачем? — этот вопрос вырывается у Чонгука быстрее, чем он это понимает. Скорее, на автомате. Ему хочется знать — он спрашивает, только в этот раз он не подумал, что Чимин ему не ответит. Так и происходит. — Неважно, — и переходит на другую тему: — Никто не мог мне прислать посылку — я оборвал связь с матерью десять лет назад, она даже не знает, как я выгляжу сейчас… — Почему? — Чону определённо стоит как можно быстрее включить мозги. Это сложно, потому что его руки до сих пор трясутся, сердце в груди никак не успокаивается, а болезненная бледность не спешит спадать. Он хмур, он наполовину в себе, в своих ощущениях, и в данный момент наиболее открыт. Чимину явно не нравится такой вопрос: — Какая разница? Не в этом суть — тётка моя умерла, а брат её давно свалил из страны, чёрт, да мне вообще насрать, кто и где, — раздражается, открыто признаваясь в своём наплевательском отношении к родным и родственникам. — Давай просто… — прикрывает в усталости глаза, — просто оставим это. Не сейчас, ночь на улице, — напоминает, взглянув на невероятно напряжённого Чонгука. Он никак не может расслабиться даже на секунды, он мокрый и взвинченный, постоянно отводит взгляд в сторону, будто кто-то может выскочить из-за угла. — Что с тобой? Плохой сон? — догадывается, вдруг пожалев о том, что до этого отказался отвечать Чонгуку. По этой причине вряд ли он даст ответ сейчас. Чёрт. — Ага, — чёрт. Чимин был прав — Чон закрывается морально, не собираясь распространяться. Сейчас он выглядит слишком уязвимым и тем самым более эмоциональным, но эмоции эти сугубо негативные. Он нервный. Дёрганый, судя по тому, как он не перестаёт стучать пальцем по бедру. Пак допустил оплошность. Наверняка, Чонгуку хочется поделиться, хочется почувствовать себя в безопасности, а Чимин мимолётным раздражением всё испортил. Он забыл, что с Чоном всё работает по-другому. Не стоит ждать откровений, если ты сам отказываешься от ответов. Чонгук — человек, который должен знать, что, доверяя информацию другому, он получит равное доверие в ответ. Чем больше рассказывает Пак — тем больше рассказывает Чон. Трудно. Сложно. Если кто-то замыкается в себе, то стоит трудов добиться обратного эффекта. — Это всего лишь сон, поэтому постарайся успокоиться, — блять, из Чимина просто самая дерьмовая поддержка. Пиздец, кто говорит человеку в таком состоянии успокоиться? А что ещё надо-то сделать? Подойти обнять? Попросить поделиться? По голове погладить? Пак следит за эмоциями на лице Чонгука, если честно, глубоко внутри начиная совсем немного так паниковать, потому что Чон опускает взгляд, плотно сжимает губы в тонкую полоску, едва уловимо кивнув, как бы говоря «отлично, конечно, я успокоюсь, это ведь такой пустяк. Мне только что чуть не разорвало барабанные перепонки, я не поседел от страха, будучи парализованным от сонного паралича, а ты просишь меня вот так просто успокоиться». — К какой тебе паре? — чуть тише интересуется Пак, впервые, кажется, намеренно стараясь фильтровать свою речь во избежании усугубления ситуации. Он слишком резкий для столь закрытого человека, как Чонгук. — Второй, — бросает парень в ответ, двинувшись в сторону ванной комнаты, чтобы умыться и привести себя в порядок хотя бы немного. — Отлично, можно спать ещё часа так четыре, — подытоживает оптимистично Чимин, приподнимая уголки губ. Бредёт мимо ванной, по пути небрежным движением выбрасывая плюшевого зайца прямо в мусорное ведро, после чего опускает взгляд на Гиацинта. И хмурится, когда видит, что тот, пытаясь шагать вперёд, с болью падает, ударяясь об стену. Наблюдать за этим откровенно больно, поэтому Пак поднимает его на руки. Честно — мог бы — не опускал этого инопланетянина на пол никогда. Чонгуку же мысль о сне явно приходится не по вкусу. Нет, она приводит его в тихий ужас. Вновь видеть её лицо, вновь оказываться в пустом сером городе, вновь с паникой просыпаться, не дай Бог, со знакомым давно параличом. Нет. — Нет, — Чон озвучивает собственную мысль, прекратив умываться. Его лицо и половина волос полностью мокрые, но теперь от воды, что невероятно успокаивает. Он не хочет вытираться полотенцем — в один момент его тело пробивает жар. Чимин держит кота одной рукой под задницей, прижимает к своей груди, радуясь тому, что это несносное животное не сопротивляется, и наливает из кувшина воды в стакан. Тащит его в ванную и совершенно спокойно протягивает Чонгуку. Последний скептически глядит на сию картину, сдержав желание изогнуть брови. Решает не акцентировать внимание на том, что Пак Гиацинта держит, будто новорождённого ребёнка, молча принимая стакан. Чон вдруг вспоминает, как он купил Чимину чай после того, как ему сделали проколы. У него дежавю, только немного наоборот. — Нет, так нет, — Пак пожимает плечами и двигается в комнату, стоит только Чонгуку забрать из рук воду. Последний выключает свет в ванной, со скрытым интересом выходя, дабы понять, что Чимин делает. Пак, чмокнув губами слегка трясущуюся голову кота, осматривает свой стеллаж с книгами, явно ища одну из них. — Ты же читал «Поющие в терновнике?» — спрашивает, когда взгляд его находит остановку. Чонгук глядит ему в спину, отвечая: — Нет, я… — Скажешь, что не романтик, и от жизни я не охерею, — заканчивает за него Чимин, с усталым, но весьма довольным лицом вытягивая книгу с одной из верхних полок. Ему хочется забыть об этой ночи и завалиться спать, поэтому он шагает к кровати. — Топай сюда, — хлопает по матрасу, пока сам забирается на кровать, перекатываясь на вторую сторону у подоконника. Расслабляет руку, чуть придерживая кота и позволяя ему лежать на своём животе. Гиацинт лапками подтягивается ещё выше, к ключицам, и принимается обнюхивать губы, вдруг покосившись набок. Он с испугом упирается передней лапой прямо на шею Чимина, выпустив когти. И парень морщится, вовремя посильнее ухватившись за кота. Терпит неприятные ощущения, заглядывая в большие бирюзовые глаза. — Эту книгу очень любила моя мать, всегда говорила прочесть, но я к ней так и не притронулся до двадцати лет, — делится Пак, осторожно спуская Гиацинта с себя на кровать, дабы тот ему ненароком глаза не выцарапал. Принимается гладить его за ушком, ложась боком, чтобы наблюдать за котом. — И зачем? — не понимает Чонгук, не спешно, с какой-то неохотой, двигаясь к кровати Чимина. Будто к логову зверя идёт, и Пак просто не может не сказать: — Ты уже заснул со мной — как видишь, во сне я тебе глотку не перерезал, не изнасиловал: я очень безобидный, — и миленько так улыбается. Чон бы закатил глаза, да как-то и не хочется вовсе. Он уже понял, что войну с Чимином не осилит. — Зачем? — проигнорировав данную реплику, заново спрашивает Чонгук. Пак бросает на него взгляд, и сейчас Чону бы сильно хотелось установить зрительный контакт, прочесть в глазах хоть что-то, но Чимин глядит, словно сквозь, и неоднозначно отвечает, возвращая внимание на Гиацинта: — Думаю, стоит поменяться на ночь ролями. Возьми книгу, — просит, легонько кивнув на неё рядом. Чонгук с любопытством, но всё ещё с неким недопониманием подходит к кровати, берёт «Поющие в терновнике», получая от Пака следующее: — А теперь садись или ложись — без разницы — читать. Если не хочешь спать, — точнее, боишься спать, но лучше напрямую этого не говорить. — Читай до тех пор, пока не закроешь глаза и не вырубишься. — Это значит «поменяться ролями»? — уточняет Чонгук, вопросительно выгнув одну бровь, что не заметно из-за его чёлки. Иногда Чимину хочется взять ножницы и состричь её нахер, но он был серьёзен по поводу хвостиков. — Я не люблю спать, — отвечает Пак, подавляя в голосе любые намёки на проявление эмоций. Смотрит исключительно на кота, прислушиваясь к его мурчанию. До чего его тонкие лапки с длинными когтями потрясающие. Поразительная грация в таком неуклюжем теле. — Но спать надо, так что я занимаюсь чем-нибудь до тех пор, пока не отключусь. — Занимаешься чем? Сексом? — язвит Чонгук, но без едкости в голосе. Возможно, он хочет получить от Чимина объяснения. Объяснения хотя бы чего-то из его странностей и поступков — уже всё равно. — Не начинай, — просит Пак, не желающий поднимать эту тему прямо сейчас. Ещё слишком рано. Вот только прислушайся к себе и задай один вопрос: «А когда будет „не рано“?». Когда наступает тот момент, когда ты можешь доверить что-то, когда ты раскрываешься человеку, говоришь более спокойно и ведёшь себя более раскрепощённо? И сколько шансов, что этот самый человек не обольёт тебя дерьмом в случае вашей ссоры или прекращения общения? — Почему ты не любишь спать? — интересуется Чонгук спокойным, не особо увлечённым тоном. Он всё ещё не садится на кровать, проводя свободной ладонью по обложке книги. Не докапывается до Чимина, не давит, решая задать другой вопрос. Вот только на него Пак не отвечает вовсе, никак не реагирует, устало моргнув. Может быть, наступит момент, когда он скажет, но он точно наступит не сейчас. Чон переводит на парня взгляд, сквозь чёлку наблюдая за тем, как он продолжает гладить Гиацинта за ушком, поднося палец к его носу, чтобы дать понюхать. Его большая белая футболка полностью оголяет шею и ключицы, но не на них Чонгук заостряет своё внимание. Волосы у Чимина взъерошенные, и это не портит его вид от слова совсем. Отсутствие макияжа тоже. У него тонкие запястья. Это странным, непонятным образом нравится Чону, но другая его часть отвергает подобные мысли. Будто в его голове звучат два голоса: один уверяет в чужой красоте, в изящности и аристократичности движений, в эстетике выпирающих костей, а другая с этим не соглашается, пугаясь хрупкости. Чонгук отчётливо помнит тот момент, когда схватил Чимина за запястье и ощущение это было страшное. Ему показалось, что при более сильном нажатии он просто бы сломал парню руку, но, слава Богу, всё обошлось лишь отметинами от впившихся в кожу браслетов. У Пака выступают вены вплоть до сгиба локтя, пока он гладит кошку, что странно, ведь он явно не напряжён. Вероятно, его кожа очень тонкая, а это уже дефицит витаминов. Но, несмотря на всё это, в каждой части его тела можно отыскать красоту. Хрупкую на вид, омертвелую глубоко внутри, продолжающую дышать на грани. Как статуя. Пугает это или восхищает — непонятно. Вызывает ли положительные чувства или негативные — тоже. Чимин — одно сплошное противоречие, которое расшифровать невыносимо трудно, и Чонгук до сих пор не может понять, зачем он лезет в глубины мрака другого, когда сам с собой разобраться толком не способен. Пак Чимин состоит из бесконечного океана, бушующего, беспокойного, чёрного цвета, наполненного страхом перед могущественной стихией. У него нет дна, нет начала, нет конца, но яркое солнце врезается в поверхность, лучами пробиваясь как можно глубже, ты ныряешь и застланные водой глаза видят черноту, освещаемую блёклым светом. Чем глубже ты плывёшь, тем сильнее на тебя оказывает давление буйная вода. Его красота — бесконечность, выраженная в законченной форме, и длится она всего лишь мгновение. Она внушает любовь, радует взор, но сердца не покоряет, и никакая внешняя красота не способна распускаться, если красота внутренняя не оживила пёстрые цветы глубоко внутри.

***

Жизнь его никогда не была обременена чем-то очень сложным и ужасным, помимо учёбы. Он не мог жаловаться ни на своё существование, ни, уж тем более, на свою семью. Его жизнь была не намного, но всё же выше среднестатистической, так как у его отца был весьма высокий заработок. Вот только он никогда не считал нужным растить своего ребёнка, погрузившись в свои грязные дела, да и он сам выбрал для себя решение не совать нос куда не следовало. Неприятно только осознавать, что времена потихоньку меняются и изменения, происходящие с обществом, всё сильнее настораживают как обычных мирных граждан, так и высшие органы власти. Дела в его семье пошли на спад, а бизнес в виде управления сетью ресторанов, начал медленно, но верно разваливаться. Нет посетителей — нет прибыли, нет прибыли — нет заведения. А если и есть, то денег становится недостаточно на его содержание. Тэхён предпочитает об этом не думать и в эти дела не влезать. Его сознание ещё не приняло факт разрухи, да и это не то, о чём он может думать сейчас, когда переступает порог столовой. И взгляд его тут же останавливается на знакомом силуэте, но в этот раз, вместо того, чтобы подойти к вроде как другу и сесть ему на шею, Ким останавливается в дверях, впившись зрачками в Чонгука. Их стол, за которым они всегда сидели, весьма далеко от входа, поэтому парень не может заметить Тэхёна. Чон спокойно сидит, закинув ногу на ногу, на нём большая, на вид тёплая футболка с длинными рукавами, практически закрывающая его руки, помимо пальцев, что сжимают края листов книги. Наверняка, это учебник — он практически всё время изучает что-то в столовой, изредка беря себе еду. Его тёмные волосы практически полностью закрывают верхнюю часть лица, в частности, его глаза, но, походу, это ему не мешает. Он продолжает читать, облокотившись локтями на твёрдую поверхность. А место напротив него занял Чимин. На нём едва просвечивающая шёлковая рубашка, открывающая вид на ключицы, шею оплетает двойная цепочка с затяжкой с неброской звёздочкой и полумесяцем, а в ушах качаются серёжки. Этот человек — броская элегантность, он сочетает в себе эти две вещи поразительно хорошо. Серые волосы прекрасно уложены, скрыты всевозможные недочёты лица, а глаза неизменно подкрашены. Парень скользит языком по блестящим на свету из-за блеска губам и что-то говорит Чонгуку, так задорно, провокационно улыбаясь. И то, что заставляет сердце издать скрип внутри Тэхёна — Чон отвечает. Не очень охотно, без каких-то изменений в лице, голос его наверняка звучит ровно, но рот его двигается, и он что-то коротко отвечает Чимину. Последний улыбается, вздёрнув на секунду брови. Выглядит спокойно, умиротворённо, потому что, получив ответ, кивает сам себе, больше ничего не говоря. Знаете, что задевает Тэхёна? Нет, даже не неизвестность, не недоумение, вызванное тем, что эти двое вообще общаются, а тем, что Ким Тэхён — человек, провозившийся с Чонгуком месяцы, никогда не получал необходимую реакцию. Он говорил — Чон делал вид, что слушал и ничего не отвечал, одаривая Кима раздражённым взглядом, если тот к нему прикапывался. У Тэхёна возникает ощущение, будто Чонгук позволял с собой общаться чисто от скуки. А сейчас сидит за столом с Чимином, и ему абсолютно всё равно, придёт Ким или нет. Тэхён не знает, как на это реагировать. И как реагировать на самого Пака, с которым расстался на ужасной ноте. Он сжимает губы, понимая — лучше уйти. Просто уйти. Что он и делает через секунду. Может быть, слухи действительно правдивы, и Чимин не такой милый человек, каким кажется на первый взгляд. Пак закидывает ногу на ногу, лениво качая носком ботинка. Подпирает ладонью подбородок, несколько секунд смотря прямо на Чонгука. Тот выглядит весьма сосредоточенным, но, даже несмотря на это, он всё равно коротко отвечает на невпопад выкинутые реплики Чимина. Правда, сейчас он слишком сильно углубляется в чтение, нахмурив брови в попытках переварить информацию. У него зачёт сегодня по одному предмету, вот только сам он абсолютно не настроен что-то писать. Он плохо спал. Да, в конечном итоге он заснул за чтением книги, даже не постаравшись углубиться в содержание, но, готов поклясться, хотел сдохнуть на месте, когда пришлось вставать. Сейчас отрубиться хочется не меньше. Вот только нельзя. И, зная об этом, Чимин его больше не отвлекает, стараясь найти себе занятие. Он не понимает, почему сидит с Чонгуком, не понимает, почему не уходит, но мысль о том, чтобы поднять зад и уйти, даже в голову не приходит. Ему хорошо вот так — даже если они с Чоном не говорят. — Тебе надо поесть, — а, нет, рано Пак взялся говорить. Он удивлённо приподнимает брови, продолжая смотреть на парня, который говорит, даже головы не оторвав от книги. Он точно читает? «Углубившийся в получение информации, человек зачастую не обращает внимания на окружающий мир». — Потом, — отвечает Чимин, отмахиваясь от предложения. А, не, Чонгук всё же абстрагирован. Он не реагирует на отказ, хотя в любой другой ситуации точно бы проявил недовольство. Как он вообще способен задумываться о том, что Пак не ест, пока часть его мозга направлена на другое? Чонгук абстрагирован от всего, что не касается Пака. Осознанно или нет — никто не знает. Чимин цепляет взглядом невзрачный пенал, лежащий около учебника. Рядом с ним валяются ластик, карандаши и несколько водяных маркеров разных цветов — Чонгук периодически помечает ими некоторую информацию. Кажется, то, в чём уверен — зелёным, а то, в чём нет — карандашом, дабы была возможность стереть. Пак тянется рукой к пеналу, подцепив его пальцем, и пододвигает ближе к себе. Хоть что-то более интересное. Он лениво перебирает принадлежности, первым делом доставая длинный маленький листочек. Подносит его к лицу, прищуривается, пытаясь понять хоть что-то из этого, но, как оказывается, это долбаный латинский. Боже, убереги его чёрствую душу от этого дерьма. Он сворачивает листок в квадратик, принимаясь рыться дальше. И в один момент в его сознании что-то опасно щёлкает. Взгляд замирает, полностью фокусируясь на увиденном. Тонкий канцелярский нож-скальпель, красивый, непримечательный, в форме ручки. В колпачке. Чимин моргает, чуть наклонив голову набок, и тянется к нему, задевая холодный металл несколькими браслетами на запястье. Нож приятным весом ложится ему на ладонь, в то время как в глазах Пака что-то стремительно потухает, словно горящий огонёк в печи. Взгляд становится стеклянным, когда он снимает колпачок, разглядывая острый наконечник. Ведёт по нему подушечкой пальца, легонько надавив на лезвие. Губы чуть округляются в немое «о». Забавно. Впервые Чимину было тринадцать, когда он столкнулся со своей неспособностью подавлять мысли, постепенно становившиеся навязчивыми, а он — заложником тела. Его мозг однажды даже сгенерировал идею, и он понял, что может просто уйти. Собрать все свои вещи, отключить телефон и оборвать все связи, не писать никаких прощальных писем, инициировав свою смерть. Может просто пропасть, исчезнуть без следа. Купить новую машину, перекрасить волосы, путешествовать автостопом, зарабатывая деньги на каких-нибудь мелких подработках. Он может делать со своим телом всё, что пожелает — татуировки, пирсинги, причёски. Может выбежать голым на улицу, поцеловать первого встречного, стать серийным убийцей, сесть в тюрьму или же скрыться в другой стране; может сменить фамилию или даже имя, выпить смертельную дозу кофеина, сигануть с крыши или выкурить столько сигарет, что у него обнаружат рак лёгких. Дело в том, что ему никто не помешает, если только совесть и внутренние рамки. Как часто у вас возникало желание открыть дверь машины, пока она несётся на полной скорости? Как часто вы думали о том, что можете проткнуть кого-то, пока держали в руке нож? Как часто вы понимали, что можете просто встать и высказать всё в лицо вашей ебанутой училке, но не делали этого? Как часто вы выходили на балкон или смотрели в окно, и думали о том, чтобы выпрыгнуть? Это называется навязчивым влечением — в широком смысле его можно было бы отнести к очень многим аспектам человеческой жизни, в узком — желанию совершить бессмысленное, опасное или непристойное действие. Сама опасность подобных влечений хорошо осознаётся, но избавиться от них человек не в силах, зарождая в себе тревогу и страх совершить это самое «действие». Так, например, страх высоты может быть обусловлен не самим восприятием высоты или боязнью упасть, а как раз таки страхом поддаться необъяснимому влечению прыгнуть вниз. Несмотря на свою интенсивность, подобные опасные навязчивые желания никогда не осуществляются. В отличие от импульсивных. Впервые Чимину было тринадцать. И он отлично помнит, что именно сделал в тот момент, не в силах контролировать это состояние. Его глаза мутнеют. Боль не ощущается. Лишь сильное покалывание. До Чонгука в первый момент не доходит так же, как и до самого Пака. В поле его зрения попало что-то яркое, когда он перелистывал страницу, и всего лишь из любопытства метнул взгляд выше. И губы его приоткрылись в шоке. Потому что на белую гладкую поверхность стремительно стекали капли бордовой крови, пачкая глянец. Три. Пять. Кажется, Чон слышал звук разбивающейся об стол жидкости. И вскоре, пачкая рубашку, кровь начала скатываться по руке быстрее, спокойно, не пульсируя, она тёмная и вгоняющая в секундный ступор. — Какого… — Чонгук не договаривает, резко поднимаясь из-за стола, он схватывает свой рюкзак с пола, действуя на автомате. Чимин сидит, не двигается, никоим образом не реагирует на Чона, начиная активно моргать лишь в момент, когда парень обходит стол, грубо и резко дёрнув Пака за локоть. — Блять, руку подними, — сразу переходит на высокую интонацию, поднимая Чимина со стула, а сам не позволяет ему опустить руку ниже уровня сердца. Канцелярский нож с громким звоном падает на стол, размазывая кровь по поверхности и тем самым приковывая всеобщее внимание к себе не только резким выпадом. Чонгук старается не зацикливаться на шёпоте и бормотании, поднявшихся в воздух, ведь понимает, что дело не в ранении. Дело не в крови. Смотрят не на Чона — никто не знает даже, кто он такой — все взгляды направлены исключительно на Чимина. Они сдавливают со всех сторон, сплющивают и будто стены столовой начинают двигаться, норовясь сковать Пака окончательно. Чонгук видит, как Пак оглядывается, убеждаясь в том, что внимание людей направлено на него, а потому не даёт этому продолжиться. Он тянет парня за собой к выходу, и Чимин не оказывает сопротивления, разве что взгляд свой оторвать не может от одного из людей в толпе. Его заставляют это сделать насильно, потому что Чон толкает двери, тащит его в уборную и без лишних слов скидывает прямо на пол рюкзак, пугая стоящего у раковины студента до ужаса. Чонгук его даже не замечает, руководя Чимином, как марионеткой, — включает небольшой поток прохладной воды, задирает парню окровавленный рукав, ничего не говорит в процессе, лишь бросает короткое: — Убери браслеты, — приказывает, осторожно подставляя руку под воду. У него неглубокий порез где-то в пяти сантиметрах от ладони, но вспороты вены, что можно определить чисто визуально. Тёмная бордовая кровь течёт стремительно, не пульсируя, и останавливаться нисколько не желает. Особую опасность вызывает то, что воздух всасывается в сосуды и может попасть в сердце. Тогда наступает смерть. Очень оптимистично, конечно. — Не двигай рукой, — говорит Чонгук, фиксируя порез глазами, запоминает его, будто сфотографировал, и отпускает Чимина, принимаясь рыться в рюкзаке. Пак не морщится, хотя боль в руке чувствуется сильнее, он лишь следит за действиями Чона, не отводя от него взгляд. Последний ловкими движениями достаёт хлоргексидин, бинты и какую-то белую тряпочку. — У тебя там целая больница, что ли? — не удерживается от вопроса Пак, наблюдая за Чонгуком. Последний явно не оценивает юмор в такой ситуации, тон голоса строгий, не желающий выслушивать замечания от Чимина, и он не воздерживается от слов: — Заткнись к чёрту, — не зло, но твёрдо. Так, хорошо, становится понятно, что выходкой Пака он явно недоволен, поэтому лучше просто промолчать. Чонгук откручивает крышку маленькой бутылочки, выключает воду, что смывает с раны кровь, и обильно поливает хлоргексидином. Действия его быстрые и слаженные, будто он целыми днями тренировался. Чимин пялится. Тупо пялится на него, пока Чон прикладывает к порезу белую тряпочку, принимаясь весьма туго забинтовывать запястье. — Ты сколько раз это делал? — рот закрыть у Пака не получается. Он всё равно спрашивает, надеясь, что не получит грубость в ответ. На удивление Чонгук отвечает, не смотря на него: — Я накладывал прерывные швы на бананы месяц, — это если не брать в расчёт опыт на настоящих людях. — Вопросов нет, — сразу же сдаёт назад, не собираясь вникать в эти замашки. Впрочем, если судить объективно, хорошо иметь в знакомых или друзьях медика — не так страшно будет за свою жизнь в чрезвычайных ситуациях. — Больно? — а вот этот вопрос со стороны Чонгука неожиданный. Чимин продолжает смотреть на него, бинтующего руку, и, кажется, кто-то входит в туалет, а они стоят, как два идиота, не обращая на окружающий мир внимания. — У меня высокий болевой порог, — оповещает Пак. Говорит правду — он действительно терпелив к неприятным и болезненным ощущениям, иначе бы загнулся давно. — Заметил, — бросает Чонгук. Он перебинтовал запястье заодно с ладонью, чтобы повязка удачно закрепилась и не спадала. Не смотрит на Чимина, в то время как тот, наоборот, ни на секунду не отвёл взгляд в другую сторону. Моргает. Терпит жжение в руке, но боль незначительная. — Неужели ничего не спросишь? — приподнимает брови Пак, следя за движениями Чона. Он вымывает руки, избавляясь от крови, и убирает вещи в рюкзак: — Знать не хочу. Ответ следует незамедлительно: — Ты врёшь, — с полной уверенностью в голосе озвучивает первую же мысль. Чонгук замирает от такого заявления, тут же кинув на Чимина косой хмурый взгляд и оторопев. Пак устанавливает зрительный контакт. Смотрит. Прямо в глаза. Прямо на Чона, который глядит на него сквозь отросшие волосы. Чонгук перескакивает с одного тёмного зрачка на другой, за несколько секунд сумев запечатлеть каждую грёбаную мелочь, каждую его ресницу, растушёванные тени, подчёркивающие взгляд, серую чёлку, лёгкой приятной небрежностью спадающую на одну часть лица. И выражение его лица не прочитаешь, оно… Словно Чимин не осознаёт своих действий. Он смотрит с едва заметным прищуром, выискивающим правду в чужих глазах, а в своих собственных у него тонкая пелена. Одно касание — она порвётся. Чонгук ничего не говорит, он просто смотрит, смотрит, смотрит и смотрит, запоминает любые изменения в эмоциях. Глядит, будто сквозь. Различает на лице слой тонального крема в области вокруг глаз и на носу, легко подкрашенные брови и блестящие на свету губы. Мысль «красивый». — Ты провоцируешь на вопросы, а сам не даёшь никаких ответов, — Чонгук первым подаёт голос, с полнейшим замешательством принимая то, что Чимин не разрывает зрительный контакт даже после этого. Пак вопросительно поднимает брови: — Я не отвечаю на вопросы, потому что тебе вряд ли понравятся ответы, — парирует, следом добавляя: — А задавать вопросы не стоит, если не знаешь, что будешь делать с ответами. Твои слова, — напоминает, завуалировано намекая на свою открытость в данный момент. Даёт немой шанс передумать и не лезть, но Чонгук, кажется, с самого первого раза это не понял, раз говорит следующее: — Попробую рискнуть, — и, не успев даже нормально договорить, получает в лицо то, о чём даже не мог подумать: — В тринадцать лет я сбросил младенца с лестницы. Тишина. Именно она окутывает сознание мучительно длящиеся секунды, потому что Чону требуется время на переваривание услышанного только что. Он моргает. Смотрит. Молчит. В его голове крутятся шестерёнки, брови сходятся на переносице, а Чимин продолжает следить за любыми изменениями в эмоциях, говоря: — Это была мысль. Всего лишь мысль. Это был загородный дом друзей матери, у которых на свет появился ребёнок. Они дали мне его подержать, — тон голоса так и кричит, мол, вот ответ, к такому ты себя готовил? Чонгук перескакивает с одного его глаза на другой, неосознанно, на полном серьёзе неосознанно, пытаясь оправдать Чимина: — Ты… Пак, тут же поняв, что хочет сделать парень, перебивает: — В одиннадцать я уже потрахался, не думаю, что слова по типу «ты был ребёнком» будут являться оправданием, — сжимает губы, добив: — Я прекрасно осознавал свои действия и отдавал себе отчёт, просто… — Ты не смог это контролировать, — заканчивает за него Чонгук, догадавшись. Вот только даже сейчас Чимин его поправляет, опровергнув предположение: — Вообще-то, мог. И сейчас частично могу, дело не в моих действиях, а в моих мыслях. Я понимаю, что могу. И просто делаю, словно все грани в моей голове стираются, — пытается донести мысль до Чона. И пытается на полном серьёзе, впервые желая, чтобы его поняли. — У каждого человека есть навязчивые мысли в голове, думаю, ты с ними знаком, — да, Чонгук знаком прекрасно. — Порой я поддаюсь им настолько сильно, настолько углубляюсь в себя, что не отделяю реальность от иллюзии, — признаётся, чувствуя, насколько сильно лёгкие в его груди сдавливает. Ему неприятно говорить об этом напрямую. Следующее признание даётся ему ещё сильнее: — После этого я год провёл в психушке, об этом трещала по моему возвращению вся школа, а теперь уже весь универ, так что я привык к излишнему вниманию, — бегает взглядом по глазам Чонгука, не переставая сталкиваться с ним в прямом контакте. И разрушается внутри каждую микросекунду из-за этого. — Мне прекрасно знакомо всеобщее неодобрение, а обществу знакомо быть посланным мною, потому что другого варианта не остаётся. Только суть в том, что у меня нет психических заболеваний, — твёрдо произносит. — Год в этой больнице — мимо. Никто меня не смог вылечить, ведь я и не болен, — и подводит к главному: — Ты не найдёшь логику, Чонгук. Да, я порезал себя, — напоминает о том, из-за чего они пришли к этой теме. — И ты не поймёшь почему — я просто подумал об этом и я это сделал. Конец. Чон пытается понять. Честно, пытается, но в голове всплывает иной вариант: — Ты можешь этому сопротивляться, — он уверен в этом. Да, Чимин выпадает из реальности, но, по его словам, он вполне способен привести себя в чувство путём мыслей и силы воли. Что мешает ему? Сила воли? Он не похож на слабого человека, неспособного противостоять самому себе. Вот только правда оказывается намного проще: — Когда я забываюсь, я этого не хочу. И впервые Чонгуку ответить откровенно нечего. Всевозможные гласные и согласные застревают в его глотке, так и не сформировавшись, потому что ни аргументов, ни подходящих слов он найти не способен. Вмиг делается пусто и невыносимо тихо между ними, ничего внятного и ничего непонятного, всё спутывается, образуя запутанный клубок из колючей сетки. Прежде чем ты его распутаешь, все твои пальцы превратятся в кровавый ужас. Чон хочет ответить. Но не может. Хочет чем-то поддержать. Но не способен на такое. Подсознание выстраивает необходимые предложения, кричит на него, бьётся в двери с надеждой, что ему откроют и Чонгук сможет выдавить из себя хотя бы одно ебучее слово, но не может. Мысль о какой-то поддержке, о чём-то откровенном и показывающем его истинные эмоции, поедает изнутри. Словно в голове поселился жучок, каждый раз шевелящий своими лапками, кусающийся, когда хозяин тела пытается преодолеть внутренние барьеры. Господи, блять, до чего ужасное чувство сжимает его, пока Чимин, получая в ответ молчание, наконец отводит взгляд. Разрывает зрительный контакт. Всё. Он больше не смотрит Чонгуку в глаза. А тот даже сказать ничего не может. Знаете, что ужасно? Когда, доверив другому важную для тебя информацию, что-то личное, ответа у него не находится. И как расценить это молчание, Чимин уже не знает. В этот момент, казалось бы, привычная тишина превращается в целую пропасть между ними, сближая с такой же силой, с какой и отталкивая. Пак скользит языком по губам, натянув на лицо несвойственную ему лёгкую улыбку: — Скоро закончится обед, — намекает на то, что Чонгуку стоит натянуть на себя докторский халат и вернуться в своё здание, дабы успеть на пары. Сам же Чимин выходит из туалета с опустошением в груди, не понимая, пытаются ли цветы в его лёгких пробить оболочку или же они просто вянут — полное непонимание. Он не знает ни куда сейчас пойдёт, ни каким образом будет проводить этот день. Всё ближайшее будущее покрывается туманом, не давая намёков на продолжение. Будто его жизнь обрывается — настолько становится пусто до тошноты. Нет желания идти в клуб, нет желания с кем-то спать, нет желания пить, нет желания с кем-то контактировать — сумбур в мыслях. И Чимин не помнит, когда подобные ощущения одолевали его в последний раз. Чимин оставляет Чонгука одного. Чонгук оставляет одного Чимина. Чон стоит, его ноги приковывает к мраморной плитке, голова всё так же чуть повёрнута вбок, в глазах — рой мыслей и ни одна из них не является логичной или подходящей. Он до сих пор не знает, что ответить. У него никаких идей в голове, ни малейшего намёка на них. Среди беспорядков, творящихся внутри него, ему удаётся выяснить две вещи. Первая: Чимин сложный. И Чонгук никогда в жизни не связывался с чем-то более сложным, чем его душа. Она, чёрт возьми, чернее ночного неба, а он всё равно осмелился к ней прикоснуться, заранее подозревая о гущах, которые оплетут его. Было достачно один раз посмотреть в его глаза — и внутри что-то начало истошно кричать, то ли в предупреждении, то ли в предвещании несчастья. Второе: Чимин красив. Чонгук может видеть его красоту, может слушать его с любопытством и искренним интересом, потому что этот парень говорит с уверенностью, повествуя не только о своей точке зрения, но и рассказывая то, о чём Чон не знал. Его движения и действия изящные, нацелены на всеобщее восхищение, таких людей, как он, берут в модели и пишут картины, такие вдохновляют художников, заставляя их брать мольберты, краски с кистями и выводить каждый изгиб, каждую пропорцию обнаженного тела, а в частности, сверкающих глаз. Смешивать цвета, преследовать главную цель — лишь бы передать это выражение лица, эти опущенные кисти рук, затуманенный от страсти взгляд. Но никогда не удастся природе создать мужчину или женщину столь совершенного во всём, какую рождает резец, кисть и пламенная душа вдохновлённого художника. Его интимные желания и фантазии становятся произведениями искусства только посредством преобразования, когда непристойное в этих желаниях смягчается, личностное их происхождение маскируется и в результате соблюдения правил красоты другим людям предлагается соблазнительная доля удовольствия. Впервые со словами Зигмунда Фрейда Чонгук согласен. Чимин — искусство. И искусство его кроется в разрушении.

***

Пустота. Просыпаться с ней каждое утро, будто затопленный воском, плотно прижатый ко дну и захлёбывающийся мыслью «о, я всё ещё жив». Упираться взглядом в знакомый интерьер квартиры или же в серый потолок, не понимая, реальность это, а, может, иллюзия. Как перестать её чувствовать? Всё просто: заставь себя забыться к вечеру, а после мечтай о дорогах Атлантиды в малом бреду. Ты прекрасно знаешь, что тело останется сохнуть в постели левого мотеля, возможно, лёжа рядом с кем-то, возможно, один. Наполненная эмоциями и ложными чувствами ночь — тихое серое утро. Чимин лежит на холодном диване, прямо на занавеске, облегающей обивку, в уличной одежде, так как переодеваться не желал. Думает о том, куда стоит пойти сегодня. Жаль, как назло, в голову ничего не лезет. Возможно, там остался один лишь дым от сигарет, который он пускает в потолок с лампочками на чёрных проводах кольцами. Нет каких-то определённых эмоций на лице. Пак выдыхает дым густым облаком, наблюдая за тем, как он распадается на мельчайшие частицы в замкнутом пространстве. Слышит, как стучит его сердце, так, будто часы бьют роковую полночь, будто, услышав последний стук, всё непременно исчезнет. Что-то сломается, и отлаженный механизм часов затихнет. Если не затих уже давным-давно. Чимин медленно переводит взгляд вбок, упираясь глазами прямо в яркий бирюзовый оттенок. Гиацинт сидит на подоконнике над кроватью, на фоне бледной темноты большого окна выглядит как пятно. Его голова чуть трясётся, когда он с ленивым прищуром смотрит на Пака. Парень глубоко затягивает никотин в лёгкие, травя воображаемые цветы, что там обитают, и с эстетическим наслаждением очерчивает кота, наслаждается его заострёнными ушами, необычной формой лица, напоминавшей египетскую. До чего грациозно вытянутое худое туловище для такого нелепого существа. Потрясающе. Чимин бы наверняка смог провести свои оставшиеся дни в окружении кошек — жаль, что он, вероятно, помрёт раньше них. Поэтому он этого не сделает. Оставлять их будет больнее. Пак медленно принимает вертикальное положение, слыша, как за окном воет сирена скорой помощи — вроде она, да и какая разница, если честно? Если кто-то из его соседей сдох, он будет только рад. Чимин выдыхает дым через нос, потянувшись рукой к телефону на низком деревянном столике. И на лице вырисовывается недоумение, когда он видит сообщение. От педанта. От Чонгука, иными словами. Там что-то вроде «ты свободен?», отправленное пятнадцать минут назад, а после идёт явно нетерпеливое «и?». Чимин особо не понимает, что его удивляет больше — сообщение от Чона или тот факт, что парень этот явно не потерпит игнора. Пак не знает, что чувствует, поэтому он так и сидит в неудобном положении с горящей сигаретой. Чимин приходит в себя, написав: «Я не отвечал пятнадцать минут». Констатирует факт, мол, серьёзно? Стряхивает пепел в пепельницу на столике, сползая с дивана на холодный пол. Сообщение от Чонгука приходит где-то секунд через тридцать, причём с язвой: «Хотел бы я ждать — написал бы тебе ебучее письмо». Что ж, логично. Чимин переписывается с людьми исключительно по делу, иногда заигрывает с теми, с кем когда-то флиртовал или имел связь — ему доставляет удовольствие получать комплименты в свой адрес, понимать, что люди пропитываются к нему не маленькой симпатией. А потом исчезать из их жизни, наигравшись и напитавшись их эмоциями. «Мне нужно с тобой встретиться». Ого. Даже так. Чонгук хочет с ним увидеться? Это что-то типа из разряда фантастики? Чимин с глупым видом пялится в экран, забывая о сигарете, зажатой между пальцами. Печатает в ответ: «Где?» А получает это: «У тебя». Всё чудесатее и чудесатее. И это Пак ещё не пил. Он сначала в недоумении хмурится, не понимая, серьёзен ли Чонгук, а после в который раз вспоминает, что этот парень серьёзен почти всегда. В любой ситуации. В голову прямо так навязчиво лезет сцена, где Чимин бежал за ним по всему коридору, пытаясь отговорить от того, чтобы дать чистосердечное признание сраному директору. «Что, если я против?» Пак не против, но не спровоцировать он просто не может. Ему действительно интересно, на кой чёрт он понадобился Чону в девять вечера. Он в это время обычно заканчивает работу, разве нет? «Ты не можешь быть против». Так, это уже достаточно самоуверенное заявление. В частности для Чонгука, который пишет следом: «Я уже у тебя». Что? Чимин пялится в экран, первые секунды не понимая, правильно ли он читает и трактует содержимое сообщения. А после что-то ударяет ему в голову настолько сильной и яркой вспышкой, из-за чего внутри органы переворачиваются, сердце делает кульбит в догадке. Если она окажется правдой, у Пака будет истеричный смех. Да нет. Не может такого быть. Это же Чонгук. Чонгук, мать твою, он такого просто не сделает — думает Чимин, а сам уже поднимается с дивана, чуть ли не забыв о сигарете меж пальцев. В сознании крутится навязанное, такое недоверчивое «да нет» по сто раз, и так наворачивает круги, разгоняясь до ста двадцати километров, а после падая с неба торпедой, как сапсан. Пак шагает к входной двери, открывая её. И замирает. Происходит взрыв. И он намного громче бомб. На уровне смерти звезды. — Ты… — тянет Чимин, не договаривая. Бегает взглядом по Чонгуку, разглядывая его с ног до головы, его тёмную одежду, отросшую чёлку, закрывающую пол-лица, и Пак искреннее не понимает, как он не состриг её к чёрту в раздражении. Он серьёзно припёрся. После работы, судя по взмокшим кончикам волос. Неважно. Он стоит прямо сейчас здесь не из-за просьбы Чимина, не он был инициатором данного решения. О, Господи. Чонгук делает небольшой шаг вперёд, из-за чего Пак автоматически отступает назад, будто перед ним не человек, а невидимое давление, не позволяющее приблизиться. Понятия не имеет, откуда столько метафор и сравнений в его голове, но из-за появления Чона проросшая до самых лёгких пустота покидает Чимина. Даёт очередную надежду на её уход. В одной руке Чонгука ничем непримечательная картонная коробочка размером с ладонь и, судя по тому, с какой лёгкостью, но бережностью и осторожностью парень её держит, там что-то невесомое. Он ничего не поясняет, начиная свои слова с просьбы: — Закрой глаза. Господь Бог, блять, вы хоть раз слышали его голос? Чимин — человек не разбрасывающийся комплиментами, потому что если он встречает человека, по его мнению, «не всратого», то это уже какой-никакой прогресс. Чонгук его самое мнение послал, кажется, нахер, иначе Пак не понимает, почему, перебрав в голове всевозможные лица моделей, этот странный педант видится ему в сотню раз лучше. Разве Чон не прекрасен в своей безэмоциальной невзрачности, или так кажется исключительно Чимину? — Надеюсь, ты не треснуть мне собрался, — выдаёт Пак, про себя добавляя, что было бы прекрасно, убей его Чонгук прямо здесь и сейчас. Впервые собственную смерть оттягивать не хочется. Она его вполне устраивает. — В другой раз, — без эмоций отвечает ему парень, поэтому сложно понять, сарказм это или же нет. — Закрывай, — поторапливает, повторяя свою просьбу. Чимин внимательно смотрит на него, сигарета в руке продолжает медленно потухать, а Гиацинт где-то в комнате скоро попытается слезть с подоконника. Пак закрывает глаза. Молчит. Ждёт чего-то, не имея ни малейшего понятия, что собрался делать Чонгук, но уже через десять-пятнадцать секунд Чимин начинает чувствовать. На носу. Что-то щекотное, цепляющееся лапками за его кожу, и парень еле борется с желанием открыть в панике веки, быстро стряхнуть с себя это «что-то», избавившись от непонятных ощущений. Словно… Это насекомое. Твою мать. Точно. Пак тихо, не делая лишних движений, выдыхает. Медленно открывает веки в напряжении, ведь понятия не имеет, что это такое. И оседает. Её крылья плавно и бесшумно раскрываются, из-за чего рот Чимина приоткрывается в шоке. Это было за пределами его ожиданий. Скажет больше — из тысячи вариантов того, что мог сделать Чонгук, бабочка туда даже не попадала. Она неземная, такая чужая и далёкая, но Чимин смотрит только на загадочное существо у себя на кончике носа, она цепляется лапками за кожу, щекоча её. Пак осторожно подносит свободную руку к ней, пытаясь принять увиденное. С поразительной лёгкостью сажает её на свой палец, отодвигая от себя на такое расстояние, чтобы мог её рассмотреть. Тропическая буровато-чёрная бабочка с красными отметинами на туловище. Задние крылья с широким притупленным хвостовым отростком с двумя жилками. Размах около десяти сантиметров точно. — Парусник коцебу, — подаёт голос Чонгук, внимательно следящий за реакцией Чимина, за тем, как в его глазах происходит световая вспышка, будто у него начался метеоритный дождь — именно так он разглядывает тропическую бабочку у себя на пальце. — Ебануться, — шёпотом выдыхает Пак. Настолько тихо, что, если б не всепоглощающая вечерняя тишина, Чон его не услышал. Последний не имеет представления о том, как расценивать такую реакцию, а потому говорит в свою защиту: — Ты сказал мыслить оригинально. Чимин тут же врезается в него таким взглядом, что становится страшно. Восхищение вперемешку с шоком создают коктейль из сверкающего дна, там, на глубине, и Пак вряд ли понимает, что устанавливает зрительный контакт — впечатлён настолько сильно. Как Чонгук вообще смог запомнить слова Чимина вчера о подарке и манго? — Я не думал, что ты воспримешь всё так серьёзно, — он действительно поражён. Господи, кто вообще додумается до тропической бабочки? У скольких людей возникают такие идеи? Чимин всю жизнь жил и даже мысль о таком не допускал. — Я воспринимаю любые твои слова серьёзно, — как нечто очевидное говорит Чонгук, всё ещё не имеющий понятия, что теперь, собственно, и делать. Подарил? Подарил. И что? Чувствует себя придурком. Как реагировать на Чимина? Типа, что он хочет услышать-то? Пак не спрашивает у Чонгука, зачем. Ответ он знает. Это из-за произошедшего в столовой. Из-за их разговора. И из-за того, как он закончился. Чон посчитал себя виноватым? Подумал, что как-то задел или оскорбил Чимина своими словами? Если задать вопрос напрямую, он явно не ответит. Пак сжимает губы, зрачки его остановки никак найти не могут, а потому вновь возвращаются на бабочку с неясным сумбуром глубоко внутри. Болезненно прекрасным. Потому что если Чонгук посчитал себя виноватым в ситуации, где он должен был послать Чимина к чёртовой матери после услышанного и оборвать с ним связи, то Пак не понимает, на кой чёрт такому поистине светлому человеку что-то настолько мрачное, как он. Откуда такие люди вообще берутся? Почему они приходят, выворачивают твои уставы и принципы, весь твой образ жизни своим молчанием осуждают, а ты прогибаешься под их незримым давлением, начиная пропитываться негативом всё сильнее и сильнее. Ведь понимаешь, насколько ты жалок по сравнению с такими людьми. «Чонгук стоит сейчас перед ним с какими-то там добрыми намерениями, а Чимин хочет сдавить эту бедную бабочку в своей ладони прям у него на глазах, увидеть в тёмных радужках тихий ужас, разочарование. Подавление тебя, непринятие твоего поступка. Твои чувства сравнивают с помойной грязью, унижая и показывая, что ты — дерьмо, ничего не стоишь и ничего не добьёшься. Говорят, очень мало требуется, чтобы уничтожить человека: стоит лишь убедить его в том, что все его чувства, все его эмоции, всё, что он любит и чем занимается, — никому нахер не сдалось. Чимину становится впервые противно от этих мыслей до тошноты, застревающей в глотке, будто на месте сердца, если оно ещё продолжает с надеждой биться, образовывается леска, обхватывающая главный орган и потихоньку сдавливая его. Пусть уже сдавит окончательно, раз и навсегда, избавит от тяжести собственного существования. Но оно мучает. Цветы в лёгких никак не могут заполнить все пустые места, чтоб он задохнулся, сердце никак не может расплющиться, а мысли никак не могут свести его с ума. Чимин не может сказать такое Чонгуку. Отвратно то, что, будь на его месте другой человек, Пак бы это сделал. И наплевать ему, если это добрая по отношению к нему Рене или отец. Но перед ним Чонгук, и мысль о том, чтобы совершить подобное, пожирает Чимина. Он напоминает себе змею, которая пожирает вторую, пока та ест первую. — Я ненавижу бабочек, — в конечном итоге на грани слышимости кидает Пак, не понимая, отчего глотку сдавливает, сжимает до хрипоты, — потому что они такие красивые, потому что их очень легко поймать и убить. Но больше всего за то, что из уродливого кокона на свет появляется совершенство, — говорит, наблюдая за тем, как это потрясающее существо, такое беззащитное и нежное, закрывает крылья. — Она дорогая? — интересуется, не понимая, как ещё умудряется стоять перед Чонгуком после мыслей о желаемом. — Пять тысяч. Ответ приводит Пака в не меньший шок: — Так мало? — это же буквально четыре доллара. Неужели бабочка может столько стоить? — Живые — дешёвые. Мёртвые — дорогие, — поясняет расставленные людьми приоритеты. Красотой бабочки в рамке можно наслаждаться годами, а наблюдать, как дышащее существо порхает в воздухе — от силы неделю. Ради чего тогда созданы эти эфемерные существа? Откуда-то появляются, тихонько проживают свои дни, не требуя почти ничего, а потом погибают. Их жизнь не имеет смысла. Они проживают её лишь для того, чтобы отложить потомство и быть съеденными, так и не дождавшись своей участи. Ради чего природа создала столь прекрасное существо? Зачем наделила такой красотой? С какой целью? Для чего столь хрупкое совершенство дано, если не для простого украшения мира? Бабочки неземные. Они слишком любят свет, чтобы бояться огня. Чимин смотрит на неё, испытывая необъяснимую горечь. Одно движение — и её нет. Боже… — Возьми её, — просит Пак, стараясь не выдавать себя. Лицо непроницаемое, глазами он следит за тем, как Чонгук вытягивает руку вперёд, касается холодным пальцем кожи Чимина и позволяет бабочке перебраться к себе. Пак боится, что действительно возьмёт и раздавит её, а обрывать чужую хрупкую жизнь он не намерен. Вместо этого он будет съедать заживо свою, ведя внутреннюю борьбу. Порой ему кажется, что одна рука разрушит, а другая попытается остановить, и Чимин без понятия, каким образом бороться. Он отходит чуть вбок, молча пропуская Чонгука внутрь. И сам боится того, что Чон будет в его квартире. Боится так сильно, что руки его начинают трястись, но и если Чонгук уйдёт, сделается так пусто и невыносимо, что Чимин погрязнет в одиночной тишине. И хуже не отсутствие людей вокруг него, хуже всего то, что даже их присутствие практически ничего не меняет. Чимину требуется что-то, заставляющее его чувствовать. И неважно, что это: боль, ненависть, злость, раздражение, счастье, экстаз, возбуждение. Ему нужно что-то, дабы казаться живым. Уйти в выдуманный им самим мир, иллюзию. По-другому он не может. По-другому он уже давно мёртв. Пак, словно эмоциональный вампир — ему необходимо высасывать энергию из других, наслаждаться их чувствами, их эмоциями, их восхищением, даже той же ненавистью — главное, всё это вызывает в нём что-то. Пак Чимин губит не только других. Он губит в первую очередь себя.