Можно вообразить и предвидеть всё, кроме глубины своего падения.
Чувство отрешённости от реального мира. Удушающая атмосфера погружённого в темноту города, в котором, казалось бы, нет ничего живого, всё устаревшее, мрачное, закостенелое. Наверное, если бы в его груди горел оранжево-алым пламенем огонь — ровный, тёплый, то что ему тьма? Если бы у него внутри был свет, никогда не выключающийся, то что ему грохочущая рябящая серым и синим вспышка? Вечер, сотканный из одних запахов, словно его можно втянуть носом, как воздух: вдохнуть и выдохнуть. Темнота перед глазами периодически освещается. Пугающе. Привнося со светом и тревогу в душу, на которую, само собой, он не обращает никакого внимания. Спокойствие. И пустота. Она никуда не исчезла, не затихла, лишь ненадолго сделала вид, что сбежала, а на самом деле просто решила сыграть в прятки, затаившись. Погода сходит с ума, ломая ветки и хрупкие вещи, капли бьют по окнам, барабанят по стеклу со всей своей мощью. Спокойствие. И пустота. Свежесть (или сырость) стоит во всей квартире. Темнота. Никто из них двоих даже не думает зажигать свет в такую прекрасную погоду, наполненную тоской и восхитительной тревогой. Чимин лежит на кровати, рядом с низким подоконником, на котором стоит пепельница, выдыхает густой дым в потолок, и даже не пытается забивать свою голову мыслями. В ней поселились то ли бабочки, то ли пепел. На шее невидимая леска, в глазах мутная расплывчатая пелена. Молния. Вспышка электрического искрового разряда в атмосфере сопровождается несколькими десятками искр, Пак задерживает дыхание, замирая всем телом с сигаретой в губах, зрачки его перетекают к окну, улавливая молнию, проносящуюся над городом и освещающую всю квартиру на одну секунду. Но Чимин перестаёт дышать не по этой причине. Он знает, что после молчаливой вспышки всегда следует это — гром. Он бьёт по барабанным перепонкам, на мгновение на полном серьёзе пугая мощью внезапного природного взрыва. Кажется, весь дом содрогается, парень слышит звон стёкол и как рябь проносится по телу. Губы едва приоткрываются. В глазах застывает испуганное, но восхищённое «нечто». — Ты слишком много куришь, — тихий голос обрушивается не хуже грозы. Он спокойный, словно парня даже не заботит ужасающее явление — Чонгук так и продолжает сидеть прямо на подоконнике, у открытого нараспашку окна. Ему позволяет факт того, что дождь прямой, он бьёт похлеще камней и без наклона. Иначе бы на полу красовалась лужа, хотя кое-что подсказывает Чимину, что этот идиот был бы не против промокнуть. Искушение подобно молнии, на мгновение уничтожающей все образы и звуки, чтобы оставить человека во тьме и безмолвии перед единственным объектом, чей блеск и неподвижность заставляют оцепенеть. Собственно говоря, да, Пак понимает, отчего Чонгука чарует данное явление. Вряд ли он способен узнать, что именно в нём происходит, из-за чего он может часами беспрерывно сидеть у окна, созерцая гром с грозой. Его действительно нисколько не пугает молния? Даже самую малость? — Если бы на сигаретных пачках писали, что все средства пойдут в фонд помощи государству, то, поверь, не только бы я бросил курить, но и вся страна, — не без иронии отвечает ему Чимин, позволяя никотину медленно разрушать его изнутри при очередной затяжке. Свободной рукой парень лениво поглаживает лежащего рядом Гиацинта, который вообще никак не реагирует на погодное явление, лишь периодически приоткрывая свои бирюзовые глазки. То, что он лежит рядом, успокаивает. Бабочка мельтешит перед глазами, не находя себе места и каждый раз «паркуясь» на новом до тех пор, пока не виснет на занавеске над диваном, прикрывая свои крылья и больше не дёргаясь. Зверинец, ей-Богу, ещё хомячка какого-нибудь не хватает или крысы. О, к слову, о крысах. — Хочу крысу, — с простотой заявляет Чимин, со словами выдыхая белый дым в воздух. И тишина. Не в прямом смысле. Чонгук моргает, ему первые секунды кажется, он ослышался, а потом вспоминает, что речь здесь о Чимине, и если тебе что-то «кажется», то стоит начать молиться. — Крысу? — переспрашивает Чон, кинув беглый взгляд на лежащего на кровати, перед ним, парня. Сильный ветер бьёт по лицу, вздымая в воздух не только занавески, но и устраивая полный беспорядок на голове. Хотя куда там хуже. — Крысу, — Чимин от своего заявления не отказывается. Насколько серьёзно он это говорит — неизвестно. — Хрупкие, с никудышным обонянием, слабым здоровьем, слухом и зрением — умудрились не только выжить, но и завоевать мир, — вдруг перечисляет Чонгук, уже не особо сильно поражаясь внезапному выпаду, а потому решает играть по правилам. — Ещё и умные. Никого не напоминает? — интересуется, надеясь на догадливость Чимина. Ответ следует быстро: — Человека. Бинго. Недаром людей сравнивают именно с ними. Пак долго на этой теме не задерживается, следом выдав: — Хочу проколоть язык, — а вот это уже серьёзное заявление. Чонгук даже не раздумывает над тем, что сказать, и с языка слетает категоричное: — Нет, — не смотрит на Чимина, который глупо моргает, задержав дым в лёгких. — В смысле «нет»? — спрашивает, но в голосе нет недоумения. Он, скорее, хочет понять, с чего вдруг такое решение. Чон же ответа избегает, съязвив: — В прямом. Сигаретный дым застилает обзор, мешает нормально видеть, но Чимин не в том состоянии, чтобы обращать на это какое-то внимание. Холод ветра затрагивает каждую часть тела, занавеска, периодически «взлетающая» в воздух, скользит по ногам, и преградой для «падения» служит согнутое колено. — И почему? — Пак намерен добиться разъяснений. Откуда такая твёрдость? Чимин же в любом случае сделает желаемое, если принял решение. Да, про язык он сказал просто так, из любви к проколу, а вот реакция Чона не ясна ему. Ответа пока не следует. Новая вспышка озаряет помещение, проносясь пугающим и ослепляющим всё вокруг светом. Поток ветра врывается в помещение, буквально замораживая оголённые участки тела, но Чимин терпит, не просит Чонгука закрыть окно. Тот и так слишком скованный, поэтому желания запрещать ему делать, что тот хочет, нет. Если он чувствует себя защищённо и спокойно, позволяя себе заниматься самодеятельностью, то пусть так оно и будет. Главное, что Гиацинт не спешит пробраться к открытому окну. — Не собираюсь возиться ещё и с твоим языком, — наконец слышится ответ от Чона, из-за чего Пак округляет губы в забавное «о», растянув уголки. Забавно. Он стряхивает пепел в пепельницу на подоконнике, говоря: — А мне кажется, с языком будет интереснее, — с намёком тянет, слыша, как Чонгук хмыкает: — Окстись, — ну, по крайней мере это не было «пошёл нахер», которое можно расшифровать как «либо ты затыкаешься, либо я прекращаю с тобой общаться». Это можно засчитать в качестве прогресса? Наверное, можно. — Мне скучно, — опять резко меняет тему Чимин, выдыхая дым в потолок. Горло жжёт. Он не может найти себе место — вроде лежит, вроде всё хорошо, вроде спокойно и приятно, вроде не один, но что-то в груди так настойчиво напоминает о себе, злясь на игнорирование. Будто растекается противной мерзкой ртутью — не смертельно, зато неприятно настолько, что ты не понимаешь, чего жаждешь больше — лежать или забить на это чувство, навалив на него груду других. Необходимо отвлечься от него. — Расскажи мне что-нибудь, — просит Пак невозмутимым тоном, но взгляд его застывает на потолке в неком подобии наваждения. Он не хочет зацикливаться на своих ощущениях. Это угнетает. Сильно. — Что? — не понимает Чонгук. Что Чимин хочет услышать? В голове вдруг становится пусто, все мысли вылетают. — Это я у тебя спрашиваю, — тактично намекает Пак, решая всё же разъяснить: — Мне без разницы, что ты скажешь, хоть факты, хоть свою медицинскую белиберду, просто говори, — звучит странно, зато правдиво. Тишина угнетает. Да, сначала Чимин просто наслаждался приятно-пугающей атмосферой, но вскоре этого становилось недостаточно. И эта самая тишина постепенно сжималась, меняла форму, сдавливая череп парня, и его внутренний штиль постепенно начал сменяться бушующим морем, чьи волны с каждым разом всё сильнее бились о берег. Разбивались. Разбивались, разбивались и разбивались, как и разбивался внутри сам Пак. — В Амстердаме находится Вролика — музей врождённых уродств и мутаций, — слова Чонгука настолько поражают своим содержанием, что первые секунды Чимин тратит на переваривание. Стоп. Каких ещё мутаций? — Коллекция человеческих костей, черепов и эмбрионов с аномалиями развития. Пак моргает, пялится в потолок, выгнув брови и бросив с лёгким удивлением: — Хера себе у тебя факты, — он ожидал чего угодно, но не этого. Кажется, он начинает понимать людей, которые называли Чимина странным, вот только он порой сравнивает себя с Чонгуком и потихоньку всё сильнее впадает в ступор. Кто тут из них ещё странный? — Это жутко, — добавляет. — Ты меня сам попросил, — парирует Чонгук с едва уловимым возмущением, мол, сам нарвался, а теперь сиди и не выёбывайся тут. Пак тут же говорит, не желая, чтобы Чон счёл его замечание за эдакое «лучше молчи»: — Продолжай. Пусть говорит. Как можно больше. Чем он раскрепощённее себя ведёт, чем свободнее себя ощущает, тем легче и лучше становится Чимину. Интересно, есть ли люди, помимо него, с кем Чонгук разговаривает? Вокруг него обычно никто не крутится и не крутился, кроме Тэхёна. Никого. Абсолютно. Даже когда Пак пришёл в столовую, этот парень сидел как хмурая чёрная тучка за своим столом, вцепившись в книгу, и источал недоброжелательность. Он ни с кем не разговаривает по телефону, не пишет сообщения. Если есть, кому вообще писать. Нет, правда, он вряд ли бы стал водиться с Чимином, будь у него друзья или родные. Ему бы, как минимум, не хватило времени совмещать учёбу, работу, друзей и человека, который ему не всрался ни в одно место. У него хоть кто-то есть? Он же не мог всю жизнь быть просто… Один. — Тератология изучает природу аномалий и мутаций, она вызвала интерес учёных восемнадцатого века. В музей приводят студентов-медиков, на основе образцов изучают причины отклонений, — а, так вот, в чём дело. Музей этот непосредственно связан с медициной — в той или иной мере. Теперь понятно, отчего Чонгук завёл эту тему. Ему и впрямь так нравится эта сфера? — Ты бы хотел там побывать? — задаёт вполне логичный вопрос Чимин, получая не менее ожидаемое: — Да. Коротко и ясно. У Пака вдруг в сознании всплывает кое-что любопытное, и свои мысли он тут же озвучивает, поняв, что Чонгук не воспримет его слова с отторжением: — Ну, тогда знай, что серийный маньяк Эд Гейн имел коллекцию изделий из человеческой кожи: перчатки, лампочки, кресла, ремни и прочая ересь, — спокойно говорит. Это было что-то из-за разряда ответных фактов. Чимину не хотелось молчать, а Чонгук его всегда слушал. И слышал. Всегда, что бы Пак не говорил ему, он ощущал себя выслушанным, будто Чон действительно заинтересован в его словах. Может, так оно и было, а, может, он просто хорошо делал вид. — Почему? — Чон поворачивает голову в сторону парня. Гроза за окном утихомиривается, и вспышки молнии теперь видны лишь вдали, куда уплыли тёмные, поглощающие своей мощью, облака. — Почему он это делал? — уточняет Чимин. Не ждёт ответа, на секунду задумываясь над тем, стоит ли рассказать. Впрочем, если уж Чонгук выслушал всю биографию Байрона, ни разу не остановив и не прервав Пака, то, наверное, ему и правда хочется знать. — Его мать росла в лютеранском семействе, члены которого яро отрицали любовные отношения, считая их грязью и грехом, а сама она слыла тираном. Она запрещала Эду общаться с другими детьми, отпуская только в школу и заставляя выполнять работу на ферме, ещё каждый день читала ему и его старшему брату Библию, убеждая в том, как мир погряз в разврате, и все женщины, кроме неё, — падшие, — рассказывает Чимин давно изученную информацию. — Эд был застенчивым и закрытым, а за попытки с кем-то подружиться мать безжалостно наказывала его. За ним начали наблюдать странности — он мог смеяться без причины, в десять лет получил оргазм, глядя на то, как его мать с отцом зарезали корову, и за мастурбацию она ошпарила его кипятком. Вот только её жестокость не повлияла на Эда — он всё так же считал её святой. Она никогда не была им довольна — постоянно кричала, называла неудачником, пока он о ней заботился. Вскоре, после её смерти, он остался в полном одиночестве, стал частым посетителем кладбища, выкапывал и расчленял трупы. Особенно могилы женщин. Он сшил себе костюм из женской кожи и носил его дома, а выкапывал он трупы женщин среднего возраста, которые «походили на мать», — на этом Чимин заканчивает, решая не вдаваться в подробности, потому как сам уже не помнил, кого он убил и каким образом. Так что рассказал известную ему информацию. Чонгук молчит. Он молча смотрит на курящего парня, следит за растворяющимся клубком дыма, но мысли его далеко. Ему вдруг становится некомфортно. Уязвимо. Странно. Парень приоткрывает рот, бросив в пустоту: — Из-за неё? — нелогичный и непонятный вопрос. Даже не столько для Чимина, сколько для себя, для своих тараканов в голове. В ней запускаются процессы, начинают в хаотичном порядке открываться и закрываться двери, за каждой из которых неизведанная темнота. Пак же схватывает по обычаю быстро: — Скорее всего, да, — соглашается. — Специалисты-психологи считают, что мать очень сильно повлияла на его личность. Она с самого детства внушала сыновьям ненависть к женскому полу, в особенности к сексу, заставляла штудировать и заучивать «Ветхий Завет», а также стихи о смерти и возмездии. Эд, возможно, сам и убил своего брата, так как тот погиб при крайне загадочных обстоятельствах, да и был единственным человеком между ним и матерью, а после смерти эта ебанутая могла принадлежать Эду всецело. Вывод сам напрашивается, — с простотой пожимает плечами, затушив сигарету и оставив окурок в пепельнице. — После её смерти он начал читать книги о зверствах нацистов Второй мировой с их экспериментами над людьми, о каннибализме, и даже столь долго скрываемую матерью информацию о женском теле: анатомия, медицинские энциклопедии, научные журналы, эксгумация трупов. А потом теория быстро перешла в практику и «бум», — легко взмахивает ладонями Пак, — вот уже его дом состоит из гардероба в виде человеческой кожи, черепов, масок, скальпов, голов и другого безумства. Вторую и последнюю его жертву нашли подвешенной на крюк в мясницкой лавке и частично разделанной. В его доме нашли мешок с отрезанной головой — в уши были воткнуты гвозди, соединённые между собой бечёвкой, — а вот на этих словах Чимин подсознательно надеется, что жертве сначала отсекли голову и только потом извращались. Потому что не хочется представлять ситуацию наоборот. Это слишком жестоко и жутко даже для восприятия Пака. Каким больным ублюдком надо быть, чтобы творить подобное, и насколько надо быть больной тварью, чтобы творить такое с сыном? Страшно осознавать одно — такие люди живут среди других, ходят в магазины за покупками, работают, общаются, и никто даже не подозревает, что этот, с виду доброжелательный и улыбчивый мужчина, может оказаться коллекционером женских глаз, предположим. Жутко. Но правда. Это действительно настораживает. Чимин некоторое время просто лежит, углубившись в свои мысли, после чего с кряхтением приподнимается на локтях, терпит резкое потемнение в глазах, когда с прищуром оглядывает квартиру. Взгляд его тормозит на Чонгуке. Освещена только одна часть его тела — повёрнутая к окну, а другая плотно скрыта темнотой, тем более волосы прячут его глаза, не позволяя рассмотреть выражение лица. Словно он погрузился в себя, не двигается, не реагирует на ветер, врывающийся в окно настолько сильно, что норовит снести любые лёгкие вещи, пронизывающий холод становится сильнее. — Чонгук? — на пробу зовёт его Пак, надеясь на привлечение внимания. Реакции, к удивлению, не следует никакой. Полный ноль. Это он так завис из-за рассказа Чимина? Такие мрачные темы у него что-то вроде выключателя или как? Иначе его зависание не объяснишь. Пак щёлкает пальцами несколько раз, не выпуская Чонгука из зрительного плена, ведь тот всё равно пялится куда-то в пол. Нет реакции. А вот это уже напрягает. Чимин полностью принимает сидячее положение, желая напомнить о своём существовании вновь, как тут его обрывает голос Чона: — Это она была виновата? А, так он всё же выпал из сознания из-за биографии Эда Гейна. Частично причина ясна. Пак пытается разглядеть сквозь темноту любые изменения на его лице, пожав плечами: — Ну, думаю, будь его мать адекватной и расти его нормально, то подобного бы не случилось, — и, уделив секунду мыслям, решает добавить: — Хотя никто не знает, может, он родился психопатом, что не выглядит логичным выводом, ведь его безумства напрямую связаны лишь с матерью. Так что, да, — кивает. — Думаю, виновата она, — подытоживает. Разве что непонятно, этот вопрос был задан чисто из любопытства, или же Чонгука на полном серьёзе волнует какая-то определённая часть рассказа? — Кстати, в каких ты отношениях с матерью? — Чимин знатно рискует, спрашивая подобное. Он ожидал, что его пошлют, скажут «не твоё дело», переведут тему (а это не в его стиле), напрямую откажутся отвечать, но, наверное, сейчас Чонгук слишком отстранён, раз бросает следующее: — У меня королевский питон. О. Ага. Что? — Чего? — спустя пару секунд выхрипывает Пак, как-то подрастеряв своё буддистское спокойствие после такого неожиданного выпада. Его вообще удивить можно крайне редко, обычно вся его реакция состоит из равнодушного «как мило», и, собственно говоря, всё, но эти слова исходят от Чонгука. То есть… Чонгука. Питон. Мать. Чонгук. Что?.. Погодите, какой ещё, к чёртовой матери, питон? О чём он говорит? Как связана долбаная змея с вопросом о матери, почему он ответил так странно и невпопад, причём, невпопад настолько, что выпадает даже сам Чимин. Что сейчас творится в голове этого человека? Вопрос волнует его всё больше и больше, любая полученная информация кажется чем-то необычным и интригующим. Чимин уже спешит задать волнующий его вопрос, но только он открывает рот, тут же слышится звонок в дверь. Длинная. Непрекращающаяся и вырывающая из тёмной атмосферы, трель. Она не пугает, но очень сильно настораживает, вызывая в Паке злость. Какой придурок решил издеваться над ним? Это не смешно. Ни капли. — Блять, какого хера? — он резко подрывается с кровати, сжав губы в тонкую полоску сведя брови на переносице. Страх рождает злость. Это мы поняли по универу, поэтому сейчас, борясь с этими двумя негативными эмоциями, Чимин быстрым шагом направляется к двери, крикнув настолько громко, что любая молния по сравнению с ним меркнет: — Кто, сука?! — и резко бьёт кулаком по двери. Чонгук тут же хмурится, вынуждает себя вырваться из своего внутреннего мира и обратить внимание на открывающего дверь Чимина. За ней никого не оказывается. За ней лежит коробка. Такого же размера, как и все предыдущие, также обтянутая жёлтой изолентой, без каких-либо надписей или знаков. Пусто. Идентичная предыдущим. Пак забирает её, громко хлопнув дверью, уже автоматически шагает к кухонной столешнице, ножом разрезая скотч. Оставлять столь странные вещи под его дверью, бесследно исчезая, смешно? Чимина уже не столько волнует зачем, ему надо знать, кто этот больной придурок, знает ли Пак его лично или не видел ни разу в жизни? Потому что, несмотря на разъедающее изнутри раздражение, ситуация ему в корне не нравится. Это третий раз. И первые два его не то что напугали, а очень сильно насторожили. Вот только Бог любит троицу, так? Чимин открывает коробку. И замирает. Молчит. Не предпринимает никаких действий, взгляд приобретает стеклянность, руки так и застывают в одном положении — крепко сжимают коробку, пока зрачки мечутся. Чонгуку хватает несколько секунд наблюдения за неподвижным, повёрнутым к нему спиной, Чимином, чтобы понять — содержимое тому не нравится. Мягко сказано. Чон в прямом смысле вынуждает себя собраться, вынуждает вынуть чёртову голову из воображаемого зыбучего песка и начать функционировать. Взгляд приобретает знакомую твёрдость. Он откровенно не в том состоянии, чтобы сейчас браться за что-то серьёзное — ему хочется просто забить на всё, сидеть часами у окна, но давить в себе желание приходится. Как и всегда. По старой схеме, Чонгук, ничего нового, давай. Будто тебе это в новинку. Чон оставляет окно, спускаясь с подоконника и быстрым шагом добирается до Чимина, в прямом смысле выдернув эту коробку из его рук. Парень не противится. Он никак не реагирует, позволяя Чонгуку осмотреть содержимое. И, если быть откровенно честным, ему тоже не нравится увиденное. Оно настораживает. Его взгляд цепляется за пару белых таблеток без опознавательных знаков в «зип-лок» пакете. Первая мысль — наркотик. Или просто какая-то херня, призванная нагнать страх. — Или наркота, или муляж, — тут же говорит Чимин ровным тоном, тем самым подтверждая мысли парня на этот счёт. Краем глаза наблюдает за тем, как Чон осторожно достаёт из коробки вторую вещь. Это духи. Приятный небольшой лавандовый флакон где-то на семьдесят миллилитров с чёрной надписью «Enjoy Jean Patou». Чонгук подносит полностью пустой бутылек к носу, пытаясь понять, что за аромат. Вот только Пак, поджав губы, начинает перечислять: — Кардамон, ваниль, мускус, мандарин, роза, апельсин, банан, смородина, гедеон и что-то ещё — наизусть не помню, — по тону голоса нельзя понять, какие именно эмоции испытывает Чимин. Он бездумно перечисляет то, что ему известно. — Эти женские духи я впервые купил несколько лет назад за двести долларов вроде, — пытается вырвать из своей памяти хоть какие-то обрывки. — Таких флаконов у меня около пяти накопилось — это мой любимый аромат, — озвучивает пустой факт, чувствуя на себе пронизывающий взгляд Чонгука. Тот смотрит внимательно, будто пытается ответ найти в его реакции, но, к сожалению, этого ответа нет ни у кого из них. Чон возвращает внимание к флакону, вдруг подметив одно, — этот аромат самый приятный из всех, которые Чимин применял на себе и он единственный, не режущий нос. Сладкий и лёгкий. Совсем не похоже на Пака. Ему определённо идут резкие альдегидные запахи, показывающие его дороговизну и стервозность. А вместе с тем и частично описывая резкость его характера. Идеально подходит, но вызывает тошноту. — Все посылки так или иначе связаны с тобой, — озвучивает свою догадку Чон больше самому себе. Сначала любимые печенья макаруны, потом плюшевый заяц из детства, а потом наркотики, которыми балуется Чимин, и его духи. С каждым разом всё неприятнее и неприятнее. Чонгук возвращает флакон в коробку, поддев пальцами последнюю вещь в ней, и вот она вгоняет в недоумение ещё сильнее. А вот тут абсолютно никаких мыслей. Парень достаёт два остро заточенных карандаша, измазанных засохшей красной краской, видимо, намекая на кровь. Чон не раз видел такие — их затачивают канцелярскими ножами, оголяя и заостряя грифель настолько, что им легко можно пораниться. Причём серьёзно. Чонгук вновь поворачивает вопросительно голову к Чимину, желая получить разъяснения по поводу этого. — Что? — Пак решает сыграть в дурака, делая вид, что не понимает, с чего вдруг на него так уставились. Вот только Чон видит его насквозь. Чувствует проскальзывающие раздражённые нотки, возникающие в тех случаях, когда Чимину не нравится тема разговора, а значит, эти два карандаша играют более значимую роль, чем таблетки с парфюмом. Чонгук не знает, что нервирует и пугает его сильнее — сама посылка или то, что Пак не даёт ответа. Не хочет рассказывать. Вывод напрашивается такой — с каждой новой коробкой содержимое вгоняет парня в панику сильнее. С каждым разом всё глубже в его жизнь. И если сожжённого зайца из прошлого Чимин ещё мог как-то прокомментировать, то на карандашах он замолкает. Ситуация дерьмовая. Она не нравится Чонгуку, потому что, представляя себя на месте Пака, он был бы действительно напуган. А если бы кто-то намекнул с помощью вещей, что знает о нём больше, чем хотелось бы, знает то, что должно было уйти со смертью в могилу, то он был бы в ужасе. Поэтому он может понять Чимина. — Можешь не рассказывать, — без промедлений бросает Чонгук, не собираясь выуживать из парня информацию. Он не отрицает любопытства и желания знать о связи, но в то же время ставит себя на чужое место и понимает — он бы не рассказал. Порой чужие тайны сводят в могилу. Тем более Чон должен понимать — кто он такой Чимину, чтобы требовать рассказать? Кто он такой, чтобы иметь право знать? Кто он такой, чтобы ему доверяли личное? Правильно. Никто. Чонгук, ты — никто. Ни друг, ни брат, ни парень, ни отец, ни дядя, ты — какая-то дерьмовая пародия на знакомого, чёрт знает как связанная с Паком. Он это осознаёт, прекрасно понимает, лучше, чем что-либо ещё, но почему его грудь сдавливает в подобии обиды? Его разум и глаза вступают в спор с сердцем, агрессивно отстаивающим свою позицию, а Чонгук не имеет понятия, как с ним бороться. Может быть, Чимин не собирается больше ничем делиться после сегодняшнего дня? Он вроде как доверился, а получил в ответ предсказуемую реакцию. Но что должен был сказать Чон? Ничего страшного? Или «ты мудак»? Не было верного варианта, точно не было для Чонгука, он даже не умеет нормально мысли свои озвучивать, а ему надо было озвучить чувства. Только каким образом? Чонгук хорош в действиях и поступках, но только не в словах. Поэтому и в этой ситуации он не находит ничего лучше, кроме как взять в руки пакетик с таблетками, флакон с карандашами и под наблюдением Чимина направиться к мусорке. Выбрасывает. Избавляется от этих вещей точно так же, как сам Пак недавно избавился от зайца, до сих пор валяющегося в ведре. Чимин следит за молчаливыми передвижениями парня, сначала не понимая, чем вызваны эти действия, а потом до него доходит. Нервно приподнимает уголок губ в ломанной улыбке. Если это было немое «мне плевать, что там ты скрываешь», то Пак принимает, качнув головой. Вызвало ли это простое действие в нём положительные эмоции? Да. Без сомнений, да. Но вместе с этим грудь резко пробило сильной ноющей болью. Где-то внутри ломается что-то важнее костей. Что-то вянет, что-то гниёт, начиная разлагаться в живом организме, стонет и жалобно ноет, и Чимин ничего не может с этим поделать. Он стучит костяшками по столешнице, глотает комок в глотке, сомневаясь в правильности своего решения. Нет, он поступает неправильно. Чем теснее связь, тем хуже. Тем больнее будет потом. Разум понимает, а сердце не спешит соглашаться. Пак не смотрит на Чонгука, переступает через себя во всех возможных смыслах, когда тихо, без скачков в тоне, спрашивает: — Можно посмотреть на питона? — поворачивает голову в сторону парня, сквозь темноту и волнистые волосы всматриваясь в блестящие при вспышках молнии глаза Чона. Такие глубокие, такие неизведанные, но при этом знакомые, будто Чимин очутился в сумеречном лесу. Жизнь не течёт в этом месте, всё застыло, но только Пак, наверное, находит очарование в добровольном сумасшествии, раз для него это извращённая романтика и спокойствие — такие чувства возникают при погружении в локацию спрятанных глаз. Сплошные дебри без протоптанных тропинок, жуткие растения, тёмная трава, тёмное окружение, деревья имеют свои «лица», карикатурные и неправильные. Оказывается, смотреть в глаза Чонгуку не так уж и страшно — приятно даже, но взгляд его вымораживает, давить в себе желание отвернуться приходится, потому что он пронзительный и прожигающий. Чимин поступает неправильно и эгоистично, но ему так этого хочется. Он уже увидел реакцию на свои слова сегодня в универе, а потому его одолевает непривычный страх перед Чоном и категорическое нежелание чем-то делиться. Пак Чимин — сплошное разочарование, вся его жизнь, все его поступки, всё, что скрыто от чужого взора. Всё, что знать Чонгук не должен. Ни один человек не захочет лезть Чимину в душу, как и знать о его поступках, тем более — о мотивах. Это пугает, вызывает одно лишь отторжение от него, как от личности, возникает недопонимание, разногласия и страх. А страх порождает злость. Пак Чимин — сплошное разочарование. И больше всего сейчас он боится разочаровать Чонгука. За годы своей жизни он повидал немало откровенно дерьмовых районов, пребывание в которых не доставляло никакого удовольствия. Одно желание — уйти от гнетущей атмосферы, спрятаться от тёмных переулков, которые с некоторых пор всё сильнее пугают тем, что в них может скрываться. Тени видоизменяются под напором воображения, редкие фонари словно свет в конце тоннеля. Да, здесь неприятно. Старый район с частными одноэтажными домами или же здания максимум в три-четыре этажа, и то, даже не скажешь, что в них кто-то живёт. Узкая улочка, многочисленные переплетённые провода над головой, вывески с названиями заведений, находящимися в подвалах. Тихо. Стук каблуков ботинок Чимина отдаётся эхом в ушах, неприятный всплеск воды, когда он ступает на небольшую лужу. Мокрый сырой асфальт, на голову то и дело сваливаются крупные капли, падающие с крыш домов. Они поднимаются по каменным ступенькам — неровные, каждая вторая изрисована граффити с какими-то непонятными словами, но другой дороги здесь нет. Только уличная лестница наверх, так как район расположился в горной местности. Дома выглядят старо и бедно, в частности с двумя и более этажами — балконы полуразвалены, на верёвках развешана одежда. Кажется, это общежитие или нечто подобное. Пак никак не реагирует на курящих и тихо переговаривающихся мужчин, что стоят у стеклянных дверей магазинчика, но краем глаза замечает их взгляды на себе. Неприятные и оценивающие. Чимин с такими знаком. Это не центр, не обычный «бандитский» район, где к тебе прикопаются по любому поводу, а за вашей возможной дракой будет наблюдать народ. Нет. Здесь всё серьёзней. Если там, у себя, ты мог огрызаться и хамить, то правила в таких местах меняются. Молчание — вот залог более-менее спокойной жизни. Никто к тебе просто так не прикопается, если ты не посмотрел косым взглядом и если с тобой есть кто-то ещё. Когда же ты один, риск попасть под удар вырастает. Очень быстро. Наверное, некоторым могло показаться, что, раз Чимин хорошо живёт, в центре, во вполне мирном районе, то не знаком с окраинами города? Наоборот. Ему замечательно знакомы правила и способы выживания на улицах, где собрался один сброд, как бы неправильно и нетактично это не было. Здесь отнюдь не только пьяницы, зеки, воры, да и те, кто имеют проблемы с законом. Нет. Здесь одинокие семьи без отцов и матерей, здесь бедняки и старики, которых выперли из домов, здесь те, которых уволили с работы, те, кто получают копейки на своей работе учителя, здесь официанты и парикмахеры, костюмеры и уборщики, все, кто пытаются хоть как-то выжить в том беспорядке, творящемся в стране. Вместе со сменой власти начался полный распад во всех возможных смыслах, и дело даже не в повышении цен, нет, и даже не в понижении зарплаты. Людей просто начали массово увольнять в связи с их ненужностью. Особенно на фабриках и всевозможных предприятиях. Они закрываются. А закрываются почему? Потому что раньше сырьё закупали в других странах, и с развалом страны вся схема рухнула в один миг. События менялись стремительно. Нет сырья — фабрики не работают, к тому же деньги перестали выплачиваться. Не работают фабрики — массовые увольнения не заставляют себя ждать. Наступает банкротство. Миллионы людей теряют работу, ведь с закрытием заводов перестают функционировать и другие предприятия, а из госслужбы уходят почти все из-за невыплаты денег. Страна — это тесно переплетённая схема, с распадом которой будет крах. И это приводит к беспорядку, подпольным цехам и подпольной деятельности. Центр города становится козлом отпущения, местом проведения митингов и вандализма, вот только проблема в том, что даже там многие узкие улицы выглядят ужасно. Перестали следить за внешним видом. Всё, что выходит за пределы центра столицы, — сброд. Поэтому находиться в таких местах становится опасней. Чонгук живёт в одном из самых отвратительных районов, но Чимин даже не пискнет по этому поводу. Иногда случается так, что выбора у тебя нет. Жизнь не всегда идёт так, как мы хотим. И жизнь Чимина с Чонгуком — наглядный тому пример. Чон точно так же проходит мимо незнакомцев, не смотрит в их сторону, ведь зрительный контакт может быть расценён в качестве вызова. Если его лицо запомнят, то проблем не миновать. Его существование без того слишком отягощено. Ливень прекратился примерно к тому моменту, как они припарковались и вышли из машины. Авто пришлось оставить за километр отсюда, потому что проехать на ней невозможно. Они наконец сворачивают к нужному трёхэтажному каменному серому дому с одним подъездом, которое смешалось с блёклостью и однотонностью других. Дальнейшие действия не запоминаются. Ключи. Подъезд. Лестница. Второй этаж. Чонгук достаёт ключи из рюкзака, принимаясь возиться с замком. А Чимин стоит за его спиной, с прищуром рассматривая кое-что. Дверей, то бишь квартир, здесь всего две, тусклый свет, такой же неприятный, как в морге, часто мигает, одна-единственная лампочка на сыплющемся потолке жужжит, но всё равно позволяет рассмотреть силуэт мужчины на другом конце. Если честно, Пак бы подумал, что это бомж: одежда мешковатая, в руке бутылка от спиртного, отросшая щетина. — Так и должно быть? — интересуется Чимин, не отводя взгляд от незнакомца. Он, явно будучи в нетрезвом состоянии, пытается вдеть ключ в замочную скважину. Звуков практически никаких не издаёт. — Что? — не понимает Чонгук, оборачиваясь как раз в тот момент, когда открывает дверь в кромешную темень. Пак спокойно кивает на мужчину, а Чон, поняв, о чём речь, беспристрастно выдаёт: — Всё нормально. А вот это весьма неожиданно слышать. Чимин переводит на него взгляд, терпя жуткое жжение в накрашенных глазах. Тени отяжеляют их, создаётся ощущение, будто они слезятся. На часах наверняка уже двенадцать с лишним. — Думаешь? — скептически выгибает бровь Пак, но взгляд его не меняется. Такой же пустой. Ему плевать, но спросил для приличия. — Ты вдруг записался в добродетели? — отвечает Чонгук вопросом на вопрос, проходя в коридор. Зажигает свет, скидывая с плеч тяжёлый рюкзак. Усталость во всём теле. Его соседа нет, да и Чон как-то не спешит знать, где этот придурок шляется. Чимин на это ничего не говорит, молча проходя внутрь и закрывая за собой дверь. Лишь тогда Чонгук поясняет: — Я пытался ему помочь первое время, но он предпочёл продолжить спиваться, как и многие здесь, — говорит. Пак сразу же понимает, о чём речь. На самом деле, он бывал в подобной ситуации. Когда жил с отцом, к нему пришла знакомая, умоляя дать денег на лечение матери, чтобы отправить её в наркологический диспансер. Спустя год она вновь начала пить. Некоторые люди не нуждаются в помощи, они не хотят спасаться. Чимин разувается, снимает чёрное пальто, позволяя Чонгуку его повесить. Каков джентльмен. Чёрт. Ночь на улице, им спать нужно, а они страдают откровенной хернёй. Пак предложил, но и Чон не отказался, не так ли? Значит, они двое идиотов. Квартира, в которой проживает парень, оказывается примерно такой, какой Пак её и представлял. Даже лучше, ведь, узнав, в каком районе она находится, воображение вырисовывало самые неприятные картинки. Маленькая компактная однушка, чуть больше комнаты в общаге, меньше квартиры Чимина раза в три. Если у него помещение очень просторное и большое, то здесь в точности да наоборот. Никакой заморочки с дизайном интерьера — исключительно вещи для проживания и всякое барахло, местами беспорядок, а ещё очень старая, местами даже драная, мебель. В одном углу, у потолка, отклеились обои. Жить одному можно, но по окружающей обстановке Пак приходит к логичному выводу: — Ты живёшь с кем-то? — интересуется, глядя на две односпальные кровати, которые разделяет торшер. Одна из них вся перевёрнута, одеяло наполовину сползло на пол, в то время как на другой сплошная идиллия. То, что эта самая «идиллия» принадлежит Чонгуку, Чимин не сомневается. — Снимаю кое с кем, — неоднозначный непрямой ответ. В голосе едва прослеживается напряжение, какая-то скованность, словно это Чон пришёл кому-то в гости впервые. Ему не нравится, что Чимин находится у него дома? — Твой друг? — Пак не намерен молчать. Чонгуку нужно говорить больше, это как минимум полезно для его психики и развития, так что Чимин задаёт интересующие вопросы, медленно шагая и осматривая квартиру. — Нет, — отрезает Чон, останавливаясь в коридоре. Прижимается плечом к углу, наблюдая за передвижениями Пака в его жилище. Берлоге, так сказать. Словно какое-то инопланетное существо сюда попало, а не обычный человек. — И сколько вы уже снимаете квартиру? — продолжает задавать вопросы, намереваясь узнать о Чонгуке больше. Как можно больше. Парень небрежно ведёт плечом, с лёгкой настороженностью наблюдая за Чимином: — Четыре года. Ого. Пак в удивлении поднимает брови, оборачиваясь на Чона: — Четыре? Ты всё это время жил только с ним? — с трудом верит. Очень редко сожители способны выносить друг друга на протяжении такого длительного времени, ведь зачастую они два разных человека. Четыре года. Неужели Чонгук способен жить с незнакомцем так долго? — Да, — подтверждает Чон, скользнув языком по сухим губам. — Мы не видимся почти. Меня нет с шести утра, его — до шести утра, — а, вон оно как. Теперь всё кажется вполне логичным. — Он работает где-то в клубе или баре? — выдвигает своё предположение, попадая прямо в точку. Чонгук кивает, решая рассказать сразу, ведь подозревает, что вопросы будут продолжать сыпаться горой и дальше: — Если я работаю час, то получаю от восьми до шестнадцати тысяч вон, поэтому стараюсь петь по два часа каждый день. На большее не хватает, — говорит, с каким-то холодом проматывая свои будни в голове и полнейшую нехватку времени. Мысли об этом вымораживают. Отвратно. — Я выплачиваю ровно половину, сосед — вторую. Остальное меня не касается, — оповещает, давая понять, что на чужую жизнь ему по большей части всё равно. Они не смогли стать чем-то большим, чем просто знакомыми. Слишком разные. Поэтому живут в разных мирах, изредка пересекаясь. — Но в последнее время мне приходится работать больше, а зарплата не увеличилась практически, — вдруг добавляет, делясь тем, что его не так уж и слабо волнует. Не знает, сможет ли понять его Чимин, но на лице того нет недопонимания, он явно понимает переживания Чонгука. — Ты не платишь за обучение, так? — предполагает Пак, думая, что… — Я один из лучших в своём потоке, — эта фраза говорит всё за себя. В другой ситуации, будь Чонгук кем-то другим, можно было бы в шутку бросить «какой ты самоуверенный». Жаль, здесь в корне другая ситуация. Чон не способен платить миллионы вон за обучение, поэтому стипендия покрывает его. Полностью. На жизнь ничего больше не остаётся, поэтому один выход — работать. Если учесть деньги на еду, общественный транспорт, прочие средства и мелочи для жизни, а ещё аренду, то у Чонгука ничего нет. Тем более работа певца слишком нестабильна — сегодня есть работа, а завтра в тебе уже не нуждаются, потому как нет гостей. Если посчитать, то Чону остаётся около ста долларов на самого себя. Так себе перспектива. — Как выглядит твой день? — неожиданно спрашивает Чимин будничным тоном. Ему хочется узнать распорядок чужого дня, чтобы убедиться в том, насколько жизнь Чонгука потихоньку убивает его внутреннее «Я». — Тебе в подробностях? — выгибает бровь Чон, явно посчитав вопрос Пака странным. Последний как ни в чём не бывало кивает, продолжая смотреть на Чонгука. — Встаю… — Во сколько? — тут же влезает Чимин. Он был серьёзен по поводу подробностей. — Реально? — в недоверии сощуривается парень. Пак над ним просто издевается, особенно когда вновь невозмутимо кивает. — В пять или шесть, — от пары зависит. — Пешком минут десять до автобуса, потом на метро, из универа ухожу ближе к семи-восьми, еду на работу, делая домашку и читая, после работы тот же самый путь домой. Если повезёт, к часу спать, — жмёт плечами, монотонным голосом рассказывая о распорядке своего дня. — Это всё? — уточнение. — Всё, — подтверждение. «Пиздец», — мысленно проносится в голове Чимина. Просто пиздец. Одна мысль о таком образе его угнетает. Да, он сам не яркий пример шикарной жизни, она у него хоть и менее посредственная, зато ужасная. Но она наполнена «чем-то». Сменой обстановок, окружения, людей, работы, эмоций. Жизнь Чонгука же наполнена тёмной серостью, неприятным мраком, усталостью и сплошными ночными сутками, тишиной, когда он полностью вымотанный физически и морально едет домой, спит часа три-четыре, если удастся, и по новой. Он думает, этот этап жизни просто необходимо пережить? Нет. Этот идиот собрался становиться чёртовым нейрохирургом, днями и ночами работать, трепать себе нервы из-за смертей других, иметь большие проблемы с личной жизнью и полнейшей неразберихой в ней. Дальше не будет лучше. Дальше только хуже. Чимин натягивает улыбку. Обычную, не фальшивую, но и не искреннюю, никакую. Пустую. Он не знает, как ему ещё стоит показать эту безнадёжность, которую он ощущает по отношению к Чонгуку. А ещё он не знает, как объяснить причину, по которой он её чувствует. Это означает одно — Чон его волнует. До такой степени, что Чимин поневоле наложил его жизнь на собственную. — Итак, — заинтригованно тянет Пак, полностью осматривая комнату. — Где это чудо? — резко меняет тему, напоминая не только Чонгуку, но и самому себе о первоначальной цели. Чон указывает пальцем на террариум, вот только Чимин и без помощи его находит: — О, — коротко выдаёт, тут же направившись в сторону заинтересовавшего его объекта. А вот это уже интересно. Пак с искренним любопытством рассматривает террариум, коряги и большое количество искусственной растительности в нём, что несильно его и интересует. Глаза его зажигаются в тот момент, когда он видит питона. Его тело толстое, мощное, с коротким хвостом. Большая широкая голова хорошо отграничена от шеи. Рисунок на теле состоит из чередующихся неправильных светло-коричневых, нет, больше золотых и тёмно-коричневых или почти чёрных пятен и полос, в некоторых местах разделённых светлой окантовкой. Брюхо белого и кремового цвета, иногда с разбросанными небольшими тёмными пятнышками. Золотистый. Чешуя переливается на тёплом свету лампы в углу террариума, чаруя своей красотой. — Самка? — пытается угадать Чимин, не отводя от змеи взгляд. На её голове, сверху, имеется треугольное пятно, а по её бокам расположены чёрно-коричневые полосы, разделённые узкой жёлтой полоской. — Да, — голос Чонгука звучит ближе. Может, он приближается, но голова Пака занята совсем не этим. Он зачарованно разглядывает питона, едва коснувшись кончиком пальца холодного стекла: — Какая девочка, — в голосе столько восхищения, что это Чона удивляет. Он двигается к Чимину, на ходу называя несколько самых важных фактов: — Она более активна ночью, — этим объясняет её передвижения и то, как она медленно ползёт по коряге. — И несмотря на то, что это морфа — у неё есть зубы на предчелюстных костях, — а этим даёт понять — цапнуть она может. — Её можно брать на руки? — задаёт вопрос Чимин, не сводя изучающего взгляда со змеи. — Однажды делал уборку с ней на шее, — Чонгук останавливается рядом с парнем, сунув руки в карманы худи. — Королевский питон медленный и спокойный, если характером вышел, конечно, — добавляет. Такое случается редко, но некоторые и вправду бывают очень капризными. — Всегда было интересно, насколько змеи умные, — кажется, Чимину они очень нравятся. Весьма странно. Даже у Чонгука первое время было отторжение от питона. — Самые «неумные», но при этом они имеют рефлексы. Я каждый день, отворяя дверку террариума, угощал её чем-нибудь вкусным, и спустя некоторое время она при виде меня сама подползала к дверке и с жадностью глядела, — рассказывает Чон, внимательно следя за плавными движениями питона, чья передняя часть тела свешивается с коряги, а чёрные холодные глаза смотрят прямо на них с Чимином. — Сколько эстетики и жестокости в этом, — тихо шепчет Пак, наклонив голову. С лёгким прищуром следит, как кончик хвоста прячется в листве, а большие пятна сверкают золотым оттенком. Питон выглядит весьма длинным, метр с лишним точно есть. — Сколько она уже у тебя? — парень поворачивает голову в сторону Чонгука, вглядываясь в его профиль, частично скрытый из-за чёлки. — Одиннадцать лет, — ответ выбивает из колеи. Нихрена ж себе. — Она принадлежит матери. Не мне, — эти слова ещё более странные. Если питон у парня, значит, он его, а не матери. Чимин на свой риск решает спросить: — Тогда почему он не у неё? Чонгук молчит несколько секунд. Кажется, он уплывает в себя, из-за чего голос его бесцветный, совершенно безэмоциональный, будто он желает абстрагироваться от этой темы: — Её нет. Это Чимин уже слышал, но слова «у меня нет матери» могут иметь разное значение: развод, смерть, душевная отчуждённость, отрицание или нечто подобное, когда семья отказывается от ребёнка. А, может, наоборот. — Развод? — коротко спрашивает Пак, не отводя взгляд в сторону. Пользуется тем, что Чонгук смотрит на питона. — Смерть. И все вопросы отпадают моментально. В один момент голова пустеет, мимолётная отрешённость Чона приобретает смысл, а потому вопросов у Чимина не остаётся. Может, Чонгук до сих пор не может отпустить мать, хотя неизвестно, сколько прошло с момента гибели. Вот только… Пак не знает, как обращаться с человеком, у которого глубокая душевная рана, кровоточащая и неровно зашитая, из-за чего с каждым новым разом гноится и напоминает о себе болью. Наверное, тяжело терять мать. Чимин не может понять, а также не может по-настоящему посочувствовать. Обычно люди в такой ситуации говорят «мне жаль», и неважно, насколько фальшивы эти слова, но не кажется Паку, что Чонгук подобному обрадуется. Поэтому молчит. Что тогда с отцом? Вот о ком точно Чимин ни разу не слышал, даже от Тэхёна, так это о нём. Хотя, возможно, это и не столь важно. — Будешь брать на руки? — сначала Пак не понимает, что вопрос задают ему, из-за чего реакция заторможена. Он выплывает из себя, вернув голову в былое положение. — А можно? — мало ли. — А я бы предлагал? — вторичный вопрос. Что ж. Логично, ничего не скажешь. Чонгук осторожно, не издавая лишнего шума, открывает стеклянную дверцу террариума, потянувшись рукой к внимательно глядящей на него змее. Её чёрные глаза и миниатюрная головка выглядит красиво и безобидно, но кому как не Чону знать, что любое животное им и остаётся. Без исключений. Расти ты того же котёнка хоть с самого его рождения, спи с ним в одной кровати под одеялом — это не уберегает тебя от возможных царапин или повреждений. Касаемо людей, держащих у себя диких животных, то ты никогда не знаешь, что может взбрести им в голову. Нельзя быть уверенным в безобидности любых существ, поэтому Чонгук знает — несмотря на то, что питон прекрасно его знает, знает запах, давно к нему привык и всегда даётся на руки, это не уберегает его от атак. Да, вероятность очень низкая, но она есть. Это надо помнить. Всем и всегда. Поэтому Чон изучил поведение питона перед тем, как предложить Чимину взять его на руки. Он не голоден, но и не сыт, не спит, но и особо не активен, да и в принципе множество факторов определяют его состояние. Сейчас всё в полном порядке, поэтому он аккуратно достаёт рептилию двумя руками, дабы равномерно распределить вес тела, ни в коем случае не беря её под тонкой шеей. Это слишком мягкое и чувствительное место. — Она… — начинает стоящий рядом Чимин, когда Чон чуть вытягивает руки, намекая на то, что питона можно взять. — Она привыкла, всё нормально, — успокаивает. — Не трогай её в области головы. Там, где туловище тоньше всего — шея и хвост — они чувствительны, — даёт советы во избежание неприятной ситуации. — Избегай резких движений, она тебя не знает — может испугаться, — говорит спокойным медленным тоном, параллельно с этим поднося змею к вытянутым рукам Пака. Её маленькая голова касается чужой кожи, из-за чего видно, как ладонь Чимина едва дёргается с непривычки. Мягкая. Она мягкая и приятная на ощупь, эластичная и прохладная, её тело на удивление твёрдое, словно окаменелое. Наверняка, если эта малышка свернётся в клубок, распрямить её не удастся, если только не поломать кости или не получить укус. Поразительно прекрасно. Чимин с блеском, лёгкой настороженностью в глазах, следит за каждым плавным движением, когда Чонгук полностью передаёт питона ему в руки. Сначала он балансирует на двух, расположенных рядом, ладонях, обнюхивая Пака раздвоенным тонким языком. Вроде они таким образом учатся узнавать человека. Каждый раз, когда змея касается им кожи, по ней пробегается ток, становится щекотно. Чимин поднимает одну руку чуть выше, ведь питон начинает тянуться к локтю, а в конечном счёте, медленно, но верно мощное тело начинает обвиваться на одной из рук. Пак тут же поднимает вопросительный взгляд на Чонгука, который поясняет: — Она стабилизирует себя. Пусть примет комфортное положение, — мол, это в порядке вещей, не беспокойся. Чимин ему верит. Поэтому не реагирует, когда толстое туловище размером с его ладонь, обхватывает её. Большим пальцем парень придерживает тело, но вскоре питон окольцовывает и запястье, изгибаясь всевозможными способами. Он не тяжёлый, но и не столь лёгкий — грамм сто тридцать есть точно. Большинство людей боятся и ненавидят змей, считая их опасными врагами. Сотни легенд и историй создано о коварстве, злобе и жестокости этих существ. Может быть, поэтому встреча человека с ними почти всегда оканчивается трагически. «Они вредны», — говорят люди и уничтожают ядовитых змей, неядовитых и даже безобидных ящериц. А между тем, в природе нет ничего ненужного или вредного. Всё живое существует в тесной взаимосвязи; и когда мы говорим о «вредных» или «полезных» животных, речь идёт только об относительной пользе или вреде, которые приносят они человеку. Звук открывающейся двери не вырывает из мыслей Чимина, зато Чонгука очень даже. Он резко поворачивает голову в сторону прихожей, откуда исходят звуки, и, метнув взгляд на парня с питоном на руке, дабы убедиться, что всё нормально, шагает в сторону входной двери. Рановато он вернулся, обычно Чон застаёт его вечером, перед уходом на работу, или в выходные. Никак не в час ночи. Чонгук прижимается плечом к стене, когда дверь открывается и показывается знакомая копна чёрных волос. — О, — в удивлении выдаёт парень, переступая порог дома, — ты не спишь, — констатирует факт, снимая куртку и оголяя крепкие накаченные руки, одна из которых полностью забита татуировками. Чон никогда не старался рассмотреть их. Его сосед не обладает смазливой внешностью шестнадцатилетнего мальчика — у него весьма крепкая мускулатура и жёсткие черты лица. Больше мужские и острые, из-за чего может показаться, что он метис. Такие обычно разъезжают на дорогих тачках, раздражая своей самоуверенностью. Внешность часто бывает обманчива. Кому как ни Чонгуку это знать. — О, — второй раз выдаёт парень, резко понизив тон, когда взгляд его упирается в новое «пятно» в их скромной берлоге. — Это кто? — тут же переводит не малость удивлённый взор на Чонгука, забывая о том, что собрался раздеваться. — Почему ты не сказал, что у нас гости? — ему бы кто сказал об этом заранее. — Час ночи, чувак, кто приводит в такое время людей домой, если не трахаться? — началось. — Он твой знакомый? Друг? Брат? — на этом моменте Чон думает, не дурак ли его сосед часом. — Заткнись к чёрту, — выдыхает Чонгук, сжав губы. Продолжает стоять плечом к стене, складывает руки на груди, со скептицизмом наблюдая за спутанными движениями парня. Он то и дело смотрит на Чимина, скидывая обувь. Чуть ли не падает, пока раздевается. Неловкий переросток. — Хэй, я не думал, что у нас будут гости, — парень натягивает на лицо улыбку, двинувшись вперёд. Говорит намеренно громко, дабы привлечь внимание нового для него лица. Чонгук сдерживает желание закатить глаза, развернувшись. Первым делом не понимает, когда Чимин уже успел принять позу лотоса, но не это важно. — Ухён, — представляется сосед, когда ему удаётся обратить на себя внимание. Пак бросает на него неоднозначный взгляд, следом растянув губы в милую обворожительную улыбку и плавно протянув: — Пак Чимин. Очень приятно. Кажется, сосед на данном этапе своей жизни умирает. Иначе его заторможенность объяснить никак нельзя. Его глаза будто вырвали, приковали к одному человеку, сидящему посреди этого грязного места, заставляя смотреть, смотреть, смотреть. Смотреть на то, как идеально на нём сидит просторная шёлковая рубашка белоснежного цвета, как оплетающая шею двойная цепочка со звёздочкой и полумесяцем качается под наклоном, порой западая в ключичную выемку. Его волосы в приятной взгляду небрежности, будто они искусственные, как у плюшевой игрушки, глаза блестят (или это только Ухёну так кажется), весьма сильно выделяющиеся тёмно-коричневые тени в уголках и небольшим количеством на самих веках, только подчёркивают их. Кончик его носа и скулы блестят на свету из-за лёгкого хайлайтера, блеском отдают серьги в ушах, септум, но самое главное, что привлекает внимание не меньше — губы. Наверняка, на них нанесён жидкий бесцветный бальзам. — Чимин, — повторяет Ухён, пробуя звучание этого имени. — Чимин, отлично, ты не голоден? У нас есть кимчи с рисом и говядиной, — оповещает, не обращая внимание на то, как на него пялится Чонгук с немым вопросом в глазах. Пак молчит секунду-вторую, легонько пожав плечами: — Почему нет, — он не ел весь долбаный день. Ответ вроде как дал, а потому, сохранив чуть приподнятые уголки губ, возвращается к питону, который щекочет его шею чешуёй, ползя выше, к плечу парня. — Окей, — улыбается в ответ Ухён, двинувшись в сторону их мини-кухни. Принимается шарить по холодильнику, находя необходимые продукты. — Какого чёрта? — вопрос отвлекает. Чонгук останавливается рядом с ним, переходя на шёпот. Сосед даже с ним едой не делится. Впрочем, объяснение у него есть: — Извини, но в отличие от твоей жизни, свою я хочу как-то реабилитировать и вынуть из дерьма. Личную в том числе, — добавляет как бы между прочим, также переходя на тихий тон, чтобы их не услышал Пак. Чонгук сводит брови на переносице, с хмурым выражением лица наблюдая за тем, как Ухён достаёт из холодильника кимчи с рисом. Услышанное ему не очень приходится по вкусу. — Тебя не привлекали парни, — замечает Чон, уперевшись копчиком в столешницу. Сверлит соседа взглядом, пытаясь понять, с чего вдруг он так всполошился. — Ты даже даты моего рождения не знаешь, поэтому не тебе заявлять о подобном, — упрекает его парень. Хотя он и сам далеко не отошёл. Он о Чонгуке знает ровное «нихуя». — В этой квартире сидит ангел, чёрт знает каким образом связавшийся с таким мрачным дерьмом, как ты, — продолжает Ухён, фальшиво растянув губы. — Ты всё равно натуральней творога, тебе это ни к чему, — подмечает. — Но если откровенно, тебе, если кто и понравится, то либо это будет учебник по медицине, либо питон, — откровенно издевается. — Поэтому лучше скажи, что этой прелести по вкусу? — он действительно наивно ждёт от Чонгука совета? — Сигареты, алкоголь и экстази, — равнодушно выдаёт Чон, пока Ухён запихивает рис и жареную говядину в микроволновку. Так себе еда, если честно, но это лучше, чем полное «ничего». — Какой прекрасный набор, сплошная эстетика клипов Ланы Дель Рей, — то ли это шутка, то ли его сосед придурок. Если первый вариант, то ничего весёлого Чонгук не видит. Это вот так и работает? Таким образом люди поддаются чужому шарму? Это порождает желание физической близости? Именно так работает красота Чимина? Чон сощуривается, несколько секунд смотрит на соседа, а после медленно отводит взгляд в сторону, бросив: — Рискни. Ухён замирает у микроволновки с недоумением на лице, ведь впервые слышит такую интонацию у этого парня, с которым, казалось бы, живёт уже несколько лет. Он поворачивает голову к нему, сделав вид, что ослышался: — Прости? — и получает в ответ вымораживающий взгляд тёмных глаз, пронзающий насквозь. Предупреждающий и где-то внутри недовольный, протестующий. Ухёну кажется, что такая реакция вызвана непонятной ревностью к человеку, которого он сам впервые в жизни видит, а Чонгуку очень любопытно посмотреть, каким образом его сосед собрался справляться с Чимином. С таким человеком. Если это не мимолётное наваждение, то остаётся исключительно посочувствовать, а если и да, то стоит всего-то уловить то глубокое разочарование, которое Пак оставит на чужих губах перед своим уходом. Пусть. Это какое-то мазохисткое наслаждение, иначе Чон это не назовёт. Пусть Ухён флиртует, пусть пытается, пусть Чимин будет улыбаться ему в ответ, пусть они будут целоваться — всё равно его сосед никогда не получит желаемого. Пусть — Чонгук даже вмешиваться не будет до тех пор, пока досконально не изучит отношение Пака к потенциальному «ухажёру». Это не та ситуация, как в клубе, когда тебе хватает пару бокалов, коротких слов и улыбок, чтобы уединиться до утра или для короткого секса. Они находятся в квартире, в присутствии Чонгука, и если Ухён собрался действовать, то ему придётся вести диалог с Паком. А говорить с ним крайне сложно. Как же бывает жаль этих наивных придурков, ведущихся на соблазнительную внешность. — Чимин, а откуда ты его знаешь? — тишину в квартире разрывает голос соседа, который достаёт из микроволновки еду, принимаясь за посуду. Он не смотрит на Пака. Зато на него смотрит Чонгук. Словно между ним и Чимином протянута невидимая красная нить, из-за которой ни первый, ни второй не чувствует себя некомфортно. Пак спокойно сидит, упираясь одной рукой назад, а в другой держит питона, смотря в чёрные глаза-бусинки без капли страха. Голова рептилии находится в нескольких сантиметрах от его лица, а Чимину будто всё равно. Нет. Ему и правда всё равно — он зациклен только на этой малышке, на её гибком теле, на мыслях о том, как она может поползти выше, дальше, обвить его шею. И сжать. Ненормальный блеск в его глазах — одна из причин, по которой Чонгук не сводит с него взгляд, опасаясь того, что Пак позволит питону приблизиться. Риск нападения минимален настолько, насколько это возможно, его, считай, даже нет, а Чон всё равно не может позволить себе оторвать от Чимина глаз. Не может позволить себе ослабить бдительность. Чонгук уплывает глубоко в себя, в свои мысли, селится на время в своём черепном домике, откуда выхода не видит, позволяя сознанию рисовать кровью эту ситуацию. Чонгук бы дождался того момента, когда змея начнёт душить, ждал бы и ждал, смотрел и смотрел, и возможная мысль о том, чтобы собственными руками зарезать хладнокровное существо, вцепившееся в шею, душит уже отнюдь не мысленно, а по-настоящему. Чон бы испугался своих рассуждений, если бы из них его не вывело мычание сидящего на полу Чимина: — Учимся вместе, — короткий ответ, но отнюдь не резкий, что и даёт Ухёну зелёный свет. — Я о тебе раньше не слышал, — говорит правду, утаивая их с Чонгуком неоднозначные и наплевательские взаимоотношения. Они на уровне «помогу, если тебе станет плохо лишь по той причине, что платить половину аренды проще». Вот только Чимин не упускает возможность поддеть: — Я о тебе тоже, — и, казалось, нет в этих слов намерения задеть, тем более парень отвлечён на змею, но Чонгук-то знает, что это не так. У Пака хоть и развязный язык, но гадости он говорит осознано. Токсичная сука, ничего не скажешь. Чон думал, Ухён сделает вид, что не услышал, и пропустит слова мимо, вот только тот действует иначе. — А ты остришь, — он специально уделяет этому внимание. — Приму за комплимент, — Пак же не уделяет этому внимания вовсе. Что за ирония. — У тебя есть девушка? — парень идёт сразу напролом. Тактика прощупывания почвы с ним не работает, поэтому он рубит напрямую. Этим ему удаётся удивить Чимина, потому что Чонгук видит, как парень кидает в спину Ухёна заинтересованный взгляд, сопровождающийся словами: — Это столь важно? — Я предпочитаю знать свои шансы сразу, чтобы потом не остаться ни с чем, — оборачивается на Пака через плечо с улыбкой, пока раскладывает рис по двум мискам. «Ого», — проносится в голове Чимина. Забавно. Ему нечасто говорят так прямо о своих намерениях, это приятно удивляет, но обычно такие люди рассчитывают на свидания, продолжение общения, а не просто на «одну ночь», что отчасти и относится к «остаться ни с чем». Увы, здесь Пак не помощник. — С чего вдруг ты взял, что меня притягивают и парни? — задаёт вопрос, с прищуром глянув на соседа Чонгука. Он прекрасно чувствует этот жгучий взгляд последнего на себе, чувствует, как кончики пальцев покалывает от осознания того, что на него так открыто пялятся, но намеренно его игнорирует. Чимин наслаждается вниманием со стороны отнюдь не Ухёна. — Я вижу людей насквозь, — смешно. Серьёзно смешно от этой фразы. Пак не выдерживает, беззвучно усмехнувшись: — Нет, у меня нет пары на данный момент, — отвечает на поставленный вопрос. — И не будет, — специально добавляет, зная, что у него спросят следующее: — Откуда такая категоричность? — разочарован Ухён или удивлён — не понятно. Понятно лишь то, что он не замечает, каким придурком его выставляют Чимин с Чонгуком. Они автоматически используют другого человека, чтобы получить ответы на некоторые свои вопросы в связи со сложностью своих характеров. Ведь Чон вопросов не задаёт, а если такое и случается, зачастую разговора нормального у них не выходит. Сейчас будто только они вдвоём в этой квартире, нет никакого соседа, и никто им не мешает. Несмотря на присутствие чужого человека, они не покидают общего воображаемого мира, созданного их сознанием. Негласно признанное пространство, в которое никто не может проникнуть. — Закон любых отношений: всё, что ты скажешь, будет использовано против тебя в ссоре. Абсолютно всё. Это отбивает желание делиться даже мельчайшими вещами, — с простотой говорит Чимин, вернув внимание питону, который лезет к его шее, чему парень способствует, подключая вторую руку для поддержки его длинного тела. Ухён позволяет тишине повиснуть в помещении, не ожидая таких слов. Он думает над тем, что на это ответить, не подозревая о том, что адресована эта фраза совсем не ему. Всё, сказанное Паком в данной ситуации, направлено исключительно на Чонгука и ни на кого больше, он даёт ему понять одну из основных причин, по которой предпочитает не рассказывать о себе. Чимин не смотрит на него, но взгляд Чона на себе чувствует сильнее, будто с каждой истекающей минутой он становится ещё тяжелее, неподъёмными тоннами падая на тело, а Пак лежит под грудами обломков и наслаждается. — Это твои бывшие сформировали такое мышление? — предполагает Ухён, накладывая палочками кусочки говядины на рис. — С бывшими, увы, друзьями не останешься после расставания, — с простотой заявляет Чимин. Уголки его губ подняты и ему приходится сдерживать себя, чтобы не начать улыбаться. Его руки слегка трясутся, поэтому ему приходится согнуть одну ногу в колене и поставить на неё локоть руки, держащей золотистого питона. — Это кто тебе такое сказал? — кажется, мнение Ухёна разнится с мнением Пака. Вот и первый камень. Именно поэтому Чимин никогда и не ведёт беседы с потенциальными партнёрами на ночь. Чем больше говоришь — тем больше узнаёшь человека, его мнение, повадки и характер, а внешняя красота отходит на второй план. Так что Пак предпочитает трахаться до того, как ему захочется треснуть кому-нибудь по яйцам. — Зайка, я тебе сейчас открою одну тайну, — начинает Чимин с лёгкой насмешкой. Чонгук понимает — парень не раздражён, он просто ставит себя выше Ухёна, что позволяет ему говорить с такой раздражающей интонацией. — Люди, которые после расставания смогли остаться друзьями, смогли бы остаться и парой: кто-то либо ещё влюблён, либо любви и не было. А, может, они оба до сих пор испытывают романтические чувства, но не смогли сохранить отношения. Без разницы. Суть от этого не меняется, — и, не позволяя вставить Ухёну свои слова, наскоро добавляет: — Я разве не прав? «Прав», — безоговорочно соглашается Чонгук у себя в голове, не сводя глаз с Чимина. — Я так не считаю, — а вот сосед иных представлений. Он выдавливает на лицо улыбку, не желая, чтобы разное мнение было поводом для конфликта. У Пака же затея другая. — Так пересчитай, — кидает он в ответ, стрельнув в парня милой улыбкой. Чимин странный человек, он вроде как уважает чужую точку зрения, а вроде как «если я говорю так, значит пошёл ты нахер». Это одна из десятка причин, по которым с ним сложно. Чонгук не может понять, отчего в этом человеке так много негатива по отношению не только к другим, но и к себе тоже? Он только-только познакомился с Ухёном, а уже настроен вербально-агрессивно, как, впрочем, было с Чоном в первую их встречу. Но если последний выступил в качестве инициатора, то его сосед сама доброжелательность, на которую Чимину насрать. Он должен раздражать Чонгука сейчас, должна раздражать его улыбка, его слова, которыми он режет ничего не сделавшего ему человека, но заставить себя ощущать неприязнь Чон не способен, а сама она появиться не решает, спрятавшись за невидимой стенкой. Она есть, но приблизиться не позволяет, бросает на произвол совести и морали, крича, мол, довольствуйся тем, что есть. — Ответь, — Ухён усмехается, развернувшись лицом к Паку, — ты всегда такой колкий? — Всегда токсичная сука? — специально провоцирует парень, продолжая намеренно игнорировать наблюдавшего и пытающего объективно проанализировать ситуацию Чонгука. — Не я это сказал, — тут же поднимает ладони в сдающемся жесте. — Возможно, просто стерва, — решает вставить. Чимин пускает сдавленный смешок, кинув косой заинтригованный взгляд на Ухёна. Ситуация неоднозначная. Определённо. Пак подушечкой среднего пальца с кольцом на нём невесомо проводит по голове питона, размеренным тоном говоря: — Экзистенциальный парадокс заключается в том, что я способен выстроить взаимоотношения практически с любым человеком, но, достигнув апогея, потерял желание выстраивать отношения в принципе. Ухён вопросительно поднимает брови: — Иными словами?.. Он серьёзно не понял, что имел в виду Чимин? Пак бросает на него мимолётный взгляд, разжевав по-своему: — Иными словами, мне плевать — не тебе со мной в могилу, — о, мы наконец перешли на смерть, как очаровательно. Быстрее, чем Чонгук думал. У Ухёна аргументы заканчиваются подобно желанию продолжать попытки завязать разговор. Он не понимает, что сделал, чёрт возьми, не так, поэтому, помолчав секунд пять, решает взглянуть на Чонгука, чтобы найти хоть какую-то поддержку, хоть намёк на выход из этого тупика. Он открывает рот с желанием вовлечь своего соседа в эту пародию на диалог, но слова так и остаются в глотке непроизнесёнными при виде Чона. Он смотрит. Смотрит внимательно, словно ни на секунду не сводил с Чимина глаз, словно зацепился за него, как за крючок, обращая внимание лишь на его слова, лишь на его ответы, лишь на его поведение, жесты и ту атмосферу, которую он создаёт. Для него Пак Чимин состоит из тревоги и поцелуев, чёрных блестящих цветов одежды. Вместо крови в нём течёт Северный Ледовитый океан, в голове промозглый холод и осколки стекла вместо сердца, хаос посреди пустоши, а лёгкие оплетены омертвевшей лозой и завядшими цветами. Чонгук не моргает, в лице не меняется, когда неожиданно для него Чимин, сидящий к нему боком со змеёй, уделяет внимание его глазам. Устанавливает зрительный контакт, которого мысленно требовал Чон всё это время. Должно быть, он даже сам не подозревал о том, насколько сильное психологическое давление оказывал своим взглядом, но теперь может радоваться — своего добился. Чимин смотрит на него, перескакивает с одного глаза на другой, не в силах остановиться, потому что данное действие для него непривычно и некомфортно. Словно тебя разбирают на атомы, изучают каждую деталь, частицу под микроскопом, в то время как ты дёрнуться в сторону не смеешь. Так что нет ничего удивительного в том, что через десять секунд Пак не выдерживает, с наигранной невозмутимостью вернув взгляд на питона. Смотрит на него мгновение-второе, следом говоря: — Думаю, я уже задолбал тебя, девочка, — обращается к рептилии, отодвигая её подальше, когда та тянется к его шее, норовя забраться под рубашку, к тёплой коже. Парень медленно поднимается на ноги, после чего отправляет змею обратно в террариум, осторожно кладя часть её намертво свёрнутого тела. Закрывает с неохотой дверцу, потому как мог провести с питоном хоть весь день, но увы и ах. Чимин разворачивается с улыбкой к парням, понимая, что от запаха еды его начинает воротить. У него и до этого на самом деле не было сильного аппетита, хоть живот и ныл в жажде пищи, а сейчас становится даже хуже. Из-за трясущихся рук ему кажется, что он даже палочки не удержит, и это начинает его нервировать. — Какая забота, — тянет Пак, становясь перед Ухёном и замечая, как тот начинает перебирать пальцы, периодически сжимая и разжимая их. Нервничает? Чимин показательно вглядывается в черты его лица, замечая проколотые уши с пирсингом, после чего тянется рукой к одной из мисок, которых, на минуточку, всего две. — Жаль, голод пропал, — вдруг выдаёт, всунув посуду стоящему рядом Чонгуку. — Приятного аппетита, — Пак проходит мимо парней, к прихожей, а стоит ему начать обуваться, то ему прилетает вопросительно-ровное: — Уходишь? Будь это голос Ухёна, Чимин бы даже не отреагировал. — А не должен? — вопросом на вопрос отвечает Пак, стягивая с вешалки пальто. — Ты хочешь, чтобы я остался? — и мысленно ругает себя за эту фразу. Он желает получить от Чонгука эмоции, и лучше всего, чтобы они были настоящими, но сам продолжает говорить с намёками, из-за чего, кажется, Чону хочется его послать глубоко нахер. — Второй час ночи, — Чонгук умнее — уже научился не поддаваться, поэтому просто не отвечает. Он хмуро пялится на Чимина. — В случае моей смерти или пропажи можешь не бояться — узнаешь об этом первым, — шутит, но Чонгуку шутка по вкусу не приходится, поэтому Пак, съёжившись под стальным взглядом, ослабляет улыбку, пояснив: — Не хочу оставлять этого паразита одного ночью, — не хотелось признаваться в частичной причине, но приходится. Чон догадывается, в слабо выраженном удивлении приподняв брови: — Гиацинт? — он специально требует ответа? — Кот? — если так, то когда-нибудь Чимин треснет ему по лицу за это, ведь… Он не горит жаждой орать на всю улицу про «да, я не хочу, чтобы с этим плешивым существом что-то случилось». Растолковать можно как «я волнуюсь», но, само собой, Пак не считает необходимым об этом распространяться. — Нет, блять, цветок, — закатывает глаза Чимин, накидывая на себя чёрное длинное пальто. Пытается застегнуть его хотя бы на одну пуговицу, но в процессе бесится лишь сильнее, когда не может вдеть её в дырку из-за трясущихся рук. Бесит. Чёрт. Просто бесит. — Не бесись, — твою мать, Чонгук, что ты лезешь? А у Чимина даже аргументов не находится. Вряд ли резкая перемена нравится Чону, так что нет ничего удивительного в его словах. Причём он не приказывает, но и не просит, его интонация звучит больше упрекающей. Ему не нравится, что Пак вымещает на нём свои негативные эмоции буквально ни за что. Чонгук терпеть не может эти перемены. Всё идёт хорошо, а потом «бац», и словно это было минутное наваждение. С каждым разом это наваждение всё мощнее и мощнее, а реальность болезненней, и Чон уже без понятий, какое отношение Чимина к нему, раз он способен оттолкнуть словами с такой лёгкостью. Чонгук не сделал ничего плохого. Да, Пак язвит — это часть его личности, но сейчас он выглядит раздражённым, а улыбка максимально натянутой. Что с ним? Всё было нормально. Где пролегает эта чёртова грань? — Что ж, сладкий, думаю, твоё мимолётное заблуждение во мне, как в личности, уплыло, но если нет, то ты всегда можешь увидеть меня в клубе «Panorama», — Чимин, игнорируя упрёк Чонгука, поворачивается к Ухёну, мило улыбнувшись. Вообще, Пак чувствует к этому парню красивое «с тобой было хорошо, но без тебя лучше», но внешне он весьма привлекателен, что и играет важную роль. Только у Чимина намерения тратить моральные силы на других людей нет сейчас, так что от Ухёна он избавляется, как от мошки. Есть только один нюанс — если Пак ещё не успел заметить — Чонгук внимательный. Это характерно даже не для человека со столь сложной будущей профессией, нет, он такой с рождения. Он наблюдает за людьми, изучает их мимику, эмоции, учится распознавать их состояние по мельчайшим деталям, а потому из-за несдержанности Чимина, он у него как на ладони. Виден насквозь. Чонгук должен злиться за такое поведение, но злости нет. Присутствует лишь непонимание того, из-за чего Пак становится таким нервным, и желание понять. Поэтому Чон и смотрит на него с открытым намёком, который (он уверен) Чимин хорошо улавливает и понимает, но предпочитает игнорировать. Если это связано с физиологией, то Чонгук может чем-то помочь — надо лишь сообщить ему, рассказать. Понимание между людьми, взаимоотношения, любая связь строится на мельчайших крупицах доверия. Чем больше ты рассказываешь о себе — тем больше располагаешь к себе. Да, Чон не может похвастаться шибкой эмоциональностью, но если он не выражает чувства внешне, то вовсе не значит, что их нет. Если тебе плохо, стоит попросить помочь того, кто тебе ближе всего. В этом нет ничего зазорного. Чонгук согласится без лишних слов. А ближе всех Чимину именно Чон Чонгук, что с недавних пор не секрет для них обоих. Ещё один несогласованный и необговорённый факт. — В чём проблема? — на полном серьёзе спрашивает Чонгук, наплевав на присутствие постороннего человека. Какая разница вообще? Чимину всего-то надо сказать, и они решат, что с этим делать. Вот только какую просьбу о помощи можно услышать от того, кто её даже не принимает? — Ни в чём, Чонгук, — врёт. И именно этот факт начинает Чона злить. Ложь. Насколько сильно надо не доверять ему, чтобы даже не рассказать правду? Чонгук узнал, что Чимин порой режет себя и сбрасывает с лестницы детей, и вот, всё ещё стоит здесь, рядом, никуда не делся. Этого недостаточно? Да, Чон не имеет права требовать, но всё равно становится неприятно до зуда в ладонях. Поэтому Чонгук спрашивает напрямую: — Тебе плохо? Вопрос Чимину, очевидно, не нравится. Вероятно, даже не он сам, а то, что он прямой и резкий. Тут либо «да», либо «нет». Улыбка с лица Пака спала, взгляд уплыл куда-то вбок, ниже шеи Чонгука, что говорит о его загнанности в угол. Секундная заторможенность, и Чимин приподнимает руку, этим жестом ограждая себя от парня: — Спокойной ночи, — последняя фальшивая улыбка, после которой он открывает входную дверь, тут же исчезая за ней. Если он подумал, что Чон не заметит его трясущейся ладони, то глубоко ошибался, но как только лица исчезают из его поля зрения, Чимин лишь на одну десятую ощущает освобождение. Ему казалось, если он уйдёт, то почувствует себя лучше физически, но это в корне не так. Одно из самых глубоких заблуждений. Потому что когда он спускается по ступенькам, выходит на холодную мрачную улицу, наполненную чёрными тенями, лучше не становится. Пак прикрывает веки, наполняет сжавшиеся лёгкие кислородом, с неприязнью осознавая, что желанная наполненность не наступает, словно доступ воздуха ограничен. Не получается вдохнуть полной грудью. Чимин стремительно спускается по лестнице, надеясь не споткнуться и не упасть, пытается дышать медленней, но попытки терпят крах. Главное сохранять спокойствие. Такое же было, так? Так. Не стоит паниковать. Цель — добраться до машины до тех пор, пока не стало хуже, чем Пак и занимается. В такое время людей на улице нет, ни один нормальный человек не выйдет из дома из-за страха нарваться на неприятности. Пьющие мужчины, сквернословные кричащие женщины, пугающие своей бледностью старики, непроглядный кошмар скверов и закоулков, которые Чимину приходится преодолеть на пути к машине. Становится ли ему лучше, как только он захлопывает дверь, садясь за водительское сиденье? Смешно. Конечно нет. Осознание того, что теперь он наедине с собой, даёт спуск неприятным ощущениям. Они не такие сильные, как могли бы быть, терпимые, но от них поскорее хочется избавиться. Чимин спиной опирается на холодную кожу сиденья. Салонный воздух застыл вокруг него. Давится ароматом освежителя. Возникает желание согнуть ноги в коленях, но парень не делает этого. Нервно стучит пальцами по рулю. Вот чёрт. В темноте не видно, не разглядишь, как его глаза блестят, как парень скользит языком по губам, глубоко вздохнув. Прикрывает веки, после чего с размаху бьётся затылком о сиденье, чтобы привести себя в сознание хоть немного. «В чём проблема?» Господи, только этого не хватало… «Тебе плохо?» Пусть его голос провалит из его головы, только его ещё не хватало для полноты этой уродливой картины. Пак долго не может держать веки закрытыми — ему начинают мерещиться цветные краски перед глазами, хотя их быть не может, поэтому приходится продрать их. Тени кажутся килограммовыми гирьками, становятся неподъёмными, но Чимин всё равно переводит взгляд на бардачок у пассажирского сиденья. Тебя никто не видит. Ты чего-то стыдишься? Перед кем, перед темнотой? Смешно, Пак, ты один, вокруг тебя никого нет. Ты всегда один. Чимин медленно моргает, прислушиваясь к ощущениям собственного тела. Тремор чувствуется более отчётливо, и в какой-то момент парень перестаёт контролировать свои действия. Его рука будто не его — тянется к бардачку на автомате, открывает его и роется внутри, замирая в момент, когда пальцы нащупывают необходимую вещь. Чимин медлит несколько секунд, проигрывая в борьбе с собой, потому что вытаскивает маленький пакетик с тремя таблетками внутри. Сверлит их взглядом, отключая мозг окончательно в тот момент, когда достаёт одну. Крутит перед собой маленькую круглую таблетку с выгравированной буквой «S» на ней, а после тянет руку ко рту, кладя её себе на язык. Держит. Расплывчатым взглядом скользит по фонарю где-то вдали, зрачки рассматривают очертания домов и мусорных баков. Чимин вынимает язык с таблеткой. Секунда. Засовывает обратно. Две секунды. Вынимает. Секунда. Засовывает. И глотает. «В чём проблема?» Краснеющие глаза покрываются тонкой пеленой влаги в тот момент, когда Пак широко растягивает губы, не сдержав сдавленный горловой смех, которым сам же и давится, в истерике начиная покачиваться из стороны в сторону. «Ни в чём, Чонгук».***
Звонок не вырывает его из кокона в голове. Чимин сидит в аудитории, практически в самом конце, и хорошо бы задуматься над тем, каким магическим образом он собрался спускаться вниз, по ступенькам, к выходу, если сама мысль о ходьбе его уже утомляет. Открывает веки. Тяжёлые, опухшие. Руки немеют. Он пытается ими пошевелить, но в итоге выходит только сжать пальцы в кулак. Мурашки покрывают кожу, но не от холода, а от неприятного чувства дискомфорта в груди. Как он себя чувствует? Хуже, чем вчера, вообще-то. Физически он спокоен, правда тело до сих пор не желает слушаться, что немного настораживает, но не вводит в ужас. Другое дело — психологически. В его голове слишком много груза, не дающего ему покоя. Чимин сидит на скамье, за длинной партой, вместо жара ощущая только холод. Боль в глазах такая, будто в них сыпанули горку песка. Кое-как поднимает тяжёлую руку, желая осторожно коснуться пальцами век, но ему не удаётся нормально контролировать свои движения, поэтому ладонь грубо падает на лицо. В голове тут же в хаотичном порядке начинают витать мысли, путаясь с воспоминаниями о вчерашнем дне. Они такие неясные, нечёткие, что Чимину даже не вспомнить, где он оказался вчера после того, как сел в машину. — Хэй, — тихий голос совсем рядом слышится намного громче, из-за чего парень сдерживает желание поморщиться. — Лекция уже закончилась, — девушка стоит рядом в лёгком наклоне и наблюдает за Паком, состояние которого вводит в недоумение. Он выглядит странно, его поведение в корне отличается от того, что она видела в первую их встречу. Чимин ничего не отвечает, лишь чуть повернув голову в сторону девушки. — Я Тихай, — оповещает, предположив, что парень её, вероятно, и не помнит вовсе. Её слова доходят до Пака медленно, они звучат в его голове эхом, бьются о стенки черепа, а смысл разобрать удаётся не так и быстро. Чимин осматривает стол, убедившись в том, что на нём нет никаких принадлежностей, и бросает: — Ага, — не слышит своего голоса. Он не в состоянии вести с кем-то адекватный диалог, поэтому ему бы по-хорошему свалить в библиотеку и уснуть в ней до конца учебного дня, но в его голове нет таких мыслей. Поэтому Чимин, опираясь руками на стол для поддержания равновесия, встаёт, кое-как закидывает на плечо сумку и идёт. Проходит мимо Тихай, позволяя той вдохнуть едкий аромат жасмина и ванили, но они настолько мешаются с иными запахами, что создают едкое удушливое облако. С такими сильными духами перебарщивать нельзя, чтобы не задохнуться, но либо Паку плевать, либо он «облил» себя таким количеством парфюма специально, ведь под этим толстым слоем можно уловить запах никотина. Чимин проходит мимо девушки в нескольких сантиметрах, чем она и пользуется, посмотрев парню в лицо. Даже открывает рот для слов, но те так и остаются неозвученными при виде его глаз. Его веки расслаблены, из-за чего взгляд равнодушный и… Нет, не тяжёлый. Он пустой. Там ничего. Ни жизни, ни радости, ни злости, ни раздражения. Парень не напрягает мускулы лица, чтобы придать выражению лица эмоций. Ему всё равно. Пак не касается плечом девушки, не смотрит в её сторону, проходя дальше. Мимо неё, будто Тихай и нет здесь вовсе. Пак Чимин спускается по ступенькам так, словно к каждой ноге прицепили гирю, так, будто малейшая потеря равновесия приведёт к падению, после которого он уже не поднимется на ноги, продолжив лежать на грязном полу. Его движения неосознанные, механические. Обычно он углубляется в себя ненадолго, на минуту, может, три, может, пять, десять — не больше, но сейчас в его голове вакуум. Там вода, грязная, мутная, болотная, а ты в ней барахтаешься и даже света не видишь. Каждое действие ленивое и медленное, у него нет никаких сил. Хочется просто лежать. Надо сесть. Ходить ему тяжело. Поэтому ноги тащут его в одно, всплывающее в разуме, место. Столовая. Насрать на все взгляды, насрать на реакцию людей, какая разница, если твоя жизнь уже в полной пизде, и единственное, что может это исправить, — могильная плита? Это одна из немногих вещей, о которых Чимин может думать, пока проделывает уже изученный путь. Своего тела он не ощущает как такового и даже не понимает, чем это вызвано. Он проснулся с таким состоянием. Когда он оказался дома? В три ночи? Четыре? Он встал в семь где-то и с того самого момента продолжал пребывать в этом состоянии. Ему нужна эмоциональная встряска, чтобы прийти в себя, или же отдых. По крайней мере, Пак не знает, на что надеется, когда неподъёмным грузом падает за пустующий стол с длинной белой скамьёй вместо стульев. Неважно. Чимин сбрасывает в ноги сумку, тихо выдыхает, и, прислонив ладонь ко лбу, опирается локтём на твёрдую поверхность, уставившись куда-то перед собой пространственным взглядом. Сидит. Тупо сидит, ничего не делает, не думает, но и не рассматривает окружающие его предметы. Застыл в психологическом и физическом планах, поэтому не сразу понимает, что обращаются к нему: — Ты пил? Знакомый голос. Прямо до боли знакомый. И лишь он даёт некий толчок сознанию Пака, вынуждая отреагировать быстрее. Зрачки Чимина плывут вверх, по чёрной знакомой одежде, замирая в районе губ, когда парень присаживается напротив. Пак знал, что Чонгук в столовой. Знал, что пересечётся с ним. Подсознательно, само собой. Чимин думал, Чон после вчерашнего не подойдёт к нему, но вот он — сидит прямо напротив с видом, словно ничего не было, словно каждая их встреча как новая, а все прошлые моментально стираются. Вот только это не так. Чонгук помнит каждую мелочь, каждую деталь, каждую вещь, вызывающую в нём сомнения или подозрения. Он помнит всё, в частности, вчерашнее состояние Чимина, помнит его раздражение, помнит его трясущиеся руки и замкнутость. И если Чону всё это ой как не нравилось, то сейчас не нравится ещё больше. Вы видели, как Пак выглядит? Казалось бы, никаких изменений в стиле — те же облегающие чёрные джинсы, белая, заправленная в них майка, лёгкая кожанка, но нет. Его волосы приглажены будто руками (если это и не впрямь так), губы измазаны бальзамом, на лице есть всё те же коричневые тени, консилером замазаны недостатки. Внешняя оболочка, может, и не сильно поменялась для других, но для Чонгука перемены капитальные и ярко выраженные. Даже под толстым слоем тональной основы видны залёгшие под глазами синяки. Они, наверняка, ещё хуже выглядят без маскировки. Его веки выделяются за счёт теней, но если приглядеться, то капилляры в уголке одного глаза полопались, там сплошной светло-красный оттенок, и, кажется, оба глаза слезятся, о чём свидетельствует ненормальный блеск в них. Обычно так выглядит морально измотанные после тяжёлого дня женщины, они настолько стремятся лечь в кровать, что плюют на макияж. Именно так выглядит сейчас Пак. Только хуже. — Чимин, ты пил? — повторяет свой вопрос Чонгук, окончательно устроившись напротив. Не достаёт учебники, книги или тетради, у него нет и подноса с едой или каким-нибудь напитком. Нет ничего. Он полностью фокусирует внимание на Паке. Только на нём. Ни на чём больше. Словно они сидят не за столом столовой, а за столом переговоров. — Ты тоже думал, что станет легче? — ответ Чимина совсем не такой, какой ожидал получить Чон. Это вообще не ответ. И тем не менее, Чонгук понятия не имеет, почему он его задевает и почему в голове вырисовывается жирное, рвущееся наружу «да». Оно вертится на языке, кричит, бьётся внутри него, а сам парень лишь пялится на Чимина, стараясь понять, в чём подвох. И вовремя понимает, что подвоха никакого нет. Выкинуть нечто подобное — в стиле Пак Чимина. Но размышлять на подобную тему Чон не хочет, не хочет угнетать себя, и уж тем более позволять парню переводить тему. — Я задал вопрос, — голос Чонгука звучит не жёстко, не угрожающе, но твёрдо. Он понимает, что с Чимином зачастую по-другому просто не получается. Ты либо надавишь, либо не получишь ничего. Неприятен факт, что от него можно добиться необходимого лишь таким способом. В этом Чон убеждается, стоит взгляду Пака поплыть выше, ближе к его глазам, но зрительный контакт так и не устанавливая. Звучит глухое, не взывающее к доверию: — Нет. Неубедительно, конечно, но Чонгук пытается мыслить разумно. Вряд ли у Чимина было время напиться, а если и так, то не до обморочного состояния. Иначе бы он здесь не сидел. Поэтому Чон переходит к неприятной для него теме: — Принимал? — и ответ на этот вопрос он обязан получить чёткий. Психически здоровый человек не будет находиться в таком состоянии, только если не смертельно устал или не болен. Вот только следующие слова Чимина выбивают из него почти весь настрой: — Всё, что меня касается, ты только этим объясняешь? — парень говорит медленно, но слова его осознанны. Пак не нестабилен, у него нет ощущения, будто он не в своём теле. Наоборот, он чётко осознаёт реальность, разница лишь в том, что не способен фильтровать речь. Эта проблема встречается и в обыденной жизни, но сейчас он просто походит на овощ. Ему необходим контакт с кем-то, чтобы начать приходить в себя после одинокой ночи с котом. В темноте. Тишине, разрушаемой криками бедного падающего животного. В квартире. Обдолбанный. Чимин не помнит, пребывал ли в состоянии эйфории ночью, или же в состоянии полного угнетения, но неприятный осадок внутри него жирно намекает на второе. Он не хочет вспоминать. Если он проснулся с ощущением, словно находится в изоляторе психиатрической больницы, то вряд ли его времяпрепровождение ночью было лучше. — А если… — продолжает Пак, отлепив руку ото лба и положив её на стол рядом со второй, — у меня такое настроение? Если мне плохо морально? Если я не хочу вести себя по-обычному? — предполагает, вызывая на лице Чонгука реакцию — хмурость вперемешку с немым вопросом. Нет, Чимин не упрекает Чона в том, что тот зачастую всё списывает на нетрезвое состояние, особенно тогда, когда у тебя и вправду отходняк. Просто действительно существуют вещи, которые нужно понять, которые нужно услышать. Их нельзя списать на алкоголь или наркотики. Ты либо веришь на слово, либо не веришь вовсе. Чонгук замолкает на время, обдумывая услышанное. Смотрит на Пака, боясь упустить любые изменения на его лице, и сам не понимает, что его пугает больше: амёбное состояние Чимина или то, что он может вернуться в своё обычное. Чон просто смотрит на него и что-то внутри него кричит «верните предыдущий экземпляр, предыдущую версию». Верните его настоящего, а не то, что творится с ним сейчас. Да, у людей случаются перепады в настроении и состоянии, у них бывают проблемы, это всё неотъемлемая часть жизни. И сейчас видеть такого человека в беззащитном во всех смыслах состоянии странно. Чонгук не знает, как на это реагировать. Главных два желания: узнать, помочь. — И почему? — запоздало интересуется Чон, задумчиво хмурясь. Кажется, Чимина столь долгая пауза не смущает, раз он едва заметно пожимает плечами, моргнув: — Ощущение, словно я сдох. Не очень радужное ощущение. Чонгук обдумывает его слова, но смысла понять не может. Он не знает, каково это чувствовать себя так, словно ты и не жив вовсе по той причине, что каждый человек интерпретирует это выражение по-разному. Хорошего здесь мало. — Ты сейчас в себе? — спрашивает Чон на полном серьёзе. Ему кажется, будто он разговаривает с нетрезвым человеком, у которого не все дома, и теперь он несёт чушь. Но, если так посмотреть, Чимин красился и одевался, вёл машину, чтобы добраться до универа. Он не может быть пьяным или обдолбанным. — Да, — впервые за долгие минуты он отвечает чётко. И это пугает Чонгука сильнее. Одно дело, когда человек несёт пьяный бред. Другое — когда он говорит осознанно. А Пак и вправду в себе. Да, вместо его головы вакуум, да, у него вместо тела гири с ватой, но отходняк никогда не расценивался в качестве нестабильности. Это время уже давно прошло. Утра так в семь. А сейчас почти три. Восемь часов с момента, как он проснулся. И ничего не изменилось. Хотелось бы самому Чимину быть не в себе сейчас — это бы хоть как-то объяснило его состояние. Но его тело принадлежит разуму и ничем оправдаться он не может. — Ты голоден? — неожиданно задаёт вопрос Чонгук, получая механическое: — Нет. — Хочешь спать? — тут же спрашивает следующее. Чимин не знает, с чего вдруг Чон начал, но как-то плевать. Пак думает секунду, бросив: — Нет, — это правда. Спать вроде и хочется, и нет. Нечто среднее. Зачем вообще спрашивать подобное? Вряд ли Чонгук из пустоты берёт эти вопросы. Чимину становится даже интересно, из-за чего он уже открывает рот, но в следующую секунду происходит следующее. Чья-то рука непривычно мягко опускается на его плечо, но сжимает крепко, настойчиво. Пак вздрагивает больше от неожиданности, чем от страха, желая развернуться как раз в тот момент, когда рядом с ним слышится знакомый голос: — Что-то ты какой-то дёрганный, Чимин. Чонгук готов поклясться — он видит, как Пак в буквальном смысле застывает, никак не отреагировав на незнакомца. Тот, в свою очередь, очень приятной внешности, высокий, передние пряди его чёрных волос выкрашены в белый, они спадают на лицо, придавая ему более изящные черты. Парень явно следит за модой, если уделить внимание его одежде, но его внешность волнует Чона в самую последнюю очередь. Незнакомец улыбается, казалось бы, спокойно, но есть в этой улыбке доля скрытой жёсткости, как и во взгляде, которым он одаривает Чимина. Он сжимает его плечо, по-свойски разминая его длинными пальцами, будто делает массаж. Смотрит на его пепельную макушку, вероятно, желая, чтобы на него обратили внимание, но Пак напрочь игнорирует его. Нет, он выглядит так, будто и не имеет понятия, как стоит отреагировать. Его затуманенному разуму приходится напрячься, причём срочно, потому что время не резиновое, он либо что-то ответит, либо тут же сдастся. Почему именно сейчас? Почему он, блять, не подумал, что такая ситуация может произойти? И что ему делать? Голова, как назло, пустеет всё больше и больше, никаких намёков на адекватную мысль, а из-за этого начинает одолевать паника. Внутри начинается переполох, сердце ускоряет свой ритм, бьётся в груди, и Чимина так жутко раздражает стук, что он готов вырвать орган голыми руками. Господи, у него нет никаких чёртовых сил на… — Давно тебя не видел здесь, — с его самого отстранения. На это намекает парень. И дураку понятно. — Хотел с тобой встретиться, — Пак молчит. Он не хочет слышать этот голос, не хочет находиться ближе, чем в метре от этого человека, тошнит от этих слов, тошнит от чужих духов, тошнит от чужого присутствия. Тошнит от косых взглядов, которые направлены на их столик. — А я нет, — всё, на что хватает Чимина. Его голос звучит в манере «отъебись от меня». Хочется смотреть только на Чонгука, сказать ему «давай уйдём отсюда», и тот согласится, Пак уверен в этом, но их уход не принесёт ничего хорошего. Рано или поздно ситуация повторится вновь. Его словно не слышат. — Как всегда, очень дружелюбно с твоей стороны, — продолжает говорить парень, пока в голове Чона формируется логическая цепочка. Незнакомец для Чонгука, но явно больше, чем знакомый для Чимина. Откуда они знают друг друга? Как связаны? — Очень невежливо было с моей стороны так внезапно врываться, вы явно никого больше не ждали, — парень продолжает улыбаться, извиняясь и наконец уделяя внимание Чонгуку, с которым устанавливает зрительный контакт. Чон в открытую пялится на него ничего не выражающим взглядом. Изучает потенциальный объект. — Позволь представиться, я Юске — японец по отцовской линии, — да Чонгуку насрать. — Ты его друг? — интересуется, выгнув брови. В ответ молчание. — Понятно, ты не очень разговорчив, — тут же подмечает. — Я тебя волновать не должен, — всё же бросает Чон в ответ, с настороженностью относясь к новой персоне. Ему не нравится улыбка Юске — ничего хорошего его фальшь не предвещает. — Как скажешь, — с простотой пожимает плечами, сильнее сжав пальцы на плече Чимина. Полное игнорирование со стороны последнего продолжается до тех пор, пока ладонь парня не подбирается ближе к шее Пака, что побуждает его твёрдо произнести: — Съебись, — несмотря на грубость, угрожающе это не звучит. Словно он хотел добавить что-то ещё, но ему пришлось сдержаться, поэтому в воздухе повисает пыльное грязное облако незаконченности. — Ты не хочешь со мной разговаривать? — специально провоцирует Юске. Это видно невооружённым глазом. Он знает, что Чимин не желает с ним общаться, и дело не в его состоянии — Пак вместо любого проявления токсичности продолжает игнорировать. Пытается абстрагироваться морально, надеясь, что парень поскорее свалит. Вот только Чимин никогда не был сдержанным человеком. Скорее, наоборот. — Нет, — без промедлений соглашается, упираясь взглядом куда-то в грудь Чонгуку. Юске удивлённым не выглядит: — А раньше ты считал меня интересным собеседником, — напоминает о прошедших временах. — С того момента, как я затронул Карла Маркса, — да, это была самая первая их встреча, которую вспоминать откровенно не хочется. У Чимина нет болезненных воспоминаний об этом парне, нет в груди боли лишь от одних мыслей о былом — напротив, начало их общения было действительно увлекательным. А потом чистый источник будто залили сточными отходами. — Твои грехи — единственное, что в тебе есть интересного, унылый тупой уёбок, — это было слишком грубо даже со стороны Пака, который немигающим взглядом смотрит перед собой, невольно обводя им помещение и замечая, что за ними наблюдают. Кто-то открыто, кто-то скрывает свой интерес, а кто-то не обращает внимания вовсе. Юске пускает сдавленный смешок, тем самым выдавая себя. Его задели эти слова, в частности, его гордость, поэтому он сильнее сжимает плечо Чимина. — Не ты ли говорил, что нет ничего хуже тех, кто оскорбляет бывших возлюбленных, рассказывает всё об их отношениях, выставляет всё напоказ и всячески унижает? «Это не человек, а ничтожество, таких не уважают», — цитирует Чимина, морально давя на него. Пака его давление нисколько не пугает. А вот присутствие Чонгука очень даже. — Поправка — я тебя не любил, — вставляет Пак, борясь с нестерпимой жаждой поднять взгляд, посмотреть глаза в глаза Чону, прочитать эмоции на его лице, захлебнуться в той светлой темноте, что в радужках покоится, и убедиться в том, что он никуда не уйдёт. Что Чимин не увидит отвращение, не увидит там пучину разочарования, хотя да куда уже хуже, но с Паком всегда есть куда. Потому что до Чонгука доходит тут же — бывший. Этот из ниоткуда материализовавшийся объект — бывший Чимина, тот, с кем он встречался, с кем у него были отношения. И это вгоняет Чона в большой ступор, порождая вопросы наподобие «Пак испытывал к кому-то симпатию?». В голове Чонгука это невозможно, не состыкуется у него Чимин и отношения. Это две, чёрт возьми, разные вещи. — Если бы любил, то не причинил мне боль, — соглашается Юске, кажется, вызывая дрожь в руках у Пака от того, что он на полном серьёзе намерен поднять эту тему. При Чонгуке. — Тебя тоже касается, — парирует Чимин, даже не пытаясь припомнить, когда ему было «больно» от действий Юске. Никогда, кажется. Кроме того, что этот человек потрепал ему нервы и проехался по гордости. Год назад. — Не я первый начал это, — парень в долгу не остаётся. На этом моменте Пак понимает, что пора заканчивать. Он резко и неожиданно поднимается из-за стола, чуть ли не потеряв равновесие от удара давления в голову. Перешагивает лавочку, поворачивается к парню, впервые за долгие месяцы увидев его лицо так близко. Улыбается так натянуто и без сожалений говорит: — Прости, сладкий, но лимит времени исчерпан, — грубо сбрасывает ладонь Юске с себя. — Ты изменил мне, — парень наносит удар первым. Бьёт словами со всей силы, добавляя: — Изменял, прошу прощения, — не просит. Чимин впивается в него взглядом, медленно подняв зрачки выше губы. Выше носа. Смотрит в глаза, игнорируя тот дискомфорт, который ему причиняет надзор. И видит в чужих радужках сплошную оскорблённость, неприязнь и обиду, накрывшую Юске с головой ещё давно. Его эмоции, скопившиеся внутри и норовящие выйти наружу. Он хочет унизить Чимина так же, как тот унизил его. — Ты уже многим сел на хуй, не так ли? — сжимает губы в тонкую полоску, смотря в эти блядские глаза, что когда-то с ума его сводили, чьих губ хотелось касаться, а тело привязать к себе. И эти самые губы, уголки которых нервно дёргаются, выплёвывают в ответ: — Меньше твоего не нашёл, — усмехается ему в лицо, сощурившись, и совершенно спокойно, словно подобное в порядке вещей, говорит: — Я подвержен изменам, если с человеком у меня нет ментальной связи. По-моему, мой характер написан у меня на лице, — таким тоном, будто упрекает Юске в том, что тот не понял этого сразу, при знакомстве. — А ты, обидчивый мальчик, разве не принялся заниматься тем же? Ходить направо и налево с желанием отомстить, словно мне не насрать, кого ты там, кроме меня, ебал? — показывает парню реальность, толчком вернув его назад, в прошлое. — Ты опустился до моего уровня, причём тебе понравилось даже больше моего. Знаешь, люди часто пытаются оправдать измену, переписав историю отношений вместо того, чтобы сказать «я никогда не любил тебя». Чимина несёт. Он будто встаёт в защитную позицию, принимается за самооборону в момент, когда чувствует исходящую от других угрозу. Ответная реакция даже несмотря на то, что он в этой ситуации не прав. Да, в любой ссоре, если это таковым можно назвать, виноваты всегда оба, но в некоторых ситуациях чаша весов переваливается за одну из сторон. Пак понимает — он не прав. Абсолютно. У Юске есть все причины злиться на него, ненавидеть даже, но это не даёт ему права вот так приходить и наезжать на Чимина. Зачем? Чтобы устроить концерт перед всеми? Чтобы поползло больше слухов? А так и случится. Чёрт. Почему он… — Выговорился? Голос Чонгука вымораживает. В прямом смысле. Пак тут же опускает взгляд, прерывая зрительный контакт с бывшим, чувствует в полной мере этот холод в мокрых от нервов ладонях, словно кровь в венах застывает, перестаёт циркулировать. Ситуация была бы в корне проще, не будь здесь Чонгука. Отвечать было бы проще, парировать проще, послать Юске к чёртовой матери было бы проще, потому что в ситуациях, когда на Чимина наезжают, ему плевать, прав он или нет. Знаете фразу «ничего личного, только бизнес?». Так вот Пак зачастую максимизирует всё до крайности «никакого бизнеса, только личное», и тормоза срывает напрочь. — Надо было устроить концерт? — голос Чонгука не звучит безэмоционально. Нет в нём знакомого равнодушия, нет одинаковых интонаций. Там сплошное раздражение, сжатое до минимальных размеров, спрятанное куда-то под плинтус, но оно есть. Злость, не ярко выраженная, но присутствующая. Чон спокойно поднимается из-за стола, обходит его стороной, становясь рядом с Юске, таранит взглядом висок, обратив его внимание на себя, и даёт совет, от которого его самого тошнит с самого детства: — Будь умнее. И Чимин, наблюдающий за ним, отчего-то не может облегчённо выдохнуть, хоть и понимает, что слова Чонгука были адресованы отнюдь не ему. — Прошлое легче порицать, чем исправлять, — говорит, понизив голос, чтобы никто в помещении не смог услышать его слов. — Год с момента расставания, но ты цепляешься за это по сей день, — сощуривается, сцепившись в зрительной схватке с парнем, косо на него смотревшем. — Нет лучшего способа мести, чем стереть из памяти, и вот он, — кивает на Чимина, — справился с этим получше тебя. Перестань унижаться, героем ты не выглядишь, — говорит чистую правду, надеясь на адекватность Юске. Этот парень не выглядит агрессором. Он выглядит как человек, которого оскорбили и ранили, а он не смог даже спустя столь долгое время отпустить жгучую обиду на бывшую половину, больше добивающую, чем дополняющую. То, что происходило между Чимином и Юске должно было остаться сугубо между ними. Последний не поднимет свой авторитет, оскорбив на публику Пака — наоборот, он унизит себя больше, чем его. Никогда нельзя говорить плохо о том, с кем ты был в отношениях при всех, оскорблять его, бросаться резкими словами. Да, тебе изменили. И что ты собрался делать? Унижать человека? Нет, просто оборви с ним связь. На этом всё. Унижая бывшего возлюбленного, вы унижаете в первую очередь себя, забывая, что вы с этим «гадом» и «подонком», жили, спали, встречались и проводили время вместе. Обществу не всрётся факт того, что при отношениях ты никогда не знаешь, каким окажется человек на самом деле, все скажут «и почему ты тогда с таким человеком встречался?». Отношения на то и личные — никто в них влезать не должен. Ни твои подружки, ни твои родители, никто другой. Дать совет, поделиться мнением — одно. Навязывать же мнение о человеке — второе. Ты сам должен обжечься, сам осознать свою ошибку, иначе всё это было бессмысленно. Даже если взять во внимание ссору. Что ты собрался делать? Писать друзьям, звонить родителям и говорить, какой твой парень или девушка сука? Дело твоё — вперёд. Вот только ссоры подобны переменной облачности — приходят и уходят, а мнение своих родных ты уже не поменяешь. Поэтому Юске в этой ситуации поступает правильно. Он понимает, о чём говорит ему Чонгук, причём очень даже хорошо, поэтому делает шаг назад, бросив напоследок наполненный неприязнью взгляд на Чимина, и уходит. Без слов, без лишних действий и пререканий. Жаль, ничего это уже не поменяет, время назад ты не вернёшь, не изменишь ситуацию. Это невозможно. Каждая секунда, каждая минута — прошедшая, а Чон стоит, сжав одну ладонь в кулак, губы до бледноты сжимает, и уже не разбирается в своих чувствах, запутанных, подобно клубку тончайших ниток. Хочешь распутать, тянешь, а они рвутся. Никому уход Юске счастья не приносит. Он становится толчком. Чонгук чертыхается себе под нос настолько тихо, что до ушей Пака доносится лишь неразборчивое бурчание, но в панику вгоняет не это. Чон возвращается быстрым шагом к своему месту, забирает рюкзак, закидывает на плечо. Делает всё резко и молча, никак не комментируя свои действия, а после обходит Чимина стороной, направившись к дверям, ведущим в его корпус. Он не желает сейчас разговаривать с Паком, не желает слушать его, так как не может понять, что в нём крутится сильнее: злость, раздражение или разочарование. А, может, всё вместе, ведь иначе он свою пустоту описать не может. Ему просто хочется побыть одному — он отходчивый, в порядок придёт быстро, но сейчас он не настроен разговаривать. — Чонгук. Но у сраного Пак Чимина на всё свои планы. — Чонгук, твою мать, — парень грубо толкает две белых двери, ведущих в коридор, и сам замирает в момент, когда Чон послушно застывает на месте в нескольких метрах от него. Он поворачивается к Чимину боком, врезавшись в него взглядом, будто захотел впечатать парня в стену. — Послушай… — начинает Пак, но чужой напор, пусть даже незримый, но каким-то чудом осязаемый, придавливает его, сплющивает к чёртвой матери, и все слова испаряются. Чимин открывает рот, а сказать ничего не может. Что ему делать? — Слушаю, — кивает Чонгук с напущенной невозмутимостью, но его давка ощутима. — Слушаю, говори, — на этой фразе голова Пака пустеет окончательно. Его вымораживает интонация Чона, но он даже вякнуть против этого ничего не может. А Чонгук стоит, ждёт, терроризирует не столько взглядом, сколько одним своим видом, и, поняв, что сказать Чимину, как ожидалось, нечего, кивает сам себе, мол, я понял тебя. — Всегда открываю тебя с одной и той же стороны, — с самой отвратительной. — Легче всего простить свою собственную измену, понимаю, — перескакивает на одну из тем, что его задели. Пак нервно скользит языком по губам, не в состоянии игнорировать разрывающее грудную клетку сердце, и открыто пытается оправдать себя: — Я не любил его, — к горлу подкатывает тошнота. Словно его глотку завязывают в узел, не вдохнуть не выдохнуть не может, задыхаться и жрать самого себя от отвращения, что в нём копится остаётся из-за того взгляда, которым Чонгук на него смотрит, едва сдержав себя от крика: — Тогда, блять, на кой хуй ты полез в эти отношения, если человек тебе в жопу не всрался? — давит в себе высокие интонации, из-за чего грубость этих слов из-за сдержанного шипения растёт на глазах. Впервые за время их знакомства Чон почти перестаёт себя сковывать цепями, говоря так, как он хочет, и то, что он хочет. — Считаешь, это забавно? Играться с чувствами людей? — вопросительно поднимает брови на секунду-вторую, следом озвучивая то, что Чимин не раз слышал от Рене: — Ебись с людьми себе под стать, а не рушь и без того погрязшую в дерьме жизнь других. Поставь себя хоть один чёртов раз на их место и, может, поймёшь, из-за чего твой бывший жаждет тебя унизить, — указывает на Пака пальцем, не останавливаясь на полпути, когда эмоции берут над ним верх окончательно. — Он хочет, чтобы ты почувствовал то же самое, что и он тогда, не подозревая о твоём полном похуизме. Сколько раз ты трахался с другими за его спиной? — задаёт риторический вопрос, ведь ответа знать даже не желает. — Ты держишь меня за придурка? — резко переходит на личности. Пак нервно теребит пальцы, в полнейшем недоумении уставившись на Чонгука, который не выдерживает, повысив тон голоса до крика: — Посмотри мне, блять, в глаза! — его нижняя губа подрагивает, волосы падают на лицо, но ему насрать на всё, кроме Чимина перед ним. Последний от крика тут же поднимает взгляд, борется с желанием послать Чона нахер, потому что смотреть ему в глаза сейчас равносильно мазохизму. Будто Пак режет себе вены нарочито медленно, чтобы позволить жгучей боли равномерно распределиться по обеим рукам. Чимин терпеть не может, когда на него повышают голос, в нём сразу зарождается злость, и ситуация сейчас — не исключение. Но он молчит. Молчит, потому что впервые понимает — он не имеет никакого права возражать. — Ты подумал, я не догадаюсь? — продолжает Чон жёстким тоном, когда добивается от Пака прямого зрительного контакта. Он его глаза словно в клетку запихивает, на замок закрывает, не позволяя выбраться. Знает, что Чимину удерживать контакт сложно и неприятно. Знает, но не позволит ему его разорвать. — Не сложу всё вместе, ничего не пойму? — в подозрении сощуривается. Пак в хмуром недоумении смотрит на него, роняя: — Что? — практически не слышно шепчут его губы. Он моргать, мать его, боится, как будто его за это повесят, а глаза ноют, о своей усталости и нагрузке напоминают веки. Чонгук кусает внутреннюю сторону щеки, и взгляд его тяжелеет, грубеет, становится более ровным и жёстким. В нём не остаётся ничего, кроме моря разочарования и озера злости на человека перед ним. — Его руки, Чимин, — жирно намекает, вгоняя Чимина в тихий ужас. Господи, он… — По середине каждой из его ладоней шрамы, — розово-коричневые, с тонким слоем кожи, неровные и шершавые. — Они были когда-то проткнуты насквозь, поэтому у него нарушены важные связки и соединительные элементы. Дисфункция кости, — озвучивает свою догадку, прокручивая в голове Юске. Одна его ладонь не сильно пострадала, а на другой пальцы уже не функционировали должным образом, они тряслись при попытке ими двигать, загибались всё время вниз, не поддаваясь сигналам мозга. — В последней посылке вчера была одна единственная вещь, чью связь с собой ты никак не прокомментировал, — подходит наконец к самому главному. Лицо Чимина не меняется — такое же негативно-взвинченное. Видно, что парень норовит ответить, но ему как будто язык отрезали, его чёрные зрачки панически бегают от одного глаза Чонгука к другому, когда он без промедлений спрашивает: — Ты проткнул ему руки? Для Пака этот вопрос был хуже приговора в суде. Когда люди смотрят на тебя, когда ты берёшь всю свою жизнь в руки, решая её дальнейшую судьбу. Сознаться или соврать. Сознаться или соврать. Что Чимин может сделать в этой ситуации, какой путь ему стоит выбрать и какова гарантия того, что он окажется правильным? И что будет, если он свернёт с дороги? Пак может умолчать, а может бросить в ответ твёрдое «нет», выдумать на ходу сотню отговорок, сымпровизировать, вообразить ту ситуацию, в которой окажется не виноват, и тогда всё остальное будет зависеть лишь от Чонгука — верить или не верить, — но отчего тогда его грудь вновь с такой силы сдавливает, отчего он не чувствует, как кислород поступает в вянущие лёгкие? Есть много способов определить, насколько серьёзный у человека грех, а Чимину кажется, будто от своих грехов он уже не отмоется, никакая святая вода и молитва ему не помогут, когда весь мрак исходит изнутри. — Да, — двигаются его губы в немом ответе, который он предпочитает никогда не слышать, не анализировать, не думать о нём, не знать. И вдруг в голове что-то необратимо лопнуло воздушным шариком полным серо-белой субстанции, похожей на гной, начав медленно, никуда не спеша, вытекать. Чимин клянётся — в эту секунду тошнит его точно не из-за голода. Чонгук клянётся — в эту секунду его выворачивает наизнанку морально, и ему не остаётся ничего, кроме как выдавить из себя безнадёжное, вероятно, даже не требующее ответа: — Есть хоть малейшее оправдание? — сжимает губы в тонкую полоску, сердце его в груди отдаёт немыслимый бит, хотя былая злость начала сходить на «нет». На её место пришла пустота, сменившая разочарование. Смешно. Может, это с Чонгуком что-то не так? Может, это он просто старается видеть лишь хорошее, несмотря на полное отсутствие каких-то «радостных» нот в его жизни? Может, ему меньше надеяться? Но на то он и человек — надежда зачастую становится единственной причиной, заставляющей двигаться дальше. Скажите кто-нибудь, что ему делать, каким грёбаным образом он должен отбелить Чимина в своих глазах и глазах других, если в ответ получает гнетущее гробовое молчание, говорящее само за себя? — Вспышка агрессии? Навязчивое влечение? — предполагает Чонгук, не в силах оторвать от Пака свой взгляд. И лишь из-за зрительного контакта понимает, что что-то в парне напротив переломалось, что-то в глазах потухло, погасло и отказывается зажигаться вновь. Чимин даже не пытается ответить, уголок его губы нервно подрагивает, стоит ему едва приоткрыть рот. Он так ничего и не произносит. В глазах — мутная вода. Чимин не прав. Не прав сейчас, был не прав, когда изменял, был не прав, когда зацепился взглядом за два остро заточенных карандаша в момент эмоциональной нестабильности. Он не прав. Просто в его жизни слишком много моментов, когда ему совершенно безразлично, ошибается он или нет. И сейчас за ряд из них он платится, стоя перед человеком по имени Чон Чонгук. Впервые в своей жизни Чимин не собирается хоть как-то пытаться оправдать себя. Даже несмотря на колкость фразы, врезающейся в него наточенными копьями: — И что? Я тебя разозлю — мне руку сломаешь? Ногу? Ребро? Оторвёшь палец? — специально давит и давит, желая, чтобы в Паке ёкнуло хоть что-то. Нет, Чимин бы такого не сделал. Но кто ему поверит, если он не верит даже себе? Он облизывает губы раз седьмой по счёту, моргает, чувствуя лёгкую пелену на глазах из-за их усталости и раздражения, и, едва заметно сведя брови на переносице, спрашивает: — Тогда зачем надо было заступаться за меня? — не понимает. Что мешало Чонгуку проигнорировать, встать на сторону Юске, послать их обоих? Варианты были, но вместо всего вышеперечисленного Чон даже слово в сторону Чимина не сказал на людях, при всех, при бывшем. Он лучше других понимает, кто в ситуации проебался больше, и это не помешало ему отчитать Юске. Паку же достаётся сейчас. Чонгук смотрит ему в глаза, выискивает там необходимый ответ, но кроме ярко-выраженных теней, болезненно красных капилляров, начавшихся лопаться сильнее из-за напряжения, не видит. Не позволив молчанию съесть их с головой, он отвечает: — Потому что не имею ни малейшего понятия, почему, несмотря на все твои выебоны и хуйню, что ты творишь, я стараюсь видеть в тебе только хорошее, — это становится последней разбивающейся об жёсткий пол каплей, после которой Чонгук понимает — он больше не хочет ничего говорить. Не хочет давить, не хочет выяснять отношения, не хочет ни в чём разбираться. Ему нужно время, чтобы остыть, разложить всё в своей голове по полкам, взвесить все «за» и «против», прийти к логичному решению, а для всего этого нужна светлая голова. И светлой она никогда не станет, пока рядом с ним будет Чимин. Поэтому Чонгук приходит к самому адекватному в данный момент выходу — уйти. Избавиться от чужого общества, чтобы выдумать для себя ряд причин, по которым он до сих рядом с Паком с их первой встречи, и что мешает ему вычеркнуть этого человека из своей жизни, которую он отягощает настолько же сильно, насколько и облегчает. А от людей, подобных ему, избавляются, такие на дно тянут быстрее, чем ты глазом моргнёшь. Чон не ждёт от Пака реакции, действуя первым. Он прерывает их зрительный контакт, разворачивается к нему спиной, и стремительным шагом уходит как можно дальше от дверей столовой, оставляя Чимина задыхаться от неспособности нормально наполнить лёгкие кислородом. Он двинуться с места не может, стоит как вкопанный, срывается на непонятный внутриутробный писк, напоминавший попытки дышать под водой. Тебя на дно тянет, ты кислорода требуешь, рот открываешь, а наполняешь себя литрами жидкости, стремительно захватывающей твоё тело. Чимин понимает одно. Ему необязательно падать в воду, чтобы утонуть.***
Любимое чувство потерянности: в музыке, в шуме, в голосах, в темноте, в людях. Нравится не ощущать себя, испаряться. Его нет. Его не будет. Он не существует. И это трудно с чем-то сравнить. Сколько ему было, когда он впервые свернул не в том направлении? Где-то четырнадцать, наверное. Но просто «свернуть» не значит сбиться с пути окончательно и бесповоротно, ведь любые развилки — одни из этапов в жизни. Проблема посерьёзней образовывается в том случае, когда из двух, ведущих в противоположные стороны, дорог, ты выбираешь неверную. Чем дальше ты уходишь, чем больше начинаешь плутать на этой стороне, тем сложнее становится вернуться к началу развилки и встать на верный путь. Порой перед человеком становится один из важнейших выборов, капитально меняющий его жизнь, переворачивающий его с ног на голову. И Чимин не может сказать точно, когда ему впервые пришлось решать свою судьбу, ведь с каждым разом выборы становились более жёсткими, и выбрать что-то одно казалось уже невозможным. Нет больше смысла задумываться над «когда и как», если это уже произошло. Пак Чимин больше не страдает от зависимости. Он видит в ней единственное спасение. Где он? Кто он? Что вокруг него? Ничего. Толпы людей, танцующих, пьющих, весело проводящих время под градусом. И не только. Яркие разноцветные вспышки не различимы для глаз. Его расширенные зрачки остаются в безопасности, скрытые под опухшими веками. Пальцы путают волосы, поднимают локоны вверх, руки тянутся к потолку, а тело двигается слишком плавно для столь ритмичной музыки. Кто-то постоянно норовит прикоснуться к нему, утянуть танцевать, но Чимин здесь для себя, ему никто не нужен. Ни друзья, ни любовники, ни знакомые, ни партнёры на ночь. Притоны — не самые безопасные, зато ограждённые от реальности места, в которых, если честно, побывать никому не посоветуют. Здесь нет танцпола, вокруг очертания мебели, но тёмно-красный свет так и кричит, чтобы интерьеру не уделяли внимания. Духота мешается с алкоголем, алкоголь с духами, духи с запахом секса, а секс с никотином. Всё это вплетается друг в друга, образуя толстый морской узел на шее, удавка на котором с каждым разом возрастает. Здесь дерьмово. Чимин знает это, но проблема в том, что ему плевать. Безразличие к себе, к своему здоровью, к жизни в целом. Он не понимает, зачем продолжает существовать. Раньше он хотя бы что-то ощущал — гнев, ярость, обиду, уныние — практически весь спектр негативных чувств. Сколько себя помнит, отрицательное всегда было частью его жизни. Но однажды наступил момент, когда он перестал ощущать постоянную меланхолию и раздражение. И словно потерял последнее, что мог чувствовать, последнее, что помогало ему поддерживать уверенность в своей жизнедеятельности. В один момент он больше не почувствовал мир, не почувствовал себя. И это было началом самого красивого разрушения в его жизни. Подвальный притон — популярное место среди таких же потерянных и не заинтересованных в реальном мире людей. Место, в которое им не стоит возвращаться. Чимин шагает вдоль стены, избегая танцующую толпу, ладонью скользит по рыхлой поверхности. Взгляд скользит от пола к потолку и обратно, голова качается из стороны в сторону. Душно. Безумно душно. Мысли разбухают, давят изнутри на стенки черепа. Глаза сами закатываются, веки сдавливаются. Музыка звучит где-то далеко. Пак осторожно спускается на пол, скользнув спиной по стене, чтобы на что-то опираться. Садится, сгибает колени, сощуривается. Глаза уже давно привыкли к красному свету — обволакивающий, саднящий и кровавый, он создаёт ощущение замкнутости, коробки, из которой ты никак не найдёшь выхода. В широком длинном коридоре мало людей. Никто не обращает друг на друга внимания, всем плевать на твой внешний вид, на причину пребывания здесь. Кажется, перед Чимином проходит компания из трёх человек, но ни он, ни они не заинтересованы друг в друге. Где-то в семи метрах в стену врезается целующаяся парочка, и, похоже, они собрались трахаться прямо здесь. Пак сидит под броской неоновой надписью около значка у входа в туалет. «Fuck social media, i'm dope in real life». Она застыла в его глазах, хотя он видел её один лишь раз — когда вошёл в коридор. А сейчас он просто сидит. Дышит. Устал и вымотан, а потому у него нет сил на моральное истязание, в его груди пусто. Так тихо сделалось в его мире. И больше звонить было некому. Чимин сжимает телефон в одной руке посреди большого пятиэтажного здания, уходящего под землю, сотни людей слонялись из угла в угол, курили и танцевали, и совершенно не с кем было поговорить. Каждый один, каждый пуст. Люди больше не нуждаются друг в друге. Ты можешь найти замену любой способности, любым эмоциям, любым отношениям. Всё, что зовут любовью, Чимин делает без чувств. Больше нет в голове фантазий, в которых ему когда-то хотелось умереть. В его глазах всё вспыхивает яркой ретроспективой, меняет формы путём расплавов, но даже при всём этом он видит, как девушка тяжёлым грузом приземляется на грязный ковёр у противоположной стены, практически напротив парня. Пак поднимает взгляд, лениво моргает, рассматривая незнакомку. Её чёрные длинные волосы спутаны, измазаны в чём-то непонятном, из-за чего во многих местах слиплись, под глазами разводы от туши, которые она трёт в попытках избавиться от слёз. Красные щёки с носом практически не видны при бордовом свете, да и многие нюансы тоже. Поправив сползающую лямку кофты, до этого полностью открывающую вид на бюстгальтер, она дрожащими руками убирает кое-что в сумку, и это не остаётся без внимания Чимина. Он пустым взглядом смотрит на неё, на деле не испытывая никаких эмоций. Все цвета в его голове усилились, приобретя более насыщенный оттенок, но при каждом резком повороте головы границы и края окружающей обстановки плыли. Поэтому Пак старается сфокусироваться только на одном. Он даже рот не хотел открывать, но девушка, заметив взгляд на себе и расценив его по-своему, спрашивает: — Проблемы? — её голос хрипит, что только подтверждает её нестабильное состояние. Она на грани срыва, потеряна и теперь считывает каждого человека возможной угрозой для себя. Чимин в ответ бросает ей равнодушное и незаинтересованное: — Сказал человек с тестом на беременность в сумке, — тут же бьёт наотмашь, не задумываясь над тем, что можно было бы тактично промолчать. Пак начинает жалеть, что недостаточно вылетел из своего сознания, не пьян, если не считать наркотического опьянения, и способен думать. — Что? — незнакомка сощуривается, сделав вид, будто ослышалась. В голосе слышна угроза, которую Чимин в адекватном состоянии посчитал бы смехотворной. — И в чём дилемма? — парень не понимает, на кой чёрт лезет туда, куда не стоит, но всё равно задаёт этот вопрос. Он всё так же незаинтересован в чужой жизни, в особенности в чужом дерьме. Своего хватает. Девушка внимательно смотрит на него, будучи трезвой, рассматривает парня перед собой, наблюдая за тем, как он прислоняется затылком к стене, прикрыв накрашенные веки. Его волосы растрёпаны, но это лишь дополняет образ. Нет необходимости в хорошем освещении, чтобы понять — парень красив. Невероятно красив, красива его внешность, его лицо, его тело, ноги, согнутые в коленях. Ухожен, но находится в раздолбанном состоянии. Он явно человек не дешёвого достатка. Она даже не понимает, с чего вдруг это взяла, но видно по внешнему виду. Одежда не безвкусна, зато дорога. Кожаные ботинки на каблуке с заострённым концом от «Saint Laurent» уже не о малом говорит. Ей не понять богатых людей. Что он забыл в такой дыре? — Он положительный, — она не понимает, зачем это рассказывает точно так же, как и Чимин не понимал, зачем задал вопрос. Ей необходимо высказаться. Вот только кто захочет слушать? — И? — Пак бы выгнул скептически бровь, да желания нет. — В чём твоя проблема? Отец сбежал? — самый логичный вывод. Проще свалить всю ответственность и дать дёру, чем решить проблему подходящим для всех способом. Девушка острит, воспринимая ответ в штыки: — А ты бы не сбежал? — вот как мы, значит. Переходим на личности. — Стал бы отцом? — нервно усмехается, пожав плечами. Чимин смотрит ей прямо в глаза, но ему плевать на её эмоции. Он видит их, не пропуская в себя. Становится роботом, анализирующим, понимающим, но не сочувствующим. — Я похож на потенциального отца? — определённо, нет. Больше, знаете, на дядю — неожиданно явился, одинокий и богатый, учил выпивать и ловить ягоды ртом. Абсурдно, но больше приближено к реальности. — Чтобы я кого-то обрюхатил? — риторический вопрос, за которым следует лёгкое покачивание головы. — До секса без презерватива я не напиваюсь. Девушка смотрит на него секунду-вторую. Мимо проходит пьяный парень с другом, они смеются, но им, как и всем остальным, плевать на других. Люди сюда приходят не для того, чтобы завести новые знакомства. — Беременность возможна даже при таком раскладе, — говорит. Редка, но возможна. — И что тогда? Чимин чуть приподнимает одну бровь, взгляд его не меняется, оставаясь равнодушным, с лёгкой долей насмешливости. Он похож на дурака? Пак прекрасно понимает, что латекс может порваться, соскользнуть, да что угодно. Он не вчера родился. — Воля случая, — отвечает. — Никто не хотел ребёнка, но что вышло, то вышло. Не сваливай весь груз ответственности только на парня в такой ситуации, — потому что у него работали мозги. Придурком можно назвать лишь когда он трахает без презерватива, а потом не несёт за это ответственность, хотя девушка тоже должна хорошенько подумать, прежде чем соглашаться на незащищённый секс. — И что ты предлагаешь? — вопросительно смотрит на Чимина. Нельзя назвать его слова неверными. Он мыслит в верном ключе. С этим она не поспорит. Пак медленно поднимает ладонь руки, покоящейся на одной из согнутых коленей, и загибает палец: — Аборт, — первый вариант. — Если она не хочет его делать, пусть растит ребёнка сама — парень не обязан становиться заложником ситуации, — загибает второй палец. — Если он хочет ребёнка, то пусть заботится о ней до тех пор, пока она не родит, и будет растить его сам — девушка не должна становиться заложником ситуации, — повторяет, загнув третий палец. — Оба согласны растить ребёнка. Все счастливы, happy end, — без эмоций тянет, загнув четвёртый палец, а после позволяет ладони вновь безвольно повиснуть. — Вопрос в том, какой вариант подходит к тебе, — добавляет. Девушка продолжает терзать его взглядом, но Чимин отвечает на зрительный контакт спокойно, способный продержать его хоть час, хоть два. И не понимает, почему ему настолько всё равно. Где то самое чувство, разрывающее его изнутри, когда он смотрит кому-то в глаза? Где это жжение в груди, неспособность нормально функционировать, когда на него смотрит Чонгук? — Я не знаю, кто отец, — с трудом признаётся девушка в своём позоре, сглотнув вязкую слюну. Её нервы на пределе, страх перекрывает всё, не позволяя крови направляться к мозгу, поэтому она действительно рада, что говорит с человеком, мыслящим разумно и без эмоций. Ей нужна поддержка. Хоть какая-то. Толчок к решению. Чимин, прекрасно понимающий её, ответу не удивлён: — И? Собралась рожать? — в голосе нет упрёка. Ему насрать, что там в голове у незнакомки. — Достаточно денег на его содержание? Есть хорошая работа? Ты готова не спать всю ночь, отдать всю себя, любить, растить, обеспечивать? — перечисляет, морально давя своими вопросами на молодую девушку, которую мысль о подобном вгоняет в ужас. Ей всего лишь двадцать один, она даже не закончила колледж. И абсолютно не желает жертвовать собой ради другого. — Запомни: детей надо заводить только в том случае, если тебе они нужны. Не с фразой «дал Бог зайку, даст и лужайку». Одного желания не будет достаточно, а у тебя и того нет, — констатирует пустой факт. Жаль, многие люди не видят разницу. Чимин не понимает, отчего он всё это говорит, если ему даже всё равно, какое решение эта девушка примет. Всё равно ничего не изменится. В его жизни уж точно. Пак упирается рукой в пол, помогая себе подняться на болезненно ноющие ноги. Секунда дезориентации, потери в пространстве, сопровождающейся вспышкой цветов в глазах, и только после этого Чимин способен ходить. Он достаёт из заднего кармана бумажник, берёт оттуда около десяти карточек, ища необходимую. Цепляется взглядом за смутно-знакомое название, а после, сделав пару шагов вперёд, протягивает девушке. — Подпольная клиника, — прочитав немой вопрос в её глазах, поясняет. — Лучше всех официальных, которые я знаю, — смотрит, как незнакомка неуверенно принимает карточку из его рук, поэтому по какой-то причине успокаивает её: — Дружеское напоминание — эмбрион не человек. Это особь, существующая паразитирующим путём, просто набор клеток, зародыш. Начнут лезть, скажешь, что человеком он являлся, если бы в случае извлечения жил без твоей помощи, — и уходит, напоследок бросив: — Не еби себе мозг. Чимину больше нечего ей сказать. Он отдалённо слышит обречённое «спасибо», но делает вид, словно это слово пролетело мимо него. Возможно, он уберёг одного ребёнка от детдома или дерьмовой жизни, а возможно, и нет. Он этого уже не узнает. Зато лично может сказать одно — в параллельной Вселенной он был бы не прочь вот так столкнуться со своей беременной матерью и впихнуть ей эту карточку с клиникой для абортов. Будь у него хоть малейшая, мать его, возможность, он бы предпочёл не рождаться никогда. Но вот сейчас он бредёт куда-то вперёд, жив, всё ещё дышит, способен функционировать, чувствовать и действовать. И никуда ты от этого не денешься. Пак медленно, лениво поднимается по лестнице, ведущей на этаж выше, слышит отдалённо негромкую музыку, от которой начинает болеть голова. Вокруг него люди, а он не имеет ни малейшего желания с ними контактировать. Его окликает какая-то девушка заигрывающим тоном, а ему всё равно. Он не заинтересован в сексе. Ещё в шестнадцать лет он заметил за собой некие перемены — его перестали стеснять походы к андрологу, мысль о том, чтобы перед кем-то раздеться его не смущала и не будоражила, он мог наделать своих эротических фотографий и выставлять куда угодно и показывать кому угодно не потому, что ему нравится внимание. Нет. Ему просто наплевать на тело. Он иногда фотографируется полуобнажённым, даже не воспринимая факт того, что он не одет. Тело не представляет ничего, помимо внешней оболочки, и он научился мастерски его использовать. Другого человека возбуждает не твоё голое тело, не секс, а сама возможность. Сейчас он лишён многих эмоций по той причине, что они переполняют его.The Best Pessimist — The Most Cold Winter
«Ты держишь меня за придурка?» Нет. Только не сейчас. Ни за что. Не снова. Не опять. Не смей вновь врываться в его голову и переворачивать в ней всё вверх дном, он только-только перестал, блять, думать… «Посмотри мне, блять, в глаза!» Чимин больно бьётся об угол плечом, когда проходит мимо, совершенно не замечая ничего вокруг. Он не чувствует боли, поэтому выражение его лица не меняется. Мускулы на нём словно окаменели, будто его охватил эмоциональный паралич, и он не способен показывать свои чувства, будто их заперли в большую бетонную коробку, на ключ закрыли, и теперь Пак ощущает себя контуженным. Он в своей голове, не понимает, чего хочет, не понимает себя, а потому полностью абстрагирован от реального мира. И на этот раз в плохом смысле. Вместо иллюзий, вместо эскапизма он заперт в своём личном Аду, и старается не выпустить наружу дикую панику. «Его руки, Чимин». Ещё немного, ещё одна чужая фраза прозвучит в голове, и Чимин впадёт в панику от того, что боится голоса Чонгука, навязчиво засевшего в нём, сковавшего цепями и не отпускающего. У Пака будто появился каратель, и каратель этот настоящий человек, а Чимин, страдающий стокгольмским синдромом, в страхе цепляется за этот жуткий голос, боясь, что в один момент он исчезнет. «Ты проткнул ему руки?» Чимину жаль. Впервые, блять, ему так сильно жаль, но не своего бывшего, а то, что ты об этом узнал. Он хотел бы вернуться назад, в прошлое, и ничего этого не делать лишь ради того, чтобы ты не смотрел на него таким убивающим взглядом, лишь бы ты не разворачивался спиной, лишь бы ты не уходил, не исчезал из его жизни. Вибрация телефона в кармане не отрезвляет, но немного выводит Чимина из внутреннего «Я». Он опирается на стену, рядом с плотно запечатанным досками окном, и достаёт мобильный, впившись взглядом в номер контакта. Отлично. То, что надо. Куда хуже? — Да, — Пак принимает трубку, слова своего почти не слышит. Глядит перед собой, с болью сощурившись, когда понимает, что красный свет начинает растворять в себе людей и предметы, сливаясь в однотонное пятно в глазах. «Привет, Чимин, — спокойный мужской голос на том конце, не радостный, но и не грустный — обычный. — Есть одно дело», — тут же переходит к главному, не став тянуть резину. Пак находит в себе силы нахмуриться, не понимая: — Какого ёбаного хера ты говоришь мне это по телефону? — мозги он себе всё ещё не выкурил окончательно. Давление на голову растёт, как и желание закрыть глаза, отрубившись окончательно. Но в груди ноет, тянет гирями к полу, норовя заковать Чимина в кандалы, и он не способен избавиться от гнили в своих лёгких, не знает, как ещё заставить чужой голос покинуть его. «Где твоя рация?», — мужчина не отвечает парню, подозревая, что тот, судя по музыке на фоне, отнюдь не дома. Пак прикрывает веки, упирается затылком в стену, пытается сосредоточиться на диалоге, а сам специально сжимает в кулак свою свободную ладонь, чтобы рана на запястье начала болеть. — В машине, — кидает в ответ. Темнота в глазах сменяется бордовым цветом, помехами и витиеватыми узорами, поэтому в один момент Чимин не выдерживает, заставляя себя разлепить веки. Теперь он не может даже глаза нормально закрыть, цвета от марсала до сангрии мешаются в одно серо-бурое пятно, чёрт знает, каким образом сформировавшееся из алых цветов. Господи. «Тогда иди в свою грёбаную машину, Чимин», — просит мужчина, скрипя зубами, и тут же осознаёт свою ошибку, когда в ответ ему прилетает незамедлительное: — Не смей мне приказывать, — шипит Пак, вынудив мужчину прикусить свой язык, а потом резко обрывает разговор, повесив трубку. Вот так просто. Без лишних комментариев, без обещаний. Чимин понимает — ему придётся заставить себя двигаться, найти выход из этого затхлого помещения, чтобы добраться до автомобиля и услышать очередной адрес, а пока ноги перестают его держать. Он сползает. Вновь сползает по стене, буквально падая на жёсткий пол, упирается в него ладонями, смотрит отсутствующим взглядом перед собой, различает предметы мебели, людей, плывущих в красном свете, сигаретный дым. Кто-то сидит на большом диване, целуясь и трахаясь, другие курят или вдыхают порошок в ноздри со стола, допивают найденный алкоголь, танцуют медленный танец под ритмичную музыку, будучи полностью потерянными в себе и своей жизни. Люди не приходят сюда, как в клуб, — танцевать и отрываться, напиваться до потери сознания. Люди приходят сюда, чтобы их никто не трогал, чтобы они растворились на определённое количество времени. Никто не пытается познакомиться всерьёз, никто не настроен на бурное проведение ночи, на драки или конфликты. Каждый сам по себе. Каждый в себе. Каждый со своими проблемами. И Чимин лишь один из них, ничем и не отличающийся. Его отрешённость никого не заботит, как и то, что он сидит у стены на полу, наконец находя обычное, такое банальное описание всему его внутреннему состоянию. Плохо. Ему просто плохо. «Не имею ни малейшего понятия, почему, несмотря на все твои выебоны и хуйню, что ты творишь, я стараюсь видеть в тебе только хорошее». И вдруг становится хуже в разы. Чимин кривит губы в отвращении, скребёт пальцами по полу, сжимая их в кулак, перестаёт хоть как-то анализировать окружающую обстановку, задыхаясь от спазмов в груди. На шею натягивают невидимую тонкую леску, и тянут, тянут, тянут, глотка сжимается в преддверии глухого рыдания, а Пак лишь усугубляет ситуацию, потому что не позволяет себе выпустить эмоции. Кажется, он мычит, будто говорить не может, давится слюной, начиная кашлять, весь кислород из лёгких выбивает, из-за чего глаза его покрываются тонкой пеленой влаги. Жжение в глазах невыносимое, он не понимает, каким образом ещё держит веки открытыми, Чимин рот открывает на манер рыбы, стараясь вдохнуть воздуха. И кашляет, потому что ничего, кроме пьяных ядовитых ароматов внутрь не попадает. Ему хочется чего-то прямо сейчас, а он не может понять, чего. Разрывает пополам, как будто к каждой конечности верёвку примотали в желании четвертовать его. Чимин тонет, и ему так сильно хочется поговорить с кем-нибудь. А говорить не с кем. И идти не к кому. Кроме одного-единственного человека, который видеть его сейчас не хочет. Возможно, ему просто нужно время — Пак его даст. Возможно, ему нужно подумать, взвесить все за и против — хорошо. Возможно, для него это просто отличная причина отмазаться от Чимина, и последний поймёт, действительно поймёт, если в столовой больше не увидит это чёрное пятно. Пак впервые в своей жизни не собирается настаивать на желаемом. Он забудет чужой номер до тех пор, пока с ним не пойдут на контакт самостоятельно, он не предпримет никаких действий, чтобы удержать его рядом с собой. Потому что понимает — лучше не будет. Если Чонгук исчезнет как можно раньше, это будет наилучшим вариантом из всех возможных. Пак Чимин — разрушение в чистом виде, и чем больше Чон узнает про него, тем хуже будет, потому что проткнутые какому-то парню руки и измены — мельчайшая часть всей проблемы. И дело в том, что Чимин не знает, в чём нуждается больше, — помощи или окончательной эвтаназии.