Посвящается Элоди — воспоминания о тебе, как фотографии в спрятанном под паркетом альбоме — я всегда знаю, где они.
***
Ночь выдалась тяжёлая. Начиная с вечера, Вайолет безустанно находила как можно больше причин не отпускать Клауса спать, засыпая его уймой вопросов, точно маленький ребёнок. — Знаешь, я давно не видел тебя за работой, — вдруг замечает брат, отчаянно подавляя зевок и ковыряя вилкой в мороженом, которое они едят из одной тарелки. — В смысле не за домашней и не вынужденной, чтобы заработать деньги. За той, которую ты любишь. Как в детстве. Вайолет косится на снятую с волос изумрудную ленту, задумчиво удерживая ложку с тающим лакомством во рту подольше, дабы оправдать своё молчание в ответ. Наконец, тяжело сглотнув, пожимает плечами. — Мне приходилось изобретать, чтобы спасти наши жизни: за последние четыре года это стало необходимостью и… рутиной, пожалуй. Отсюда и неприятные ассоциации, — она замолкает, будто сама испугавшись своего откровенного ответа, но всё же продолжает — в конце концов, Клаус заслуживает знать правду. А она сама — заслуживает наконец-то ею поделиться: — Понимаешь, чтобы изобрести что-то по-настоящему удивительное, нужна искра. И во мне её больше нет, сколько ни мучай отсыревшее огниво в попытке разжечь костёр, — она улыбается без нотки сожаления, с каким-то пугающим спокойствием. Опускает ложку на краешек блюдца, вслушиваясь в звуки ночи за окном и ёжась от пробежавшего по плечам ветерка из форточки. Заметив взгляд Клауса, уточняет, опережая его ответ: — Не переживай за меня. Мир оказался сложнее, чем в рассказах родителей, правда? Да он и не должен быть красивой сказкой, — девушка невесело усмехается. — Я, наверно, понимаю, о чём ты. И сам давно уже не читал удовольствия ради, а не только лишь для того, чтобы поскорее применить свои знания, выудив из каждой книги максимум пользы, — Клаус откидывается на спинку стула, складывая руки на груди. — Но я всё ещё считаю, что это неправильно. Несправедливо. — Так и есть, — Бодлер-старшая поднимается, унося тарелку к раковине, и как бы невзначай переводит тему: — Расскажешь, что ты прочёл последним? — Что-то про аграрное хозяйство и селекцию, — так же невесело, как и она, хмыкает Клаус, доставая из комода позади себя стопку писем и раскладывая их на столе. — Я видела у тебя что-то, связанное с психологией. Заинтересовалась, да времени не особо много, — вытерев руки, Вайолет вновь садится за стол, подпирая подбородок ладонью и наблюдая за братом. — Ты ведь перечитал их уже сотню раз. — Знаю. Но это ведь письма волонтёров: уверен, здесь десяток скрытых вещей между строк, — он проводит пальцами по пожелтевшей бумаге, а девушка невольно вспоминает, как ещё на Острове, в дневниках родителей, они вычитали про этот дом. «Дом Ста дорог и Тысячи Перипетий» — так называли это место, в котором могли останавливаться члены организации, нуждающиеся в убежище. Судя по заброшенности, в нём уже очень и очень давно никто не бывал — и это, на самом деле, было лишь на руку Бодлерам. — Не хочется верить, что от Г.П.В ничего не осталось, — тихо говорит Клаус, внимательно рассматривая бумагу на фоне лампы, и сокрушённо качает головой каким-то своим мыслям. — Всем подобным организациям, рано или поздно, приходит конец, — флегматично откликается Вайолет, голова которой занята совсем иными вещами. — И я не могу отделаться от ощущения, что мы приложили к этому руку. Всюду, куда бы ни пошли, за нами тянется эта безумная череда несчастий, — парень устало потирает глаза, слегка съезжая вниз по стулу и запрокидывая голову, чтобы уставиться в потолок. — Будто за ниточки нашей судьбы дёргает какой-то жестокий безумец. — Скажи, Клаус, а ты читал что-нибудь про… галлюцинации? Симптомами чего они могут являться? — Бодлер-старшая понимает, насколько неуклюже переводит тему, но брат словно бы и не замечает этого, откликаясь рефлекторно, точно привыкнув к роли справочного бюро: — Болезнь Паркинсона, депрессивное расстройство, эпилепсия, шизофрения, — буднично перечисляет он, — зачастую случаются и у психически здоровых людей, например, при переутомлении или катаракте — этот случай описан Шарлем Бонне. После утраты близких как психотическое проявление. Ещё при… Погоди-ка. Он приподнимается, сонно щурясь на сестру, принявшуюся нарочито сосредоточенно заштопывать маленькие носочки Беатрис, выуженные откуда-то из недр комода. Пальцы её дрожат так, что иголка то и дело проходится по подушечкам, не вызывая, впрочем, ни единой эмоции на бледном лице девушки. — Вайолет? Что происходит? — Клаус внезапно оказывается прямо перед ней, забирая из рук нитки и иглу, и кладёт ладони ей на колени, напряжённо вглядываясь в лицо сестры. — У тебя… галлюцинации? Она коротко кивает, покусывая щёку изнутри, чтобы хоть как-то держать себя в руках. — И что ты видишь? Вайолет замирает. — Я… — она запинается, приближаясь к моменту истины, но в итоге смелость так и не берёт над ней верх. Он не поймет. — Родителей. Клаус выдыхает будто бы с облегчением, проводя ладонью по волосам, и на лице его отражается лихорадочный мыслительный процесс. — Бывает… Бывает, что осознание утраты приходит с сильным запозданием. Думаю, это лишь период, который не должен продлиться дольше месяца, — наконец с твёрдостью заключает он. — А если попробовать рассмотреть это не с научной точки зрения? — осторожно уточняет Вайолет, неуютно поёжившись от ощущения, что за ней наблюдают из темноты ночи за окном. Кажется, даже сверчки замолкают, и привычный гул волн тоже не касается слуха, настораживая ещё больше. Клаус молчит какое-то время, раздражающе барабаня пальцами по её коленям, но девушка не решается прервать его раздумья. Наконец, он разбавляет эту тяжёлую густую тишину своим тихим, непривычно неуверенным голосом. — Иногда я думаю, что хотел бы увидеть родителей ещё хоть раз — и неважно в какой форме. Сон, видение, любой другой обман зрения. Что угодно, понимаешь? Поэтому… Может быть, это шанс сказать им то, что не успела при жизни. И послушать то, что скажут они — несмотря на понимание, что это лишь часть тебя, поднятая из глубин подсознания. На самом деле, в нас уже таится очень много ответов на имеющиеся вопросы, проблема лишь в том, что их тяжело услышать, — Клаус устало опирается спиной о кухонную тумбу, пока Вайолет, затаив дыхание, впитывает каждое слово. — Мы никогда не узнаем, что нас ждёт после смерти. Но может быть, умершие никуда не уходят? Может быть, они внутри нас навсегда, а мы, боясь этого, глушим их голоса. С ресниц Бодлер-старшей срывается одна-единственная слезинка, прокатываясь по бледной щеке и оседая на искусанных губах. Она твёрдо кивает, стирая влажную дорожку рукавом. — Прости мне эту слабость. Это я должна быть мудрой старшей сестрой, а в итоге плачусь тебе в жилетку, — девушка грустно улыбается, опускаясь к брату на пол. Теперь они сидят, соприкасаясь плечами. — Хотел бы я, чтобы моя сестра, как ты выразилась, плакалась мне в жилетку почаще. Я слишком боюсь не угнаться за тобой, Вайолет, — Клаус приобнимает её, и Бодлер наклоняет голову так, чтобы легонько стукнуться лбом о его висок. — Тогда я поплачусь о том, что очень не хотела бы сегодня засыпать. — Уверен, у тебя есть причины. Кофе? Через несколько минут они устраиваются на полу среди подушек: Клаус — за чтением дневников, оставшихся от проживавших здесь волонтёров, а Вайолет берётся за фотоальбомы и письма. Комоды, антресоли и чердак в этом доме просто кишат документацией, которую им не удалось перебрать полностью даже за год. На фотографиях родители встретились всего раз — и то раздельно. Чаще других мелькали хозяйки Дома Ста Дорог — Элоди и Арнеле. За их контрастные образы сложно не зацепиться взглядом: вот, например, общее фото, на котором Арнеле в готическом длинном платье с тонкой, угрожающей тростью в руке. Она серьёзна и даже слегка надменна, а на бледное лицо спадают завитки локонов, обрамляя и выделяя его остроту. Элоди рядом с ней со смазанной на кадре рукой: явно машет в воздухе подзорной трубой, забавно упирая вторую в бок, всячески кривляясь и пытаясь оживить фото — и ей это удаётся, благодаря заразительной, живой энергии, ощущаемой даже через потёртое фото. На ней белоснежное с нежными кружевами платье и такая же, как у девушки рядом, высокая прическа. Пронзительный взгляд, мягкая улыбка, а на талии, стянутой изящным корсетом, покоится ладонь Арнеле. — Как думаешь, где они сейчас? Судя по всему, это было не так уж давно, — Вайолет приглядывается к подписям на обратной стороне фото, отпивая из потрескавшейся чашки кофе, разбавленный молоком. — Мы слишком многого не знаем о волонтёрах, — Клаус качает головой, потянувшись за кофейником, чтобы заново наполнить свою, уже опустевшую, кружку. — Часть из них словно провалилась под землю. Или, может, продолжает свою деятельность, а мы слишком оторваны от мира, чтобы это узнать. Он возвращается к дневникам, бережно перелистывая страницы, из которых то и дело выпадают засушенные листья или цветы, а Вайолет продолжает изучать альбом, кутаясь в шаль. Пока не находит фото с ним. С графом Олафом. Не то чтобы она не видела эту страницу альбома прежде… Но тогда, в самый первый раз, лишь быстро пролистала, не желая вглядываться в улыбающееся лицо этого мужчины. Зато теперь делает это с какой-то жадностью, рассматривая молодые и оживлённые черты. Волосы его всё так же непослушны: тянутся вверх, точно языки необузданного пламени. Он сидит, в окружении прочих волонтёров, прямо на барной стойке, позади которой — гигантский витраж в виде глаза. Кажется, будто можно ощутить запах моментов, во время которых были сделаны эти удивительно живые, атмосферные фотографии. Услышать смех, дружеские похлопывания по плечам, звон бокалов и невероятные джазовые мотивы. Вайолет полностью затягивает в воронку тех счастливых времён, особенно, когда она берётся за письма, вместе с Клаусом изучая их вдоль и поперёк и чувствуя прежний, давно забытый энтузиазм исследователя. Эта странная ночь пролетает на удивление быстро и спокойно, отчего даже закрадывается спасительная мысль: пронесло. Всего лишь временное помутнение. Клаус активно клюёт носом во время завтрака, не успевая реагировать на проделки Солнышка и Беатрис, и Вайолет, виновато поджав губы, осторожно касается его руки. — Иди поспи, ладно? И Боже, мне правда жаль, что я заставила тебя сидеть со мной так долго. — Брось, это было замечательно… совсем как в детстве, — губы брата трогает задумчивая ностальгическая улыбка. — Я только рад помочь тебе хоть в чём-то, хотя… ох, хотя сон бы и впрямь не помешал. Уверена, что я могу идти? Девушка с улыбкой кивает, напоследок потрепав брата за щёку так, что тот фыркает от смеха и всё же поднимается из-за стола, вскоре уходя в спальню. Солнышко уносит посуду к раковине, Беатрис вытирает уже вымытые тарелки, а старшая Бодлер, коротко чмокнув обеих в макушки, подхватывает корзину с грязным бельём. Толкнув бедром дверь, выходит на улицу, с удивлением обнаруживая, насколько сегодня пасмурно: тяжёлые грозовые тучи заволокли небо, создавая ощущение, что на дворе уже глубокий вечер. Впрочем, после бессонных ночей мир всегда кажется размытым, точно иллюзия, а двое суток сливаются в один бесконечно долгий тошнотворный день. Эти ощущения давят неприятным грузом на плечи, но, по крайней мере, не происходит никаких неожиданностей. Крик чаек, свист ветра в ушах и… поблёскивание ножа в траве, неприятно напоминающее о вчерашнем. Вайолет, беспокойно нахмурившись, подходит ближе, чтобы быстрее спрятать его в корзину, пока не обнаружили домочадцы. И поспешно направляется вниз по склону, к воде, пока что достаточно спокойной. Конечно, можно было и подождать, чтобы, чего доброго, не попасть под дождь, но отчего-то в стенах дома стало мучительно, до невозможного тесно. Душно. Стало ли? Хотелось свободного простора и отрезвляющего холода океана у щиколоток. Бодлер подвязывает полы платья так, чтобы не намочить его, и неспешно заходит в воду, с удовлетворением ощущая, как по оголённым ногам бегут мурашки. Наконец, постояв так ещё немного, она принимается за стирку, из-за отсутствия сна чувствуя себя всё более странно, так, что даже не находит в себе сил думать о чём-либо ещё, лишь рефлекторно повторяет нужные незамысловатые движения. А закончив, тащит потяжелевший из-за мокрых вещей таз к импровизированной уличной сушилке, развешивая простыни и невольно начиная что-то насвистывать, несмотря на слегка сбитое дыхание. Запах чистой одежды и лавандового мыла навевает какие-то приятные мысли, обо всём и ни о чём одновременно, и Вайолет, задумавшись, невольно задерживает ладонь на краю простыни, покачивающейся из-за ветра и касающейся влажными концами ног. Она оглаживает подушечкой пальца пятно, которое не выводится вот уже несколько лет, — это Беатрис опрокинула чернильницу — и улыбается этому воспоминанию краешком губ. Тем временем, по другую сторону, сквозь белоснежность мокрой ткани, пальцев Вайолет касается ледяная, как порывы ветра, ладонь. Девушка, ощутив, как приподнялись волосы на затылке и руках, замирает, точно встревоженная лань, и зачем-то пытается разглядеть очертания человека сквозь простынь, то ли надеясь, что это Клаус, то ли… Разглядеть удаётся. Фигура делает шаг ближе, так, что кажется, будто вот-вот прижмётся лицом к ткани, пытаясь дотянуться до Бодлер, делающей неуверенный шаг в сторону, почему-то больше не находя в себе сил на страх. Тень — за ней, как отражение в зеркале. Вайолет тяжело сглатывает и вновь осторожно протягивает ладонь, надавливая на простынь, словно зная, что она непременно пройдёт насквозь, прямиком в пространство между мирами. По ту сторону её пальцы сжимают чужие, так явственно, что девушка всё же отскакивает, наконец вырываясь из этого транса. Ветер с океана мощно бьёт в спину, треплет волосы, но Вайолет не замечает ничего, кроме тени, подходящей к краю развешенного белья, чтобы вот-вот показаться. Не дожидаясь, старшая Бодлер разворачивается и, подхватив юбки, бездумно бросается к океану. В висках пульсирует, а перед глазами привычно плывёт, отчего реальность становится похожей на мазки какого-то безумного художника. Ноги вновь охватывает холод воды. Это сумасшествие! Я сама себя загоняю в ловушку! После этой отрезвляющей мысли, к собственному удивлению, Вайолет находит в себе силы взять животный страх под контроль, резко замирая на мелководье и разворачиваясь. — Убегать бесполезно, ты ведь знаешь, — Олаф качает головой, медленно рассекая воду и угрожающе подбираясь всё ближе. Глаза его горят, точно раскаты молний, а вся высокая фигура искрит каким-то электрическим напряжением, готовым убить любого, кто прикоснётся. — Это шанс послушать то, что скажут мёртвые. Он повторяет слова Клауса, и лицо Бодлер искажается какой-то мукой, отрицанием, упрямой жаждой сбежать. Она медленно, но пятится. — Не заглушай мой голос, Вайолет. Позволь мне показать. — Почему я? Кажется, будто этот вопрос, оброненный голосом, полным отчаяния, его веселит. Призрак прошлого, в этот раз больше не медля, молча добирается до неё одним хищным движением, полностью сокращая расстояние. Его руки словно повсюду. Как и блестящие глаза, низкий голос, запах… И теперь к нему хочется тянуться, как к единственному в мире лучу огня, о который можно согреть озябшее тело. Ей так холодно. Так больно, измученно и бесконечно одиноко. И Вайолет, приняв это одиночество, впускает его огненное тепло, не в силах бороться ещё хоть секунду, в этот же миг чувствуя, как под весом тяжёлого тела её утаскивает под воду.***
Тишину коридора прерывает лишь стук небольших каблуков её высоких, на шнуровке, ботинок. Вайолет нравится рассматривать их острые носы и потёртости на коричневой коже, напоминающие о долгих прогулках и многочисленных падениях во время игр в салочки. Мама в очередной раз здоровается с кем-то, замеченным ею в открытых дверях кабинетов, тянущихся вдоль коридора, чем заставляет девушку вспомнить о своём присутствии рядом. Вайолет поворачивает к ней голову, пытаясь вглядеться в утонченный профиль, но он теряется то на фоне яркого света, бьющего из фрамуги над дверьми, то из-за слишком тёмных картин, которыми увешаны стены. В основном, это портреты известных волонтёров, изображения глаз, неустанно наблюдающих за тобой, и величественные морские пейзажи. Они идут в тишине, практически не глядя друг на друга. Наконец, Беатрис Бодлер, ободряюще улыбнувшись дочери, толкает двустворчатую, добротную дверь, пропуская Вайолет вперёд. Щуриться не приходится — девушку тут же обволакивают спокойные цвета и приглушённый, приятный свет. Это большой зал со скоплениями столиков, сценой и высокими потолками, под которыми можно разглядеть прожекторы. Красное дорогое дерево, изящные светильники, бархатный занавес у сцены. Одна стена полностью покрыта живым плющом, возле неё — кожаные диваны и несколько пальм в крупных кадушках. Взгляд Вайолет особенно цепляется за элементы декора в виде механизмов и шестерёнок, гармонично вписывающихся в те или иные предметы: они на тумбах, ножках столов и даже на паркете, будто бы созданным для энергичных танцев под живые джазовые мелодии. В центре помещения располагается внушительных размеров бар с многочисленными полками, уставленными самыми разнообразными бутылками. Стеклянная стена за ними демонстрирует мозаичный глаз, как ни странно, один-единственный на весь зал. За сверкающей полированной стойкой сидит мужчина, очевидно, слишком высокий, чтобы держать спину ровно. Он склоняется над чем-то перед собой, и над головой его причудливо вьётся дым от сигареты, пепел которой он то и дело небрежно стряхивает в пепельницу. Его фигуру и пространство в ближайшем радиусе обволакивает приятная сизая дымка, и Бодлер, почувствовавшей её на своих губах, она приходится по вкусу. — Олаф, запах просто невозможный, — мать Вайолет, скривив красивые бордовые губы, морщится, демонстративно взмахивая ладонью перед лицом, когда они подходят ближе. — Беатрис, не порть мне утро, имей совесть, — после нескольких секунд игнорирования всё же подаёт голос мужчина. И поворачивается к ним вполоборота, не отрываясь взглядом от своего блокнота, отчего старшей из детей Бодлеров представляется возможность как следует рассмотреть его профиль. Первыми бросаются в глаза аристократический нос с красивой горбинкой и волосы, слегка приглаженные, но очевидно непослушные по своей природе. Они тёмно-русого цвета с проседью, хотя незнакомец, кажется, — ровесник матери — и у той ещё нет седины. Строго очерченная линия челюсти, вдоль которой, почти от самого виска, тянется аккуратно стриженная светлая бородка; острые, как и в целом черты лица, скулы, мрачно поджатые губы. Он в простой, белой рубашке с закатанными по локоть рукавами и тёмных полосатых брюках, которые мужчина небрежно подтягивает чуть вверх, когда они натягиваются из-за незапланированной смены положения. Точно почувствовав на себе чрезмерное внимание, Олаф наконец поднимает взгляд, тут же упираясь им в Вайолет. В светлых глазах мелькает лёгкое удивление, — кажется, он не ожидал увидеть кого-то, помимо Беатрис — и, не задержавшись на девушке, волонтёр обращается к её матери, вопрошающе приподнимая край густой брови. — Олаф, здесь ребёнок, — женщина ещё раз акцентирует внимание на сигарете, и он закатывает глаза, но всё же тушит её с демонстративным напором, после откровенно фальшиво приподнимая уголки губ. — Я весь внимание, — цедит он, уставившись на Беатрис по-настоящему прожигающим, неприязненным взглядом, пока Вайолет, присев на край стола, вновь принимается рассматривать носки своих ботинок, ловя себя на лёгком раздражении оттого, что мать по-прежнему считает её ребёнком. Беатрис делает вид, что не замечает расположения духа собеседника, преспокойно указывая ладонью на Вайолет: — Привела подопытную для практики твоих наставнических способностей. Девушка едва заметно морщится от подобной формулировки и косится на Олафа как раз в тот момент, когда он делает то же самое. Пару секунд они всматриваются друг в друга, и на лице мужчины ярко отображается мыслительный процесс. — Что за чушь ты несёшь, Бодлер? Я же сказал совету, что в этот раз не беру учеников, — он отмахивается от неё, как от назойливой мухи, пытаясь вернуться к своим записям, но Беатрис повышает голос, делая шаг вперёд и чинно складывая руки на груди: — Мне напомнить тебе, по какой причине Кит не может заняться менторством в этом году? Теперь уже она выжидательно приподнимает бровь, и Олаф отчётливо сжимает челюсти, играя желваками. — Допустим. Нельзя было кого-нибудь… другого? — и, повернув голову к Вайолет, добавляет: — Без обид, ничего личного конкретно к тебе. — Я понимаю, — Вайолет усмехается краешком губ, потирая затёкшую шею ладонью, облачённой в чёрную перчатку. Почему-то эта фраза, обращённая к ней, звучит так, будто они знают друг друга вот уже несколько лет, хотя это, разумеется, совершенно не так: сегодняшний день — их первая встреча, если память Бодлер её не подводит. Возможно, Вайолет лишь чудится эта особенная интонация в голосе Олафа, да и, признаться, ей абсолютно всё равно, раз уж на то пошло. Так же, как и всё равно на большую часть происходящего в её жизни этим странным летом. Беатрис хмурится, скрещивая руки на груди. — В этом году много детей. И много проблем, которые надо решать. На обучение не хватает ресурсов, — твёрдо говорит она, и Олаф вновь строит страдальческую мину, вертя меж длинных пальцев перьевую ручку. — Давай решим этот вопрос мирно. — Ты пытаешься мне угрожать? — мужчина вновь вскидывается и даже слегка приподнимается, всем своим видом показывая, что очень хотел бы ослышаться. Вайолет запрокидывает голову, пару минут безучастно рассматривая стеклянный потолок, усеянный каплями ливня, после вновь опуская глаза и переводя туманный взгляд то на негодующую мать, то на язвительного Олафа в попытке понять, откуда между ними могло взяться столько напряжения, учитывая, что все прочие встреченные ею волонтёры прекрасно общались между собой, точно проповедники в церкви. Задумавшись, девушка пропускает несколько реплик их перепалки и включается в разговор, только почувствовав на себе очередной взгляд. Более пытливый, впрочем. Беатрис, слегка запыхавшаяся, победно припечатывает к столешнице увесистую папку — досье Вайолет — и, сдув со лба волнистую прядь, разворачивается на каблуках, чтобы направиться к выходу, гордо выпрямив и без того безукоризненно ровную спину. — Я буду в библиотеке, дорогая, — бросает женщина через плечо, точно вспомнив о дочери только сейчас, и Вайолет откликается равнодушным кивком, провожая её глазами до самой двери. Воцаряется тишина, разбавляемая лишь звуками далёкой мелодии и шумом дождя снаружи. Бодлер-старшая, поймав себя на том, что вот уже несколько секунд сверлит захлопнувшуюся за Беатрис дверь взглядом, точно боясь отвести его куда-то ещё, наконец переводит внимание на волонтёра за стойкой, сглотнув и исподлобья пронаблюдав, как тот раздражённо щёлкает зажигалкой, вновь закуривая. С силой затягивается, резким движением выпуская дым из ноздрей, становясь похожим на разозлённого дракона. Сквозь образовавшееся сизое облако Вайолет замечает, как он неспешно поворачивается к ней, не отрываясь от сидения стула и закидывая ногу на ногу. — Так сколько, говоришь, тебе лет?.. — не вынимая сигарету из губ, бормочет мужчина, подцепляя пальцем папку и не слишком заинтересованно открывая её на случайной странице. — Нет бы на первой. Там ведь всё написано! — раздражённо думает Вайолет, невольно скрещивая руки на груди в каком-то защитном жесте. — Я не говорила, — замечает она, но тут же осекается, когда Олаф едва ли не припечатывает её к месту своим взглядом. И, не дав голосу дрогнуть, поспешно поясняет: — Через два месяца восемнадцать. Он как-то странно кривит губы, попутно пробегаясь по тексту в досье и периодически приподнимая бровь, но ничего не уточняя. — Хочешь выпить, Вайолет? — вдруг спрашивает он, подхватывая папку в руку и неспешно проходя по ту сторону бара. — Я думаю, мне лучше воздержаться, — девушка приподнимает уголки губ в слабой улыбке, и Олаф, мазнув по этой улыбке взглядом, кивает, не настаивая и наливая в коньячный стакан янтарную жидкость. — Мы сработаемся, если ты не похожа на свою мать. Как считаешь, похожа? — вновь задаёт вопрос он, пригубив напиток и отцепив от страницы какую-то фотографию, чтобы рассмотреть её поближе всё с таким же нечитаемым выражением лица. — Со стороны наверняка виднее, — пожимает плечами она, отходя от стола, и приближается к увешанной старыми снимками стене, стараясь ступать мягко, так, чтобы стопа не выходила за пределы половиц — всё ещё отголоски детских игр. — Но учитывая, что ссоримся мы довольно часто, — либо похожи слишком сильно, либо, наоборот, полные противоположности. — Справедливо, — вновь невнятно, из-за сигареты между губ, откликается мужчина, ставя локти на столешницу и слегка над ней склоняясь. — Кажется, я припоминаю тебя в детстве. Беатрис нечасто привозила вас в штаб, но и в те редкие разы ты была такой же… спокойной. — Правда? — скорее рефлекторно, нежели заинтересованно, роняет старшая Бодлер, в своих мыслях увлечённо разбирая на детали необычную конструкцию с одного из потёртых снимков. Олаф же думает о том, что в глазах Ваойлет была — и есть сейчас — какая-то тихая грусть, вечная, нежная скорбь по вещам, одной лишь ей известным. Самые печальные глаза — это он хорошо запомнил, хоть и выудил из недр подсознания только сейчас, глядя на семейное фото Бодлеров. — У брата средний балл выше, — подмечает он, читая про уже имеющиеся стадии обучения в школе Г.П.В: Вайолет должна была пройти последнюю ступень, но на деле приступает к ней только сейчас — причём, с перерывом в целый год. — Ему интересна теория. А я и за всю жизнь едва ли прочту столько книг, сколько уже осилил он, — Бодлер улыбается с какой-то теплотой, продолжая прохаживаться вдоль стены, пока не доходит до старинного музыкального автомата, проводя по его безупречной поверхности своей небольшой ладонью. — Ну, если ты пришла за практикой, то это, определённо, по адресу, — хмыкает Олаф, осушая стакан полностью и поверх него вновь невольно обращая взор к её силуэту. Многослойная, старомодная по фасону юбка с воланами разных оттенков коричневого, вся в ремешках и замысловатых пряжках, сверху — лёгкое, нежно-голубое пальто, небрежно накинутое на хрупкие плечи. — Я не пришла. Меня привели, — напоминает Вайолет, искоса взглянув на своего потенциального наставника, после вновь возвращается к изучению автомата, вероятно, кажущегося ей куда более интересным. — Представь, что Беатрис нет. И реши, хочешь ли этого сама, — Олаф слегка раздражённо пожимает плечами, продолжая пролистывать содержимое её досье, пока не задерживается взглядом на фотографии обугленной комнаты. — Мне нужно место, где я смогу применять свои способности во благо. Где меня… научат этому, — задумчиво откликается Вайолет, всё же снимая пальто и аккуратно вешая его на спинку стула. — Чтобы не повторилось это? — уточняет Олаф, поворачивая папку так, чтобы она видела. Девушка немного бледнеет, но всё же медленно кивает, поспешно уводя взгляд в пол. — Вы знали? — До этого момента — нет. И я удивлен, что Беатрис даёт мне такой козырь. Вайолет не хочется уточнять, почему это вообще может быть козырем. — Насколько я знаю, её решение принято не единолично. Граф кивает, рассеянно постукивая пальцем по сигарете, чтобы сбросить пепел. — Теперь я понимаю этот год перерыва в обучении. Тебя отстранили из-за устроенного пожара. Боже, да это восхитительно, — Олаф искренне, немного ехидно посмеивается, с явным интересом вчитываясь в этот момент её биографии, словно он — не более, чем сюжет какой-то фантастической книжки. — Ничего смешного. И это была… случайность, — Бодлер-старшая тяжело опускается на стул, всей своей душой уже жалея о том, что не попала на обучение к Кит Сникет, явно находящейся в ладах с адекватностью, когда дело касается реакции на чёртов поджог. — О, я не сомневаюсь, что ты так думаешь, — неясно комментирует волонтёр, и Вайолет хмурится всё сильнее, но прежде, чем успевает задать вопрос, Олаф командует: — Пошли. Чего ты расселась? У нас первое занятие. — Уже? — девушка и не пытается скрыть своего разочарования, вызывая у наставника новую волну смешков. — Но мне даже не во что переодеться. — Просто подвяжи волосы, — проходя мимо неё, Олаф на секунду равнодушно цепляет прядку её волос, приподнимая локон с плеч и так же быстро позволяя ему выскользнуть из его длинных пальцев. Он останавливается недалеко от музыкального автомата, что-то насвистывая, и нашаривает в полу едва заметное углубление, благодаря ему открывая не замеченный ранее люк. — Это единственный вход? — почему-то уточняет Вайолет, с опаской подходя ближе и осторожно заглядывая вниз. — Нет. Но самый быстрый. Я не люблю лестницы, — Олаф преспокойно и незаметно заводит свою ногу за её лодыжки, чтобы ловким движением подкосить их, отчего девушка, и без того стоящая на самом краю, ожидаемо рухает вниз, не успев даже как следует испугаться. Под люком оказывается желоб, как на детских аттракционах, и датчики движения, зажигающие свет по мере стремительного скатывания вниз. Вайолет, к своей гордости, не издаёт ни звука до момента, пока резко не зависает в воздухе (и за эти пару секунд все внутренние органы покрываются ледяной коркой), прежде чем рухнуть на мягкие матрасы. Пружиня на них, она прижимает юбку к коленям и кратко, но смачно выругивается. — Вайолет, Вайолет, Вайолет, — укоризненно замечает кто-то со стороны, и девушка вздрагивает, переворачиваясь на живот и округляя глаза. — Как ты?.. — она не успевает закончить: Олаф бесцеремонно ставит её на ноги, ухватив за локоть и легко, точно пушинку, стащив с матов. — Почему нельзя было по-человечески! — Ты ещё привыкнешь, — почти дружелюбно откликается он, подводя девушку к какому-то стенду. — Хотя, признаться, и сам не понимаю, за что Беатрис так тебя не любит, раз приставила ко мне. Вайолет, наконец остыв, лишь невесело хмыкает, принимаясь с интересом оглядываться. Даже в том, что можно было назвать тренировочным залом, имеются шкафы с книгами, а стены увешаны какими-то пометками, вырезками из газет и, конечно же, фотографиями самых разнообразных глаз, в том числе — животных. Здесь же и ряд из мишеней, экспонаты с разными вариантами формы волонтёров и целая выставка ножей за начищенным до блеска стеклом. Олаф любовно их оглядывает, и старшей Бодлер становится немного неуютно, хоть она и успешно это скрывает. — Я думала, Г.П.В против насилия, — осторожно замечает она, неуверенно сложив руки на груди и ещё раз оглядев имеющийся арсенал. — Просто представь, что всё это — ножи для масла, — спокойно отвечает мужчина, взвешивая в руке некоторых из них, точно прицениваясь. — Я за то, чтобы быть готовыми к любому повороту событий. Переговоры — далеко не универсальное оружие, тебе так не кажется? Бодлер решает промолчать, подвязывая волосы лентой и сосредоточенно наблюдая, как Олаф крутит в руках очередной клинок, небольшой, но грозный на вид. — Правило первое, — командирским тоном начинает волонтёр, прохаживаясь перед ней и явно наслаждаясь своей ролью. — Найди центр тяжести ножа, побалансировав им на указательном пальце. Вот так, видишь? Затем… — он обхватывает найденную точку указательным и большим пальцами, кончиками остальных прижимая лезвие к ладони, расположив его на линии жизни и по направлению к себе. — Не нужно сжимать изо всех сил, это ведь не шея твоего врага, верно? — Олаф самодовольно улыбается, наверняка мысленно аплодируя себе за удачное сравнение, и Вайолет иронично приподнимает бровь, но решает никак это не комментировать. — Значит, лезвие должно свободно проходить меж пальцев? — Именно, мисс Бодлер. Нож должен сам выпорхнуть из ладони. А если ты в последний момент инстинктивно раскроешь захват, он завихляет в воздухе и изменит траекторию. Вайолет неуверенно кивает, наблюдая, как Олаф поворачивается к мишеням, уверенно выставляя вперёд левую ногу, после демонстрируя правильный захват и положение кисти. — Тебе непременно захочется опустить кисть вниз, но в данном случае нельзя верить своим чувствам и инстинктам. Внутренний голос ошибается, как, например, мой, когда посоветовал мне повысить ставку в покере с Уиддершинсом, — последние слова он бормочет тихо и несколько уязвлённо, после чего, замахнувшись, резко отводит назад правую руку. — Теперь — как со снежком. Напоминаю: не сгибаем запястье. И стремительным движением посылает клинок в цель. Разумеется, бросок получается блестящим. — Подойди. Это непростая мишень, — губы Олафа расползаются в хитро-довольной улыбке, а Вайолет по-кошачьи осторожно подбирается ближе: в центральном красном круге нарисован глаз со зрачком, и именно в зрачке красуется остриё лезвия. Девушка, тихонько хмыкнув, одобрительно кивает и вытягивает нож, подкидывая его в ладони. — Я прочёл, что ты неплоха в стрельбе из лука. Поэтому решил начать с метания — твоя зоркость здесь будет кстати, — мужчина наблюдает, как новоявленная ученица неуверенно становится на его место, прицениваясь к мишени и задумчиво покусывая нижнюю губу. — Это свободная техника. Далее нас ждёт безоборотная и полуоборотная, — всё тем же наставническим голосом перечисляет Олаф, складывая руки на груди и опираясь плечом о какой-то манекен в камуфляжной форме. — Я думала, будут пистолеты или вроде того, — признаётся Вайолет, и мужчина запрокидывает голову, коротко хохотнув. — Твоя кровожадность впечатляет, — он поднимает палец вверх, требуя тишины и не позволяя девушке возмутиться. — К ним мы перейдём позже. С Кит тебя вообще ждала бы всякая бумажная волокита, между прочим. — А мне она всегда казалась боевой бунтаркой. Он кривится, на секунду закатывая глаза, но ничего не отвечает. — Значит, каждый наставник сам выбирает методы? — Ты мне зубы не заговаривай, любопытная Вайолет. Метай. Она строит какое-то страдальческое выражение лица, но всё же встаёт в стойку и, ещё раз прогнав в голове все озвученные Олафом инструкции, наконец резко выбрасывает руку вперёд, стараясь не слишком сжимать пальцы, но и не разжимать их полностью. Попадает где-то между пятёркой и шестёркой. — Неплохо, — кивает Олаф, подходя ближе и оглядывая её сверху вниз. — Ещё пять вдумчивых бросков, кадет. — Может быть, чуть больше теории? — предпринимает она попытку, и мужчина, сложив руки за спиной, немного зловеще наклоняется ближе, чтобы их с Вайолет лица были примерно на одном уровне. — Здесь только практика, крошка. Вайолет тяжело вздыхает и рефлекторно подаётся немного в сторону, избегая сокращения расстояния. И Олаф, хмыкнув, отходит за новыми ножами.***
Спустя неделю тренировок не осталось на теле места, которое бы не болело. Плечи — от отдачи приклада, ладони — от постоянного трения о рукоятку ножа, спина в целом — от невозможности присесть дольше, чем на пять минут. — Звучит, как тирания. Не думал, что в Г.П.В бывают такие люди… То есть, я, конечно, наслышан о нём, хотя и не встречал — последние два года этот граф Олаф был в длительных разъездах по Европе, — задумчиво рассуждает Клаус, когда они сидят на лужайке перед штабом, устроив небольшой пикник. Поймав вопросительный взгляд Вайолет, уточняет: — Мне Кит рассказала, когда я попытался выпытать, кому тебя доверили. До сих пор не понимаю, как так вышло. — Мама упомянула, что Кит не может взять двух учеников, а позволить мне просидеть дома ещё неизвестно сколько времени — очевидно, её ночной кошмар, — старшая Бодлер хмыкает, надкусывая яблоко и задумчиво глядя вдаль, на открывающийся с возвышенности вид города. — Заметил, как мало волонтёров в штабе? Что-то происходит, и потому большинство из них занято. — Всё равно не сходится. — Будь он плохим человеком, Г.П.В отстранили бы его, верно? И вообще, странно было бы брать только людей с идеальным характером, — зачем-то пытается оправдать наставника Вайолет. — Лучше расскажи мне, как проходит твоё обучение. — Пока что, в основном, мы изучаем более сложные коды, шифры и план подземных тоннелей. Они, кстати, куда больше, чем кажутся. Иногда видимся с Квагмайрами — всех троих обучает Жак, думаю, вы тоже пере… — Клаус не успевает договорить: со стороны особняка слышится приглушённая ругань, и дети с любопытством оборачиваются. — Никуда ты не пойдёшь! — Вайолет узнаёт кричащего ещё до того, как он вылетает на ступени: этот глубокий, низкий голос успел очень хорошо впечататься в память. Кит Сникет, облачённая в странное, цветастое платье, впрочем, не скрывающее её круглого живота, вылетает из дома первой. Следом выскакивает Олаф, чей костюм сочетается с её — красно-оранжевые цвета и намеренная вычурность, отчего Вайолет догадывается — это маскировка и, скорее всего, цирковая. — Олаф, клянусь Богом, не зли меня… — через плечо бросает эта миниатюрная, яростная и беременная женщина, пытаясь избежать чужого навязчивого общества, но по итогу двое этих нерадивых взрослых комично носятся вокруг фонтана, продолжая что-то выкрикивать друг другу. — Ты сумасшедшая, Сникет. Только через мой труп! — рычит мужчина, и глаза его пылают таким диким возмущением, что хочется невольно убраться куда подальше, лишь бы не попасть под горячую руку. — Так, ла-адно, прости меня. Давай поговорим, как взрослые люди, без криков и пинков, хорошо? Он очень старательно втягивает носом воздух, успокаиваясь, и приподнимает ладони в обезоруживающем жесте. Кит мрачно упирает руки в бока, но всё же притормаживает на месте, подозрительно сощурившись. — Во-первых, это ты начал орать. Во-вторых, там работы на пять минут, — вкрадчиво объясняет женщина, и Олаф, вытянув руки вдоль туловища, страдальчески запрокидывает голову, что-то шепча одними губами. Бодлеры переглядываются, ощущая неловкость за то, что стали невольными свидетелями этой странной перепалки, но и ретироваться не спешат. — Пожалуй, ты права… — Олаф вздыхает, но Вайолет без труда угадывает в этом не более, чем театральный жест. Кит, кажется, напрягается тоже, но и секундной заминки хватает для того, чтобы мужчина в несколько размашистых, уверенных шагов нагнал её, тут же легко, точно пушинку, подхватывая на руки. — И что дальше?! Собираешься меня запереть или таскать на руках всё время? — Кит бьёт его по плечам, только сейчас начиная озираться по сторонам, точно ища помощи, и наконец замечает притихших и выпучивших глаза Бодлеров, благоразумно отползших в тень раскидистой ивы. — Дети! Рада вас видеть! — она, невозмутимо вытягивая голову из-за плеча Олафа, растягивает губы в улыбке, несмотря на то, что ещё пару секунд назад пылала возмущением. Граф тоже оборачивается, высокомерно оглядывая Бодлеров и приподнимая бровь в своей излюбленной манере. — Занятия откладываются на неопределённый временной промежуток. Мисс Бодлер, можете взять у меня ключ и потренироваться самостоятельно, — он как-то недобро улыбается, наблюдая, как Вайолет, поколебавшись сперва, всё же поднимается и подходит ближе. Ситуацию более идиотскую, чем эта, и не придумать. Кит снова слабо, но ободряюще ей улыбается, на минуту перестав вырываться из чужой хватки, и девушка протягивает руку к карману его полосатых брюк, дрожащими пальцами стараясь как можно быстрее подцепить злосчастные ключи. — Другой карман, Бодлер, — хмыкает Олаф, и Вайолет недовольно сжимает челюсти, не поднимая глаз. — Передавай привет Беатрис, — не особо к месту роняет Сникет, кажется, тоже стараясь разбавить неловкость ситуации. — Да, обязательно передай, — ехидно поддакивает Олаф, не отрывая от Вайолет своего взгляда, горящего каким-то язвительным весельем. Наконец, пальцы, скользнув внутрь кармана ещё на несколько миллиметров, нащупывают прохладный метал, и девушка слишком поспешно отдёргивает руку, точно от огня. Её наставник ухмыляется и, больше не медля, разворачивается обратно к дому, уверенно зашагав к нему под аккомпанемент возобновившихся причитаний Кит, страдальчески возводящей руки к небу. Вайолет, коротко выдохнув, вскоре снова приземляется рядом с Клаусом, задумчиво вертя меж пальцев тяжёлый ключ. Бодлеры, не сговариваюсь, переглядываются. — Думаешь, они…? — начинает брат, бросая взгляд в сторону дома, и Вайолет пожимает плечами. — Скорее всего, — бормочет она, допивая свой уже остывший чай и вновь поднимаясь на ноги: — Думаю, стоит воспользоваться возможностью потренироваться. — Конечно, — Клаус улыбается ей, доставая из сумки книгу и помахивая ей в воздухе. — Вот и новая компания. Вайолет, потрепав его по макушке, как в детстве, быстрым шагом уходит в сторону особняка, на ходу подвязывая волосы.***
Кабинет Олафа находится совсем рядом с тренировочными залами, но подкреплённая любопытством уверенность по дороге к нему испаряется слишком уж быстро, и потому девушка послушно начинает заниматься метанием, лишь изредка бросая косые взгляд на тяжёлую дверь. На самом деле, ножи — прекрасный способ удерживания внимания и самой себя в реальности. Ощущение гладкой поверхности рукоятки и лезвия в руке заземляло, охлаждая рассудок, точно лёд — пульсирующую рану, а сам бросок структурировал мысли, расставляя всё внутри по полочкам. Домой не хотелось. Несмотря на усталость, скверный характер наставника и вопросы, витающие в воздухе, но так и не получающие ответа. В родных стенах Бодлер чувствовала необъяснимый груз на плечах, словно бы не имела права там находиться, в отличие от младших брата и сестры, не столь неудачливых и проблемных, как она сама. Последний нож наконец-таки попадает прямиком в заветный круг, вызывая победную ухмылку и после — усталый выдох. Со стороны это кажется таким простым, но на деле… Вайолет улыбается, потирая ладони, и взгляд её вновь падает на дверь, манящую к себе, точно награда за успешную тренировку. Собственно, через минуту девушка уже оказывается за ней, посчитав за знак то, что не было заперто. Комната оказывается не слишком просторной, но обжитой, и первым бросается в глаза пианино, а также стоящее на нём чучело крупного ворона. Стены — в чёрно-белых фотографиях абстрактного содержания, среди них — один собственный портрет и групповое — волонтёрское, судя по зажатым в руках присутствующих подзорным трубам. Гримёрный стол, кожаное кресло, добротный рабочий стол, заваленный исписанными бумажками и местами заляпанный чернильными каплями. Несколько полок с причудливыми безделушками и театральными масками. В тренировочных залах всегда чувствуется, что находишься под землёй. Но в его кабинете совсем иначе, возможно, из-за витражной картины, выложенной светлой, точно светящейся мозаикой, создающей ощущение, что за ней находится окно. Вайолет неуверенно проходится по комнате, оценивая цветовую палитру в целом: это тепло-серый, грибной, приглушённо-синий и белый. Почему-то возникает ассоциация с домиком где-то у океана, особенно, когда под ногой скрипит половица, а в нос ударяет морской запах — это парфюм, исходящий от небрежно брошенного на стул пиджака. Девушка вдыхает поглубже и подходит ближе к столу, рассматривая бумаги, но не вчитываясь в них — лишь хочет увидеть, каков у Олафа почерк. Размашистый и с закорючками, что не удивительно: так и представляла. Ещё в комнате пахнет дотлевающей в пепельнице сигаретой и немного — чем-то спиртным и фруктовым, но для организма Вайолет с непривычки хватает и этого сочетания, чтобы слегка вскружить голову, стоит только вдохнуть аромат ещё глубже. Она обходит стол по кругу, присаживаясь на него спиной к двери и принимаясь разглядывать масляную картину на стене: тёмные, сине-чёрные мазки рисуют надвигающуюся к земле волну, подгоняемую бурей позади себя, и маленький домик на берегу кажется безумно крошечным на фоне этого бедствия. Изображённое неизвестным художником настолько глубоко проникает в сознание, что оторвать взгляд становится практически невозможным, напротив, Вайолет кажется, что она погружается лишь сильнее, чувствуя в ноздрях щекотный запах морской соли, а в волосах — порывы свежего, буйного ветра. Сколько проходит времени, она не замечает. Лишь получше устраивается на столе, жадно впиваясь в картину взглядом и даже почти не моргая, увлечённая собственными фантазиями. Хлопает дверь, и Вайолет, вздрогнув и сильнее сжав пальцами край столешницы, с опаской оборачивается через плечо. — Конечно, я ведь сказал «не забудь устроиться, как у себя дома», — Олаф, замерев в проходе, рассматривает её с недовольно приподнятой бровью. Не успевает девушка оправдаться, как он, махнув на неё рукой, уже переключает внимание на какие-то свои мысли, на ходу сбрасывая жилет и расслабляя шейный платок. После чего и вовсе уходит в комнату, дверь в которую Вайолет даже не замечала ранее. Бодлер неуютно ёрзает на месте, не спеша, впрочем, спрыгивать со стола, твёрдо решив сначала расспросить Олафа об интересующих её вещах, почему-то предположив, что эффективнее будет сделать это именно с этого места. Он возвращается через десять минут, переодевшись в изумрудный жилет и чёрные, в неизменную полоску, брюки. — Ты ещё здесь? — мрачно бросает волонтёр, поправляя платок на шее и направляясь прямиком к ней, от чего на миг девушке кажется, что сейчас мужчина просто и бесцеремонно спихнёт её на пол, но Олаф, однако, просто садится в кресло за стол, на котором она и сидит, и притягивает к себе стопку осторожно сложенных Вайолет бумаг. — Это пьеса? — она опускает взгляд и чуть поворачивает голову, чтобы рассмотреть получше, а Олаф кивает, не отрываясь от сценария, и девушке вновь становится неуютно от того, что рука его покоится совсем недалеко от её бедра, пальцами задумчиво барабаня по столешнице. — Твои родители часто участвовали в моих постановках, пока не решили обзавестись личным детским садом, — хмыкает актёр, внося какие-то правки в диалоги, и быстро перечитывает полученный результат, но, кажется, так и не приходит к нужному, если судить по морщине, пересекающей его нахмуренный лоб. — Зачем Г.П.В свой личный театр? — Ты успела позабыть все азы за год дома? — Олаф поднимает на неё взгляд, выжидательно уставившись, и Вайолет неопределённо качает головой, отчего некрепко завязанная лента соскальзывает с её волос прямо под перо Олафа. Чернильная капля падает на шёлк прежде, чем мужчина успевает взять её в руки, чтобы протянуть обратно, но оба, кажется, не придают этому никакого значения. Вайолет осторожно забирает ленту из чужих пальцев, рефлекторно обвязывая вокруг запястья и задумчиво поджимая губы. — Нет. Просто подумала, что вы можете привнести новизны в уже имеющиеся знания. — Выкрутилась, — хмыкает он, пером, коим украшена ручка, почёсывая кончик носа и приподнимая уголок губ в усмешке. — Недостаточно иметь комплект с маскировочными костюмами. Надо уметь вживаться в образ, и на следующей неделе начнём этому учиться, сразу перейдя к практике. Возьму тебя на небольшое задание. О боже. — А если у меня нет таланта? — по-птичьи склоняет голову Вайолет, слегка прищуриваясь и стараясь не выдавать волнения, вызванного планам на неё. — Значит, у тебя должно быть старание, — терпеливо поясняет Олаф, вальяжно откидываясь на спинку кресла. — Раз ты так очаровалась этой картиной, то, может быть, твой мозг ещё не окончательно захвачен шестерёнками да винтиками. — Вы знаете художника? — девушка снова смотрит на полотно, не уставая поражаться его грозной величественности и, вместе с тем, успокаивающей простоте. — Нет. По правде говоря, я купил её за гроши где-то в порту, будучи не совсем… трезвым, — Олаф красноречиво кривится, словно прогоняя в уме не слишком приятные воспоминания, и тоже слегка поворачивает корпус так, чтобы обернуться на картину, бегло оглядывая её. — Кит — ваша супруга? — Вайолет, решив, что раз уж она никогда не умела красиво переводить тему или же ходить вокруг да около, то с чего бы ей, собственно, начинать делать это сейчас? — Откуда в тебе столько любопытства? — Олаф щурится, глядя на неё, точно в первый раз за сегодня, и вновь придвигается ближе к столу, сосредоточенно склоняясь над бумагами. — Бывшая супруга. Важный урок, Бодлер, за который ты когда-нибудь ещё скажешь мне спасибо: десять лет с одним человеком — это более, чем достаточно. За десяток лет можно подарить очень много любви. Вайолет не спорит, притихнув и только сейчас заметив на стене, среди других многочисленных фотографий, ту, где Олаф вместе с Кит. Тоже чёрно-белую. — Подай-ка мне зажигалку. — Мне казалось, я — ученица, а не паж, — ворчит Бодлер, но всё же спрыгивает со стола и нарочито медленно подходит к пианино, забирая с него пачку сигарет и дорогую, тяжёлую зажигалку с вырезанным на ней драконом. — Это одно и то же, — он выжидательно протягивает ладонь, и Вайолет осторожно вкладывает в неё потребованное, почему-то не поднимая свой взгляд. — Зачем вам это чучело? — Это мой первый ручной ворон. И да, умер он своей смертью. — Интересный способ увековечить память. Олаф усмехается, уже вовсю выпуская клубки дыма в воздух и задумчиво запуская пальцы в торчащие во все стороны, точно у безумного гения, волосы. — Могу я помочь чем-нибудь ещё? — Вайолет приподнимается на носках и после — вновь опускается на пятки, тем самым неловко покачиваясь туда-сюда и складывая руки, неизменно спрятанные под перчатками, за спиной. — Я бы не отказался от кофе, но ты ведь — ученица, а не паж, верно, мисс Бодлер? — Если я вас правильно поняла, это одно и то же. И, растянув губы в довольной собой усмешке, девушка подхватывает со стола чашку и турку, скрывая под тёмными ресницами ехидные огоньки, явно перенятые у наставника. Олаф же, едва слышно хмыкнув себе под нос, демонстративно утыкается в сценарий, пряча за ним улыбку.***
Вайолет распахивает глаза. Они висят в пространстве, окружённые бесконечными, тёмными водами, так, словно кислород больше не нужен. Пальцы их рук почему-то переплетены, так же необъяснимо крепко, как и линии судьбы, направляемые прихотями какого-то непредсказуемого безумца. — Где ты? — спрашивает одними губами. А он лишь качает головой, блеснув голубизной глаз, и скрывается в темноте океана так же неожиданно, как и появился, хоть и взгляд его, прямиком из бездны, чувствуется ещё очень долго. Бодлер, ощутив мощный толчок снизу, резко всплывает, тут же падая на четвереньки и глубоко, судорожно вдыхая, попутно заходясь в кашле. Одежда липнет к телу, пуская по нему мертвецкий холод и крупную дрожь, а лёгкие жжёт таким контрастным, пугающим огнём. Она всё ещё на мелководье. Она всё ещё здесь.