Хозяйка Пристани Лотоса

      

3.5 Трапеза и чувства

             Последняя в этом году гроза пришла удивительно поздно. Воздух успел остынуть, дожди изрядно вымочить дороги — не переставая ни на мяо, лило три дня подряд! Беззвучно разрывая небосвод белыми росчерками, не такими яркими, как по весне, молния била в одинокие валуны, раскалывая те надвое, или в бессильной злости откалывая мелкие кусочки. Не повезёт тому, кто в этот ненастный час окажется наедине со стихией — осколки породы, что наконечники стрел — глубоко увязают в плоти.              Безрадостный вид открывался из окон покоев. Утренние и вечерние сумерки пребывали в цвете чрезмерно разбавленной туши, словно писарю предстоит выписать не меньше тысячи столбцов, а у него осталась лишь одна палочка. Хмарь окружала Нечистую Юдоль, как и всегда.              Хуайсан умывала лицо душистой водой на закате; закалывала длинные волосы золотой шпилькой при свете первых звёзд, невидимых за низко висящими над Цинхэ тучами; делала первый глоток чая, когда время переваливало за час свиньи*.              Она не хотела пересекаться со слугами и братом. Особенно, с братом.              Супруг отправился в Юньмэн шесть дней назад, и за всё это время Хуайсан пожелала избегать встреч с дагэ. Минцзюэ отлично дал понять, что сестра для него теперь чужой человек. Так, гостья. Очень уважаемая, но больше не своя.              Рука дрогнула, и кисть едва не проткнула тонкое веко. Застыв на несколько мгновений — слеза выкатилась из уголка глаза и прочертила на белой от пудры щеке кривую чёрную линию, — Хуайсан смела рукой всю косметику. Звон разбившегося стекла прозвучал для неё музыкой. Кисть, что посмела причинить боль, была сломана надвое и тоже брошена куда-то на пол.              — Хватит! Хватит! Надоело! — Древесина глухо ухала под боем маленьких, покрывающихся кровью, кулачков. — Надоело-о-о! — Хрипло закричала молодая супруга Саньду Шэншоу, стукнув напоследок особенно сильно, аж что-то в руке хрустнуло, распространяя боль от сбитых костяшек, по запястью и вверх до локтя.              Чуть отшатнувшись и едва не завалившись на спину, Хуайсан изумлённо, со смесью страха и ярости смотрела на тёмно-красные разводы, маслянисто поблёскивающие в свете пары ламп, зажжённых по бокам от туалетного столика. А затем, как волна, набравшаяся новых сил, бросилась на столешницу грудью, пачкая бледно-лиловый шёлк кровью, тушью и пудрой. Спрятав лицо в сгибе локтя, вдыхая сладко-металлический запах, она, в который раз за последние несколько дней, разрыдалась. Зло и почти без слёз, те будто закончились. Глаза кололо и пекло, но вытекла всего пара слезинок, быстро впитавшихся в ткань. Трясясь от сухих спазмов, перехватывающих горло, девушка раза два стукнулась лбом о предплечье и затихла, глубоко дыша спёртым воздухом.              — А я полагал, только у меня бывают срывы, — при необходимости, Чифэн-Цзюнь умел передвигаться бесшумно, но предпочитал этого не делать, давая врагам понять, что он идёт за их головами.              Хуайсан не отвечала, лишь лопатки дёрнулись под накидкой.              — Ну чего тебе там надоело? Быть замужней госпожой? — Мужчина опустился на колени перед съёжившейся сестрой. — Глава Цзян из постели не выпускал, требуя супружеского долга?              Мэймэй молчала, громко сопя.              — Наоборот — пренебрёг тобой? — Нахмурился заклинатель, сжимая пальцы в кулак, тем самым, сдерживая себя, чтобы не провести по худому напряжённому плечику в успокаивающем жесте.              — Нет! — Приглушённое возражение порадовало его — А-Сан начала разговаривать.              — Всё-таки, не выпускал? — Прищурившись, спросил он.              — …Выпускал, — буркнула девушка, подняв и лицо и сделав глоток, как ей показалось, холодного воздуха. Аж в горле запершило.              — Плохо старался? — Фыркнул Минцзюэ, пододвигаясь поближе к сестре и беря в пригоршень испачканный шёлк. Почувствовав натяжение ткани, Хуайсан обернулась и попыталась выдрать подол из крепкой хватки дагэ, но проиграла — обжигающе-горячая ладонь сомкнулась вокруг икры и дёрнула вперёд. Пуф всё-таки перевернулся, а девушка оказалась в пахнущих металлом, камнем и потом объятиях брата.              — Пусти! — Гневно шипела госпожа Не, извиваясь ужом. — Пусти, кому сказала!              — О-о-о! — Довольно протянул Чифэн-Цзюнь, напрочь игнорируя приказ. — Почувствовала себя всемогущей госпожой? Не знал, что в мэймэй скрывается такая властность!              — Чего тебе надо?! — Взорвалась Хуайсан, всё-таки умудрившись оказаться лицом к лицу с Минцзюэ. — Почти декада прошла, а ты только сейчас решил справиться о моём самочувствии?! Чурбан! Как есть чурбан! Встретил у Шии, даже не посмотрел на меня! Будто я пустое место! А слуги, а Цзунхэй… да вы всё!.. — хватая воздух ртом, словно выброшенная на берег рыба, она поняла, что слёзы, всё-таки, в ней остались. Бросившись на грудь дагэ, девушка прижалась щекой к грубоватой ткани верхней накидки, под которой учащённо стучало сердце главы Не, напряжённого и неподвижно застывшего.              — Это традиции… — попытался донести до неё он.              — Ложь! Ложь! Ложь! — Она мотала головой, царапая богато украшенной шпилькой подбородок дагэ. — Ты просто рад избавиться от меня! Конечно, А-Сан — дура! А-Сан — транжира! А-Сан в девках засиделась!              — Прекрати истерить! — Он, сжав её плечи, встряхнул, что шпилька, выскользнула из кривоватого узла и упала на устланный коврами пол. Всхлипнув, Хуайсан скрылась под плащом волос.              — Как есть, дура! — Зарычал Минцзюэ, подхватив мэймэй на руки, и, широким шагом покинув сестринские покои. Тряска от тяжёлой поступи брата заставила Хуайсан поутихнуть — упиваясь своим горем, она могла откусить себе язык.              Ночная резиденция провожала своих хозяина и хозяйку сонным оранжевато-жёлтым поблескиваем затухающих факелов и привалившимися к стенам стражей, которые отхватят на рассвете — будить и наказывать сейчас главе Нечистой Юдоли не досуг. Титул — фикция, Шии любит маленькую госпожу, что мышкой полёвкой, шурша многослойными платьями, двигается по запутанному лабиринту коридоров и всегда выходит ровно там, где хотела.              — Слышала пословицу: «На одном дереве растут плоды и кислые, и сладкие»? — Спросил Минцзюэ, ногой распахивая дверь своих покоев.              — Не пытайся подражать Цзэу-Цзюню, всё равно выходит не очень, — гнусаво и саркастично отозвалась девушка, мысленно млея — родной запах горьковатых благовоний; масел, коими пропитывалась кожаная оплётка рукояти Бася; влажный запах точильного камня — вон он, стоит на циновке в углу опочивальни, высыхает.              — Я это к тому, — короткий полёт, которого она не успела испугаться — жёсткий тюфяк встретил почти приветливо, но синяки останутся, — что пытаюсь соблюсти все формальности!              — К гую их! — Воскликнула Хуайсан, хлопнув ладонью по постели.              Желание высказать все накопленные обиды пересиливало почтение, с которым она должна была относиться к старшему брату и главе клана. Злость клокотала где-то в горле, оставляя после себя несвежее ощущение — перед сном она съела тушёного мяса, и к моменту пробуждения во рту стоял неприятный кисловатый вкус.              — Накинь! У́по*! — В лицо сестре Чифэн-Цзюня прилетела накидка, выпростанная Минцзюэ из шкафа.              Смотря на приземлившийся подле колен серо-зелёный ком, девушка закусила губу. Минцзюэ, смотря на мэймэй, старался не рассмеяться: лицо в подтёках слёз и краски, волосы спутаны… Истинная у́по, коими любили пугать друг друга по вечерам крестьянские детишки.              Как борец с нечистью, Чифэн-Цзюнь знал, насколько опасны души подобных созданий, не нашедшие упокоения, и расставшиеся с жизнью страшным образом. В большинстве случаев, у́по — всего лишь отшельницы без цяня духовной силы, собирающие травы. К ним, не найдя денег на целителя, обращаются крестьяне за помощью, но они же предают их ужасной смерти, если в деревне произойдёт нечто, что для неграмотного человека покажется сверхъестественным.              — Зачем обзываешься? — Гнусаво протянула Хуайсан, запахивая халат.              — В зеркало на себя посмотри!              — У тебя зеркал в покоях отродясь не водилось! — Чувствуя себя до странного наглой и непочтительной (что приносило немало удовольствия), фыркнула девушка, но осеклась, увидев потемневшие глаза Минцзюэ. — Эта недостойная нижайше просит прощения за свои слова… — Придавливаемая взглядом, она стекла с кровати на пол и распласталась в коутоу*.              — Встань, дурёха, — мужчина, подхватив её под подмышками, поставил на ноги. Отстранив мэймэй от себя на расстояния вытянутой руки, он пристально вглядывался в знакомые черты, но больше всего, в заплаканные зеленоватые глаза.              Обижена, испугана, растеряна.              — Сядь и поешь, — Чифэн-Цзюнь кивнул в сторону накрытого стола. — Опять у тебя режим с ног на голову перевёрнут…              Держа подол халата на вытянутых руках, уж очень велика ей была одежда брата, Хуайсан опустилась на подушку, голодным взглядом обшаривая столешницу. Любимая еда! Утятина в меду, маринованный папоротник, рисовые пампушки с ягодной начинкой, присыпанные крупными кристаллами соли куски арбуза и сладкое фруктовое вино. Всё самое-самое любимое!              Потянувшись за утятиной, девушка обиженно взвизгнула и одёрнула руку, когда палочки брата ущипнули её. — «Ещё не хватало, чтобы в еде рукава вымазала!» — шикнул на неё Минцзюэ, ловко подхватывая палочками снедь.              На некоторое время в покоях повелителя Нечистой Юдоли воцарилась тишина, нарушаемая перестуком палочек и треском мясных хрящей. Доедая очередную порцию мяса, Хуайсан думала, что надо будет познакомить своих новых родственников с кухней Цинхэ. Она умеет готовить, и даже ощипывать и опаливать птицу, хоть и предпочитает поручать это служанкам. Но в деревне, вдали от войны, служанок первое время у неё не было, и обслуживать себя приходилось самостоятельно.              Сыто вздохнув и развалившись на полу в позе звёздочки, госпожа Не услышала над головой:              — Наелась?              — Мгм, — глаза слипались, и прикрыв рот ладошкой, она зевнула. — Дагэ…              — М? — Отозвался Минцзюэ, попивая «сладкую водичку», после которой Сан-Сан в ранней юности начинала мило краснеть и глупо хихикать.              — Где А-Яо? Ты не позвал его на мою свадьбу? — Пересилив себя, Хуайсан легла на стол, вопрошающе глядя на брата из-под растрёпанной чёлки.              — Он получил назначение от главы Цзиня, — вино враз стало невкусным, и воин без сожаления оставил чашу. — Теперь Цзинь Гуанъяо — комендант трудового лагеря Вэней.              — Я-я-ясно, — протянула девушка, выпрямляясь. — А глава Не вообще дал знать своему бывшему помощнику, что младшая сестра главы Не выходит замуж в тринадцатый день месяца хризантемы?              Две пары болотно-жёлтых глаз пересеклись. Хуайсан первая опустила взгляд и пьяно захихикала — не могла она тягаться в гляделки со старшим братом, а тут ещё комната качается.              — Так д-а-а или не-ет? — Спросила заклинательница, водя пальчиком по лакированной поверхности.              — Не сказал. — Тяжело бросил мужчина. — На то есть причина. Мы в ссоре.              — Бьюсь об закла-а-ад, — подвыпившая девушка уже не была хозяйкой своему языку, — по твоей вине, дагэ!              Глава Цинхэ недовольно посмотрел на захмелевшую мэймэй. Его поражала способность Сан-Сан до последнего игнорировать нависшую опасность. Кажется, она даже не поняла, что её союзу с Цзян Ваньинем учиняли препятствия!              — Для чего твоим наставницам было уплачено золотом? Чтобы они чаи гоняли, пока ты спишь до полудня? — Укорил сестру Минцзюэ, выплёскивая раздражение — кажется, вино всё-таки и ему развязало язык. — Тц! Не перебивай! Ты ведь совсем не глупая — Лань Хуань хвалил твою каллиграфию и познания в истории, но тебя будто подменили в Гусу! Занятия и тренировки ты пропускала, а когда появился господин Вэй, то учитель Лань утопил меня в письмах, где чёрным по белому говорилось: «Или Вы забираете свою сестру в Цинхэ, или я высеку её, или она принесёт в подоле от безродного сына слуги!». Каково мне было читать это, ты не подумала?! Ты — единственный человек, связывающий меня с прошлым, счастливым прошлым, который может покрыть себя несмываемым позором! И к гую орден — мне не в перво́й слышать о невежественности своих адептов, нечисть не оценит манер, с ней надо жёстко и быстро, но ты, ты Йен*! Я всё делаю для твоего счастья, чтобы ты не познала горя и нужды! Зачем ты так со мной?!              Перекошенное душевной мукой лицо брата было так близко, и Хуайсан тонула в тёмном море зрачков, где притаилась боль и любовь к ней. Они не всегда понимали друг друга — разница в возрасте, воспитании, но каждый раз, когда брат и сестра понимали, что ближе них друг у друга никого нет, это осознание приходило с криками, битой посудой, колебаниями ци в Золотом ядре дагэ.              Минцзюэ слишком хорошо уяснил, что мужчине стоит гнуть свою линию до последнего; проявления чувств — размягчают, способствуют потере концентрации. Хуайсан была обучена прятать глаза, говорить тихим голосом то, что от неё хотят слышать; мнение женщины в мужском мире ничего не значит. Они не умеют выражать чувство сильнейшей, болезненной, но такой нужной привязанности.              От крика мужчины в ушах стоял звон, кажется, что стены покрылись мелкой сетью трещин, что трофейное оружие, подобно Бася, затрясётся, ощущая энергию своего господина. Даже пламя металось в лампах, то устремляясь вверх, то бросаясь на стеклянные стенки, оставляя тёмные подпалины. Тени забрались в мелкие морщинки в уголках глаз, в горькую складку над губой с едва пробивающимися усами, делая лицо Минцзюэ чужим.              — Дагэ… — Сквозь пересохшие губы выдохнула она, осторожно, боясь спугнуть или наоборот — разозлить. — Мой сильный дагэ… — Девушка, подползла к тяжело дышащему брату и прижалась ухом к его груди, чувствуя бешеный бой сердца. — Колотись они в груди быстрее, и у меня на лице были бы уже синяки, — тихонько рассмеявшись, заметила она.              Непоколебимая тёплая гора затряслась и Хуайсан поняла, что Минцзюэ смеётся. Обняв его за крепкую талию, ощутив тяжёлый подбородок на макушке, заклинательница счастливо вздохнула — она вновь чувствует себя дома.              За много ли от Шии, на окраине Ланьлин Цзинь, птица-вестник, сделав широкий круг над домиком коменданта трудового лагеря, постучала клювом в закрытые ставни. Цзинь Гуанъяо, поймавший бессонницу и пустивший часы вынужденного бодрствования на благое дело — написание отчёта, поднял голову от свитка.              Не спали и в Пристани Лотоса.              Молодая госпожа Цзян испуганно выглядывала из-за плеча своего шиди, наблюдая за беснующимся диди. Они прибежали на крики, и стали свидетелями неприятного зрелища.              — А-Чэн! — Умоляющим тоном позвала девушка, до побеления пальцев цепляясь за обтянутые чёрным плечи Вэй Усяня. — Прошу, успокойся!              Сумасшедший, ненавидящий взгляд скользнул по шисюну и цзэцзэ, заставив тех испуганно вздрогнуть — так сильно молодой глава Цзян был похож на покойную матушку, такой сильной была энергия безумия. Разнесённый в пух и прах кабинет мало напоминал место работы главы ордена. Весь пол был усыпан листами, исписанными почерком молодой госпожи Не — Усянь со времён учёбы в Гусу Лань помнил, как выглядят иероглифы, начертанные лёгкой рукой невестки. Но ещё больше было рисунков. И на всех — посторонний мужчина.              Цзинь Гуанъяо.