Хозяйка Пристани Лотоса

5.2 Покрытая пеплом душа не знает покоя — Больше движений — меньше свободы

      Мерзкая слабость опутала тело тугой липкой паутиной. Плотно прижатые к телу руки, затёкшие ноги — их покалывают неприятные тонкие иглы. С каждой минутой игл под кожей всё больше и больше, а правильного решения, что делать — нет. Все знают, пошевелишься — будет больно, останешься недвижим — будет больно.       Хуайсан ощущает себя погребальной бумажной куклой — издали легко принять за человека, но слишком яркий румянец покойника на выбеленном лице бросается в глаза так же, как и расплывшийся чернильный зрачок. Она слышит, но не слушает, смотрит, но не видит, идёт, но как-то вынужденно, деревянно, ломко. Сочленения хрустят, осыпаясь мелкой бумажной трухой, обнажая внутреннюю пустоту — обрывки фраз из чиновничьих трактатов, использованных для создания куклы. Сколько не вываривай чернила из старой бумаги, а всё равно, попадаются иероглифы. Куклы из такой бумаги самые выбеленные, но всё равно небрежные. Чиновничья киноварь покрывает округлые щёки, тонкой полосой идет промеж губ.       Мерзкий горький вкус снадобий не облегчают сладости, ящиками присылаемые из Цинхэ. Но Хуайсан не больна! По крайней мере, тело в порядке ровно на столько, сколько бывает у человека, пережившего стихийную культивацию Золотого ядра и сразу же вслед за этим небольшое искажение ци. Толком ничего не произошло — сёстры Не успели остановить разрушительный процесс. Теперь после каждой чаши горькой микстуры они подают блюдце, до отказа полное снеди. Дагэ расщедрился… Но сначала, как следует поработал над лицом её супруга. Не сказать, что Цзян Ваньинь стоял и терпел, пока Не Минцзюэ махал кулаками. Напротив, молодой глава Цзян яростно огрызался: Саньду недовольно дребезжал, сталкиваясь кромкой с басовито воющей Бася. Цзыдянь оставлял подпалины на верхней накидке главы Не.       Парой декад ранее, она, быть может, испуганно бы поахала, нервно теребя в руке один из вееров (может быть, даже подарок супруга), но теперь… Ничего не хотелось. Это тепло внизу живота… Так легко обмануться, что будто это её дитя. Мёртвое, несчастное, которое никогда не увидит свет солнца и луны, не ощутит ласковые волны Юньмэна. Которого она, Хуайсан, не сможет прижать к груди и ощутить тянущую боль во время первого кормления. Она не облачит своего первенца в рубашонку, сшитую из рубахи дагэ…       — Из меня душу вынули, — горло, отвыкшее от речи, проталкивало воздух для слов неохотно, изнутри цепляясь за шипы, обращённые внутрь тела.       — Не говорите так, госпожа! — задохнулась от возмущения Не Мацуй, резко опустив руку, в которой был зажат гребень. Несколько спутанных прядей натянулись и промеж зубьев остались колтуны. Хуайсан даже бровью не повела, продолжая безучастно рассматривать своё отражение в отполированном серебряном листе.       Она исхудала, но аппетит только возрос — Золотое ядро требовало много энергии. Голодать не получалась, хотелось сладкого, жирного и мясного. Порой, она ела совершенно неаккуратно, игнорируя ложку и палочки — почти не жуя, заглатывала куски жареного мяса, горстями запихивала в рот засахаренные орехи и вяленые ягоды, пока дрожь в руках и головокружение не отступали. Наряды висели на ней. Она с «удовольствием» (которого более не испытывала), ходила бы в одном нижнем платье, но служанки изо дня в день обряжали её в лучшие туалеты, надеясь, что в один прекрасный день Хуайсан сбросит с себя хандру и отправится к своей семье разделить трапезу.       Цзян Яньли близко к сердцу приняла известие о гибели нерождённого племянника. Потерявшая родителей и почти лишившаяся обоих братьев, она представляла, какую боль можно ощутить. Словно из тебя вытягивают все жилы на манер струн, не забывая периодически встряхивать их, сбрасывая излишки крови и плоти. И в это же самое время, как не познавшая близости с мужчиной, она не понимала и страшилась представить, что чувствовала невестка, когда поняла, что жизнь внутри неё оборвалась. Эта потеря должна быть не тяжелее той, которую испытывают дети, теряя родителей, эта боль просто другая. И Цзян Яньли боялась её. В ней поселился страх, который надо было вытравить и этому прекрасно способствовали тренировки, на которые дева Цзян набросилась с удвоенной силой, несказанно радуя наставницу.       Ли Сиян одобрительно кивала, видя, как дочь Пурпурной паучихи совершенствует своё умение. Но надолго ли хватит в её подопечной ненависти к неведомому врагу?       — Я… Не… Ради… Ненависти… — выдыхала сквозь стиснутые зубы Цзян Яньли, отрабатывая удар на соломенной кукле. — Я… ради… всех… слабых!       Тренировочный меч блеснул в тусклом осеннем солнце, и плотно переплетённая солома разошлась, обнажив деревянный остов. Старшая сестра главы, часто-часто заморгала: наполовину от того, что пот застил глаза, и от удивления. У неё получилось рассечь «плоть»? Яньли неверяще посмотрела на подрагивающие от напряжения ладони, по-прежнему сжатые на эфесе клинка.       — Это правильный настрой, девочка, очень правильный! — воительница похвалила её, похлопав заскорузлой ладонью по крепнущему плечу. — Отдыхай. На сегодня достаточно.       Убрав оружие в ножны, Яньли поклонилась наставнице и пошла прочь с тренировочной площадки. Попадавшиеся на встречу адепты приветствовали более глубокими (чем обычно) поклонами. Её начинают уважать, как равную, а не только как сестру господина? Дева Цзян низко опустила голову, смущённо улыбнувшись.       Пустые воды Юньмэна бились о столбы, вбитые вглубь озёрного дна. Пройдут десятки лет перед тем, как ошкуренные стволы знаменитых гусуланьских елей станут твёрже любого камня. Предыдущие сваи, на коих стояла сожжённая Пристань Лотоса, приказом Саньду Шэншоу были выкорчеваны и вывезены за город. Чёрные от времени, огня и горя, они тянутся к небу, донося до безмолвных небожителей молитвы выживших в бойне. Все они об одном — даровать хорошее перерождение павшим, но не погребённым, развеянным по ветру прахом. Сверху донизу сваи уничтоженного города испещрены именами тех, кому не довелось увидеть победы над Цишань Вэнь. Отсюда мемориал не видно, только если подняться на самую высшую точку города — сторожевую башню, но Яньли знает, он есть.       Опустившись на колени, она опустила натруженные ладони в воду. Прозрачный холод лизнул кисти, и девушка облегчённо выдохнула. Она рада похвале от наставницы, но уже к вечеру каждое малейшее движение пальцами будет до предела натягивать сухую горячую кожу. Поскорее бы добраться до покоев — травяная мазь уймёт жар и заставит быстро зажить кровавые мозоли. Яньли не жалко рук, они и прежде не выглядели руками благородной госпожи — ни дорогих колец, ни краски на кончиках ногтей, из всех украшений — мелкие шрамы от порезов кухонным ножом.       Надо освежиться, сменить тренировочную одежду на повседневное платье. Придётся возвращаться в комнаты на женской половине, которую Яньли не любит. Когда-то давно (хотя, прошло меньше пяти лет), это было место, которое было ей предназначено статусом и кровью. Сколько поколений юных дев, принадлежащих славному клану Цзян, сидели в тени беседок, сочиняя поэмы, занимаясь каллиграфией, вышивая, а может, совершенствуя тело и дух в медитациях? Сколько возлежало на кровати под пурпурным балдахином, предаваясь мечтам о грядущем замужестве? Сколько радовалось и горевало? Жило и умирало? Всё пожрал огонь.       Теперь всё не на своём месте. И все.       Коридоры, знакомые и чужие, не полнятся отрывистым голосом матушки. За её плечами неизменно находились Инь Чжу и Цзинь Чжу, готовые выполнить любой приказ своей госпожи. Когда их маленькая процессия шла, широкий коридор сужался до каменного ущелья, пробитого горным ручьём. Матушка заполняла собой всё пространство, и Яньли, пусть и не должная, но отступала, прижимаясь лопатками к деревянным панелям. Она кланялась матушке не как старшей родственнице, но как госпоже. Ныне на женской половине пусто.       Порой, в шелесте облетающей листвы ей слышалась тень шагов матушки… И ночные кошмары… Наверняка стоит радоваться: она не кричала во сне, а цепенела, видя смерти родителей — навеянные разумом по многочисленным рассказам. Матушка, лишённая Золотого ядра, но борющаяся до последнего, отец, пронзённый мечом…       Особенно сильными кошмары стали, когда Чифэнь-цзюнь рухнул во внутреннем дворе. Осматривая окружающих, не торопящихся к нему подойти, полубезумным взглядом, он двинулся к бесстрашно выступившему вперёд Сянь-Сяню… Дева Цзян думала, что прославленный генерал убьёт её шиди, но скалоподобный гигант всего лишь взвалил Вэй Усяня на плечо и взмыл вверх.       И теперь, когда диди и невестка вернулись после затянувшегося родственного визита к семье госпожи Не, она узнала, зачем был призван Сянь-Сянь. Он не улыбался, рассказывая, как попал в Цинхэ, и Яньли испугалась такого шиди — шиди всегда улыбается! Её диди… он словно постарел. Даже утрата ордена и родителей так не ломала его — на войне им двигала ненависть, но после Цинхэ и Мэйшана словно ничего в нём не осталось. Будто на пути встретился не Сжигающий Ядра, но Чувства.       Её невестка… Едва успев войти в семью, уже познала горе. Редкими безлунными ночами, дева Цзян видела простоволосую фигуру, проскальзывающую через двор в храм предков. Кому госпожа Не возносила молитвы или хулу? Яньли как-то хотела пойти за ней, но серые тени, перетекающие от колонны к колонне, успокоили — телохранительницы не позволят супруге её брата сделать с собой что-то непоправимое.       И вот, Не Хуайсан, исхудавшая, полупрозрачная, — прищурься и сквозь неё будет виден другой берег озера, сидит в пустой беседке. Нет перед ней ни набора для каллиграфии, ни любимых вееров, ни даже чашки чая. Она просто сидит, выпрямив спину до той степени, что от долгого напряжения будут боли. Но Хуайсан сидит и кажется, почти не моргает.       Яньли бы и рада помочь невестке, но что она может для неё сделать? Ей не понять боли утраты собственного дитя. И кажется, что никакие разговоры по душам не помогут. Поэтому, когда одна из сестёр Не приходит на кухню за трапезой для госпожи Не — всегда обильной, дева Цзян заканчивает выставлять на поднос тарелки, доверху полные риса, лапши, мяса, овощей и обязательно — сладостей. Она выучилась готовить блюда Цинхэ! Ничего для новой сестры не жалко, лишь бы вновь стала прежней.       Сверху промелькнул чёрно-алый силуэт. Старшая сестра удивлённо приподняла брови: шиди никогда не заходил на женскую половину!       Ловко балансируя на краю крыши, Вэй Усянь спрыгнул вниз, оказавшись во внутреннем дворике женской части резиденции. Будь мадам Юй жива, ох, и несдобровать его спине! Молодой мужчина недовольно цокнул — сестрица Не сама себя сжирает! Выглядит хуже, чем Лань Чжань, честное слово! Кажется, в Гусу было правило, запрещающее морить себя голодом…       — Сестрица Не решила отобрать у Второго Нефрита звание самой-самой каменной каменюки? — забросил он удочку.       Молодая женщина, наряженная в богатые пурпурно-серые одежды, даже не шелохнулась. В ранних осенних сумерках она сливалась с окружающим пространством. Вэй Усяню казалось, что несмотря на блеск драгоценной вышивки и богатых украшений, Не Хуайсан будто присыпали пеплом. Она больше не светилась.       — Сестрица Сан-Сан хочет вина? У меня есть пара кувшинов замечательного напитка! Просто амброзия, набранная из рек, протекающих в небесных землях небожителей! Ну же! — две маленькие глиняные чашки стукнулись донышками о столешницу в беседке. Золотистое вино выплеснулось из широкого горла, расплескалось, тускло блестя в свете поднимающейся над озером мандариновой луны.       — Выпей со мной, Сан-Сан… — жалобно попросил мужчина, опустившись на пол и уткнувшись лбом в женские колени. — Ну хоть пни меня! Я же… я же…       — Убил моё дитя? — хрипло обронила госпожа Не, глубоко вздохнув.       Вэй Усянь шумно втянул воздух и зажмурился, чувствуя, как намокают ресницы. Всё верно. Жизнь за жизнь.       — На войне… — Усянь закашлялся. — …на войне я не особо задумывался над тем, кто умирает от моего меча. Если это фигура в бело-красном, то обязательно злодей. Я считал, что освобождаю Поднебесную от скверны…       Адепт Юньмэна прерывисто вздохнул. Всхлипнул, поднимая со дна колодца, коим ему представлялась его память, воспоминания. Наверное, стоит благодарить его повреждённую воздействием темной ци память, которая не зафиксировала многого. Но Вэй Ин не рассказывал даже Цзян Чэну, что помнит, как вырывавшая из него тьма уничтожала всё живое — деревни на окраине Цишаня, заселённые даже не заклинателями. Агонизирующая армия низверженного Верховного заклинателя, состоящая сплошь из подростков, идущих на смерть ради своего господина? Основной костяк оставался в столице ордена, готовый до последней капли крови биться за Вэнь Жохная, а те заклинатели-подростки… Лишённые воли, с заветами, вдолбленными в подкорку… Или же согнанные в пародию на войско, из страха за жизни своих семей? Они были ровесниками шиди, из-за которых Цишань Вэнь нашёл лазейку для уничтожения Юньмэн Цзян… У них не было ни малейшего шанса.       Все они погибли от руки Вэй Усяня.       — Мне… не впервой убивать детей… — скорее, сам себе признался мужчина.       — Тогда, Цзян Чэну тоже. — припечатала Хуайсан, поднимаясь и сбрасывая со своих коленей Вэй Усяня.