Изуна
Изуне было неуютно среди кучи незнакомых ему людей, что были им родственниками лишь номинально, однако он из всех сил держал на лице нечто похожее на эмоцию вежливой скорби. Такие были у большинства присутствующих у вырытой могилы для Фугаку. Даже у его жены и детей, наблюдающих за тем, как медленно опускают закрытый гроб в длинную квадратную яму. (Фугаку хоронили в закрытом гробу, потому что после его попадания под вражеский удар артиллерии, от здорового взрослого мужчины мало что осталось.) Изуна посмотрел на опустившего голову Саске и мрачного Итачи, тут же отведя взгляд едва старший из братьев обратил на него внимание. Они тоже казалось, не сильно скорбели. Будто бы в их семье потеря родственника не значила ровным счетом ничего. Изуна позволил себе циничную насмешку, вспоминая как Фугаку бахвалился своей успешной в сравнении с братом жизнью а по итогу закончил никем не оплакиваемым трупом. Однако затем его веселье поубавилось, как только он представил себя на его месте. А кто будет рыдать по Изуне, кроме отца, одного единственного, кто был расстроен смертью Фугаку? Никто. Они в равных положениях, только у Изуны нет кучи денег, семьи и фабричной карьеры за плечами. С какой то стороны его смерть была бы еще более жалкой. Хах. — Я отойду на пару минут. Мне нужно потолковать с Микото. — шепнул ему отец и незаметно исчез в толпе скорбящих. Изуна не успел ответить, однако и не знал, что сказать. Ему оставалось лишь скучающе наблюдать за остальными, избавившись от маски сожаления пока о нем все забыли. Однако его скука продлилась недолго — стоило снова посмотреть на Итачи, прожигающего его взглядом и позволить себе подмигнуть ему. Без тени улыбки, незаметно, однако достаточно злорадно, чтобы заставить пацана возмутиться. Впрочем, тот тоже не проявил ярких эмоций. О его возмущении говорила только сжавшаяся на черном галстуке рука, слегка оттянувшая тот вниз. Глаза Итачи выражали только холодное презрение. Изуна позволил себе ухмыльнуться. «Что, малыш? Без богатого папы уже не так весело?» Впрочем в нем говорила лишь досада, вызванная тем фактом, что он тратит свое время зря — Фугаку не вспомнил о родном брате даже когда составлял завещание, по которому все его имущество переходило младшим детям. В том документе, что читал один из юристов так и было написано: передача недвижимости, денежных средств и фабричных акций своей семье. Вот только сразу внизу следовало уточнение, кому именно, где внезапно обнаруживалось, что под семьей Фугаку подразумевал лишь Итачи и Саске. Микото как простая жена богатого промышленника, Мадара и они с отцом же оставались за бортом. Обидно. Изуна надеялся, что Фугаку отсчитает им пару копеек хотя бы из желания унизить. — Я тебя везде искал. Не найдется время поговорить? — чья-то рука легла на его плечо, и Изуна поспешил натянуть на лицо вежливо-скорбное выражение, впрочем, едва он обернулся — оно сменилось на удивление. Голос, раздавшийся почти у самого уха, принадлежал не отцу, а Мадаре, растянувшему губы в любезной улыбке. Хотя нет. Она была отнюдь не любезной. Мадара, видать, и правда пребывал в хорошем расположении духа. На похоронах? Похоже не один Изуна испытывал к Фугаку полное равнодушие. — Мадара? Я думал ты на войне… — ляпнул Изуна от удивления. То было правдой. Мадара исчез на поле боя, едва война перешла на территорию Франции, изредка посылая письма с фронта. Изуна и вовсе о нем не слышал вот уже год, поэтому вид Мадары, одетого как и он, в черный строгий костюм, словно они были семейкой воронов, делящей падаль, изрядно его напугал. Мадара слегка изменился. На его лице появились едва заметные шрамы, быть может от осколков гранат или щебенки, разлетающейся во все стороны при попадании снарядов в землю. Изуна вздрогнул, заметив как один из таких шрамов пересек его бровь. Пострижен мужчина был коротко, но не под ноль. Отросшие пряди опадали на лицо, однако от прежней длины, что он когда-то отпустил не осталось и следа. Одна из рук Мадары была перебинтована пожелтевшими бинтами. Изуна заметил, что она слегка тряслась. — Мне дали отсрочку, чтобы появиться на похоронах. На нашем периметре все равно сейчас глухо. — пояснил он коротко, соизволив спрятать улыбку. — Так что? Уделишь мне минутку? Изуна заставил себя скучающе пожать плечами, хотя и чувствовал себя не в своей тарелке под пристальным взглядом брата. Ему было непривычно разговаривать с ним вот так — без холодного презрения. Мадара довольно кивнул. Они осторожно прошли через столпившихся людей в одинаковых черных одеждах и скрылись за дверьми кладбищенской церкви. Здесь было тихо. Служба по Фугаку давно прошла и теперь небольшое каменное помещение, состоящее из алтаря и десятка скамеек, пустовало. Почему то это казалось чем-то неправильным в таких обстоятельствах. Греховным… возбуждающим. Изуна поджал губы, постаравшись прогнать эту мысль из головы, но близость с братом в безлюдном месте заставляла его ощущать легкую дрожь в теле. Ох, ну конечно. — Что с тобой? — спросил его Мадара, обернувшись к юноше, сверлящему взглядом его спину. — Ничего. — сорвал Изуна, однако глаз не отвел. На его лице была едва заметная улыбка. Старший Учиха лишь закатил глаза. — А ты не изменяешь своим привычкам. Мне знаком этот взгляд, Изуна. Но ты не получишь того, что хочешь. — спокойно сказал он. Иконы смотрели на них обоих с молчаливым укором. Но это была сущность всех подобных символов — заставлять испытывать стыд и чувствовать себя маленьким на фоне куда более высшей силы. Однако Изуна не верил в бога. Как и в то, что хоть раз снова ощутит нечто похожее на стыд. Он похоронил это чувство внутри себя уже очень давно. Вздох. Парень наконец отвел взгляд, хотя и не избавился от тихого вожделения. Лишь загнал его подальше, старательно игнорируя, но Мадара знал его слишком хорошо, чтобы не раскусить притворство. Мужчина покачал головой, медленно подойдя к брату поближе. Посмотрел в глаза и что-то протянул. — Посмотри на это внимательно. — сказал он, вложив в руки Изуны конверт. Тот недоуменно нахмурился, взглянул на отправителя и замер. Возбуждение внутри него разом заменилось на легкий страх. Это… — Это что шутка? — недовольно произнес он, заметив на письме инициалы Клермонской призывной комиссии. — Это… да ну. Не может быть. Но Мадара не смеялся. На его лице вообще не было улыбки. Изуна нервно хохотнул, сжав письмо в руках. По его виску потекла небольшая капля пота. — Я не мог попасть под мобилизацию. Это полная чушь. Или ошибка. Брат не ответил ему, и Изуна продолжил чуть более раздраженно: — Меня выгнали из армии спустя год, как призвали на службу. Ты ведь прекрасно это помнишь. Фугаку потом еще долго смеялся над отцом и… Так какого черта от меня хотят теперь? — Изуна махнул письмом в воздухе даже не желая открывать. Что он там увидит? Что оказался в списке следующих мобилизированных? Нет. Нет, это невозможно. — Армия — это ваше дело. Не мое. — Родина нуждается в тебе. — то ли насмешливо, то ли искренне ответил ему Мадара, скрестив руки на груди. — Она может катиться к чертовой матери. — съязвил Изуна в ответ. — Я даже стрелять не умею толком. Какой из меня солдат? — Изуна, — мужчина примирительно поднял руки. — Я лишь доношу до тебя то, что и так бы случилось. Это письмо оказалось бы у тебя не сейчас, так на следующий день. Тебе стоит это понять. Твое имя в их списках. Значит вопреки всему, что написали в твоем матрикюле — ты отправишься на фронт. — И кто меня заставит? — огрызнулись следом. Изуна отвернулся от него, недовольно глядя куда-то в пол. Его пальцы нервно перебирали пряди волос, собранные в низкий хвост, лежащий на его плече. Когда Изуна подумал о том, что на фронте их наверняка заставят отстричь — впал в еще большую ярость вперемешку со страхом. — Изуна. — Мадара вздохнул с легким раздражением. — То, что тебя призвали означает лишь одно — в армии чертовски не хватает людей. Мы несем огромные потери. — А мне то с этого что? — Это значит, что мы проигрываем. Они замолчали, словно прислушиваясь к шуму на улице. Чего они ждали? Взрывов? Выстрелов? Немецкой брани, оповестившей бы, что фрицы добрались и до их дома? Изуна не хотел об этом думать. Германия представлялась ему аморфным монстром, тянущим свои когти к тому единственному, что парень считал для себя священным — его привычной жизни. Стихийное явление. Зло во плоти. Каждый день он видел образы немцев с плакатов и листовок, боясь думать о том, что случится — доберись они сюда. В его родной город. На порог винодельни. Того немногого, что Изуна ценил. Что они сделают с его городом? С ними? Убьют Изуну и его отца? Разграбят здесь все и сожжут до тла? Так ведь они поступают со всем, чего касаются? Он не хотел думать об этом. Не хотел, чтобы война, ранее идущая лишь фоном где-то совсем далеко касалась его своей костистой рукой так ощутимо. — Мы с трудом смогли выбить фрицев из окрестностей Парижа. Клермон не затронуло лишь чудом. Ты ведь и сам это знаешь. В соседнем от вас городе уже велись бои, там не осталось ни одного целого здания. — продолжил Мадара тем временем. — Ты можешь игнорировать войну, брат, но война тебя игнорировать не будет. Изуна не хотел в это верить. Он мало что смыслил в военных действиях, однако помнил как отец хвастался тем, что французская армия была самой большой в Европе, и что никто в добром здравии не посмел бы нападать на Францию. Что же стало теперь? — И что дальше? Предлагаешь мне умереть за родину? — устало произнес он, помассировав виски. Парень все еще не смотрел на брата. — Это достойная смерть для солдата. — пожал плечами Мадара. — Иного нет. Если только ты не хочешь умереть в тюрьме за отказ от службы, с клеймом дезертира и труса. «Но я и есть трус. Кому как не тебе это знать?» Изуна усмехнулся, но за этой усмешкой был скрыт холодный ужас. Он все еще не принял то, во что именно влип, однако уже начинал осознавать последствия. — Дерьмо… — покачал он головой. — Боже. Нужно было срочно думать над тем, что ему делать дальше. В конце концов Изуна встревал в проблемы так часто, что научился выходить из них самым изощренным образом, однако данное обстоятельство грозило перечеркнуть всю его жизнь. Может быть отец знает как поступить? Изуна мог бы спрятаться где-нибудь, верно? Да, его бы преследовали. Наверняка обьявили в розыск, быть может пришлось бы покинуть страну, но тогда бы участь быть отправленным на фронт больше не висела бы над ним дамакловым мечом. Это могло бы быть хорошим исходом. Если не учитывать, что тогда он бы больше никогда не увидел Францию. И свой дом. — В конце концов поэтому я и принес это письмо тебе лично. — вдруг сказал Мадара почти успокаивающе. — Война это ад, Изуна. Особенно для новичка. Но ты всегда можешь облегчить свою участь. — Изуна заинтересованно обернулся. Он давно не слышал в голосе брата хоть что-то отдаленно похожего на ласку, — Я могу попросить определить тебя в мой батальон. Это не панацея от войны, но хотя бы гарантировало бы тебе относительную безопасность. По крайней мере я бы не заставлял тебя лезть на пулеметы, как другие командиры. Поверь, это многого стоит. — Твой батальон? — Да. Итачи служит там же. Мы с Фугаку…благодаря некоторым связям, позаботились о том, чтобы семья не расставалась даже после войны. Увы, ему все же пришлось нас покинуть. «Но я ведь не ваша семья. С чего такая любезность?» — Зачем тебе помогать мне? — удивился Изуна. — Мы ведь… ты знаешь. Не ладим. — Не ладим? — Мадара мрачно усмехнулся. — Так вот как ты это называешь? — на миг в его глазах промелькнуло что-то вроде издевки, однако она тут же скрылась за напускным равнодушием. — Почему нет? Ты мой единственный брат. Ближе тебя у меня никого нет, не так ли? Во всяком случае пока. Несколько долгих секунд раздумий погрузили Изуну в еще большие сомнения. Он не привык полагаться на Мадару, после того как тот покинул их дом. Не привык доверять ему, особенно в тех случаях, когда речь шла о том единственном, что Изуна ценил больше всего — о своей шкуре. Мадара не любил его, Учиха знал это как ничто лучше. У него были причины, в конце концов Изуна никогда не осуждал брата за презрение и ненависть. Это было то, что он сам испытывал по отношению к себе. Но… теперь Мадара предлагал помощь? С чего бы? Это все походило на обман, однако сейчас Учиха не видел иных выходов. — Я… я могу сбежать. Вот и все. Могу просто уйти. — неуверенно пробормотал он, опустив голову. Его слегка потряхивало. Мадара лишь устало вздохнул, осторожно зайдя ему за спину. — Ты не убежишь от войны, как бы этого не хотел. — сказал он брату почти на самое ухо. — А если и убежишь — оставишь все, что тебе дорого. Навсегда. Ты ведь и сам это понимаешь. Отец не пойдет за тобой. Он слишком любит Францию. — Они придут к нему если я… — …верно. И даже если все обойдется, ему все равно придется носить клеймо отца предателя и дезертира. Ты действительно хочешь этого? — Я… О, нет. Нет. Отец и без того опозорен его стараниями. Изуна не имеет права очернять его имя еще больше. Господи. Только не это. Мадара позади него улыбнулся. — Старик итак достаточно пережил из-за тебя, Изу. Мы оба это знаем. Ты же не совсем сволочь, правда? И у тебя должно быть что-то святое. Хоть что-то. Даже у такого как ты. Изуна прикрыл глаза. — Мне… мне надо подумать. — ответил он. Мадара, явно удивленный такими сомнениями, едва слышно усмехнулся, будто бы в отвращении к одной мысли о том, что Изуна всерьез может рассмотреть такой вариант, лишь бы спасти себе жизнь. — Подумай. И если не сбежишь никуда, поджав хвост — я позабочусь о твоем назначении. — мужчина не взглянул на него, однако перед тем как уйти, положил руку на плечо, слегка нагнувшись к чужому уху. — В конце концов, брат… быть может это твой шанс сделать для него хоть что-то хорошее. На этих словах он незаметно ушел из церкви, оставив Изуну наедине со своими сомнениями. И злополучным письмом, ставшим пропуском в его личный ад. Во всяком случае какое-то время до встречи с Тобирамой Изуна действительно так думал. Но с долбанным Сенджу все стало намного хуже.Тобирама
Он плохо спал этой ночью. Никак не мог погрузиться в глубокий сон, вынуждая плавать где-то на поверхности сознания, изредка заныривая в вязкую дрему. И там, сквозь плотно закрытые веки ему виделись странные вещи. Сперва лежащий на операционном столе труп Шикамару, с беззлобной улыбкой наблюдающий за ним посеревшими глазами. Затем Шикамару исчезал и на его месте оказывался кто-то другой. Обнаженный и прикрытый белой простыней, бледный и обескровленный с черными густыми волосами. Тобирама раскладывал медицинские инструменты на соседнем столике, а этот некто лишь наблюдал за ним со страхом и беспомощностью. Все еще живой, какое-то время. Однако едва Тобирама оборачивался посмотреть на него поближе — как видел лишь труп, прикрытый простыней полностью. И видение тут же исчезало. Он лишь слышал как-то то совсем рядом говорил на французском, но не мог понять откуда доносился этот голос. — Aidez-moi, je vous en prie! Тобирама не знал, кому он принадлежал, но странная хрипотца в нем будоражила что-то внутри. Где-то далеко раздавались и другие голоса. Знакомые. Привычные ему, но он не мог выбраться из дремы. Такое бывало с ним — тяжесть накатившей усталости отступала медленно, держа сознание где-то на грани между сном и явью. Тобирама все еще был в этом странном больничном помещении. Склонившись над юношей на операционном столе, и в тоже время — в своей кровати. Слушал как на первом этаже что-то громко обсуждается. — Nous n'avons pas besoin de partir en guerre. — снова раздался голос. — Il savait que je n'avais pas le choix. С'est vrai, que dois-je faire? Тобирама поморщился. Кажется у него был жар или около того. Сильно давило на виски. — …Ты скажешь ему? Или я и это должен делать? — Тобираме? Да ладно тебе. Ему наверняка плевать. Сенджу с трудом открыл глаза, ощутив как дрема неохотно отступает, а взгляд фокусируется на пожелтевшем от времени потолке. Очертания его комнаты казались ему лишь бесформенными тенями в свете полной луны. Вот там — шкаф в углу с его немногочисленной строгой одеждой. Не потому что у Тобирамы не было на нее денег, просто в отличие от брата он предпочитал не захламлять комнату ненужным тряпьем. Дальше — письменный стол, книжные полки, заваленные самой разной литературой и большое окно, из которого виднелись старые яблони. Тобирама вздохнул, с трудом поднявшись на кровати. Его тело двигалось неохотно и тяжело — будто бы поддавшись трупному окоченению. Странное чувство. Словно он едва выздоровевший после тяжелой болезни. Может и правда? Подцепил что-то от вскрытых им трупов. Их было немало в последнее время. Надо бы спросить у Данзо о его самочувствии. — Хаширама. — Ты знаешь о чем я. — Ты слишком строг к нему, вот о чем я толкую. Конечно… он не всегда поступает… правильно. Но он все еще твой брат. Ты дорог ему. Тобирама покачал головой, вслушиваясь в чужие разговоры. О чем они там говорили? Он осторожно вышел в коридор, взглянув на старые часы с кукушкой, висящие на стене напротив. То немногое, что осталось от матери после ее ухода. Черные резные стрелки показывали ровно шесть утра. Тобирама прошел мимо одной из приоткрытых комнат, заглянув внутрь — Итама все еще спал, обнимая одну из своих многочисленных игрушек. Мужчина едва заметное улыбнулся, осторожно прикрыв дверь его комнаты и направился к лестнице. — Даже если так, папа. Он меня не убедит. Тобирама не сразу дал знать о своем присутствии. Сперва только заглянул на кухню, уткнувшись взглядом в спину Хаширамы. И с удивлением заметил, что тот подстригся. Не так как в детстве, благо, однако его некогда длинные волосы теперь не достигали даже плечей. С чего бы вдруг? Хаширама что-то активно пояснял отцу, размахивая руками, однако заметив, что тот уже не смотрит на сына, а предпочитает удивленно уставиться куда-то за его спину — обернулся. — Тобирама… — слегка удивленно произнес он. — Что ты тут делаешь в такую рань? — И тебе доброе утро. — хмуро ответил он, зайдя к ним на кухню. Буцума, до этого молчавший, слегка вскинул брови, вперившись взглядом в лицо младшего сына. — Ты хорошо себя чувствуешь? Ты весь красный. У тебя жар? — спросил он озабоченно. — Да он постоянно трупы умерших от оспы вскрывает, не удивлюсь если когда-нибудь и сам заразится. — подметил Хаширама недовольно, на что получил укоризнинный взгляд отца. — Перестань, Хаширама. — сказал тот, подойдя к младшему сыну и положив руку на его лоб. — Совсем горячий. Ты не заболел? — Все нормально, — устало ответил Тобирама, отстранившись от чужого касания. Затем взглянул на обоих напряженных собеседников. — О чем вы разговариваете здесь в такую рань? И… ты зачем постригся? Разве не собирался отрастить волосы как у монахов или что ты там задумал? Хаширама хмыкнул, посмотрев на отца. Они явно проснулись задолго до него самого. Что можно было обсуждать настолько рано? — Вчера твой глупый брат опять напился и… — начал было Буцума, но Хаширама прервал его, покраснев до кончиков ушей. — Говорю же, не было это по пьяни! — воскликнул он, скрестив руки на груди, затем устало вздохнул и нехотя произнес. — Я… ну в общем я записался добровольцем. На фронт. Сердце Тобирамы пропустило пару ударов. Сперва он даже не понял, что услышал, но затем, когда слова наконец дошли до его головы — ошалело уставился на брата. А тот улыбался. Нахально, в своей манере, той самой улыбкой мальчишки, говорящим младшему, что он забросил на дерево его любимый мяч, и ничего Тобирама ему за это не сделает. Не дорос. — Что ты… — покачал мужчина головой. Затем обратился к отцу. — Почему ты не остановил его? Но прежде, чем Буцума успел ответить ему, заговорил Хаширама. — В каком это смысле остановить? — возмутился он. — Это подвиг, брат. Я смогу стать кем-то вроде наших предков, помнишь? Защищать родину. Это обязанность любого немца. — Защищать? — закатил глаза Тобирама. — Где? Во Франции? Идиот несчастный. Поддался на все эти бравады лихом несущиеся из любого зазывалы с улиц, с плакатов и газет — и верит, что станет героем. Тобирама мало смыслил в войне. Она никогда его не интересовала ни возможностью повторить то, что когда-то сделали их прусские потомки во франко-прусской войне, ни отметиться в героизме, получив пару орденов. Нет, он был склонен думать, что война могла быть по-своему интересной совсем в другом ключе. В том, в котором они сталкивались с ней вместе с Данзо каждый день, когда в университетский морг поступало все больше трупов. Многие из которых умирали отнюдь не из-за героического ранения. Тобирама знал как работают болезни в их мире. Знал как один колонист посетивший Америку смог погубить целое население индейцев и с интересом ученого наблюдал за тем, что происходит там. За тем как на огромном поле боя воистину мировой войны в одном котле из крови, гнили и грязи варятся немцы, французы, англичане и многие другие. Как выходцы из далеких стран мешаются в мясорубке фронта с коренными европейцами в одном большом первичном бульоне, облетающим своим эхом весь мир. Сколько болезней могло родиться из столь активной мешанины в центре земного шара? Сколько патологий, необъяснимых науке случаев, эпидемий с неизвестными началами. И главное — сколько новых случаев могла вызвать болезнь, что интересовала его больше всего. Это был рай для ученого. Но ад для таких как его глупый брат. Тобирама был тем, кто пожинал кровавые плоды происходящего. Вскрывал трупы едва поступившие в морг с фронта. Он не знал всего, но явно представлял себе картину мира спустя год войны лучше, чем старший. — А почему и не во Франции? — спросил его брат тем временем. — Мы давно должны были показать этим лягушатникам, что с Германией стоит считаться. Буцума только вздохнул. — Есть много других способов почувствовать себя мужчиной, Хаширама. Для этого не обязательно соваться в самое пекло. — сказал он. — Твои дедушки были прусскими кавалеристами. Они жили войной и посвятили ей себя. А ты ведь никогда и не хотел быть военным. — Именно. — согласился с ним Тобирама. — Ты ведь ничего не знаешь о войне. Толком не понимаешь, что вообще там происходит. Хаширама вдруг лукаво посмотрел на него, улыбнувшись уголками губ. — Отказываясь от войны, отказываешься от великой жизни. Разве не это пишут твои заумные философы? Почему ты вообще так отговариваешь меня? Завидуешь, что мне хватило смелости, а тебе нет? — Ницше явно не имел ввиду дурачков вроде тебя. — скептично протянул Тобирама. — Я отговариваю тебя сейчас не потому что я боюсь, а потому что уверен в том, что ты все еще думаешь, будто бы война — это героическая скачка на лошади с саблей наперевес. Но это время прошло, понимаешь? Время наших дедушек прошло. Теперь тебя ждет не это — а холодный окоп в серой грязной форме и смерть вокруг. Война сейчас — плохое место для героизма, брат. Лучше снимай кошек с деревьев для соседских старух — от тебя и то больше толка будет. Не стоило ему это говорить. Самое худшее, что можно было делать в этой ситуации — бить по тщеславию Хаширамы. Но слова уже вылетели из его уст, и брат только недовольно хмыкнул, явно уязвленный чужими замечаниями. — Поэтому я и просил тебя не говорить ему. — обратился он к отцу. — Смотри на него! Только и умеет, что самоутверждаться. Хаширама — дурак. Хаширама ничего не понимает. У Хаширамы нет мозгов, только шило в заднице. Всю жизнь только и делаю, что слышу о том какой я идиот по сравнению с младшим братом. — Хаширама, послушай… Тобирама жесток в словах. Но он прав. Тебе нечего там делать. — осторожно успокоил его отец. Однако было уже поздно. — Да что вы оба знаете?! — рявкнул он в ответ и сжал руки в кулаки. — Трясетесь тут, в надежде, что вас не заберут туда. А я только этого и хочу. Показать, что я чего-то стою. Что я не трус. — затем он обратился к Тобираме, упрямо посмотрев ему в глаза. — Может быть я не такой умный как ты. Может я и правда ничего не знаю. Но я не боюсь умереть за хорошее дело. И никогда не боялся. — Хаши… — А это хорошее дело, черт возьми. Защищать то, что тебе дорого. Свою страну. Наследие. Культуру. Думаешь я не читаю газет? Не знаю, как эти долбанные французы говорят о нас? Мы для них варвары, Тобирама. Они так нас и называют. Грязные немецкие варвары. Наша культура для них — это достояние каких-то недолюдей. И я не собираюсь ждать, пока эти ублюдки со своим уставом придут сюда и будут внушать это нашим детям. Может я и буду терпеть от тебя унижения, но уж точно не от лягушатников и англосаксов. — сказал он. — Разговор окончен. Я отправляюсь на фронт — хотите вы этого или нет. Хоть кто-то из нас должен быть настоящим патриотом. Хаширама твердым шагом направился к входной двери. — Куда это ты собрался? — недовольно возразил Буцума. — Я не разрешаю тебе никуда идти. Ни на войну, ни сейчас. Хаширама только яростно распахнул дверь. — Мне не нужно твое разрешение. И уж тем более — Тобирамы, — сказал он, — Я собираюсь хорошенько накидаться с друзьями напоследок. Моя отправка через пару дней. На этих словах он и ушел, оставив обоих родственников в полном недоумении. Буцума какое-то время молча смотрел в окно, глядя вслед уходящему сыну, однако едва тот скрылся за каменным забором — устало вздохнул и присел за стол, потрепав короткие, зализанные назад волосы. — Господи. Хорошо, что Итама и Каварама этого не видели. — сказал он тихо. Тобирама молчал, скрестив руки на груди. — И что только на него нашло? Сенджу не стал отвечать на этот вопрос, хотя подозревал — столь спонтанное решение было вызвано отнюдь не пропагандой из всех углов. Давно ли Хаширама считал себя живущим в тени младшего брата? Должно быть да. С тех пор как Тобираму стали называть гением своего поколения, Хаширама не во многом преуспел — у него были какие-то подработки в лавках и на небольших фабриках, но как правило он не задерживался нигде надолго. Искал себя? В каком-то роде, впрочем Тобирама причислял своего брата к тому роду людей, что способны заниматься этим до конца жизни. Ко всему прочему… Хаширама просто был среднячком, стоит признать. Без каких-то особых талантов или интересов. Что-то иное? Ну. У него была компанейская душа, он постоянно собирал вокруг себя людей и умел им нравиться — но это то, что в каком-то смысле было присуще и Тобираме, только немного иначе. Еще Хаширама был добрым человеком, однако не переусердствовал в своей доброте. Он был патриотом, любителем громких идей и общности единомышленников, но это все можно было сказать и про других немцев. В общем то его брат был достаточно заурядным человеком, и пусть в этом не было ничего дурного, все же испытывал в связи с этим фрустрацию. Возможно его юношескому пылу было просто некуда себя деть, кто знает. Война в таком ключе и правда представлялась чем-то заманчивым. — Не вини его. О войне сейчас кричат из каждого радио. Нет такого уголка Германии, что заставил бы забыть о ней хоть на секунду. — проговорил Тобирама, задумавшись. — Да. Я видел столько мальчишек, записывающихся в добровольцы. Ты и представить себе не можешь. Они толпятся у военкоматов днями и ночами, лишь бы попасть на фронт. Некоторым даже шестнадцати не исполнилось. Я не видел такого воодушевления со времен франко-прусской войны. — покачал отец головой. — Хаширама похож на них. Такой же неугомонный идиот. Я знал, что рано или поздно в желании найти свое место он выкинет какую-нибудь дурость, но надеялся, что она не будет связана с войной. — вздох. Буцума вдруг поднял глаза на младшего сына. — А ты что думаешь, Тобирама? Никогда не хотел побывать на поле боя? — Я ученый. Не солдат. — Отрадно видеть, что ты не называешь себя врачом. — вдруг сказал ему отец. — Это была бы ложь. В первую очередь самому себе. Тобирама поморщился. Его пытались задеть? Похоже на то. Должно быть инцидент с Сакурой был еще свеж в чужой памяти. — Я объективен по отношению к себе. — Боюсь, что нет. — впрочем, мужчина решил перевести тему. — Я волнуюсь за него, Тобирама. Не случилось бы чего. Этот дурень ведь не будет сидеть там сложа руки. Да. Это действительно то, над чем стоит задуматься. На войне выживают те, кто сидят ниже травы и тише воды, но это не про Хашираму. Он всегда был до ужаса громким. Тобирама не удивился бы — погибни его брат в первом же бою, потому что полез бы спасать раненых товарищей из-под пулемета. Была в нем эта странная готовность пожертвовать всем ради идеи, которой он горел. Даже своей жизнью. — Мы что-нибудь придумаем. Отговорим его. — Ты ведь и сам в это не веришь. — грустно усмехнулся Буцума. — Если Хашираме что-то взбредает в голову — он упрямится как баран до последнего. Я и сам был таким в его возрасте. — Что ж. — вздохнул Тобирама и коснулся все еще горячего лба. Тогда у него была иная мысль, однако он подвергал ее сомнению. Вопреки их холодным отношениям — он любил Хашираму. Как любил всю свою семью. И если на трупы приходящие с фронта он был готов смотреть как на лабораторный материал, то труп его брата на операционном столе Тобирама не хотел увидеть даже в страшном сне. Хаширама ведь не справится без него. Не сможет. Сенджу ощутил смутное беспокойство, однако заставил себя придумать новые аргументы «за». Более интересные его научной стороне. — Если я не уговорю его за эти дни не идти на войну… То отправлюсь туда с ним.Изуна
— Боже, папа. Тебе обязательно вот так просто… — Вот так просто что? — спросил его Таджима. — Я всего лишь хочу убедиться, что ты скажешь им все, как нужно. Изуна только раздраженно пробормотал что-то себе под нос, едва поспевая за отцом. Они приехали в Париж где-то час назад, еще и девяти не было, а тот уже спешил найти нужный им комиссариат и скорее уехать домой. Изуна был с ним солидарен, но чувствовал страх при одной только мысли о том, что их глупый и абсурдный план может не удаться. И все же Таджима сохранял оптимизм. И Изуна невольно заряжался им тоже. — Мне уже двадцать два. Я большой мальчик, почему ты не дашь мне разобраться самому? — недовольно буркнул юноша, едва они таки добрались по нужному адресу. И правда. Напротив них находилось строгое серое здание с красной черепичной крышей и высоким каменным забором. Изуна подошел к нему ближе, чтобы рассмотреть плакаты, висящие на нем кучными рядами, но не обнаружил ничего интересного. «Священное объединение» — гласили одни, «Вставай на защиту родины» — гласили другие цветастыми красками и образами хмурых солдат, тянущие к зрителю свои руки. Кое-где были и обычные строгие документы, коротко поясняющие опубликованные приказы. Один из них сообщал о новой волне мобилизации, другой — о приказах, что позволяли территориальной армии выискивать укрывающихся от службы в их собственных домах и домах всех членов их семьи. На последнем Изуна заострил особое внимание и раздраженно фыркнул. Похоже, в самом крайнем случае ему и правда пришлось бы уезжать из страны. Были бы еще деньги. — Я просто хочу, чтобы все прошло как нужно, понимаешь? Поэтому будет лучше, если я это проконтролирую. — ответил ему Таджима, едва не беря сына за руку. Благо тот в последний момент отшатнулся, едва они остановились напротив старых деревянных дверей. — Ага. Это здесь. Узнаю печать с письма. Значит не подделка и не розыгрыш твоего брата. Изуна покачал головой. Розыгрыш? От Мадары? Отец хотел верить в лучшее, но подобный бред был не свойственен даже ему. — Не понимаю что такого тебе нужно контроли… — но Изуна замолк, едва отец посмотрел на него с таким мрачным скепсисом, что смутил даже его. Мужчина выгнул одну бровь, скрестив руки на груди и тихо произнес: — Ты знаешь о чем я говорю. — сказал он. — Поэтому я очень тебя попрошу. Не веди себя так… — Так это как? — Как Изуна. Они уставились друг на друга в немой упрямой борьбе. Да, Изуна прекрасно знал, что в устах отца означали эти слова и всегда чувствовал легкий налет обиды. Черт, Таджима говорил ему это так часто, что Изуна давным давно привык затыкаться и стоять в его тени на любом мало-мальски светском мероприятии, словно какому-то семейному уроду. — Да ладно тебе! Что я могу такого… — Изуна. — повторил его отец. — Ни слова. После этого он снова потянул сына за собой, открыв тяжелые дубовые двери. Изуна только раздраженно вздохнул, но послушно замолк, рассматривая внутренности помещения. Забавно, но внешний вид комиссариата не отличался от вида какой-нибудь ратуши почти ничем, но Учиха был склонен считать, что все государственные здания были до унылого друг на друга похожи. Белая плитка под ногами, выкрашенные в бледно-желтый бетонные стены и редкие скамейки у дверей, возле которых вовсю толпились люди самого разного возраста. От двадцати (но таких было крайне мало) до сорока с чем-то. Изуна предположил, что его одногодок отправили на фронт с первой же мобилизацией. Парень всмотрелся в эти лица и невольно задумался испытывали ли они такой же страх перед войной как и он или же давно смирились со своей участью. — Ничего себе. Здесь целая толпа. — проговорил Таджима, пробираясь с сыном через галдящих новобранцев. Изуна невольно подумал, что они вполне могли быть его сослуживцами, если бы их отправили на фронт, но прогонял эту мысль до тех пор, пока отец не отвел его в один из кабинетов. Здесь было заметно тише. Даже напоминало кабинет в его бывшей школе. Несколько книжных полок с непонятными документами, расставленными в строгом алфавитном порядке. Большой стол посередине, как раз похожий на парту, за которым сидели двое молодых парней в скромных серо-голубых мундирах. Изуна плохо распознавал погоны и едва ли мог понять какие у них были звания. Однако они не намного старше его самого, может из резервистов? Он слышал, что существовала альтернатива службе на фронте но она была роскошью для тех, кто отличался талантом в тех отраслях, что могли быть полезны в тылу. — Добрый день. — поздоровался Таджима с ними. — Добрый. — не поднимая головы ответил один из мужчин. — Если вы пришли по месту регист… — О, нет. Мы здесь для того, чтобы прояснить один вопрос. Изуна мысленно проклял себя раз десять, когда только услышал что-то подобное из чужих уст. Ох, он умолял отца дать ему приехать сюда одному, но тот словно бы искренне боялся, что его сын может не вернуться. Но ведь это было бы просто нелепо? Что его, взяли бы под руки прямо здесь? Парень усмехнулся. Не с его послужным списком. — Эм… да. Конечно. Мы вас слушаем. — один из них выбился из общего дежурного тона, будто бы удивившись тому, что его перебили. — Вы у нас… — Изуна… — Изуна Учиха. Видите ли, мой сын получил письмо, в котором говорилось, что он мобилизирован, но это никак не может быть правдой. Поэтому мы приехали сюда разобраться, не произошла ли какая-нибудь ошибка… Изуна устало вздохнул. Отец очевидно не хотел позволить ему даже имя свое произнести, посему парень и выглядел сейчас как маленький ребенок на разборках родителя с учителями в школе. Один из мужчин удивленно нахмурился, одарив обоих Учих недоумевающим взглядом, пока второй, видимо, начал рыться в документах в поисках нужного матрикюля. — Простите, месье… — Таджима Учиха. — Месье Таджима. Сколько полных лет вашему сыну? — Двадцать два. — Двадцать два. Он физически здоров? — Вполне. — Тогда нет никакой ошибки. Все физически здоровые юноши… — Нет, вы не понимаете. Он не прошел воинскую службу до конца. Его выгнали. — Выгнали? Такого не бывает, нельзя просто… — Изумо, погляди. — вдруг шепнул ему сослуживец, доселе роющийся в стопке документов, лежащий на столе, и протянул небольшую книжицу. Очевидно на имя Изуны. — Его действительно выгнали… тут даже причины есть. Таджима тут же густо покраснел. Изуна лишь насмешливо усмехнулся, уперев руки в бока, пока оба сослуживца изучали его документы. — Не нужно это читать, я вам сам все расскажу… — нервно попросил их мужчина, но было уже поздно. — И… вы это читаете. — Ох, ты… — проговорил один из них. — Я и не думал, что это так открыто пишут в официальных бумагах… — покачал головой второй. — Мать честная. Таджима устало прикрыл лицо рукой. — Эм… Изуна Учиха. Здесь сказано, что вы были исключены из подготовки резервных войск за… эм… непотребное поведение… — Да, да. Мы знаем, что там написано… — …и… оу, извращенные наклонности, в том числе и мужеложество. — Пожалуйста, не нужно читать это вслух. Здесь же стены тонкие. Нас могут из коридора услышать… — …и соблазнение своего капитана-инструктора. Ох. Ну и ну. — Соблазнение? Да он сам то не особо был против! — тут же возмутился Изуна, скрестив руки на груди. — Изуна, помолчи. — прервал его и без того красный как рак мужчина. Оба солдата удивленно переглянулись, отложив матрикюль Изуны с таким отвращением, словно он был заражен чумой. Неловко прокашлялись, глядя куда угодно, но не в глаза новобрацу и какое-то время просто молчали. — Что ж… кхм. Да… Стоило оповестить вас об этом, просим прощения за такое недоразумение. Сейчас свыше спускается столько разных разнарядок, за всеми не уследишь. Видите ли. По новому указу о мобилизации, от нее могут быть освобождены лишь люди… с видимыми физическими ограничениями. Как у вас, месье. Говоря же о вашем сыне — физически здоровые юноши, не прошедшие обязательную службу также могут быть мобилизированы. — наконец заговорил один из них, и Изуна почувствовал как земля уходит у него из-под ног. — В каком это смысле? — прошептал он, глядя куда-то перед собой. — К сожалению, сейчас нам не до избирательности в вопросе мобилизации, месье. — снова подал голос один из мужчин. — Франции как никогда нужны… — Я без этих ваших патриотичных речей обойдусь. Лучше обьясните мне как я буду воевать за родину не умея, мать вашу, стрелять? — огрызнулся на него Изуна, и оба солдата стушевались. — Изуна. — укорил его Таджима, но тот уже не слушал. — Такие вопросы должны решаться на месте, насколько я понимаю. Ваша подготовка по сравнению с остальными будет слабой… — Слабой? Давайте начистоту. Я буду там бесполезен. — Так и есть. Кто работает в вашей резервистике? За такие списки нужно в тюрьму отправлять. Они вообще читают личные дела тех, кого мобилизируют?! — добавил Таджима. Юноша, названный Изумо, лишь побледнел, примирительно подняв руки. — Поймите. Не мы решаем такие вопросы. Если вы хотите пожаловаться — обращайтесь в высшие инстанции. Мы такие же обычные солдаты как и ваш… Должно быть Таджима хотел что-то сказать им. Что-то вроде «неприменно обратимся» и «мы еще с вами разберемся», однако Изуна оказался быстрее. — Я не солдат! И не собираюсь им быть. Не там, не в ваших вшивых списках! — Послушайте… Вы уже получили мобилизационный лист, там стоит крайняя дата прибытия. Если вы не явитесь по ней в депо вместе со всеми мобилизованными — вас будут судить как дезертира. — Дезертира? Вы в своем уме. Нельзя же просто так парня на смерть отправлять. — начал было его отец снова, однако дальнейшие его слова уже не имел никакого смысла. Изуна вдруг замолчал, озлобленно уставшившись на обоих. Его переполняло сразу столько эмоций: страх, обида, паника, злость. Злость была сильнее всех. Злость на то, что от него требовали умереть. Злость на отца, который не смог ничего сделать с этим. Злость на себя, которая только возрасла еще сильнее. Они словно все сговорились. Словно все разом вдруг захотели решить судьбу Изуны без него. Как он поступил с Мадарой однажды. Эта мысль вдруг вывела его из равновесия окончательно. Изуна замер, затем прикрыл глаза и угрюмо произнес: — Да пошли вы все. И вышел в коридор, не обратив внимания на окликнувшего его отца. Вышел и оказался в темном сыром месте, таком сыром, что шел пар из рта. Юноша обернулся, однако на месте двери кабинета, из которого он только что ушел, увидел лишь глухую стену. — Ich mach dich kalt, hier und jetzt! Что… Мимо Изуны прошел чей-то силуэт, но он не разглядел очертаний. Повернулся вслед за ним и в ужасе застыл. Перед ним был операционный стол над которым склонились два человека. Он также не видел их лиц, лишь неясные размытые образы, однако хорошо углядел на столе труп, вскрытый и обескровленный. И его омерзительный вид настолько напугал Изуну, что тот не выдержал, и громко закричал. — Сe que c'est?! Тобирама вздрогнул, едва до ушей донесся чужой, полный ужаса голос, и обернулся на крик, но в проеме двери никого не оказалось. Тогда он повернулся к Данзо, чтобы спросить у него, слышал ли он что-то, однако вдруг появившийся в подвальной комнате Хаширама отвлек его. Тот казался взбешенным. Темные волосы были растрепаны и беспорядочно свисали со лба, бежевая рубашка смялась где-то у пояса — брат даже не удосужился нормально заправить ее в брюки. — Какого черта ты сделал?! — яростно крикнул он, не обратив внимание на труп. Когда же вид чужого открытого нутра таки привлек его взгляд — резко отшатнулся, простонав от отвращения. — А это еще что такое?! Гадость! Тобирама не отреагировал на его крик. Лишь задумчиво рассматривал мозг в своих руках. — Это наше открытие. — ответил он беспристрастно. — Сонная болезнь. Или летаргия. Пока сырое название. Еще слишком мало случаев на нашей практике, чтобы строить общую картину и… — Да не про это я! — перебил его Сенжу старший. — Я узнал все у отца. Какого черта ты записался в мой батальон добровольцем?! Данзо побледнел, в шоке уставившись на Тобираму, будто бы не веря услышанному. Тот и ухом не повел. Даже не посмотрел на брата. — Там куда ты едешь нужен врач. Ваш батальон потерял обоих. Остались только санитары. Поэтому я предложил им свою кандидатуру. — пояснил он холодно. Хаширама только яростно выругался. — Зачем? Тебе дома не сиделось? Или отец попросил? — возмутился мужчина. — Если да, то зря стараешься, мне не нужна нянька, Тобирама. Альбинос лишь поморщился, наконец опустив мозг в банку. Он находил интересным тот факт, что его повреждения были схожи с повреждениями Шино. Это делало версию с энцефалитом еще более правдоподобной, однако что-то в симптомах все же не сходилось. Он бы разрезал мозг на части, но пока старший брат кричал у него над ухом — это представлялось трудно осуществимым. — Я врач, а не нянька. И всего лишь хочу быть уверенным, что твои раны подлатают как надо и ты не умрешь в первый же день от какого-нибудь сепсиса. Данзо неверяще покачал головой. — Это… правда? Вы на войну собираетесь? — с ноткой восхищения прошептал он, — Я… это так неожиданно. Почему вы ничего не сказали? — Потому что этот придурок записался в добровольцы сразу после меня! — ответил ему Хаширама вместо брата. Затем укоризненно посмотрел на Тобираму и озлобленно указал на него пальцем, — Зачем ты только это делаешь? По-твоему я такой неудачник, что не справлюсь без своего талантливейшего и умнейшего брата? Это была моя идея! Мое желание. Я не хотел разделять его с тобой. Тобирама не ответил. Молча снял окровавленные перчатки, не глядя на брата. — Закончим на сегодня. Ничего нового мы не узнаем. Очаг все тот же — мозг и только он. В остальном пациент здоров. Узнать бы что именно вызывает летаргию и… — Я все еще здесь! Хватит делать вид, что меня не существует. — рявкнул Хаширама так сильно, что заставил Данзо вздрогнуть. — Ты завтра же скажешь отцу, что передумал и заберешь свою военную книжку, ясно? Как бы тебе не хотелось снова отличиться за мой счет перед ним — подумай хотя бы о Кавараме и Итаме. Они не готовы терять сразу обоих братьев. «Поэтому я и еду с тобой.» — подумал Тобирама, хотя на деле сказал совсем иное. — С чего ты решил, что причина только в тебе? Фронт — это море для экспериментов, Хаширама. Мне пообещали хорошие условия и несколько санитаров и медсестер в помощь. А также полный картбланш на вскрытие трупов врагов. Какой ученый бы от такого отказался? — ответил он равнодушно. Данзо посмотрел на мужчину с нескрываемым интересом. — Вот и все. Ты просто подал мне идею. Если хочешь, мы там даже пересекаться не будем. По крайней мере пока ты не поймаешь пулю. Хаширама лишь раздраженно фыркнул. Он не любил спорить с братом, потому что всегда срывался на искреннюю злость и эмоции, когда Тобирама спокойно апелировал фактами и никогда не повышал голос. В их ругани он всегда выходил победителем, и Сенджу знал, что и в этой он не одержит победу. Ну и ладно. — Ненавижу тебя. — только и сказал он, а затем резко развернулся и ушел из подвала. Тобирама покачал головой. — Ну что за идиот. — сказал он. — Вечно думает чем угодно, но не головой. — а затем обернулся к Данзо. — Давай уберем тут все. Я устал. Но тот не сдвинулся с места, продолжая поглядывать на мужчину. — Вы действительно отправляетесь на фронт? Боже. Я и не подумал, что вы такой смелый. То есть… нет, я не сомневался, но… — Данзо. — одернул его альбинос. — Здесь нет моей храбрости. Просто научный интерес. А теперь, если ты не против. Мы сменим тему. — Да, конечно. Я просто хотел… Но Тобирама уже не слушал его. Лишь поднял голову и взглянул на то место, откуда слышал голос. Что-то сильно беспокоило его. Что-то похожее на страх за брата, что и заставил его последовать за ним, оставив привычные ему стены университета, но иной природы. Словно бы что-то следило за ним. Смотрело. Шло по пятам. Что-то, что стояло в тени холодного коридора. Что-то, кому в очередной раз начиная с самого детства снились ужасные кош… — Берегись, там — Войны! Никогда ещё они не были так ужасны, жестоки и безжалостны, как теперь. Если хоть одна из них вырвется… Лучше не искушай судьбу! Правда, они стали такими толстыми, неповоротливыми… И всё же следует быть осторожней. Чуть приоткрой дверь, взгляни и скорей захлопни! Тильтиль опасливо отворил дверь, заглянул в узкую щель и тут же отшатнулся в ужасе. — Закрывайте! Скорее закрывайте, запирайте покрепче! Они меня увидели! Они уже идут, ломятся в дверь! Изуна вздрогнул, с трудом очнувшись от кошмара, когда на его плечо легла чужая рука. Он задремал? Похоже на то. Парень устало зевнул, потерев сонные веки. Его отец сидел на его кровати, безутешно опустив голову. Будто бы провожая сына на верную гибель прямо сейчас. На протяжении всего этого времени Таджима делал все, чтобы найти способ оставить его дома, однако на поверку оказалось, что таковых было совсем немного. Изуна мог уехать — отец настоятельно советовал ему собрать свои вещи и к утру они бы нашли возможность отправить его в какую-нибудь Бельгию. — Там война. — ответил ему Изуна. — Тогда в Англию. — Там тоже война. Их бомбят фрицы из цепелинов. — Италия. — Папа, везде война. Везде, где только можно. Даже в европейский колониях. Изуне казалось ему некуда скрыться, но еще больше ему казалось, что он не сможет уехать из Франции из-за риска того, что это может быть навсегда. Он не был патриотом, не считал нужным защищать чужие интересы пусть и во благо страны, но любил свой дом и город. Любил ту часть своего прошлого, которую не испортил. Мысль о том, что из-за него отцу придется продать винокурню и без того била Изуну по его чувству вины. А оно и так было безмерным. Но если бы он уехал сам, оставив отца — навлек бы на него проблемы серьезнее продажи старого дома. Изуна чувствовал себя загнанным в ловушку. Как крыса в углу, какой он и являлся. — Ты почему не спишь? — сонно спросил он отца. Тот молчал какое-то время не глядя на него. Однако после все же посмотрел на него холодным усталым взглядом. Это слегка напугало. — Я придумал кое-что. Что поможет тебе не идти никуда. Изуна вздохнул. Что еще могло бы быть? Таджима звонил Мадаре в надежде на его помощь, но тот отказывался от разговора с ним. Обращался в комиссариат, но там ему отвечали отказом. Что еще оставалось? Парень прикрыл глаза. Казалось, что он слышал музыку. Игру на пианино за своей дверью, но то было лишь видением. У них отродясь не было пианино. Таджима вдруг указал на свое колено и едва заметно улыбнулся. — Я знаю. Это страшно звучит со стороны, но… — Папа? — Если ты…ну сломаешь… ногу или допустим руку… тебе не придется никуда идти, Изуна. Хромота на всю жизнь, да. Но это лучше чем быть там. Уж я-то уверен. — прошептал он вкрадчиво, глядя сыну в глаза. Изуне стало не по себе. Мурашки гурьбой пробежались по спине. — Я имею в виду… это больно, но никто не придет за человеком с неработающей ногой, верно? — Папа, это бред собачий. Я не буду ломать себе ногу. — Тебе и не придется. Я… — Господи, нет! Я даже говорить об этом не хочу. — Но тогда тебя отправят туда. Неужели ты не понимаешь! — Таджима повысил голос. Изуна давно такого не слышал. После того как Мадара исчез из их жизни, он старался обращаться со своим сыном как со стеклянным. Может это и сделало из Изуны эгоистичного ублюдка? Ах, нет. Он таким родился. Парень примирительно поднял руки, положив их отцу на плечи. — Я знаю. И мне дико страшно. — признался он. — Но я… я не хочу себя калечить. Это же безумие. Даже звучало жутко. Хоть и от безысходности. Изуна сглотнул. Ему нужно было успокоить Таджиму и заверить его в том, что с ним все будет хорошо, но сейчас ему чертовски хотелось чтобы в этом заверили его самого. Видя паническое настроение отца Изуна из неверящего оцепенения невольно паниковал сам. Через несколько дней решится его судьба. Через несколько дней он либо поедет на Парижский вокзал либо подождет пока его объявят дезертиром. И неизвестно, что из этого хуже. Он не понимал какие условия его ждут на войне, но знал, что в тюрьме они будут чудовищными. Что же правильнее? — Тебе нужно успокоиться. — сказал парень наконец, переборов дрожь в голосе. — В конце концов мы не может повлиять на это верно? Остается только смириться. В конце концов стадия гнева у Изуны кончилась на Мадаре. Сейчас была депрессия. — Я не хочу… — всхлипнул Таджима, вдруг крепко обняв сына. — Не хочу терять еще и тебя. Боже. За что мне все это… Изуна поник, ощутив как болезненно кольнуло в сердце чувство вины. Отец редко рыдал. Изуна помнил только пару раз, когда умерла его жена и когда… Ты мне больше не сын. Изуна обнял мужчину в ответ. В его ушах все еще стояла эта странная музыка, но он перестал обращать на нее внимание. Где-то там на пианино играл светловолосый человек, пока вокруг него сгущались сумерки. — Ich werde dieses Instrument vermissen… Изуна не хотел этого. Он ведь трус. Всегда был трусом. Совсем не героический солдат из рекрутских листовок, что наклеены на каждый столб в их городе. Не защитник и не воин. Но если и есть хотя бы одна причина по которой он и мог отправиться в самое пекло добровольно — это слова Мадары. Он сказал что у Изуны есть шанс. Шанс наконец заполнить эту пустоту в груди. Избавиться от пожирающей его день ото дня вины. Искупить то что он сделал перед всеми ними. Перед отцом. Парень чертовски боялся грядущего, но это была та слабая надежда, что давала ему хоть какое-то смирение с неизбежным. На протяжении оставшихся ему дней, он лишь бессмысленно разгуливал по городу, жадно глядя на то, что когда-то считал привычным и замылившим глаз: бесконечные сады за чужими дворами, поля с маками, старые каменные здания и жизни других посторонних ему людей. Кто-то читал газеты, кто-то как и он бродил по улицам, кто-то выставлял в лавке свежеиспеченный хлеб. Никому не было дела до Изуны, некоторые даже презрительно отворачивали голову, узнав в проходящем человеке именно его. А Изуне хотелось презирать их всех в ответ. По-черному завидовать тому, что они не отправляются на войну как он. Старики, дети, женщины — он бы с радостью обратился бы кем-то из них, но судьба не дала ему такого выбора. Последние дни дома пролетали стремительно и незаметно, вскоре исчезнув в прошлом вовсе, поставив Изуну перед настоящим, наступления которого он так сильно боялся. Они с отцом стояли на одной из платформ рядом с прибывшим поездом, среди кучи таких же мобилизованных как он, галдящих на весь вокзал. Посадка должна была состояться с минуты на минуту, но пока Изуна все еще пользовался отведенными себе мгновениями, стараясь удержаться на ногах и не упасть в обморок из-за накатившего на него страха. Он даже не знал чего боялся больше: смерти, неизвестности, созданной туманом войны, или же наверняка ужасных условий к которым совсем не привык. — Все будет хорошо. Изуна видел, что Таджима и сам боится. Что он в шаге от того, чтобы начать уговаривать сына вернуться домой и сломать ему эту чертову ногу, но он держится ради того, чтобы не заражать собственной паникой и его. Изуне тоже бы хотелось сохранять самообладание, но он не мог скрыть ужас в собственных глазах. Ему стало дурно когда послышался свисток, и окружившая их толпа новобранцев стала медленно двигаться в сторону открывшихся дверей поезда. Они все были разные. Многих Изуна даже знал, хотя никогда не общался лично. Он был изгоем в собственном городе, поэтому так и не заимел хоть какие-то крепкие знакомства, не ограниченные одним приятно проведенным вечером. Какое-то время он продолжал всматриваться в людей, пока Таджима тихо наставлял его перед дорогой: разглядывал тех, что неохотно шли вслед за шумным потоком, тех, кто как и он трясся от страха и безнадеги, и тех, кто напротив воодушевленно прорывался в самые первые ряды, дабы поскорее занять место в вагоне. Были и те, кто показался ему несвойственными этому залитому солнце вокзалу. Словно бы их накрыла серая тень, отделяющая от всех остальных. Изуна заострил на этом внимание, отлучившись от внешнего мира и его звуков на пару мгновений, словно погрузившися под воду. Это была семья. Изуна видел несколько молодых мужчин, по-очереди обнимающих старого отца, пока за руки того держали еще совсем маленькие дети. Они что-то говорили, но Изуна услышал их не сразу. Сперва гул из голосов был слишком неразборчив. Однако позже от все же что-то услышал. — Ты взял себе книгу в дорогу? — Да, папа. Я взял. — А еды? Я положил вам обоим… — Да. Я знаю. — А… — Что бы ты не сказал, ответ будет «да.». Я все взял. И для Хаширамы тоже. О себе-то он позаботиться не в состоянии, — ответил Тобирама, скрестив руки на груди. Его брат только возмущенно фыркнул, со злостью посмотрев на брата и отца. — Тоже мне. Нянька нашелся. — буркнул он и демонстративно толкнув младшего плечом, пошел к поезду. Тобирама только закатил глаза. — Не будь с ним строг. Ты ведь знаешь Хашираму. Он в жизни не признается, что ему что-то не под силу. — вздохнул Буцума. — Береги его, ладно? Ему тяжело без тебя будет. Тобирама кивнул. Затем опустившись на корточки, по очереди обнял Кавараму и Итаму. — А вы присматривайте за отцом, — улыбнулся он. — И помогайте, если он просит. — А ты надолго, Тобирама? Когда ты вернешься? — грустно спросил его Каварма, крепко обняв за шею. — Я не знаю. Может быть на пару месяцев. — Конечно всего на пару. — уверил мальчика отец, и хлопнул Тобираму по плечу. — Наши вот вот возьмут Париж. Поверь мне, после этого война не продлится долго. — А Тобирама привезет нам что-нибудь оттуда? С войны. — поинтересовался Итама. Тобирама удивленно изогнул одну бровь. — А что ты хочешь, Итама? Мальчик немного подумал, поморщив лоб и вдруг улыбнулся. — Привези нам пленного француза! Я хочу посмотреть как они выглядят! Буцума и Тобирама слабо рассмеялись. — И где же ты его поселишь-то? В вашей комнате? — спросил мужчина с насмешкой. Итама насупился в ответ. — А почему нет? Он будет жить у меня под кроватью. — недовольно ответил он, и с надеждой посмотрел на старшего брата. — Привезешь же, Тобирама? Привезешь? — Да, привези, Тобирама! — повторил за ним Каварама. Тобирама лишь покачал головой. — Один пленный француз. Вас понял. — сказал он, и дети радостно обняли его снова. Буцума только вздохнул, а затем, едва послышался гудок поезда, словно бы что-то вспомнил и принялся копаться в карманах пиджака, судорожно что-то ища. — Совсем забыл. Вот. Возьми это с собой. Я хотел отдать ее Хашираме, но он как всегда заупрямился. — вдруг вложил Буцума в руку сына цепочку. И Тобирама удивленно повертел ее в пальцах. Серебряная. С маленьким флакончиком на ней, должно быть для эфирных масел. Сенджу удивленно посмотрел на отца. — Это был мой первый подарок для твоей мамы. После того как… В любом случае. Храни ее у себя, хорошо? Я верю в то, что она принесет вам удачу. — Спасибо, отец. — кивнул Тобирама. Они постояли еще немного, прежде чем попрощаться в последний раз. Сенджу подошел к дверям вагона, однако прежде чем успел войти внутрь, вдруг услышал чей-то голос. — S'il-te-plait reste avec moi. Vous n'avez pas besoin d'être là. Что? Тобирама обернулся назад, когда кто-то схватил его за руку. Как в тот раз, когда… — Пожалуйста… я знаю, мы что-нибудь придумаем. Только останься со мной. — умолял его Таджима, крепко сжимая чужое предплечье. Изуна поджал губы, в надежде не разрыдаться прямо на этом пероне. Порывисто обнял отца, уткнувшись лицов в его плечо и тут же оттолкнул. — Все, что мы придумаем навредит тебе и нашему дому, папа. — горько проговорил он, — Когда-нибудь ты поймешь, почему я так поступаю. Изуна хотел было развернуться и уйти вглубь вагона, но отец снова схватил его за руку. — Изуна… — позвал он дрожащим голосом, и вложив в руки сына небольшой сверток. — Возьми. Я помню, она была твоей любимой. Парень не сразу понял, что именно отец дал ему, однако поезд уже двинулся. — Поообещай мне, что вернешься живым. Я буду ждать тебя сколько понадобится. — совсем тихо сказал Таджима, махнув ему рукой на прощание. Изуна лишь молча улыбнулся, к собственной злости ощутив то, что не должен был ощущать в этот момент. Зависть. — Обещаю. Я бы хотел быть на его месте. — вдруг подумал он и едва не покраснел от стыда за собственные мысли. Отец провожал его взглядом до тех пор, пока не скрылся из виду, а вокзал их родного города не сменился смазанными силуэтами домов и деревьев. Тогда Изуна устало прислонился к стене, закрыв глаза, и какое-то время просто молча стоял, сжимая в руках сверток и вслушиваясь в стук рельс и шумные разговоры внутри его вагона. Сейчас он как никогда ощущал себя одиноким. Ich sah ihn. Er war hier. Wo könnte er hingehen? Изуна резко распахнул глаза, ощутив как кто-то прошел совсем рядом, накрыв его своей тенью. И этот кто-то обернулся, поняв что его заметили. A qui est cette voix? — Что это черт возьми такое… — проговорил Тобирама, вглядываясь в лица постепенно усаживающихся по местам новобранцев. Он готов был поклясться, что видел кого-то знакомого среди них. Даже слышал его голос, пусть и не разборчивый, однако теперь это странное чувство пропало также внезапно, как появилось. Он стоял в прострации еще какое-то время, уверенный, что сможет заставить себя ощутить это чувство снова, однако рука, вдруг легшая ему на плечо, прервала тяжелые мысли. — Данзо? — изумленно спросил Тобирама, обернувшись. Позади него и правда стоял его ученик, одетый в строгое серое пальто. В руке он крепко сжимал ручку кожанного чемодана. — Что ты здесь делаешь? — Я тоже записался добровольцем. Как вы, герр Тобирама. — улыбнулся он, вдруг заговорщически наклонившись к мужчине. — Ведь вы снова оказались правы. Это блестящая идея. — Идея? — Тобирама нахмурился. Взгляд его подопечного казался ему настораживающим, но он не мог понять что именно с ним было не так. — Проводить исследования в условиях войны. Вы ведь за этим отправляетесь на фронт? — Данзо прошептал. — Наверняка там будет много случаев нашей болезни… очень много. И нам точно разрешат вскрывать черепа если не своих, то хотя бы лягушатников. Эти слова вновь возродили образ Тобирамы в окровавленном халате перед его глазами. Того Тобирамы, что стоял над операционным столом склонившись над полуживым пленником. Это было видение? Знамение? Сенджу не верил в подобные вещи, но это странное не принадлежащее ему воспоминание вновь заставило его увидеть юношу в поезде. Занявшего место у окна, и провожающего взглядом тающий в вечерних сумерках город. И он также знал, что прямо сейчас этот юноша видит и его. И точно как он задает самому себе вопрос… — Саске? — Учиха не верил своим глазам, однако по глупейшему стечению обстоятельств получалось так, что они его не обманывали. Юноша, случайно наткнувшийся на него в этом самом вагоне лишь изумленно открыл рот. — Изуна…