_______________________
Они добрались до дома после семи утра. — Тебе обязательно было так поступать с Рю? Его и так легко запугать, знаешь ли. Дазай не выглядит даже немного пристыженным. — Он пялился на тебя. Чуя издаёт многострадальный вздох, вешая куртку. — Он не в моём вкусе. — Я знаю, я единственный в своем роде, — Дазай выразительно кивает. — Не слишком ли самоуверенно? — Чуя фыркает и закатывает глаза. — Это одна из тех вещей, которые ты любишь во мне, — зевает Дазай. — Я возвращаюсь в постель. Ты идёшь? Чуя мотает головой. — Я обещал анэ-сан, что позвоню ей по скайпу, когда вернусь домой. Дазай лениво целует его в макушку, прежде чем отправиться наверх, а Чуя садится за стол. Завтра Дазай возвращается в Киото. Это то, о чём он думал с самого Рождества, и он знает, что откладывать это на неделю было неправильно... (Скептические взгляды Мори становились всё более и более частыми.) И это не совсем то, что он может скрывать долго. Не то чтобы он прямо "скрывал" от Дазая, не в начале, но теперь... Что ж, Чуя знает, что он откладывал это настолько долго, чтобы теперь Дазай видел это именно так, несмотря ни на что. Когда Дазай просыпается через несколько часов, они проводят вторую половину дня за просмотром фильмов, упаковкой вещей и сидят вместе под котацу, пока Чуя поедает безбожное количество булочек с красной фасолью. Но напряжённая тишина, витающая вокруг Чуи, не ускользает от внимания Дазая, и к тому времени, когда день подходит к концу, он устаёт ждать, когда Чуя решится и скажет прямо. — Хорошо, я сдаюсь, — Дазай приподнимается на локте, глядя на своего парня с того места, где Чуя сидит у его стола, расчёсывая волосы после душа. — Что такое? Ты ведь не сердишься из-за храма, правда? Потому что я просто отчасти ревновал... — Нет, Дазай, — Чуя вздыхает. — Я не сержусь, я просто... — он прикусывает губу и откидывается на спинку кресла. Отчасти он просто хочет что-нибудь придумать, притвориться, что проблемы не существует. Но увы. — Ты просто... что? — Дазай приподнимает бровь, теперь он обеспокоен ещё больше, чем раньше. — В прошлом семестре... — Чуя делает глубокий вдох, чтобы успокоиться. — Кое-что случилось, и я не сказал тебе, потому что знал, что ты сразу прибежишь домой... Дазай хмурится, его глаза наполнены мрачной смесью беспокойства и разочарования. — Звучит как то, о чём ты должен был мне рассказать. Чуя морщится. — Дазай, послушай... — он нервно вертит расчёску в пальцах, — это не то, что ты можешь исправить, я просто... не хотел, чтобы ты из-за меня пропустил экзамены— — Что случилось? — ... — Чуя уставился в пол. — Финал по дзюдо в префектуре... там появилась моя мама, — Дазай напряжён, но молчит, и Чуя продолжает. — Она... я не знаю, о чём она думала, но... мне кажется, она хотела попытаться разобраться, и когда она поняла, что не может... — он тяжело сглатывает. — Она сказала мне, что они меняют обвинения против моего отца. — ...Прости? — Они свели всё к нападению при отягчающих обстоятельствах, — Чуя больше не крутит расчёску, он сжимает её так крепко, что пластик дрожит под его пальцами, готовый сломаться. — Почему у тебя такой вид, будто ты думаешь, что я вот-вот разозлюсь на тебя? — Дазай хмурится. Потому что так и есть. — ...Потому что они отпустили его под залог. Ах. И теперь разочарование, которое до этого видел Чуя, начинает переходить в злость. — Как давно? Чуя на мгновение поджимает губы, пытаясь собраться с мыслями. — С конца прошлого месяца. — ...Ага, — голос Дазая отрывистый, но тихий. Он никогда не повышает голос на Чую, когда сердится. И вообще, несмотря на то, что они знакомы уже больше года, его гнев редко был направлен в сторону Чуи, но очевидно, что радость он явно не испытывает. — Это то, что ты должен был мне рассказать. Чуя пристально смотрит на него, ожидая и наблюдая, как крутятся шестерёнки в голове Дазая. Он не хочет говорить о себе, Чуя это видит, но он также помнит выражение лица Дазая, когда очнулся в больнице. — А он может просто... выходить на улицу? Чуя мотает головой, откладывая расчёску в сторону. — Насколько я знаю, он находится под домашним арестом. И Мори сказал, что я, наверное, могу получить судебный запрет— — Он тоже об этом знает? — Дазай, — мягко говорит Чуя, — злись на меня, а не на него. Дазай снова замолкает, явно пытаясь переварить услышанное. Он не смотрит на Чую — его голова отвёрнута, а руки крепко сжаты на ногах. — И ты решил не говорить мне об этом до той ночи, пока мне не придётся оставить тебя здесь. — Ну... — Чуя виновато морщится. — Наверное... У меня началась паранойя, что ты можешь сделать что-то... опрометчивое, — признаётся он, протягивая руку, чтобы потереть шею сбоку, но вместо того, чтобы найти голую кожу, он находит кожаный предмет — и это его успокаивает, даже в такой ситуации. — Опрометчивое? — Ну, например, ты можешь попытаться взять академический отпуск или типа этого, — последовавшее за этим молчание говорит Чуе, что параноиком он всё-таки не был. — Дазай, ты не сделаешь этого. Его парень состроил недовольное лицо, нахмурив брови. — Я знаю. Я просто... — Это не значит, что мне грозит какая-то опасность, хорошо? Я понимаю, почему ты волнуешься, но— — Да откуда ты знаешь? Чуя откидывается на спинку кресла. — Потому что его передвижения отслеживаются, и потому что если он попытается нарушить условия своего освобождения, то вернётся в тюрьму до конца судебного процесса. Он не глуп— — Нет, он просто психопат, — огрызается Дазай, мгновенно сожалея об этом. Речь не о нём. Мысля логически, он это знает. — Как им удалось снять обвинения? Чуя мотает головой. — Я... я не знаю, я старался не вмешиваться, я просто... — его лицо опускается на руки, а плечи поникли. — Не похоже, что я могу это контролировать. Чувство вины холодит и давит Дазая изнутри, и он вздыхает. — Иди сюда, — Чуя смотрит сквозь пальцы и мотает головой, но Дазай лишь упрямо протягивает руки. — Ты можешь подойти сюда, или я сам сяду на тебя. Помнишь, как это было в прошлый раз? Чуя помнит. Он встаёт, несколько неохотно пересекая комнату. Как только он оказывается в пределах досягаемости, Дазай хватает его за запястья и тянет, пока голова Чуи не оказывается у него на коленях. — Прости меня. Чуя удивлённо поднимает взгляд. — Почему ты извиняешься? Глаза Дазая полны противоречий. — Я заставил тебя чувствовать себя так, будто ты не можешь рассказать мне об этом, — его пальцы скользят по волосам Чуи. — Моя реакция должна быть последней вещью, о которой ты должен волноваться. — Дазай... — Чуя мотает головой, у него упала челюсть, — не извиняйся за то, что тебе не всё равно. — Нет, просто... это моя работа — быть рядом с тобой, разве нет? Обычно Дазай кажется максимально самоуверенным, особенно в такие моменты. Но прямо сейчас... он звучит... Разочарованным в себе. — Эй... — Чуя протягивает руку, хватает Дазая за воротник и притягивает вниз, так что их лица оказываются в нескольких сантиметрах друг от друга, — ты всегда был рядом со мной, — от чувства вины в глазах Дазая у Чуи щемит в груди. Это та же самая вина, что и в ту ночь в больнице. Чувство вины, которое заставляло Дазая почти бояться прикасаться к нему после этого. Чуя проводит большим пальцем по чужой губе. — Всегда, — твёрдо повторяет он. — Больше, чем кто-либо другой. В глазах Дазая что-то мелькает, эмоция настолько незнакомая, настолько тёмная, что Чуя даже не узнает её. Но затем она исчезает. — Ну... — Дазай просунул руки под Чую, притягивая его ещё выше к себе на колени. — Я могу понять, как сильно тебя это волновало, что ты не мог мне об этом рассказать, — Чуя открывает рот, чтобы Дазай прекратил снова винить самого себя, но тот продолжает, — Но теперь ты можешь, — он протягивает руку, чтобы заправить чёлку Чуи за ухо. — Поэтому я хочу, чтобы ты ответил мне честно, — Чуя ждёт, отстранившись, чтобы встретиться с ним взглядом. — Ты напуган? Чуя молчит некоторое время, а потом мотает головой. — Нет, я просто... зол, — тихо признаётся он, — Типа... я правда бешусь из-за этого... постоянно. — Ты заслуживаешь того, чтобы злиться, — отвечает Дазай, одной рукой потирая его спину, — ему самое место за решёткой. Чуя наклоняет голову вперёд, пока его подбородок не упирается в плечо Дазая. Он пытается сосредоточиться на мягком хлопке чужой футболки, запахе его шампуня, ощущении его рук на своей спине. Это не избавляет от беспокойства и гнева, но помогает. — Приговор будет более мягким, — бормочет Чуя. Дазай не говорит, но они оба знают. То, что могло быть двадцатью годами, теперь сократилось до трёх-десяти. Условно-досрочное освобождение может наступить ещё раньше. Возможно, Чуя ещё будет учиться в университете, когда его отец станет свободным человеком. Когда он думал об этом раньше, то представлял, что будет иметь дело с эмоциями, которые могут возникнуть от этого в его тридцать, а, может, даже в сорок лет. Но это почти похоже на шутку. — Дазай? — М-м? — Когда ты выпустишься... ты вернёшься в Йокогаму? Дазай поднимает бровь. — Честно говоря, это зависит от множества различных факторов. — Например? — Ну, ты, — он хмурится, чувствуя, как Чуя напрягается, — и до того, как ты даже начнёшь, мы будем встречаться уже больше четырёх лет. Мне позволено немного планировать свою жизнь рядом с тобой. — Нет-нет, — вздыхает Чуя, мотая головой. — Я не расстроен из-за этого. Я просто... я не думаю, что захочу вернуться. Он предпочёл бы оставить некоторое расстояние между собой и плохими воспоминаниями. Желательно несколько сотен километров. Голос Дазая мягок, когда он снова начинает говорить. — Куда ты хочешь поехать? Чуя задумывается об этом. — Токио — это практично, полагаю... или, может, Осака? Я не— — Если бы ты мог поехать куда угодно. — Куда угодно? — Чуя поднимает бровь. Дазай кивает довольно серьёзно, и Чуя хмурится, погружённый в размышления. — Наверное... Отец Коё живёт за границей, — тихо размышляет он. — Я всегда думал, что это было бы здорово, — Чуя всё ещё помнит лето, проведённое в Европе. Как сильно отличался её отец от его собственного. Это очень приятные воспоминания. — Но если смотреть на вещи реально, Токио — большое место, так что... Дазай не спорит.________________________
На следующий день Чуя видит каждую чёрточку на лице своего парня, кричащую в знак протеста, когда они идут на вокзал. — Я приеду в феврале, на этот раз это не так долго... Но они оба знают, что Дазай выглядит таким сопротивляющимся вовсе не поэтому. — Больше никаких секретов, ладно? — Чуя сначала ломается, но Дазай поднимает его подбородок, заставляя того посмотреть на него. — Я обещаю, что не буду сходить с ума, я не сделаю ничего безрассудного. Я просто... мне нужно знать, если ты не в порядке. Чуя кивает, склоняясь к его прикосновению. — ...Хорошо. Дазай подцепляет пальцем чокер, висящий на шее Чуи, и притягивает его к себе в поцелуй. И на самом деле, за последние полгода они усовершенствовали искусство прощального поцелуя. Это медленно, интимно... Чуя понимает, что спешить не стоит, и впитывает каждую деталь. — Я люблю тебя, знаешь. Чуя гудит ему в губы, его пальцы впиваются в волосы Дазая. Конечно, он знает. — И я тебя люблю, — раньше казалось, что это такая монументальная вещь, чтобы произнести её — и всего за две недели она стала казаться самой естественной вещью в мире. — Что ж, это большое облегчение, — Дазай фыркает, — Иначе я бы волновался, что кто-то украдёт тебя у меня, пока я буду отсутствовать. — Ты невыносим. — Ну что? Это была бы карма, если вдуматься... Поезд только трогается, а январь уже кажется невероятно долгим, будто придётся прожить целую жизнь, чтобы встретиться вновь.________________________
Дни тянутся так медленно. Чуя начинает чувствовать, что вся его жизнь просто находится на паузе. Он ждёт. Суда. Снова увидеть Дазая. Выпускной. Но бывают и хорошие моменты. Бейсбольные тренировки, кино с Гин и Хигучи, свидания по скайпу с Дазаем, которые хаотичны, и иногда сосед Дазая появляется на заднем плане, заставляя Дазая прижимать свой ноутбук к груди, чтобы "защитить Чую от его омерзительности", отчего Чуя начинает думать, что русский, вероятно, вовсе не омерзителен. — Чуя? Он останавливается в дверях, сбитый с толку. Обычно Мори не возвращается из больницы к обеду — и он никогда не бывает дома до того, как Чуя вернётся из школы. — Здравствуйте, — он хмурится, переступает порог, снимает ботинки и откладывает их в сторону. — Всё в порядке? — Конечно, — Мори выходит из-за угла, и на нём нет ни обычной формы, ни белого халата, как обычно бывает в течение рабочего дня. — Но нам нужно поговорить кое о чём... очень важном. Чуя хмурится. — Хорошо?.. Но это звучит так, будто что-то определённо не так... — На самом деле нет, — Мори проводит пальцами по волосам. — Я знаю... смотри, — он жестикулирует между собой и Чуей. — Я знаю, что я не совсем твой родитель, но... Я за тебя отвечаю. И ты избегаешь этой темы, но у нас мало времени... — Времени для чего? — Чуя моргает. — Чтобы обсудить твои варианты, — Мори свёл брови от волнения. — Я не собираюсь говорить тебе, как справиться с тем, что происходит с твоими родителями... — Чуя возмущён тем, как заметно он съёживается при упоминании о них. — ...но тебе нужно принять обоснованное решение, — мужчина потирает затылок, явно испытывая такое же неудобство от поднятия этой темы, как и Чуя от её выслушивания. Разум Чуи говорит ему, что это ничего такого, просто обычный разговор, тот, который им нужен. Но его тело — нет. У него срабатывает каждый сигнал тревоги. — Я... — его голос колеблется, и он изо всех сил пытается совладать со своими нервами, отчаянно стараясь найти внутренний стержень. — Не думаю, что много чего смогу сделать. — Ну, — Мори оглядывается назад, в сторону гостиной, — я привёл кое-кого, с кем тебе стоит поговорить. Чуя прикусывает губу, уже измученный этой затеей. — Я уже ходил к психотерапевту, ладно? Мне это не нужно— — Он не психотерапевт, Чуя. — Тогда кто..? — он медленно моргает. — Чуя-а-а-а-нии! — белокурое пятно с бантами и рюшечками появляется из-за спины Мори, подбегает и прыгает в объятия Чуи. Он ловит девочку, гладит её волосы и смотрит на Мори, совершенно сбитый с толку. — Элис-чан? Я и не знал, что ты сегодня в гостях. Она остраняется с надутыми губами. — Это не входило в мои планы, но я осталась с дядей Юкичи! Папе зачем-то понадобилось, чтобы он приехал, вот я и приехала! — она крепко обнимает Чую за талию. — Но они сказали, что ты должен поговорить с дядей Юкичи, а я даже послушать не могу, потому что это взрослые вещи. — Это личное, дорогая... — объясняет Мори, осторожно снимая Элис с него. — Ты и Чуя сможете провести время вместе позже, — девочка бросает на отца явно раздражённый взгляд и отмахивается от него. Взгляд Мори напряжён. Чуя стал ближе к Элис с тех пор, как начал здесь жить — в основном потому, что Элис будет говорить с кем угодно, только не с Мори. — ...он прав, — бормочет Чуя, протягивая руку, чтобы похлопать её по плечу. — Если завтра ты ещё будешь здесь, я могу сводить тебя в торговый центр с моими друзьями. — Правда? Со старшеклассниками? — Элис выглядит восхищённой. Чуя кивает, слегка улыбаясь, несмотря на всё это. — Ты же помнишь Гин? — Да, — Элис качает головой, — она* клёво одевается! — Чуть позже мы придумаем ещё что-нибудь, хорошо? — Хорошо! — напевает она, целуя Чую в щёку, прежде чем убежать наверх. У неё есть своя комната, над которой постоянно суетится Мори, но она почти никогда там не бывает. Когда она уходит за пределы слышимости, Чуя снова смущённо смотрит на Мори. — Почему вы хотите, чтобы я поговорил с Фукузавой? Я даже никогда с ним не встречался. Мори, кажется, немного занят тем, что смотрит вслед своей дочери, его плечи уныло поникли, но затем он снова обращает своё внимание на Чую. — Он собирается дать тебе совет, какие у тебя есть варианты, что делать дальше. Чуя слышит это снова и снова. Его "варианты". — Сомневаюсь, что там действительно есть варианты... — бросает он, когда Мори ведёт его по коридору, держа под руку. — Если я чему-то и научился за последние несколько месяцев, то что никому нет дела до того, чего в этой ситуации хочу я. — Чуя, — Мори сжимает его руку, — Это неправда. У Чуи нет возможности ответить что-либо ещё, прежде чем они входят в гостинную, и Фукузава Юкичи... Чуя представлял его по-другому. Тот сидит в одном из кресел у камина и вежливо кланяется Чуе, но не встаёт, чтобы пожать ему руку. Но когда Чуя замечает трость, прислонённую к стулу, он всё понимает и не принимает это на свой счёт. Он знает, что этот человек должен быть примерно ровесником Мори, но серебристый оттенок волос делает его старше, не говоря уже о морщинках вокруг глаз. — Я много слышал о тебе, Накахара-кун. Чуя корчит лицо и мотает головой. — Можно просто Чуя, если вы не возражаете. — Хорошо, Чуя. — Я оставлю вас наедине, — говорит Мори, когда Чуя садится. Выходя из комнаты, он останавливается у кресла Фукузавы, и от внимания Чуи не ускользает, что пальцы Мори задерживаются на чужой руке на мгновение дольше, чем это, вероятно, необходимо. — Ещё раз спасибо, что делаешь это. Мужчина пожимает плечами, выражение его лица становится угрюмым. — Это самое малое, что я могу сделать, — с этими словами Мори оставляет их. — ...Он сказал тебе, почему я здесь? — Чуя мотает головой, но если Фукузава и чувствует какую-то неловкость, то никак этого не показывает. — Он попросил меня поговорить с тобой о... — ...моих вариантах, — Чуя заканчивает за него, несколько категорично. Фукузава поднимает бровь. — Да, я адвокат. А? Чуя мысленно возвращается к тому дню с Эдогавой-сэнсэем, который упоминал... судиться со школой. — Я... Я благодарен, что вы пришли сегодня, но... — Чуя прикусывает губу. — Всё это привлекло столько внимания, что мне пришлось перевестись. Я не хочу усугублять ситуацию, создавая какие-то проблемы. — Это твой выбор, но я хочу внести ясность, — Фукузава пристально смотрит на него. Чуя не уверен, намеренно это или нет, но это немного смущает. — Последнее, о чём тебе стоит беспокоиться — создавать кому-то проблемы. — Почему вы так думаете? — Чуя поднимает голову, наклоняя её в сторону. Фукузава обдумывает свои слова, прежде чем снова заговорить. — Ты знаешь, что такое "обязанности заботиться"? — Чуя мотает головой. — Хорошо... — Фукузава откидывается на спинку кресла, — Когда ты входишь в здание школы, ты отказываешься от определённых прав, верно? Чуя хмурится, пытаясь собрать воедино то, что тот пытается сказать, но всё это звучит... довольно чуждо. — ...Вы о чём? — Ты не можешь приходить и уходить, когда тебе заблагорассудится. Есть правила, которым ты должен следовать. — Ну... — Чуя моргает, — Да? — По закону ты обязан присутствовать, и когда ты это делаешь, они имеют определённый контроль над тобой — и это создаёт обязанность держать тебя в безопасности, — осторожно объясняет Фукузава, останавливаясь на акцентах, чтобы убедиться, что Чуя понимает. — И насколько я понимаю, твоя школа была связана с тем, что ты вернулся домой. Это так? Чуя не любит думать об этом — воспоминание о том дне никогда не приносило ему ничего хорошего. — Так. Фукузава тянется к своему портфелю. — Мне нужно, чтобы ты рассказал мне, как это произошло. Ничего, если я буду делать заметки? Чуя пристально смотрит, нервно постукивая ногой, когда мужчина достаёт диктофон. — И... если я решу, что не хочу ничего предпринимать, вы никому не расскажете об этом? Фукузава серьёзно кивает. — Всё, что ты скажешь, останется между нами, независимо от того, что ты решишь сделать. Чуя колеблется. Всё здесь идёт вразрез с тем, чему его учили. Он ни на что не жаловался. Он был не из тех детей, которые кричат "несправедливо" только потому, что всё пошло наперекосяк. Повзрослев, он научился ассоциировать воспринимаемую "твёрдость" с одобрением. Он не плакал, когда ему было больно. Он не показывал этого, когда был напуган. И каждый раз, когда ему это не удавалось, он чувствовал себя неудачником. Признание того, что ему всё ещё больно, похоже на признание слабости. Но Фукузава не настаивает. Он не пытается заставить его говорить — и это даёт Чуе возможность понять, что произнесение этого вслух ничего не меняет — это не меняет того, кто он есть. И он начинает говорить. Медленно, сбивчиво, как будто вспоминает дурной сон, который почти забыл. В первый раз Фукузава останавливает его, подняв палец, с вопросом, которого Чуя не ожидал. — Это был офицер полиции в кабинете с тобой? Чуя кивает, несколько неуверенно. — Это плохо? Фукузава мотает головой, записывая эту деталь. — Кто ещё там был? — Директор и мои родители, — ручка Фукузавы снова останавливается. — Они всё время были в кабинете? Чуя кивает, барабаня пальцами по бедру. Он должен сопротивляться желанию свести всё к минимуму, объяснить, что это не так уж и важно, что он может справиться с этим. — Это проблема? Фукузава просто жестикулирует ему, чтобы он продолжал говорить, и Чуя делает это. Он проводит его до конца того дня, ожидая, что на этом всё закончится. — Сколько дней прошло между твоим возвращением домой и госпитализацией? — Гм... — Чуя щурится. — Около недели, наверное, а что? — Кто-нибудь из школы проведывал тебя в это время? — ... — Чуя мотает головой. — А до той ночи у тебя были какие-нибудь травмы? Чуя прикусывает щёку, но кивает. — Врачи сказали, что у меня было два сломанных ребра, которые, вероятно, появились раньше... — И ты ходил в школу с этими травмами? — Чуя кивает, борясь с желанием сжать живот при воспоминании. — Кто-нибудь спрашивал тебя, как идут дела дома? Не происходит ли что-нибудь? — Нет... — Ты не помнишь, не делал ли ты что-нибудь отходящее от нормы? Что-нибудь заметное? Оглядываться назад трудно, за подробностями сложно уследить. Чуя смог вспомнить только одно. — Я не мог заниматься в спортзале без кашля, это было довольно странно для меня. — И никто об этом не спрашивал? — Чуя мотает головой. — Тебя не посылали к медсестре? Фукузава задаёт ещё несколько вопросов, в основном в том же духе: предпринимались ли какие-либо усилия, чтобы проверить благополучие Чуи. И каждый раз получает одинаковый ответ. Адвокат откладывает ручку. — Что ж... это довольно банальный случай. Чуя ждёт объяснений, слов, к которым он так болезненно привык: "Ты ничего не можешь сделать". Но мужчина говорит совсем другое. — Появление офицера полиции в кабинете — доказательство вероятности того, что твоя безопасность находится под угрозой. ...Да? — С того момента, как они проявили это понимание, они были обязаны проявлять разумную осторожность — это означало бы расспросы о твоей безопасности. У Чуи всё сжимается от чувства вины. — Они делали это, ладно? Я им ничего не рассказал— Фукузава мотает головой. — Ты бы не смог сделать это в присутствии своих родителей, — мягко объясняет он. — И любой судья прекрасно бы понял причину. — Так... вы хотите сказать... — С юридической точки зрения, я скажу тебе, что это халатность, но с личной, — Фукузава вздыхает, — Они подвели тебя, — это довольно интересно сформулировано, потому что до этого момента никогда не казалось, что кто-то хоть что-нибудь должен Чуе, тем более, что они могли подвести каким-то образом. — И когда кто-то делает это — важно привлечь его к ответственности, — продолжает мужчина мягким тоном. — Потому что если мы этого не сделаем, они повторят это снова. — Сомневаюсь, что есть что-то ещё, что мой отец мог бы... — начинает Чуя, уголки его губ опускаются вниз. — Насколько я понимаю, ты сопротивлялся, — у него вдруг так сильно сдавило грудь, — и врачи говорят, что благодаря этому ты жив. Взгляд Чуи скользит к определённому месту на полу, к маленькой дырочке на ковре. — Я бы всё равно не добрался туда, если бы не капитан Тачихара. — Но... — Фукузава не протягивает руки и не пытается дотронуться до него, но в его взгляде есть сила, от которой Чуя чувствует, будто его обнимают, — ты здесь, Чуя. Потому что ты сопротивлялся, — он превращает позорный, ужасающий момент в триумф, и Чуя не знает, что с этим делать. — А что, если будет следующий раз, когда ребёнку в этой школе понадобится кто-то неравнодушный? — это сильно ударило по Чуе. — Что, если они не будут сопротивляться? Разум Чуи немедленно переключается на Гин. Её родители, казалось, не особенно возражали, когда она призналась, но... Что, если бы возражали? — Ты никому не причинишь неприятностей, — подчёркивает Фукузава. — ...Вы хотите, чтобы я подал на них в суд? — Я хочу, чтобы ты поступил так, как будет лучше для тебя, — Фукузава пожимает плечами. — Если это означает оставить всё как есть, то прекрасно, но это должно быть основано на том, чего ты хочешь, а не на каких-то беспокойствах о том, чтобы, не дай бог, устроить сцену. Чуя медленно кивает, пытаясь разобраться в происходящем. — Могу я... подумать об этом? Фукузава кивает и откладывает блокнот в сторону. — У тебя ещё много времени. Через несколько месяцев тебе исполнится восемнадцать, верно? — Чуя кивает, изо всех сил стараясь переварить этот поток информации. — После этого у тебя есть пять лет до истечения срока исковой давности, — это больше времени, чем он думал, но из-за Мори показалось, что этот разговор был очень срочным... — У тебя есть ко мне какие-нибудь вопросы? Чуя тормозит. Ох. Есть ещё одна проблема, которая немного более актуальна. — Мори... объяснил, что прокурор изменил обвинение против моего отца? — Фукузава кивает. — ...Вы знаете, почему? В ответ Фукузава мотает головой. — Я догадываюсь, — он наклоняется вперёд с немалым усилием и тянется за своей тростью. — Но я бы не хотел строить догадки, прежде чем поговорю с прокурором. Ты не против, если я займусь этим делом? — Чуя нерешительно кивает, и Фукузава встаёт на ноги, тяжело опираясь на трость, протягивая свободную руку Чуе, который наклоняется вперёд, чтобы пожать её. — Тогда я так и сделаю. — У меня... — Чуя тяжело сглатывает, — нет никаких денег, я не смогу... заплатить за— — Не беспокойся об этом, — мужчина отмахивается от этого заявления. — Я уже три года не практиковался, так что я просто рад быть полезным. Он остаётся на весь вечер, тихо споря в углу с Мори над какой-то книгой, в то время как Элис настаивает на том, чтобы Чуя не спал и смотрел музыкальные клипы её любимой айдол-группы, усевшись позади неё, пока она посмеивается и возится с его ноутбуком, а он заплетает ей волосы. Это напоминает ему о воскресных вечерах с Коё, когда он учился в средней школе. Тогда всё было намного проще, но сейчас всё не так уж и плохо. В целом, выходные вышли приятными. Когда он возвращается из торгового центра в тот воскресный день, уже посадив Элис вместе с Фукузавой, он находит Мори лежащим на кухонном столе. Его бумаги разбросаны под руками, кружка чая наполовину допита. — ... — Чуя прикусил губу, на мгновение застигнутый врасплох. Он хочет поблагодарить его, но... кажется, никогда не бывает подходящего времени. Позже Мори просыпается с футоном, накинутым на плечи, которого не было, когда он засыпал. Его бумаги аккуратно сложены рядом — чашка с чаем вымыта и стоит в раковине. И это очень приятно.