________________________
И это на самом деле хорошо, что он будет здесь. Когда поезд Дазая прибывает вечером восьмого апреля, уже темно, и он с удивлением видит Чую, ожидающего на платформе. — Тебе рано вставать, — он быстро подбегает, беря рыжего в свои объятия. — Не нужно было меня ждать... Чуя мотает головой, приподнимаясь на цыпочки и обвивая руками чужую шею. — Я всё равно не мог уснуть. — ... — Дазай целует его в лоб, берёт за руку, и они вместе уходят. — Ты ведь знаешь, что всё ещё можешь отступить, да? Чуя сжимает его руку чуть сильнее, и он кивает. — Между тобой, Фукузавой и Танедой кто-то напоминает мне об этом по крайней мере дважды в день. Дазай пожимает плечами, краем глаза внимательно наблюдая за выражением лица Чуи. — У тебя есть склонность слишком сильно давить на себя, когда ты думаешь, что подведёшь кого-то, — Дазай беспокоится об этом почти постоянно, но это к делу не относится, — Ты никого не расстроишь. — Я знаю, — кивает Чуя, покусывая внутреннюю сторону щеки. — Но единственный человек, которого я действительно могу здесь подвести, — это я сам, верно? Дазай правда не знает, что сказать, когда Чуя делает это — потому что хорошего ответа не существует. Поэтому он просто отпускает Чую и вместо этого обхватывает одной рукой его плечи, притягивая ближе. — Ты ужинал? — ... — Чуя. — Нет... Именно так они оказываются на кухне Мори в полночь, где Дазай кропотливо заставляет его съесть целую тарелку омурайсу (единственное, что он доверяет Дазаю готовить самостоятельно). — Я в порядке, — бубнит Чуя с набитым ртом, — И могу есть сам. Дазай поднимает ещё один кусочек. — Я знаю. И только после того, как он отослал Чую в душ, Дазай расслабляется, плюхнувшись на кровать и уставившись в потолок. Это Чуя волнуется, как бы не сойти с ума, и Дазай понимает это, но... Он тоже не совсем уверен, как будет сохранять спокойствие. Он знает, что должен. Он понимает, что его собственные чувства вторичны, что сейчас самое главное — Чуя. Но Дазай до сих пор не знает, как он должен смотреть Тайре Накахара в лицо, не пытаясь свернуть ему шею. Он не видел ни одного из родителей Чуи с тех пор как... хм... Он кривит губы, пока думает об этом. Вероятно, с того самого дня, когда Чуя спрашивал совета о том, как... Воспоминания о том дне до сих пор немного огорчают. — Ты собираешься в душ или..? — только тогда он понимает, что Чуя уже вышел из ванной. — Я решил подождать до утра, — Дазай вытягивает руки над головой, — мне понадобится дополнительная помощь, чтобы проснуться. Чуя не спорит с ним на эту тему — и в любом другом случае Дазай терял бы голову при виде своего парня, разгуливающего в одной из старых футболок Дазая и паре боксеров, но даже вероломный, одурманенный гормонами мозг Дазая может заметить, что сейчас не время глазеть. Как только Чуя оказывается в постели, Дазай обнимает его. Когда он прижимается лицом к чужой рубашке он начинает расслабляться. Они идеально подходят друг другу вот так: руки Дазая обнимают поясницу Чуи, голова того спрятана под чужим подбородком. Он перекинул одну ногу через бедро Дазая, чтобы быть ещё ближе, пока не потеряет возможность отличить, где заканчивается Дазай и начинается он сам. — Мне этого не хватало. Дазай обнимает его чуть крепче после этого признания, сосредоточившись на мягкой текстуре его футболки под своими пальцами, запахе шампуня Чуи. — Ага, — он вздыхает, зарываясь глубже в рыжие волосы. — Мне тоже. Чуя спит всю ночь — в основном потому, что Дазай уговаривает его расслабиться каждый раз, когда он начинает шевелиться. А это значит, что Дазай вообще не спит. Однако утренний душ и правда помогает. Когда он выходит, вытирая голову полотенцем, Чуя уже одет и сидит на кровати. — Кажется, я ещё никогда не видел тебя в костюме, — комментирует Дазай, оглядывая Чую с головы до ног. Чуя тихо фыркает. — Я их не очень люблю. Очень жаль, потому что в любом другом случае, это было бы прекрасное зрелище. — Честно говоря, я никогда не понимал, почему кто-то, кроме адвокатов, должен одеваться для этого. — Думаю, это как-то связано с уважением к залу правосудия? — отвечает Чуя, протирая глаза. — Я тоже не понимаю. Завтрак проходит тихо, но Дазай кажется расслабленным, и в основном сосредоточен на задавании надоедливых вопросов Чуе, чтобы отвлечь его. Это работает, даже когда они едут на поезде в центр города. Серьёзно, Дазай втягивает его в настолько раздражающий спор о том, есть ли у кошек долговременная память, что у Чуи даже нет времени волноваться, пока они не добираются до здания суда. — ...Ты всё ещё можешь... — начинает Дазай. Чуя берёт его руку, мягко сжимая её. — Я знаю. Наступает момент, когда они входят в зал суда и должностные лица заполняют его. Дазаю нужно занять своё место на галёрке, а Чуе уйти в специальную комнату, чтобы подготовиться к своим показаниям. Чуя замирает. Рука Дазая покоится между его плечами, и это похоже на якорь. Как будто сделав один шаг от него, у Чуи сдадут нервы. Фукузава поворачивает голову и ободряюще смотрит на Чую. — Я всё время буду с тобой. — ... — он делает глубокий, медленный вдох. — Хорошо, — он точно знает, где находится его отец, сидящий рядом со своими адвокатами за столом защиты. Тот не смотрит, но Чуя чувствует на себе взгляд. Он поворачивается лицом к Дазаю. — ...Полагаю, увидимся позже. Дазай кивает, и на этот раз он выглядит очень серьёзным. — Да, — Дазай улыбается, но улыбка и близко не доходит до его глаз. — Я буду прямо здесь. Затем Чуя делает нечто, что удивляет их обоих. Он льнёт вперёд, на виду у всего зала, и целует Дазая в щёку. Когда оба родителя Чуи там, наблюдают. — Я знаю. Это страшно. Весь его желудок сжимается, он чувствует, как Дазай застывает от удивления. Но чувствуется такое злорадство. Когда он выходит из зала вместе с Фукузавой, он чувствует, как что-то внизу живота превращается в сталь, и голос в его голове рычит: "Подавись, сучара". В боковой комнате ещё и Фукузава, но инструктирует его Танеда. — Мы уже проходили через это на практике, но не высказывай никаких мнений, пока я не спрошу о них, только факты, — Чуя кивает, его пальцы дрожат от беспокойной энергии. — Если тебя о чём-либо спрашивают и ты не уверен, говори: "Я не помню", — ещё один кивок. — И помни... — Танеда берёт его за плечи. — Каким бы огорчающим ни был этот процесс — я твой адвокат, хорошо? Я сделаю всё возможное, чтобы всё прошло безболезненно. Только вот это будет болезненный процесс, как бы Танеда ни старался. — Иногда бывает полезно попытаться прочитать выражение лиц судей, считай их... целевой аудиторией, — подаёт голос Фукузава. Как будто это какой-то спектакль. Но если Чуя чему-то и научился за последние несколько недель, так это тому, что между судом и театральной постановкой нет большой разницы. — Ты сможешь это сделать. Чуя медленно кивает. Не то чтобы у него на данный момент был выбор. Танеда выходит из комнаты, и Чуя ждёт пристава. — Ты можешь попросить, чтобы это прекратилось в любую минуту, — снова напоминает ему Фукузава. — Даже если в этот момент ты даёшь показания. Чуя снова кивает. Он хочет быть раздражённым тем, что все напоминают ему об этом тысячу раз, обращаясь с ним, будто он хрустальный... Но прямо сейчас он вроде как такой и есть. Вскоре за ним приходит судебный пристав, и его ведут обратно в зал суда, к месту свидетеля. Его глаза бегают по сторонам, вбирая всё это в себя. Трое судей сидят в приподнятой ложе: двое мужчин и одна женщина. Танеда, стоящий у стола обвинителя, Дазай, Мори, Коё — на галёрке. И когда его взгляд устремляется на другую сторону галёрки... Там его мать. На ней голубое платье, идеально выглаженное, ни один локон не выбивается из причёски. И она опустила голову. Она не хочет смотреть. Рядом с ней сидит тётя Чуи. Его бабушка и дедушка сидят слева от неё. Его бабушка сердито смотрит прямо на него, уставившись на Чую так, словно он ей незнаком. Или что-нибудь похуже. И когда его глаза устремляются в переднюю часть зала, они достигают стола защиты. Отец Эйса был отстранён от дела, но там сидит другой партнёр из той же фирмы, спокойный, в хорошо сшитом дорогом костюме. Чуя даже не удивлён, что они смогли заплатить за это — его отец всегда хорошо зарабатывал. Затем его глаза устремляются вправо, и... Впервые за целый год Чуя видит своего отца. Он не ожидал увидеть такие шрамы. Чуя и его отец очень похожи. У них одинаковые голубые глаза, одинаковый нос, склонность к веснушкам на солнце. Но теперь на щеках отца появились розовые линии, спускающиеся к подбородку, они почти что стали белыми. При этом воспоминании ногти Чуи впиваются ему в ладони. Он занимает место свидетеля рядом с судьями. Один из судей — тот, что сидит посередине, — смотрит поверх досье, лежащего перед ним, и поправляет очки на носу. — Пожалуйста, назовите своё имя суду. Чуя прочищает горло, но говорит чётко. — Накахара Чуя. — И ваш возраст? — Семнадцать лет. Судья перебирает пальцами разложенные перед ним необходимые бумаги. — И вы дали законное согласие быть здесь сегодня? — Его опекун, назначенный судом, сообщил ему о его правах и дал согласие, ваша честь, — вмешивается Танеда. Судья удовлетворённо кивает. — Имя его опекуна..? — Мори Огай, он сегодня присутствует. — Отлично, — судья откладывает бумаги в сторону. Чую просят поклясться, что его показания будут правдивыми. Он клянётся. — Танеда-сан, свидетель ваш. — Благодарю, ваша честь, — Танеда встаёт из-за стола и направляется к кафедре. — Накахара-сан, я хочу поблагодарить вас за то, что вы сегодня здесь. Я знаю, как это тяжело для вас, и суд благодарен вам за ваше время, а также за ваши сегодняшние показания. Чуя натянуто кивает. — Теперь... я понимаю, что у нас нет никаких народных заседателей для этого процесса, — Танеда выглядит расслабленным, будто он читает лекцию в университете, — но я собираюсь объяснить юридический стандарт, который мы рассматриваем сегодня, чтобы предоставить вам лучший контекст для моих вопросов. Это в точности как на практике. — Подсудимому было предъявлено обвинение в покушении на убийство второй степени, — Танеда прислоняется к трибуне. — Что для непрофессионала может показаться аналогичным нападению при отягчающих обстоятельствах. В вашем случае заявитель считает, что обвиняемый не имел намерения оставить всё как есть. Мы полагаем, что в какой-то момент во время нападения намерения обвиняемого изменились, — голос Танеды становится жёстче по мере того, как он строит свои аргументы, и это похоже на то, будто он строит свой собственный рассказ, прежде чем задать хоть один вопрос. — И прежде чем его остановили, он сделал существенный шаг к тому, чтобы покончить с вашей жизнью. И это убедительно. — Вам всё понятно? Чуя кивает, протягивая руку, чтобы прижать ладонь к шее. Как правило, чокер не разрешён, но судьи сделали исключение. — Я понял. — Прежде чем мы перейдём к вечеру третьего марта, я хотел бы обсудить ваше воспитание, — Танеда отстраняется от кафедры и засовывает руки в карманы. — Как бы вы описали стиль воспитания вашего отца? — ...Строгий, — несколько натянуто признаётся Чуя. — Не хотите ли подробнее остановиться на этом? — Он возлагал на нас большие надежды. — И под "нас" вы подразумеваете себя и вашу сестру, мисс Озаки? — Чуя кивает, пытаясь сосредоточиться на своем дыхании. Он смотрит Танеде прямо в глаза, и это помогает. — Но ведь ваш отец не возлагал одинаковые надежды на вас двоих, не так ли? — Протестую, ваша честь, — окликает его адвокат отца, выглядя почти уставшим. — Наводящие вопросы. Судья в центре кивает. — Принято. — Прошу прощения, — вежливо улыбается Танеда. — Накахара-сан, как вы думаете, ваш отец относился к вам и вашей сестре одинаково? — Когда я был маленьким, — хмурится Чуя, — но это изменилось. Танеда кивает. — Вы помните, примерно в каком возрасте? Чуя морщит лицо, размышляя. — ...Наверное, когда мне было восемь. Но когда мне исполнилось одиннадцать, стало хуже. — Как это началось? — Протестую, — адвокат отца снова поднимает руку. — Значимость? Судья переводит взгляд на Танеду, который выглядит совершенно невозмутимым. — Я пытаюсь установить модель поведения, ваша честь. Судья поворачивается к своим коллегам и после минутного тихого обсуждения — — Отклоняется. — Благодарю, — Танеда выжидающе смотрит на Чую. — ... — Чуя медленно вздыхает. — Когда я достиг определённого возраста, он сказал, что я вырос из определённых вещей. Некоторые из них были нормальными вещами, такими как приходить к нему после ночных кошмаров или иметь определённые виды игрушек... — Но что-то из этого было ненормальным? — Да, — у Чуи болит голова. — Например? Чуя сосредоточенно смотрит на круглые очки Танеды. — Я не должен был плакать. — Вы имеете в виду плач, как при истерике, или..? — Чуя мотает головой. — Я вообще не должен был плакать. — И если вы это делали? Это идёт против инстинктов Чуи. Он не хочет казаться слабым или будто он не может этого вынести, потому что он в порядке. Он правда в порядке. — Меня наказывали. — И как вас наказывали? — тихо спрашивает Танеда. — Обычно, шлепком. — Куда? — По лицу, — что, в общем-то, не является ненормальным в сознании Чуи, просто строгим. — Это изменило ваше поведение? — Да, — Чуя кивает, барабаня пальцами по бедру. — Как? — Если меня что-то расстраивало или я поранился, я никому не говорил, — отвечает он. — Судя по вашим медицинским записям, у вас была трещина в руке и спиральный перелом правого запястья, когда вам было девять лет, — пальцы Чуи слегка напряглись. — Как это случилось? — Первый случай произошёл во время футбольного матча, — медленно объясняет он. — Я упал, другой ребёнок наступил на неё. — Это звучит крайне болезненно. — Так и было, — Чуя кивает. — Вы сказали кому-нибудь? — ... — Чуя мотает головой. — Я закончил игру. Танеда поднимает бровь, глядя на судей. — Зачем вы это сделали? — Ещё раз протестую, ваша честь, значимость, — просит адвокат защиты, но судья справа, женщина, поднимает руку. — Предыдущие доводы обвинения остаются в силе. Отклоняется. Чуя делает запинку, потому что они прерывают поток вопросов, но Танеда и Фукузава предупредили его об этом. — Я думал, что будет хуже, если я скажу что-нибудь публично. — Ваш отец был озабочен общественным мнением? — Насколько я понимал, да. — Вы помните, как сильно вам было больно? — даже сейчас у Чуи от воспоминаний об этом болит запястье. — Меня дважды вырвало на край поля. Танеда перекладывает свои бумаги на кафедру. — И никто не пытался вас проверить? — Чуя мотает головой. — Мой тренер. — На этом всё закончилось? — Чуя снова мотает головой. — Мой отец сказал, что я должен был пить меньше воды в перерыве и что это послужит мне хорошим уроком. Он до сих пор помнит, как выглядел в зеркале заднего вида, когда ехал домой. Бледный, разбитый, липкий — всё его тело напрягалось, когда он изо всех сил старался не хныкать каждый раз, когда машина наезжала на кочку. — Как вы получили второй перелом, Чуя? У него во рту появился горький привкус. — Когда мы выходили из машины, сестра случайно сильно защемила дверью мою руку, — медленно объясняет он. — Так случился перелом? Он уже без сил. — Нет, но... я закричал, — признаёт Чуя, слегка стиснув зубы при этом воспоминании. — И заплакал. По дороге из гаража. — Что было дальше? — Чуя заглядывает на галёрку и видит, как неловко выглядит его мать. До этого он на неё не сердился. Но теперь начинает. — Он хотел показать мне, что я в порядке. Что я слишком драматизирую, — объясняет Чуя, — Так что он повернул её. — Это был просто небольшой поворот или..? Чуя мотает головой. — Он был достаточно зол, так что нет. Это было сильно. — Что произошло? Наступает долгая пауза, прежде чем Чуя набирается сил, чтобы ответить. — Раздался слышимый щелчок. — Я представил суду доказательства, свидетельствующие о том, что врачи, которые лечили вас в отделении неотложной помощи на следующий вечер, запросили навестить вас с проверкой надлежащего обращения с ребёнком. Вы помните, зачем? Чуя сжимает своё правое запястье, напоминая себе, что это было почти десять лет назад, что он в порядке. — Тип перелома, который у меня был, был распространён среди случаев домашнего насилия. — Вы помните реакцию ваших родителей на этот визит? Чуя кивает, у него пересохло в горле. — Им это показалось забавным. — Откуда вы это знаете? — Танеда поднимает бровь. — Они смеялись над этим, — неуверенно выдыхает Чуя. — Они думали, что всё это слишком раздуто. — И это никогда не заканчивалось заявлением в полицию? — Нет, — Чуя мотает головой. — И почему? — Я не хотел больше причинять неприятностей, — Чуя прикусил губу. — Так что я сказал, что всё это произошло во время футбольного матча. — Озаки Коё, сестра свидетеля, представила суду письменное показание под присягой, подтверждающее эту версию событий, — Танеда переворачивает страницу на кафедре. — Но ведь ваш отец не просто хотел "закалить" вас, не так ли? — Чуя мотает головой. — Были и другие вещи, которые изменились, когда я стал старше. Ему не нравилось, как я выгляжу. — Как же? Чуя протягивает руку и теребит кончики своих волос. — Когда я рос, мне нравилось, когда у меня волосы были длиннее. Когда я пошёл в среднюю школу, он заставил меня их обрезать. — Когда вы говорите, что он "заставил вас", значит ли это, что это было не по обоюдному согласию? — Чуя кивает. — Я был зол. — Вы знаете, почему он это сделал? — он снова кивает. — Я был слишком мал для своего возраста. У меня всегда было такое лицо, — он неопределённо показывает на свои высокие скулы, на изгиб челюсти, — он говорил, что люди будут думать... — Танеда терпеливо ждёт. — ...Что я гей. — Он использовал именно эти слова? — ...Нет, не совсем эти, — Чуя мотает головой. — Каковы были его точные слова? У Чуи болит челюсть. — Он использовал оскорбления. На лице Танеды застыло извиняющееся выражение. — Мне нужно, чтобы вы рассказали нам, что именно он говорил. Чуя закрывает глаза. — Он говорил, что люди будут думать, что я... — он повторяет это. Всё ощущается болезненным и неправильным, словно вскрывают старую рану. — Он часто употреблял это слово в вашем присутствии? — Чуя натянуто кивает. — Очень. — В каком контексте? — Как правило, чтобы пристыдить меня за то, что я делаю или ношу то, что ему не нравится. — Как вы себя при этом чувствовали? Чуя снова смотрит на свои руки, наблюдая, как они сжимаются и разжимаются у него на коленях. — Плохо. Танеда не хочет давить на него, но это необходимо. — Насколько "плохо"? Следующий выдох болезненный. — Я начал ненавидеть себя за то, как выгляжу. — Иногда или..? — Постоянно. Вопросы начинают изменяться, приближаясь к тому дню, но не сейчас. — Когда вы впервые начали сомневаться в своей сексуальной ориентации? — в животе у Чуи всё переворачивается. — В первый раз мне это пришло в голову, когда мне было около десяти. — Что произошло? — Я видел, как два парня целовались в торговом центре, — Чуя слегка морщится при этом воспоминании. — Я спросил отца, что они делают. — Зачем вы это сделали? Чуя искренне, глубоко ненавидит это. Он понимает, почему они должны это делать, но это заставляет его чувствовать себя разорванным, незащищённым. — Мне показалось, что это мило. — И что сказал ваш отец? Чуя бросает взгляд в сторону окна зала суда. Судя по всему, на улице солнечно. — Он назвал их тем же словом, что и меня. Танеда кивает, постукивая ручкой по кафедре. — И что вы получили из этого опыта? Чуя медленно выдыхает. — Что если бы я был геем, это было бы проблемой. — Что, по-вашему, могло случиться? — Чуя вздыхает. — В то время я думал, что меня выгонят из дома. — Но это предположение изменилось? — Чуя медленно кивает. — Когда моя двоюродная сестра сделала каминг-аут, — на галёрке его тётя напрягается. — Как это всё изменило? — Моя тётя была довольно расстроена из-за этого... она разговаривала по телефону с моими родителями— — Протестую, — снова пытается адвокат, — это слухи. Судья переводит взгляд на Чую. — Это из-за того, что ваша тётя сказала по телефону, или из-за того, что вы слышали от своего отца? Чуя плотно поджимает губы. — То, что сказал мой отец. — Отклоняется. Пока он чувствует себя нормально. Измученный, но всё ещё спокойный. — Моя тётя была расстроена, и она сказала моим родителям, что они хотят поддержать Юки, потому что думали, что она может навредить себе, — Танеда кивает. — И что сказал ваш отец? Сейчас это сказать так же нелегко, как и Дазаю больше года назад. — После того как они повесили трубку, он сказал моей матери, что всем было бы легче, если бы она так и сделала, — он видит по выражению лица своей тёти: она не знала. Чувство вины гложет его изнутри. — И какие у вас были выводы по этому поводу? Чуя упирается ногами в пол, как будто это может заставить его чувствовать себя немного более уверенно, словно они едут в машине, и он давит на воображаемые тормоза. — Что мой отец больше предпочёл бы иметь мёртвого сына, чем сына-гея. Танеда кивает, сцепив руки за спиной. — И в конце января прошлого года вы сбежали из дома. Чуя кивает, напрягаясь, когда они продвигаются дальше по временной линии. — Почему? Он не хочет этого говорить. — На тот момент я знал, что был геем, — странно даже произносить это вслух в одном помещении с его семьёй, хотя сам Чуя стал гораздо более комфортно воспринимать это слово. — Я не хотел тратить следующие два года своей жизни, притворяясь... — он останавливается. Дазай уже обвинял себя в этом. Так много раз. И это после всего того, что Дазаю уже пришлось выслушать за сегодня... Но Чуя должен. — ...притворяясь, что я не влюблён в своего лучшего друга. Я не мог этого сделать. Поэтому я написал письмо, и я... я ушёл. Танеда кивает и выходит из-за кафедры. — Вы боялись того, что может сделать ваш отец? — Чуя кивает. — Я думал, что это может обернуться насилием. — Потому что это уже было в прошлом? — Да, — Чуя борется с желанием скрестить руки на груди. Танеда идёт к нему, опираясь рукой о свидетельский стол. — Как долго вы отсутствовали дома? Чуя знает, что тот подошёл, чтобы он держал свой взгляд на нём, а не на отце. Потому что вопросы вот-вот станут более интенсивными. — До двадцать пятого февраля. — И в этот момент ваши родители обратились в школу, чтобы забрать вас домой, — Чуя кивает, его пальцы впиваются в бёдра. — Да. Они вытащили меня с урока. — Что случилось, когда вы вернулись домой? Чуя медленно вдыхает. — Мы с мамой долго разговаривали, а потом она отправилась на пробежку со своими друзьями с работы. Танеда перемещает плечо, частично скрывая из виду стол защиты. — И что произошло потом? — Чуя медленно выдыхает. — Я устроил довольно большую сцену, заставив их прийти в школу вот так, так что... — Он наказал вас. — ...Да, — Чуя прерывисто выдыхает. — Как он это сделал? Он зажмуривается. — Мой отец начинал полицейским ещё до того, как пошёл в частную охрану. В детстве он всегда шутил о том, что можно сделать с человеком, — в зале становится холоднее. — То есть..? Чуя должен напомнить себе, что это не самое плохое. Что с ним всё в порядке. — Вещи, которые не оставляют синяков, — Танеда больше не спрашивает, он просто ждёт. Чуя дрожит. — Он использовал телефонный справочник. Судя по всему, он сломал мне три ребра. Танеда переводит взгляд на судей. — Пожалуйста, обратите внимание, что мы представили показания врачей, которые лечили его третьего марта, подтверждающие этот факт, — он немного отступает назад, медленно расхаживая перед свидетельским столом, потому что теперь, наконец, они достигли той точки, до которой пытались добраться. Третье марта. — Вы боялись своего отца, Чуя? Он опускает подбородок вниз, пока не впивается глазами в одну неподвижную точку на деревянном выступе свидетельской ложи перед ним, запоминая царапины. — Было бы довольно глупо этого не делать, — Танеда бросает на него взгляд, и Чуя вздыхает. — Да. Он устал, и это очевидно, но он всё ещё пытается. — Мне нужно спросить вас о том вечере, — мягко продолжает Танеда, — Вы нормально себя чувствуете, чтобы продолжить? — даже если бы это было не так, Чуя всё равно хотел бы продолжить, поэтому он кивает. — Расскажите мне весь тот вечер, начиная с того момента, когда вы вернулись домой из школы. Чуе приходится сопротивляться желанию сгорбиться или повесить голову. — Это был обычный день. Я был под домашним арестом, поэтому поднялся наверх, чтобы заняться домашним заданием. Моя мама была в Кобе, навещала семью, так что дома остались только мы с отцом. Танеда поворачивается и смотрит на него. — Но ведь это был не обычный день, не так ли? Чуя мотает головой. — Я уже начал понимать, как будут выглядеть следующие два года в этом доме. Я бы не смог. И я знал, что другие люди будут вовлечены в попытки помочь мне. Я не хотел, чтобы они пострадали. Он знал, что Дазай собирается вмешаться. А Чуя уже не может смириться с тем, что произошло. Это уже достаточно плохо. Но когда он пытается представить себе, что это происходит с Дазаем... — Итак, что вы сделали? Чуя медленно выдыхает. — Я знал, что должен поставить ему ультиматум. Я думал... — что ж, теперь это кажется наивным, — что, возможно, он вышвырнет меня вон. В худшем случае, я думал, что он может избить меня достаточно сильно, чтобы вмешалась полиция. И по сравнению с тем, чтобы оставаться там, это бы стоило того. Танеда кивает, разглаживая спереди свой пиджак. — Как это началось? — Я спустился вниз... — Чуя до сих пор помнит это так ярко. — Я сказал ему, что получил отлично за контрольную по физике. Взгляд Танеды печален, будто это та часть его работы, которая ему не нравится. — Зачем вы это сделали? Чуе приходится постараться, чтобы не посмотреть на него. — Я просто... хотел провести ещё один приятный момент. Танеда кивает, сложив руки перед собой. — Потому что..? — Потому что он мой отец, и я думал, что это был последний раз, когда мы так разговаривали, — Чуя прикусывает губу. Твою мать, успокойся. — Что он сказал? — Что он... — голос Чуи колеблется, — гордится. — Но всё обернулось к худшему, — Чуя изо всех сил старается не сводить глаз с Танеды. — Да... когда я сказал ему, что у меня есть парень. Боже, он сожалеет, что попросил Дазая быть здесь, это нечестно. Он знает, как нелегко это слушать. — Что он сказал? — Что мне не разрешали. Он в основном уместил это в одну большую фразу и сказал, что терапия исправит меня, — Чуя сожалеет о том, что до сих пор не подготовил Дазая к этой информации, но теперь уже слишком поздно. — Я сказал ему, что уже ничего не поделаешь. Танеда предупредил его, что эта часть будет трудной. Чуя был в курсе. И он знает, что должен сказать это... Он просто очень не хочет этого делать. — И почему это было так? Ногти Чуи впиваются ему в ногу через штаны. — Я сказал ему, что уже сексуально активен. Использование отдалённых терминов делает это менее унизительным. И это притупляет чувство вины, которое он испытывает из-за того, что это была ложь, и что он чуть не умер из-за этого. И что Дазаю придётся жить с этим. — И что сделал ваш отец, Чуя? То, что делал всегда. Господин Накахара всегда был строг, но это никогда не вытекало из желания сделать своих детей лучшими людьми. Это всегда было связано с контролем. То, что Чуя якобы сделал — потерял девственность с другим парнем, — это была абсолютная, умопомрачительная потеря контроля. И это был удар по самолюбию его отца. Чуя прикусывает губу. — Он стал тихим, очень, очень тихим. Я просто ждал, когда он скажет мне убираться. — Он так и сделал? Голос Чуи становится тише. — Нет, — господи, когда здесь стало так чертовски холодно? — Он ударил меня. — Куда? Рёбра Чуи болят от воспоминаний. — В живот, — пробормотал он, ёрзая на стуле. — Мне казалось, что я не могу дышать, — иронично, учитывая то, что случилось потом. — И он велел мне сказать ему, что я соврал. Танеда замечает, что глаза Чуи блуждают, и он выходит на линию прямой видимости стола защиты. — Что вы сказали? Чуя хочет, чтобы всё это закончилось. Он хочет вернуться домой. Пойти спать. Извиниться перед Дазаем. Забыть всё, что когда-либо происходило. — Я сказал, что не вру, — наконец голос Чуи срывается, и одна из судей, женщина слева с седеющими волосами и очками в роговой оправе, кажется явно обеспокоенной. — Если свидетелю нужно, чтобы суд взял перерыв, он может попросить об этом. Танеда смотрит на Чую, который яростно мотает головой. — Я в порядке. Он не в порядке. Но факт, что он даже не может этого сказать, — именно то, почему они все сейчас здесь. Танеда ждёт три долгих секунды, и когда Чуя не разваливается на части, он спрашивает. — Вы помните, сколько раз он ударил вас? — Чуя мотает головой. — Я не был особо сосредоточен на подсчёте, — он был сосредоточен на том, чтобы попытаться прикрыть свои рёбра, как выбраться из-под него, но невозможность отдышаться мешала ему думать, и он был в панике. — Вы пытались ударить его в ответ? Чуя быстро мотает головой. Его рёбра в порядке. Под рубашкой у него нет никаких синяков. Но его тело напряжено и ноет. — Я пытался сбросить его, но не смог, — его руки дрожали и были неустойчивы, а отец был массивным и тяжёлым, и каждый вдох казался ударом в грудь. — В любом случае, он знал, как блокировать меня. — Почему? — У него чёрный пояс десятой степени. Он был тем, кто подтолкнул меня начать заниматься дзюдо. Что-то, что никогда не выпадало из его памяти за последний год. — Но вы не пытались ударить его или пнуть ногой, — Чуя кивает, его губа начинает сильно болеть от того, как сильно он её кусает. — Почему? Чуя моргает, как будто это очевидно. Чуя долго не сможет понять важность того, что Танеда делал в этот момент. Потому что это был не тот вопрос, который он задавал во время практики. У него не было готового ответа на это. Поэтому он просто ответил так честно, как только мог. — Потому что он мой отец, — он по-совиному моргает, произнося эти слова, не понимая эффекта, заложенного в них. — Я не хотел причинять ему боль. Я просто хотел, чтобы он остановился. Выражение лица Танеды совершенно непроницаемо. — И почему он остановился, Чуя? Именно в этот момент у Чуи обычно начинается гипервентиляция. По крайней мере, на психотерапии. С Фукузавой он продвинулся дальше. Ещё дальше с Танедой. — Я начал кашлять кровью. Что-то из того попало ему на рубашку. — Каждый раз, когда ваш отец причинял вам боль в прошлом, — Танеда снимает очки, протирая их о пиджак, — это было что-то, от чего можно было отговориться или скрыть. Он случайно слишком сильно схватил вас за руку. Или он использовал вещь, которая не оставляла синяков, — Чуя едва может кивнуть в знак согласия. — Что случилось, когда вы начали кашлять кровью? Чуя сгорбил плечи, хотя на самом деле и не собирался этого делать. — Он выглядел расстроенным. — Он всё ещё сердился? — Чуя мотает головой. — Он выглядел испуганным, — он впервые в жизни видел, чтобы его отец выглядел так. — За вас? Чуя мотает головой. — Я сказал ему, что мне нужна помощь, — что, оглядываясь назад, кажется смехотворным. Чего он вообще ожидал? — Он позвонил в скорую? — Чуя мотает головой. — Он пытался остановить кровотечение? — Чуя мотает головой. — Он искал для вас какой-нибудь помощи? — Чуя мотает головой. — И что вы сделали в тот момент? Чуя чувствует, как его пальцы начинают дрожать. — Я пытался встать из-под него. Но... двигаться было трудно. Танеда одними глазами просит Чую: "Попроси перерыв. Мы можем остановиться". Чуя не просит. — Что случилось дальше? Чуя, наконец, совершает ошибку, которой избегал всё утро. Его взгляд резко поворачиваются вправо, быстрее, чем Танеда может это компенсировать. И он смотрит отцу прямо в глаза. — Он сказал мне, что ему очень жаль, — глаза Чуи наполняются слезами. Он не сможет. Он не сможет. Он не сможет. Танеда резко делает шаг вправо, скрывая из виду отца Чуи. Чуя всё ещё может видеть горькое, возмущённое, пристыженное выражение чужого лица. И он видел, что его отец тоже вспоминает этот момент. Но это не заставило его развалиться на части. Не так. — Накахара-сан— — Чуя, — бормочет он, зажмурив глаза. Не плачь, чёрт возьми. Не смей плакать. Не здесь. Только не так. — Я предпочитаю своё имя, если вы не возражаете, — голос у него ровный, но тихий. — Чуя, вам нужно время, чтобы собраться с мыслями? — продолжает судья. — Нет, — Чуя сомневается, что сможет начать снова, если остановится. Если он начнёт волноваться, то вряд ли сможет вернуться через несколько минут. Танеда подходит ближе, наклоняясь так, что только Чуя может услышать его слова. — Не дави на себя слишком сильно. — Я всё испортил? Танеда мотает головой, и в этот момент он совсем не похож на адвоката. Он не кажется сосредоточенным на том, чтобы выиграть дело. Он похож на человека, у которого есть собственные дети. Кого-то, кто не может вынести этого зрелища. — Нет, Чуя... у тебя всё хорошо получается— — Тогда я хочу продолжить. Танеда разрывается. Но не Чуя. Его зубы болят от того, как сильно он их сжимает. Его руки дрожат так сильно, что он вынужден ухватиться за край стула. Но он настроен решительно. Танеда отступает на шаг и делает успокаивающий вдох. — Что случилось дальше? Это та часть, где Чуя обычно ломается с Фукузавой. — Он обхватил руками моё горло, — кажется, что это очень просто сказать. Но это не так. Потому что когда это происходит с тобой, ты не думаешь, что это реально. Это просто шутка. Он пытается напугать тебя. Он злится. Но это не отличается от того, что было в прошлый раз. Это должно прекратиться. Ты сейчас встанешь и уйдёшь отсюда. Всё в порядке. Ты в порядке. Но потом он начал сжимать. — Что тогда происходило у вас в голове? Это не имеет большого значения. — Я думал... — Чуе пришлось остановиться и начать сначала. — Я думал, он пытается подчинить меня. И... я думал, что если перестану сопротивляться, то он тоже перестанет, — Танеда наблюдает за ним, как ястреб. — Он остановился? — Чуя мотает головой. — Он... начал сжимать так сильно, что я думал, он сломает мне шею. Судя по тому, как сильно были повреждены его позвонки, он почти сделал это. — Вы понимали, что происходит? Усилие, которое требуется, чтобы кивнуть, огромно. — Я знал... — он судорожно сглатывает, — я знал, что умираю. Трудно объяснить первобытную панику, которую вы испытываете, когда ваш мозг начинает понимать, что ему не хватает воздуха. Но внезапно все эмоции исчезают. Гнев. Чувство вины. Стыд. Всё это отпадает. И тебе просто нужен воздух. — Что вы сделали, когда поняли это? Чуя поднимает обе руки, обхватывая свою шею. — Он сидел у меня на ногах, так что... — он крепко сжимает чокер, обводя пальцами края, успокаиваясь тем, что такое давление приветствуется, оно не смертельно. — Я начал царапать ему лицо. Я... я знал, что не смогу сделать хороший удар с такого угла. — До этого вы не сопротивлялись... — Танеда лезет в нагрудный карман и достает носовой платок, чтобы промокнуть капельку пота, скопившуюся у его виска. — Почему вы начали? Чуя должен сосчитать до десяти, прежде чем ответить. — Потому что я знал, что умру, если не сделаю этого. — Вам удалось избавиться от него? — Чуя кивает. — Я... я вертелся, кажется, ударил его коленом в пах, потому что он отскочил назад. — Вы встали? — Чуя снова кивает. — У... у меня не было телефона, так что... я знал, что мне придётся выйти на улицу, чтобы позвать на помощь, — он быстро постукивает ногой. — Я пытался закричать, но... моё горло уже распухло, и... я не смог. — Вы добрались до двери? — Танеда спрашивает очень мягко. — Нет, — Чуя пытается думать об этом как о чём-то прошлом и далёком, о чём-то, что случилось с кем-то другим. — Он схватил меня за лодыжку. Я упал... и мне кажется, — Чуя прочищает горло, — должно быть, я сильно ударился головой, потому что на секунду всё вокруг потемнело. — Вы были в обмороке? — Чуя мотает головой. — Не... не совсем, просто был... в большом замешательстве. — И в этот момент ваш отец остановился? — ...Нет. Я пытался отдышаться, но от этого моим рёбрам стало хуже... и он снова попытался схватить меня за горло, но я ударил его, и он упал, — Чуе кажется, что если он просто выпалит всё это за один раз, то справится с этим. — Я снова начал вставать, но... — его дыхание сбивается, — он схватил меня за волосы, — он до сих пор помнит боль в голове, когда его тянули вниз. — И он ударил меня головой об пол. Я... — Чуя чувствует, как учащается его дыхание. — После этого я уже не мог двигаться. — Значит, на данный момент вы были полностью выведены из строя? — Чуя кивает. — Я-я видел и чувствовал, что происходит, но... я просто не мог пошевелить руками и ногами. — На этом нападение закончилось? — Чуя мотает головой. — Он... он снова схватил меня за горло. И в тот раз не было ни царапин, ни драк. Только давление, страх и... — Какие подробности вы помните? В животе у Чуи всё переворачивается. — Его лицо... оно всё было залито кровью. И... моя голова кровоточила, потому что пол подо мной был мокрым. И... он разговаривал сам с собой. — Вы помните, что он сказал? Чуя много помнит из того. — Он просто... всё время говорил, что ему жаль, — Чуя не может произнести это слово без того, чтобы какая-то маленькая часть его разума не кричала в знак протеста. — И я был очень... очень озадачен. — Насчёт чего? — Если ему было жаль... я не понимал, почему он не остановится, — прозвучал всего лишь короткий сдавленный всхлип, который вырвался из него, и Чуя хлопает себя ладонью по губам, злясь на самого себя. Они так близки к концу. — ...Но он остановился, — Чуя кивает, его пальцы впиваются в собственную челюсть. — Почему? — Кто-то... — Чуя убирает руку ото рта, — постучал. — Ваш отец ответил? — Нет, он... — Чуя закрывает глаза. — Он проверил мой пульс. По крайней мере, именно для этого, как он полагал, и предназначались пальцы, прижатые к его шее сбоку. — Он знал, что вы ещё живы? — ... — Чуя мотает головой, его голос становится тише, — Не думаю. Потому что он помнит, как его отец ругался себе под нос, покачивая одну из рук Чуи, чтобы посмотреть, останется ли она безвольной. — После этого он открыл дверь? Именно здесь он обычно паникует с Танедой. — Нет. Я... — Чуя закрывает глаза и крепко их зажмуривает. — Он начал тащить меня за собой. Оказывается, есть разница между тем, чтобы тебя несли как живого, дышащего человека, и тем, чтобы тебя несли как труп. — Куда? — К... — в его голове вспыхивает воспоминание о том, как его тащили за запястье, и он отчаянно пытался пошевелиться, но не мог. И ему всё ещё не хватало воздуха. — ...гаражу. — Зачем он отнёс вас туда? Его сердце бьётся так быстро, что становится больно. Кончики его пальцев онемели. Он знает, что его плечи дрожат. — Он положил меня в машину. Чуя чувствует, что оно снова приближается — пронизывающий, подавляющий холод, чувство клаустрофобии, давление в груди. — На задние кресла? Чуя мотает головой, и он едва может выдавить последние два слова, его зубы практически стучат. — В багажник. — Это последнее, что вы помните? Нет. Последнее, что он помнит, — это лицо отца, обрамлённое светом гаража и глядящее на него сверху вниз. Он помнит холодный, отстранённый взгляд его глаз. И потом он помнит, как закрывается багажник и наступает полная темнота. Он помнит, как задавался вопросом, может, он уже умер, и просто ещё не осознал этого. Он помнит, как думал, что больше никогда не увидит свою маму. Или Коё. Или Гин. Или... Или Дазая. — Да, — пробормотал Чуя, едва способный в этот момент произнести хоть слово. — Это всё. Танеда делает долгую паузу. Пройти через это и так было достаточно плохо. Вновь переживая это, разрывая себя на части и нарушая свою личную жизнь, свою способность двигаться дальше, чтобы весь мир мог наблюдать... Это уже само по себе похоже на новую травму. Нанесённую самому себе. За привилегию снова почувствовать себя в безопасности. — Больше никаких вопросов, ваша честь, — Танеда отступает от свидетельского стола, и Чуя выдыхает воздух, который он всё это время задерживал. Наступившая тишина кажется напряжённой, хрупкой. Судья ломает её. — На этом суд объявляет перерыв на один час. Стучит молоток. Чуя поначалу не встаёт, он просто сидит там, потерянный, до тех пор, пока рука пристава не касается его руки. Он смотрит вверх, эмоционально истощенный, и пожилой мужчина выглядит таким сочувствующим. — Мне кажется, ты хочешь побыть один. — ... — Чуя кивает, позволяя увести себя из зала. В ту же секунду, как судебный пристав оставляет его в комнате для свидетелей, Чуя падает на один из диванов, свернувшись в плотный клубок и дрожа всем телом. Он смутно ощущает присутствие Фукузавы, но когда тот пытается дотронуться до него, чтобы успокоить... Чуя отшатывается._______________________
— Дазай, — голос Оды звучит близко, но очень далеко. — Я правда, правда понимаю, почему ты расстроен... Расстроен — не то слово, которым можно это охватить. Он был расстроен, когда его любимая команда проиграла в мировом чемпионате. Он был расстроен, когда узнал, что Фёдор использовал их кофейник для проведения какого-то странного научного эксперимента с участием спор плесени. Это? Это даже не близко. Это — Дазай плещет водой себе на лицо в уборной, борясь с желанием разбить всё, что попадётся ему под руку. После того, как его чуть не вывернуло своим же завтраком. — Я понимаю, это может быть тяжело, но ты должен вернуться туда— — Я знаю, — шипит Дазай сквозь стиснутые зубы. Чуя нуждается в нём. — Я просто... — он откидывает волосы со лба. — Если бы я пошёл к нему в таком виде, то сделал бы только хуже. Ода не может поспорить с этим. Проходит ещё тридцать секунд сосредоточенного дыхания, прежде чем Дазай может разжать кулаки. И ещё тридцать, прежде чем он сможет довериться своему желудку настолько, чтобы отойти от раковины. Он знал. Там было много такого, что он знал. Но было так много всего, чего он не знал. Они ведут его в боковую комнату, в которой они изолировали Чую, и в тот момент, когда Дазай открывает дверь... его сердце снова разрывается. Чуя свернулся в самый крошечный клубок из всех возможных... И он плачет. Не тихо, слегка. А сильно, отчаянно рыдая. Дазаю хочется убить его отца. Но сейчас это не имеет значения. Он мгновенно оказывается рядом с Чуей, и его руки — первые, от которых Чуя до сих пор не отшатнулся. — О-Осаму? — тот кивает, мягко притягивая Чую в свои объятия. — Я здесь, — бормочет Дазай, гладя его по волосам. — Прямо здесь. Было больно там, где пальцы Чуи впивались в его рубашку сзади. Его подбородок резко врезается в ключицу Дазая, где он прижимается к нему. Дазая не волновало ничего из этого. Он просто хотел, чтобы у него были слова. Отвлечение. Шутка. Всё, что могло бы сделать это лучше. Их не было. Его физическое присутствие — единственное, что он может предложить. И он это делает. Он прижимает Чую так близко, так крепко, что ему пришлось вспомнить, что нужно расслабиться и дать тому дышать. Он уже не уверен, какие слова слетают с его губ. Половина из них — это "я люблю тебя", он почти уверен. Всё остальное — заверения. Что всё будет хорошо. Как хорошо он справился. Какой он сильный. И тогда, наконец, он понимает, что именно Чуя шепчет ему в грудь последние десять минут. "Прости меня". Внутри Дазая сердитая, извивающаяся яма змей, готовых наброситься, но не на Чую, на него — никогда. Но почти все остальные — постоянная мишень. — Нет, нет... — Дазай целует его волосы, его руки скользят вверх-вниз по чужой спине. — Ты не сделал ничего плохого... — Я д-должен был сказать тебе. Да. Дазай никогда не сможет забыть тот факт, что ложь о сексе с ним чуть не убила Чую. Он должен был сказать ему об этом. Узнать об этом таким образом было... Но Дазай сейчас даже не может начать расстраиваться из-за Чуи. Он не знает, как это. — Это не важно... — он поднимает лицо Чуи, и тот инстинктивно съёживается, стыдясь слёз, бегущих по его лицу. Дазай просто целует его в щёки, не заботясь о том, в каком он состоянии: кожа в пятнах и красная, глаза опухшие. — Не беспокойся об этом, ладно? — Чуя мотает головой. — Я— — Нет, — Дазай обрывает его, склонив лбы друг к другу, терпеливо ожидая, пока Чуя посмотрит ему в глаза. — Я в полном порядке. Мне просто нужно, чтобы с тобой всё было хорошо. Это всё, что имеет значение. Первая часть не совсем правда, но вторая — в подавляющем большинстве. — Я попросил тебя быть здесь, — Чуя знал, что это произойдёт. Он мог бы, по крайней мере, предупредить его об этом. Да и обо всём остальном тоже. Но он этого не сделал. Дазай мотает головой, притягивая Чую обратно к себе. — Я хотел быть здесь, и я очень этому рад. Чуя крепко зажмуривается. Всё, что касается сегодняшнего дня, было непреодолимым. Но здесь, в кольце рук Дазая, всё кажется небольшим, будто это одно маленькое пространство на странице, и если бы Чуя мог просто вырезать их по краям, он мог бы вытащить их прямо из этой главы. Как бы ему этого хотелось. Эта крошечная часть его жизни в безопасности. Здесь спокойно. Здесь счастье. — Это произошло не из-за тебя, ты это знаешь, — тихо говорит Дазай прямо за ухом Чуи. — А из-за него. Это возвращает Чую назад в его второй год старшей школы, когда он, укутанный футоном Дазая, плачет над голосовыми сообщениями, паникуя по поводу того, было ли бессмысленно пытаться покинуть дом или нет. Подвергал ли он Дазая опасности. Просто ли он преувеличивал свои страхи по поводу сложившейся ситуации.// «Чуя, он не заслуживает того, чтобы в нём сомневались.» //
Чуя испускает ещё один всхлип, резкий и успокаивающий.// «Ты это знаешь.» //
Это происходит не сразу — проходит несколько минут, прежде чем его дыхание начинает успокаиваться, а слёзы начинают замедляться. Но ему удаётся. — Я... — лицо Чуи уткнулось ему в шею. — Я люблю тебя. Он не заслуживает его. В этот момент Дазай в значительной степени баюкает Чую в руках, используя свой размер как преимущество, чтобы полностью окружить его. — Ох, слава богу... — он слегка улыбается, и ресницы Чуи касаются его шеи, когда те трепещут от смятения. — Мне было бы очень неловко, если бы это было не так. Чуя хмурится, потому что он знает, что на горизонте, как тёмная туча, маячит шутка. Но... Он не может удержаться. — ...Почему? — спрашивает он всё ещё тихим и хрипящим голосом. — Потому что я так чертовски сильно тебя люблю, — выразительно заявляет Дазай. Оу. Не шутка. Глаза Чуи слезятся совсем по другой причине. — Ты просто тупица, — бубнит он у горла Дазая. Он не помнит, когда текстура бинтов стала успокаивающей. — Ты такой тупица, господи... — Но я люблю тебя, — Дазай прижимает его. — Это самая приятная вещь во мне. Чуя бы, бляха, поспорил с этим, но это спор для другого раза. У них есть ещё около двадцати пяти минут перерыва, когда Танеда возвращается, чтобы подготовить его к перекрестному допросу. И Чуя в порядке. Измученный. На взводе. Но в порядке. Дазай откидывает чёлку со лба и крепко сжимает его руку. — Я буду рядом, когда всё закончится, хорошо? — Чуя смотрит ему в глаза, и не то чтобы тот сомневается в нём, но Дазай чувствует себя обязанным добавить, — Обещаю. Чуя льнёт вперёд, прижимаясь самым нежным поцелуем к губам Дазая, заставляя того немного напрячься от удивления, потому что он не ожидал, что Чуя сделает это перед Танедой. Но он отвечает, гладя Чую по волосам. Наконец Чуя отстраняется, потирая глаза тыльной стороной ладони. — Хорошо. И Дазай должен оставить его там. Что трудно, потому что он просто хочет найти хороший, пустынный остров с приличным Wi-Fi и перезапустить цивилизацию с одним лишь Чуей. Но он должен. И, идя по коридору здания суда, он сталкивается с кое-кем неожиданным. Она стояла у уборной, изо всех сил пытаясь стереть размазанную тушь салфеткой. Госпожа Накахара. Инстинкты Дазая противоречат друг другу, но ни один из них не хочет помогать. Поэтому он пытается пройти мимо, не говоря ни слова. Но это не срабатывает. — Д-Дазай? — его плечи напряглись. Он медленно оборачивается, засунув руки в карманы. Он не знает, чего ожидать от этой женщины, правда не знает. Она выглядит потрясённой. — Я не видела тебя с тех пор, как... — она обрывается, её пальцы сжимают салфетку в руках, пока та почти не рассыпается. — ...Да, — тон Дазая тщательно контролируется. — Прошло уже довольно много времени. Она быстро протягивает руку, чтобы снова промокнуть глаза, прежде чем упадет ещё одна слеза. Её следующий вопрос... совершенно сбивает с толку. — Как дела в университете? Учитывая сложившуюся ситуацию, Дазай даже не знает, что ответить. — ...Хорошо, — он прочищает горло. — Сессия через пару недель. — Ты ведь прошёл в Киодай и Тодай, да? Дазай кивает, чувствуя почти... нереальность этого разговора. — Я на экономическом факультете в Киодай. Она улыбается, и ему почти жаль её. Почти. — Твои... — её голос дрожит, но она явно пытается сохранить лицо. — Твои родители, должно быть, очень гордятся тобой. — ...Да, — Дазай прикусывает щёку. — Мой дядя был очень рад этому, папа тоже был взволнован, — и потом... что-то появляется в её лице, от чего у Дазая болит в груди. — ...Чуя тоже прошёл в Киодай. Её глаза загораются от этой новости, и на мгновение она кажется такой счастливой, услышав это. — Да? — Дазай натянуто кивает. — Он так усердно работал... — она замолкает, крепко сжимая руки. — И он... — она прочищает горло. — Он... он в порядке? Дазай смотрит на неё долгим, сбитым с толку взглядом — потому что как он может быть в порядке? Он отрицательно мотает головой. — Нет, — говорит он ровным голосом, — Ни разу. Её губы дрожат, и она кивает. — Я... я рада, что у него есть ты, — Дазай кривит бровь. — Я... всегда думала, что ты хорошо на него влияешь, — она дрожащими пальцами убирает салфетку обратно в сумочку. — Он... казался намного... увереннее в себе рядом с тобой. Дазай слегка прищуривается. — Вы знаете, что я его... — он замолкает. К его удивлению, она кивает. — Я... давно это поняла, — давно. — Чтобы Чуя... ушёл, как он это сделал... и оставил мне такую записку... — она на мгновение прикрывает рот рукой, собираясь с мыслями. — Я знала, что он должен был с кем-то встретиться. И... единственный мальчик, которым он когда-либо был так сильно впечатлён... Был Дазай. И вдруг всё просто щёлкает вместе. — ...Вам на самом деле всё равно, что он гей, верно? — ... — госпожа Накахара уставилась на свои туфли. — Я была разочарована. Я... я знала, что это сделает его жизнь намного сложнее. И... я всегда хотела, чтобы у него были свои дети, и— — Единственная причина, по которой это осложняет ему жизнь, — это люди вроде вашего мужа, — это правда. И они оба это знают. У неё побелели костяшки пальцев, где она сжимала сумочку. — ...Я представить себе не могу, что ты обо мне думаешь, — она говорит это так тихо, что её губы едва шевелятся. — Но я... Я не такая. Голос Дазая звучит мягко, но его слова — нет. — Я точно знаю, какая вы, — она резко поднимает глаза, чтобы встретиться с ним взглядом. И Дазай чувствует себя спокойным. Неестественно спокойным. — Помните тот вечер, когда вы захотели отпраздновать результаты Чуи? — её реакция медленная, но она кивает. — И вы помните такси, — она недоумевает, почему Дазай вообще заговорил об этом. Он покачивается на пятках. — Когда мне было шестнадцать... вообще, это было уже чуть больше двух лет назад, и мы с мамой возвращались из аэропорта. Пьяный водитель врезался в машину головой вперёд. Её губы замирают. — Я... я этого не... Дазай больше не даёт никаких подробностей. Ему это и не нужно — достаточно одного взгляда в его глаза. — Она не выжила. — Дазай, мне так— — Всё это произошло прямо у меня на глазах, — Дазай пожимает плечами, и говорить ей это сейчас... оно уже не кажется таким монументальным и болезненным, как тогда. — Я и понятия не имела, — произносит она, явно расстроенная этим открытием. Дазай на мгновение прижимает язык к нёбу, чтобы успокоиться. — Но когда ваш муж тащил меня к машине... вы видели, как я был испуган. Я помню, — стыд. Вот он, яркий и настоящий. — Но вы ничего не сделали, — Дазай вздыхает. — Вы просто... наблюдали, как это происходит. Будто вы ничего не можете сделать. Я много думал об этом, когда Чуя был там, — он видит, как она напряжена. То, как она едва держится на ногах. Это... так разочаровывает. — Было тяжело смотреть, как вы это видите и ничего не говорите. Это заставило меня почувствовать, что всё это было в моей голове, — Дазаю приходится сжимать кулаки в карманах, чтобы держать себя в руках. — И мне было не девять. И вы даже не моя мать. — Я... — её глаза наполняются слезами, — он не такой, он... всегда делал так, что казалось— — И я правда не знаю, где Чуя научился этому, потому что он определённо не получил этого на собственном примере, но он помог мне, — Дазай до сих пор помнит, как Чуя бросился между ним и своим отцом. Теперь этот поступок кажется гораздо более значимым, потому что... В то время господин Накахара не казался Дазаю страшным. Возможно, резким. Очевидно, грубым. Но совершенно ясно, что в то время Чуя должен был быть в ужасе. — Я... — госпожа Накахара прикрывает рот обеими руками. — Я знаю, он... он... — Он заслуживал лучшего. — Я знаю! — она всхлипывает, прикрыв лицо руками, её плечи трясутся. — Я-я знаю, что заслуживал... — Тогда что вы делаете?! — шипит Дазай. Никогда ещё эта женщина не казалась жестокой. И она никогда не делала ничего, кроме как выражала беспокойство за Чую. Так почему? Её почти не разобрать. — Я... после моего первого развода, я... — всё её тело дрожит. — Я никогда не ходила в университет, у меня была Коё, и она... она была такая маленькая, и она просто скучала по своему отцу, и я... Тайра... он... — она так сильно плачет, и Дазай ничего не может с собой поделать. Он протягивает ей салфетку. — Спа-спасибо... — она с трудом переводит дыхание, плача в неё. Это тяжело. У неё те же рыжие волосы, такие же уши и тот же ужасный икотный звук, когда она всхлипывает, с которым Дазай уже до боли знаком. — Он... он был другим, он... помог мне найти д-дом, он... помог со школой Коё... Я просто... мне нужно было это, и... с ним я чувствовала себя в безопасности, — у неё такие грустные глаза. — И... когда я вышла за него замуж, это было самое лучшее для Коё, и... и он был хорошим отцом, когда родился Чуя, ты... пожалуйста, мне просто... нужно, чтобы кто-то это понимал... — Госпожа Накахара... — он начинает и тянется к её руке. Она вздрагивает. — И... я знала, это было... тяжело для Чуи, но я... — у неё срывается голос. — Что мне было делать, если бы я ушла от него? Я не могла... держать крышу над своей головой, и... У меня нет образования, я не работала с тех пор, как мы поженились, и я никогда не знала, что он был жестоким с ним, — по крайней мере, в этом она звучит твёрдо, — В тот день, на футбольном матче, меня там даже не было. Дазай потирает ей руку — отчасти потому, что ему невыносимо видеть, как плачет женщина, а отчасти потому, что люди начинают пялиться на неё. — Но теперь вы это знаете. Её глаза бегут вправо, туда, где смотрят её родственники, и она кивает. — У меня нет никакой другой семьи, — её голос звучит так тихо. — У меня только... моя сестра. Которая сейчас заметно отсутствует. Ей просто некуда идти. Дазай тяжело вздыхает. — Он когда-нибудь..? Её губы очень плотно сжаты. — Много лет назад. Но... — она явно этого не забыла. Вздрогнуть было достаточно, чтобы Дазай всё понял. — После суда... я останусь с его родителями, — она прикусывает губу. — Если я с ним разведусь... Это не вариант. — Есть большая вероятность, что он будет сидеть в тюрьме в течение следующих десяти лет, — указывает Дазай, — кажется, это хорошее время, чтобы найти альтернативу. Она мотает головой, как будто даже не может понять этого. — Я просто... — она вытирает лицо руками. — Он ненавидит меня? — Вы имеете в виду Чую? — она печально кивает, и Дазай... делает глубокий вдох. — Нет. Не ненавидит, — она издаёт сдавленный всхлип облегчения. — Но он достаточно зол на вас. Она кивает, вытирая слёзы с лица. — Я... я это заслужила, — бормочет она. — Просто... — она удивляет Дазая, заключая его в крепкие объятия. В такие, которые точно не оценили бы смотрящие на них остальные члены семьи. Но Дазай всё же нерешительно обнимает её в ответ. — Спасибо, что заботишься о нём, — шепчет она, крепко прижимая его к себе. — Большое тебе спасибо. У Дазая всё ещё есть много подавленной ярости и разочарования — но их некуда направить. Он не хочет проявлять к ней радушие и сострадание, так как нисколько не изменил своё мнение, поэтому просто отвечает: — Я всегда буду заботиться о нём, — этот ответ, кажется, удивляет её, но для Дазая это самая очевидная вещь в мире.