// «Если тебе не нравится исходный посыл вопроса, попроси уточнения.» //
— Как бы вы охарактеризовали жестокость? Такамура делает паузу, приподнимая бровь. Но это работает. — Он заставил вас бояться за своё физическое и эмоциональное благополучие? Чуя кивает. — Тогда да. — Но первоначально вы его так не описывали, — Танеда склоняет голову набок. — И единственный, кто может подтвердить ваши переживания, — это ваша сестра, — Чуя молчит, потому что ещё не слышал вопроса. — Как вы думаете, у вашей сестры с отцом хорошие отношения? Чуя мотает головой. — Они отдалились друг от друга с тех пор, как она поступила в университет. — Понятно, это очень плохо... — Такамура смотрит в свои записи. — И посмотрев на список свидетелей... у нас есть ваши дедушка и бабушка по отцовской линии, ваша мать, два дяди... все говорят о том, что до той ночи ваш отец никогда не делал ничего, кроме телесных наказаний. Кроме, — добавляет он, — вашей сестры, — на галёрке Коё напряжена. — Вы бы сказали, что вы с сестрой очень близки? Костяшки пальцев Оды смещаются друг с другом под натиском пальцев Коё. — Да, — Чуя каким-то образом всё ещё кажется спокойным. — Должно быть, это здорово, — улыбается Такамура, и его лицо расслабляется, — иметь старшую сестру, которая присматривает за вами, — стиль Такамуры спокойный и привлекательный, все кажутся расслабленными, наблюдая за ним. — Я сам вырос с братьями, они особо никогда не хотели протянуть мне руку помощи... — он переворачивает страницу своих записей. — Где была ваша сестра с двадцать пятого февраля по третье марта? К этому не подготовились. — Протестую, — Танеда поднимает руку. — Ваша честь, защита имела доступ к свидетелю в течение месяца, они не просили об этом доказательстве— — Мне очень жаль, — Такамура виновато поднимает руки. — Я получил эти документы всего за семь дней, — он бросает взгляд на судью, — и это входит в сферу защиты моего клиента. Судья настороженно смотрит на него, а Такамура виновато улыбается. — ...Отклоняется. — Благодарю вас, ваша честь, — он поворачивается обратно к Чуе, — где была ваша сестра между двадцать пятым февраля и третьим марта? — ...В Токио. Она учится. — Итак, — Такамура сложил ладони вместе, — ваша сестра, которая в курсе, что этот человек "жестокий" и гомофобный, знает, что вы с ним в одном доме. Плечи Чуи напрягаются. — Да. Такамура поднимает бровь. — Она знала, что ваши родители осведомлены о вашей сексуальной ориентации? Чуя кивает, его ногти впиваются в ладони, которые уже болят от предыдущих подобных действий. — Да. — Понятно... — Такамура снова смотрит в свои записи. — И у неё было шесть дней, два из которых были выходными, чтобы проверить ваше благополучие. Сделала ли она это?// «Не позволяй ему залезть тебе в голову.» //
— Нет. — ...Та самая сестра, которая видела, как вас неоднократно избивали в детстве? — Такамура приподнимает бровь. — Да. — Та, которая свидетельствовала, что мой клиент сломал вам руку? Чуя стискивает зубы. — Да. — Сколько времени занимает поездка на поезде из Токио в Йокогаму? — Час. Такамура кивает, глядя на судей. — И вы с сестрой, как мы уже выяснили, верили, что ваш отец поставит под угрозу вашу психическую и эмоциональную безопасность? Чуя не может смотреть на Коё, но он чувствует её страдания. — Да. Такамура разводит руками. — Главный аспект теории преднамеренности, представленной обвинением, заключается в том, что мой клиент имел историю насилия по отношению к своему сыну, — Такамура указывает на отца Чуи, и Чуя почти смотрит на него. — Но единственный человек из многих свидетелей, который подтвердил эту историю, почти не проявлял интереса к тому, чтобы удостовериться в безопасности свидетеля, когда тот находился в опасной ситуации, о которой она знала или должна была знать. Ох-х, Чуя зол. Он бросает быстрый взгляд на Коё, и... у неё по щекам текут слёзы.// «Не позволяй ему залезть тебе в голову.» //
— Теперь... ваша сестра так сильно любит вас, и... как и любая другая сестра, она приходит в ярость, когда слышит, что вы в больнице, — Такамура снова поворачивается к Чуе. — Она чувствует себя злой и беспомощной из-за того, что не помогла раньше, и когда её просят написать заявление на вашего отца, она решает выжать максимум и подтвердить что-то, чего она не видела, чтобы убедить в вашей истории, потому что... — Такамура указывает, — мой клиент дал показания, что она никогда не была там в тот день. У Чуи каменное лицо. — Она не лгала. — И вы не думаете, что она могла бы это сделать? — Нет. — И почему же? — Чуя скрещивает руки на груди. — Потому что она была там, и она не лжёт. — Ваша честь, — Танеда поднимает руку, — мисс Озаки не является свидетелем на этом процессе, и у нас нет возможности провести перекрёстный допрос этой информации. У защиты также была возможность запросить показания Озаки-сан. Они отказались это делать. Заявитель просит вычеркнуть эту линию допроса из протокола. Судья отстраняется назад, чтобы обсудить это со своими коллегами, а затем кивает. — Даём распоряжение. Такамура вскидывает руки с кривой улыбкой, которая говорит: "Прости, я должен был попытаться". — Тогда, если вы готовы, я хотел бы перейти к вечеру третьего марта. Вы не против, Чуя? Его спина напрягается, но он кивает. — Да, всё в порядке. — Отлично, — он листает свои записи, — Итак, согласно вашим показаниям, вы сказали, что вступили в этот разговор с намерением рассказать отцу о своём парне. Зачем? Чуя медленно выдыхает. — Потому что я устал это скрывать. — И потому что вы знали, что это вызовет реакцию. — ...Да. — Значит, вплоть до того момента, — Такамура откидывает волосы назад, — единственным человеком, который планировал это взаимодействие, были вы? Чуя корчит лицо. — Интересный способ сказать, что я это инициировал. Такамура вежливо улыбается. — Это вопрос "да" или "нет". Чуя сутулится. — Да. — Итак, существуют два разных стандарта преднамеренности. Заявитель имеет тенденцию колебаться между. Обвинение настаивает на том, что достаточно лишь одного мгновения размышления, чтобы признать преднамеренным покушение на убийство, — Такамура мотает головой, — я вместе с моим клиентом верю в традиционную теорию преднамеренности. Как вы думаете, у вашего отца был хорошо продуманный план, как он собирался убить вас? Чуя прикусывает щёку. — Нет. — И почему это так? — Он не знал, что я собираюсь ему сказать. — Именно, — Такамура вздыхает, барабаня пальцами по кафедре. — Ваш отец когда-нибудь говорил: "Я убью тебя"? Чуя мотает головой, и... он так, бляха, устал. — Нет. Не говорил. — Тогда откуда вы знаете, что он не просто пытался подчинить вас? Чуя закрывает глаза, вспоминая, что он уже был тут. — Потому что я не отбивался. Есть что-то необыкновенно страшное в том, чтобы быть зажатым под кем-то, чувствовать, как твои кости ломаются под их кулаком, и не иметь ни малейшего представления, как это остановить. — Ну, это ведь не совсем так, правильно, Чуя? — Такамура поднимает что-то из своей папки и подходит к Чуе, сидящему на свидетельской скамье. — Ваш отец был сильно избит, когда приехал в полицейский участок, — он кладёт распечатанную фотографию на выступ перед собой. — Не могли бы вы взглянуть на это, пожалуйста? Чуя не хочет. — Ваша честь, — Танеда раздражённо вскакивает на ноги, — это явно тревожит свидетеля. — Это напрямую связано с моей линией допроса, — спокойно вмешивается Такамура. — ...Отклоняется. Чуя смотрит вниз, и он застывает. Это с того самого вечера. У его отца подбиты оба глаза, глубокие царапины по бокам лица, разбитая губа, и... Ну, он выглядит хреново. Но это то же самое лицо, которое Чуя видел, когда багажник закрывался. То же самое лицо, которое ударило его головой вниз. То самое лицо, которое он видел в своих кошмарах в течение последнего года. Его руки снова начинают дрожать. Ему не нужно видеть своё лицо в зеркале, чтобы понять, насколько он, должно быть, бледен. — В своих показаниях вы сказали, что ударили своего отца один раз, верно? — Чуя кивает, стискивая зубы, чтобы они не стучали. — Не могли бы вы поднять свою руку? — Чуя смотрит на него вверх мутными глазами. — Ч-что? Тон Такамуры мягок, несмотря на сложившуюся ситуацию. — Не могли бы вы поднять руку и сжать её в кулак, Чуя? — он озадачен, но делает это. — Спасибо, — Такамура указывает на кулак Чуи, — я немного в замешательстве. Я надеюсь, вы не будете возражать, если я укажу на это, но... — он показывает на маленький, казалось бы, хрупкий кулак Чуи. — Мне очень любопытно узнать, как вам удалось одним ударом сделать человеку два подбитых глаза и рассечённую губу, — Чуя опускает руку. — Ну, когда он схватил меня за лодыжку, и я упал... — Чуя зажмурился, чувствуя фантомную боль в затылке, — я пнул его другой ногой. — Вы не включили это в свои предыдущие показания, — мягко сказал Такамура, отступая назад. Теперь Чуя знает, что он проебался. — Раньше я этого не помнил, — Такамура поднимает фотографию. — Понятно. И ваш отец был полицейским в течение семи лет, верно? — Чуя кивает, дрожа почти непрерывно на данный момент. — И ему разрешили оставить своё служебное огнестрельное оружие, когда он ушёл. — Протестую, ваша честь, — Танеда снова встаёт, — значимость? — Разговор о преднамеренности, ваша честь. — Отклоняется. — Ваш отец держал пистолет дома, Чуя? Чуя кивает, и теперь он чувствует, как что-то начинает подкрадываться по краям. Сомнение. — Да. — Во второй раз, когда ваша голова ударилась об пол, вы сказали, что после этого не могли двигаться, — Такамура отходит от стола. — Он не пытался взять пистолет? Ответ Чуи неразборчив, и теперь он обхватывает себя руками. — Мне очень жаль, Чуя, — но хуже всего то, что он на самом деле говорит извиняющимся тоном. — Мне нужно, чтобы вы говорили громче. Дыхание Чуи стало прерывистым. — Нет. — Кухня была в соседней комнате. Может, он пытался достать нож? — Чуя мотает головой, и Такамура выжидающе смотрит на него. — ...Нет, — выплёвывает он. — И вы сами сказали, что ваш отец не казался сердитым в тот момент, не так ли? — Чуя мотает головой. — ... — вместо того чтобы заставить его ответить устно, Такамура говорит, — Пожалуйста, укажите в протоколе, что свидетель просто помотал головой, показывая "нет", — он возвращается к кафедре. — Вы сказали, что он казался испуганным. Что он извинялся. Чуя кивает, и это так разочаровывает его, потому что он слышит доводы, которые приводит этот человек. — Разве это похоже на человека, который планирует убить своего сына в приступе гомофобной ярости? Чуя почти начал мотать головой.// «Если тебе не нравится исходный посыл вопроса, попроси уточнения.» //
Пальцы Чуи дрожат. Он так устал, но... Он смотрит. Он поднимает подбородок и смотрит отцу прямо в глаза, пытаясь найти хоть какой-то намёк на то, что тот согласен с тем, что говорит Такамура. Его отец смотрит прямо на него, и... Это сложно. Чуя может видеть страх, смущение и разочарование. Но тут отец отводит глаза и снова смотрит на стол. От стыда. Ответ Чуи, опять же, почти неразборчив. — Чуя, мне нужно, чтобы вы— — Я сказал, — глаза Чуи не отрываются от его отца, и миллион разных чувств проносятся в его голове. Гнев. Сомнение. Паника. Ненависть к себе. Сожаление. И страх. Очень много страха. — Он не прикасался к моему горлу, пока я не сказал, что мне нужно в больницу. Он испугался, когда я сказал, что кто-то ещё должен посмотреть, что он сделал, потому что я не мог дышать, — Чуя так ядовито смотрит на отца, что его руки впиваются в бёдра. — И, — он практически выплёвывает последние слова. — Он не хотел устраивать сцену. Этот человек пытался задушить его, когда он был полу-избит до смерти и находился едва в сознании. Он превратил жизнь Чуи в ад на долгие годы. С чего это ему вдруг быть грустным? Или испуганным? — Это не ответ на мой вопрос. Чуя отворачивается от отца. — Да, — наконец отвечает он. — Я думаю, это звучит как отец, который почти убил своего сына в гомофобной ярости, а потом запаниковал. И он должен был закончить то, что начал. Такамура кивает, опираясь на локти. — И вы сказали, что, услышав стук в дверь, он проверил ваш пульс. — Да. — У меня есть ещё один вопрос, и тогда мы закончим. Я хочу ещё раз поблагодарить вас за то, что вы уделили мне сегодня столько времени и ответили на все мои вопросы в меру своих возможностей, — Такамура уже не улыбается. Он мрачен. — Я хочу, чтобы мы с вами прошли через гипотетическую ситуацию. Мне не нужно, чтобы вы говорили мне, правильно это или нет, я просто хочу, чтобы вы сказали мне, возможно ли это. Можете сделать это для меня? У Чуи леденеют внутренности, но он кивает. — А теперь... — он указывает на отца Чуи, — я не пытаюсь оправдать предубеждение вашего отца, которое абсолютно неприемлемо в нашем обществе, и я искренне сожалею о том, что вам пришлось пережить, — и на этот счёт у Чуи нет никаких сомнений, что адвокат говорит искренне. — Но, как мы уже выяснили, ваш отец — человек предвзятый. И человек с характером. — Протестую, — Танеда поднимает руку, — Призыв к размышлению. — Этот сценарий аналогичен, ваша честь. — ...Отклоняется с тем пониманием, что приказ будет отменён, если суд не сочтёт его аналогичным. — Благодарю вас, ваша честь, — продолжает Такамура. — И вы выросли в этой среде, под всем этим давлением и негативным подкреплением, — он снова смотрит на Чую. — Как вы только что показали, он вызывает у вас довольно много негодования. Зубы Чуи начинают болеть от того, как они скрежещут друг о друга. — Собственно, — Такамура хлопает в ладоши. — Вы встречаете кого-то. Вы влюбляетесь и не хотите ждать целых два года, чтобы стать самим собой. Вы злитесь, и у вас есть на это полное право, и решаете, что хотите, чтобы все знали, что за человек ваш отец. Так что, — Такамура вздыхает, — вы его провоцируете. Вы точно знаете, что нужно сказать, чтобы добиться этого, и как только он нападает на вас, годы страха и гнева всплывают на поверхность, и вы просто... теряете контроль, — он разводит руками. — Вы начинаете бороться с ним изо всех сил, и в процессе, когда ваш отец успокаивается, он пугается, когда видит, с какой яростью вы сопротивляетесь. Итак, он пытается вырубить вас. Но это не работает. Поэтому он старается, не жалея сил, и только когда слышит стук в дверь, понимает, что вы больше не двигаетесь. И в панике он проверяет ваш пульс. А теперь, — Такамура отстраняется от кафедры. — Возможен ли такой сценарий? Да или нет будет достаточно. Чуя хочет найти ближайший душ и очистить каждый сантиметр своего тела. — Да. — У меня больше нет вопросов, ваша честь, — Такамура собирает свои файлы. Он отступает к столу защиты, а Танеда встаёт. — У меня есть ещё несколько коротких вопросов к свидетелю в качестве опровержения, если позволите. — У нас ещё два свидетеля сегодня, Танеда-сан, — судья смотрит с сомнением. — Это займёт всего минуту, спасибо, — Танеда идёт к свидетельской скамье. — Чуя, — он кладёт руку на край стола, и Чуя сосредотачивается на этом, пытаясь успокоиться. И тогда Танеда спрашивает то, чего Чуя не ожидал. — Какой у вас рост? — ... — Чуя настороженно смотрит на него, а Танеда просто смотрит в ответ. — Сто шестьдесят сантиметров. — Понятно, — Танеда барабанит пальцами по свидетельской ложе, оглядываясь на стол защиты, и... Он улыбается отцу Чуи. Это не приятная улыбка. — Какого роста ваш отец? — Сто девяносто три сантиметра, — заторможенно отвечает Чуя. — А сколько вы весите, если не возражаете? Чуя-таки немного возражает, вспоминая, как Дазай кричал Фёдору о том, что он легковес... Но это важно. — Пятьдесят восемь килограмм, — что, по сути, означает, что он весит меньше, чем его сестра. Чем он не особо гордится. — Сколько весит ваш отец? — ...Девяносто девять килограмм, — тихо отвечает Чуя, — почти сто. Учитывая, что его отец был выше на целых тридцать сантиметров и играл в местной регбийной лиге, это было неудивительно. — Понятно, — Танеда похлопывает по свидетельскому ложе, прежде чем отойти. — Бедняга, должно быть, был в ужасе. — Адвокат! Танеда извиняющимся жестом поднимает руки. — Прошу прощения, ваша честь, это было неуместно. У меня больше нет вопросов. Судья бросает на Танеду суровый взгляд, прежде чем перевести взгляд на Чую. — Суд благодарен вам за то, что вы уделили нам сегодня время, сынок, вы свободны. Стучит молоток. Чую выводят из зала, и Такамура, извиваясь, подходит к столу прокурора и садится с краю, пока галёрка уходит на перерыв. — Вам не обязательно было вот так наступать мне на яйца в конце. Танеда фыркает, скрестив руки на груди. — После того трюка, который ты проделал с фотографией? Господи, Шики, о чём ты вообще думал? Тот тяжко стонет. — Слушайте! Мне сбросили это дело шесть дней назад. Я использую то, что у меня есть, — он закрывает лицо руками. — Меня никто не предупредил. — Предупредил о чём? — Танеда поднимает бровь. — Я очень злился, что Сакумото не пошёл к сестре. Я бы уже давно загнал вас в угол, но было слишком поздно давать показания, и... в досье говорилось, что парень был чемпионом по дзюдо и капитаном футбольной команды, — Танеда склоняет голову вбок, и Такамура никнет. — Ни один, вообще ни один из этих придурков в офисе не сказал мне, что он едва преодолел сто шестьдесят сантиметров, — ноет он, закрыв лицо руками. — Я построил на этом весь свой план! — ... — Танеда прикрывает рот рукой. — Не смейтесь, — у того вырывается смешок. — Танеда-сан... Затем раздался хохот. Потом он согнулся от смеха, и после того дня, который у него был — ему это нужно. — Поверить не могу, что написал тебе рекомендательное письмо на юридический факультет. — Ну эй, это не— — Ты ставил свою защиту на то, что кто-то избил бывшего полицейского до полусмерти, и ты не проверил его рост... — Танеда-сан! — возмущается Шики, — Это было так неловко! Вы хоть представляете, как сильно я сжался, когда увидел, как этот парень зашёл в зал?! Я видел только его отца и думал, что он унаследовал— — Прекрати... — Танеда снимает очки, чтобы вытереть слёзы. — Я не могу дышать—! Смех в конечном итоге затихает, и Танеда снова надевает очки. — Но если серьёзно, как ты держишься? Учитывая все обстоятельства... Я думал, ты профессионал. Шики отворачивается, внезапно почувствовав себя неловко. — Вы никогда не видели моего стиля ведения судебных разбирательств. Я был в отъезде. Танеда тихо выдыхает. — ...Полагаю, неприятности дома? Молодой адвокат хмуро скрещивает руки на груди. — Если вы хотите спросить, в восторге ли мой муж, то нет. — Тогда почему..? Шики проводит ладонью по лицу. — Я только что вышел замуж. Пиздюк Сакумото со своим неуёмным любопытством втянул всех нас в это дерьмо, понятно? Мы создаём семью, так что я не мог поставить мою— — Серьёзно? — Танеда поднимает бровь и тянется, чтобы пожать его руку. — Шики, это просто замечательно... но вы же не можете усыновить..? Шики мотает головой. — Суррогатная мать. — ...Я уверен, что от этого легче не стало, — Танеда мягко сжимает его руку. — Мне жаль. Шики пожимает плечами. — Это часть моей работы. Но вы видели этого ребёнка? Крепкий, как блядский алмаз. — Если бы ты ушёл из своей шикарной фирмы и стал работать на меня, тебе не пришлось бы браться за дела, которые заставляют тебя чувствовать себя плохо, — легко добавляет Танеда. — Хорошая попытка, — Шики подходит, чтобы взять свой портфель, — Но я-таки хочу время от времени брать свою дочь куда-нибудь на отдых. Танеда ахает от восторга. — Это девочка? — Мы назовем её Химари, — признаёт Шики. — Только не говорите парню, что это от меня, но передайте, что он отлично постарался, ладно? Я не ожидал, что он так хорошо справится с этими вопросами. — Без проблем, — Танеда слегка улыбается, — и всё же я думаю, что ты выбрал не ту профессию. — Да, конечно, — стонет Шики. — Просто подождите, пока я не наброшусь на другого вашего свидетеля и не уйду в закат. И потом повторите мне это снова. — Так и сделаю, — ласково улыбается Танеда.________________________
За пределами зала суда, Чуя обмяк в объятиях Дазая. Он не плачет, как в прошлый раз. Но он чувствует, что ему нужно проспать тысячу лет. Желательно в одной из футболок Дазая, с его парнем вокруг него, и хреновыми фильмами на заднем плане, которые так любит этот чудак. — Мы можем пойти домой, если хочешь, — Чуя мотает головой. — Я сказал себе, что просижу весь день. Я смогу это сделать. Дазай проводит большим пальцем по чужой щеке, его взгляд напряжён от беспокойства. — ...Ты же знаешь, что я горжусь тобой, правда? Чуя удивлённо моргает, протягивая руку, чтобы накрыть ладонь Дазая своей собственной. — Это очень странно. Всё, что я делал, это сходил с ума... — Дазай целует его, эффективно заглушая любую самокритику, которую Чуя собирался предложить, и Чуя... После стресса, страха и изнеможения этого дня, он просто тает прямо напротив него, его руки обхватывают шею Дазая сзади, а его мышцы, наконец, начинают расслабляться. — ...Спасибо, — Дазай замирает у его губ. — Не понимаю, за что ты меня благодаришь, — бормочет он, его тон слегка самокритичный, — Я весь день был совершенно бесполезен... — Чуя берёт одну из рук Дазая, поднимает её и прижимает к своей шее, отстраняясь, чтобы посмотреть ему в глаза. — Ты очень ошибаешься. Дазай молчит, его пальцы мягко сжимают края чокера. Оу. — Спасибо, — твёрдо повторяет Чуя, глядя на него. Дазай тяжело сглатывает. — ...Не за что. Когда они возвращаются в зал суда, Чуя сидит на галёрке, прислонившись к Дазаю, тот обхватил его за плечи рукой, прижимая Чую к своему боку. А ещё он надел пиджак Дазая, потому что ему было чертовски холодно весь день, но судя по тому, как его парень чувствует себя комфортно в одной рубашке на пуговицах с закатанными рукавами... Чуя понимает, что это, вероятно, не кондиционер барахлит. Его щека покоится на руке Дазая, когда судьи возвращаются на свои места. Судья в центре стучит молотком. — Сейчас суд возобновится. Заявитель может вызвать своего следующего свидетеля. Танеда поднимается на ноги. — Заявитель вызывает капитана Тачихару Харуто, ваша честь. Судебный пристав ведёт полицейского в зал суда, и это почти нереально. Чуя не видел отца Мичизо с тех пор, как вышел из больницы, и ещё ни разу в его официальной форме. Тот присаживается. После того, как он назвал своё имя и принёс присягу, Танеда подходит к кафедре. — Благодарю вас за то, что вы сегодня здесь, и за вашу службу обществу. Капитан полиции отмахивается от этого, скромно пожимая плечами. — У каждого есть своя работа, верно? — он снимает фуражку и откладывает её в сторону. — Я просто делаю своё дело. Танеда одобрительно кивает. — Как давно вы работаете в полицейском управлении Йокогамы? — С тех пор, как мне исполнилось восемнадцать лет, — гордо улыбается Тачихара. — Первая и лучшая работа, когда-либо бывшая у меня уже двадцать три года подряд. — И как давно вы знакомы с семьёй Накахара? — Я знал, что Тайра раньше служил в полиции, но не был знаком с ними, пока мы не переехали туда, где они жили в нескольких кварталах от нас. Наши сыновья выросли вместе, играя в футбол, — спокойно объясняет мужчина. — У вас было сильное впечатление о Чуе, когда он рос? — Определённо, — Тачихара выразительно кивает. — Он был очень порядочным ребёнком: хорошо воспитан, вежливый, оказывал большое влияние на моего сына, — мужчина почёсывает в затылке. — Он всегда присматривал за моим Мичизо, это уж точно. — Вы никогда не думали, что он с характером? — ... — Харуто отрицательно мотает головой. — Нет... ну, то есть, он всегда был прямолинейным и немного вспыльчивым. Но на самом деле, я никогда не видел, чтобы он каким-либо образом срывался. Танеда кивает, его глаза скользят по судьям, молча оценивая выражение их лиц. — Какое у вас сложилось впечатление о Тайре Накахара? — Поначалу? — Тачихара хмурится. — Я думал, что он вроде как серьёзный тип, но вполне нормальный. — Это впечатление изменилось? — офицер медленно кивает. — Думаю... чем больше я видел его с сыном за играми, тем больше понимал, что не хочу, чтобы мои мальчики боялись меня. — В каком смысле? — Танеда поднимает бровь. — Ну... есть вещи, которые ты видишь, — Тачихара хмурится, — о которых тебе, вероятно, следует спросить, но потом ты думаешь: "может, я неправильно это понимаю", и тогда... ты просто не делаешь этого, — он потирает затылок. — Он мог наброситься на этого мальчишку и порвать в клочья ему лицо. На это было трудно смотреть. — И это оставалось вашим общим впечатлением о семье на протяжении многих лет? — Тачихара кивает, и Чуя находит руку Дазая, сплетая их пальцы вместе. — Третьего марта прошлого года... как начался ваш вечер? — Я был у себя в кабинете, просматривал какие-то дела, — Тачихара почёсывает подбородок, — и мой сын пришёл поговорить со мной, что само по себе странно — он никогда не пытается поговорить со мной, когда я нахожусь в своём кабинете. Танеда кивает, отходя от кафедры и расхаживая взад-вперёд. — Что он хотел сказать? — Что он беспокоился за Чую. Он думал, что дома что-то происходит. Когда я спросил, почему, он сказал мне, что Чуя сбежал, и что его родители недавно вернули его обратно. — Вам показалось это странным? — Странным? — мужчина фыркает, — Можно и так сказать. Он никогда не был из детей, которые сбегают. И потом, Мичизо не так-то легко испугать, но... он хотел, чтобы я проверил его. Честно говоря, он казался в ужасе, когда я сказал, что хочу подождать до утра, — пальцы Дазая едва, но заметно сжимают руку Чуи. — Так что... я пошёл. — Что первым привлекло ваше внимание? — ... — Тачихара откидывается назад, скрестив руки на груди. — Есть вещи, которым ты учишься за годы. Когда я стал сержантом, меня назначили на три года в отдел по борьбе с домашним насилием. Даже когда конфликт закончился, соседям требуется некоторое время, чтобы успокоиться. Танеда кивает, поглаживая свою бородку. — И что вы хотите этим сказать? — Это была почти полночь в тот вторник... и в каждом доме на улице горел свет. Соседи были на своих подъездных дорожках, лаяли собаки. — И что это вам дало? Это немного сюрреалистично для Чуи — слышать о той ночи с такого ракурса. — Что что-то случилось — что-то громкое. Чуя не помнил, чтобы это было так громко, но... на протяжении половины нападения он был буквально не способен шуметь. — И когда вы добрались до дома семьи Накахара? — капитан Тачихара скрещивает руки на груди, как будто ему неприятно вспоминать об этом. — Свет был включён, но когда я постучал в дверь, никто не открыл. — Вы слышали что-нибудь из дома в этот момент? — ...Не совсем. Какие-то шаги, но это всё. Танеда кивает, медленно расхаживая перед свидетельской ложей. — Значит, вы не слышали никакой борьбы? — Тачихара мотает головой, и голова Чуи наполняется воспоминаниями: звуком стука, болью... Рука Дазая крепче обнимает его. — Нет, но чувствовалось, что что-то не так. Все остальные соседи были на улице, пытаясь выяснись причину переполоха, а этот дом был в самом центре. Если свет горит и вся семья уже встала, почему бы не открыть дверь? — Тачихара мотает головой. — Я начал серьёзно беспокоиться. — Когда господин Накахара открыл дверь? — Когда я пригрозил выломать её, — отвечает офицер. — На тот момент я колотил по ней уже около трёх минут. — Вы можете это подтвердить? — У меня были часы, и вы будете следить за временным ориентиром в такой ситуации, на случай, если вам понадобятся временные рамки. — В тот момент вы думали, что это будет необходимо? Когда Чуя поднимает взгляд, Дазай с каменным лицом пристально смотрит вперёд. Потому что это почти так и было. — Я был не уверен. — Что первым бросилось вам в глаза, когда он открыл дверь? — Что ж, — Тачихара ёрзает на своём стуле. — Все мы видели его фотографию с той ночи: он был весь исцарапан и в синяках, на рубашке была кровь. Так что я подумал, мол, ладно, очевидно, произошла стычка, и она была достаточно громкой, чтобы разбудить всю округу. — Господин Накахара дал объяснение? — Тачихара кивает, дёргая за кончик перчатки, чтобы она немного удобнее сидела на его руке. — Он сказал, что был пьян и упал с лестницы. — Вам это показалось странным? — Вы чертовски правы, — он не совсем типичный свидетель, но... Он очень правдоподобен. Дазай может понять это, когда смотрит на стол защиты. Чем больше офицер говорит, тем менее уверенным выглядит Такамура. Это радует. — Почему? — Лестничный пролёт не оставляет следов от ногтей на лице человека. А в гостиной виднелись явные следы борьбы. — И тогда каков был ваш следующий шаг? — Танеда использует Тачихару, чтобы сплести повествование для судей, но в отличие от Чуи, где он держал вопросы более узкими, он позволяет Тачихаре развить мысль. — Ну... теперь я был почти уверен, что где-то в этом доме есть ребёнок, находящийся в опасности, так что моя главная забота — найти Чую. И я спросил его отца, где он, и господин Накахара сказал, что его нет дома. — Неужели? — Танеда приподнимает бровь. — В ночь, когда наутро идти в школу? — Это было бы странно в любой ситуации, но было особенно подозрительно, учитывая кровь. — Значит, вы думали, что он вам лжёт? — У меня было достаточно уверенности, — Тачихара кивает. — От него не пахло алкоголем, он явно вспотел, и я уже знал от своего сына, что Чуе нельзя выходить на улицу. Поэтому я спросил его об этом. — Что он ответил? — Он сказал, что сделал исключение... — что-то в следующей детали заставило каждую линию на лице Тачихары исказиться от отвращения, — потому что его сын получил отлично за контрольную по физике. Дазай чувствует лёгкую тошноту. — Вам не показалось, что он нервничает? Или расстроен? — Нет, — капитан полиции отрицательно мотает головой. Он выглядит уставшим, с сединой на висках, которую Чуя не припоминает. — Он казался раздражённым всем этим. — Каким был ваш следующий шаг? — Я сказал ему, что мне нужно осмотреть дом, — Танеда кивает, и Чуя чувствует себя немного выдохшимся, зная, к чему приведёт этот вопрос. — И каков был его ответ? — Он продолжал спорить со мной, пытаясь сказать, что я веду себя нелепо, — мужчина пожимает плечами. — Вам не показалось, что вы ведёте себя нелепо? — Нет. Но я действительно думал, что он тянет время. Поэтому я сказал ему, что он либо впустит меня в этот дом, либо я прикую его наручниками к крыльцу. Танеда даёт этому утверждению настояться и после спрашивает: — Что он выбрал? Тачихара бросает взгляд на стол защиты. — Он вынудил меня надеть на него наручники. — Значит, на данный момент он сопротивляется тому, чтобы впустить вас в дом, не сообщает вам настоящего местонахождения своего сына, и вы начинаете подозревать преступление? — Протестую, ваша честь, — Такамура поднимает руку, — Наводящие вопросы. — Принято. — Прошу прощения, — пожимает плечами Танеда, — в тот момент вы верили, что Чуя Накахара ещё жив? Глаза Тачихары полны боли, и он мотает головой. — На тот момент я уже вызвал криминалистов и подкрепление. Голос Танеды смягчается, но от этого он не становится менее влиятельным. — Почему? — Я шёл по тому, что выглядело как место убийства, — Чуя напрягается, натягивает пиджак Дазая чуть плотнее и закрывает глаза. Ты здесь. Не там. Оно закончилось. Не дай этому вернуться тебе в голову... — Повсюду валялись обломки и битое стекло. И пятна от крови. — И вы нашли Чую Накахару в доме? — ... — Тачихара кивает, стиснув зубы. — Я пошёл по следу. Танеда поворачивается, и он больше не смотрит на Тачихару — он смотрит на стол защиты. — Какого вида следу? — Размазанная кровь по паркету и кафелю. — Вы раньше видели такую картину на месте преступления? — Видел, — натянуто кивает Тачихара. — На что это обычно указывает? — Протестую, ваша честь! Призыв к предположению. Танеда посмеивается. — Я спрашиваю полицейского с двадцатилетним стажем. Это не предположение. — ...Отклоняется, — судья осторожно соглашается. Танеда разворачивается обратно к Тачихаре. — На что это указывает? — ...Обычно, — вздыхает Тачихара, — что тело, которое теряет значительное количество крови — как правило, от колотой раны или травмы тупым предметом, — тащили. — Это значит, что человек был полностью без сознания или уже не в живых? Чуя может чувствовать горе, исходящее от Дазая, и это понемногу убивает его. Он сожалеет, что заставил его сидеть здесь. — Да. — Куда вас привёл этот след? Тачихара глубоко вздыхает. — В гараж. Дазай сейчас так крепко держит Чую, и тот благодарен ему за это — потому что чувствует, что иначе может сорваться. — И как вы нашли Чую? — ...След остановился у машины. Я осмотрел её спереди и сзади, но ничего не увидел. На секунду я испугался, что Накахара уже убрал тел... — капитан Тачихара обрывается, поражённый собственными словами, — Чую, я прошу прощения, — за пределы участка. Но... на заднем бампере виднелось пятно крови. — Вы проверили багажник? — Пытался... машина была заперта. Когда я попросил у Накахары ключи, он сказал, что его жена уехала из города и забрала их с собой. — Итак... что вы сделали? — Тачихара почёсывает затылок. — Я подумал, что на тот случай, если ребёнок жив и находится в этом багажнике, у меня есть ограниченное количество времени. А чья-то жизнь важнее, чем платить за порчу автомобиля, поэтому... я разбил окно со стороны водителя и вручную опустил щеколду. — И что вы нашли в багажнике, капитан Тачихара? — ... — Чуя смутно, очень смутно помнит это. — Я нашёл Чую, — он откашливается, явно потрясённый тем, что рассказывает. — Каково было его состояние? — Он был весь в крови... на горле виднелись следы ручного удушения, а на ногтях были заметны явные следы оборонительных ран. — Он дышал? Тачихара довольно бледен. — Я бы по нему так не сказал, нет. — В какой момент вы поняли, что Чуя Накахара жив? — Гм... — Тачихара кажется страдающим, просто вспоминая об этом. Чуя чувствует себя в десятки раз хуже. — Мне... мне пришлось отступить на секунду. Я... думал, что уже слишком поздно, и не знал, как сказать об этом своему сыну. Тачихара вынужден остановиться ненадолго. Взрослый человек, с двадцатилетним опытом. Потому что он до сих пор не может смириться с тем, что увидел в ту ночь. — Мне много чего приходилось делать, много чего видеть, но ты просто... — его голос срывается, — ты никогда не думаешь, что это будет ребёнок, которого ты раньше возил на тренировку по футболу, — его голос колеблется, — кто-то, кого ты знаешь. Что-то в его словах пошатнуло уже и так нестабильное состояние Чуи, потому что... Он единственный взрослый человек из прежней жизни Чуи, который когда-либо казался настолько расстроенным случившимся. — Капитан... вам нужна минутка? — Нет, нет... — он мотает головой, вытирает глаза и делает глубокий вдох. — Я в порядке, — Чуя утыкается лицом в рукав Дазая. Он думал, что слишком устал, чтобы ещё что-либо чувствовать, но... Теперь он тоже плачет. — Я... ушёл обратно. Приехали криминалисты, и... кто-то должен был сообщить время смерти, а коронер был на дежурстве в ту ночь, так что я... я вернулся, чтобы проверить его пульс. Я не хотел... я не хотел, чтобы это был незнакомец... — он снова откашливается, пытаясь вернуть себе самообладание, — и у него было сердцебиение. Танеда даёт момент, чтобы отдышаться. Он долго ждёт, прежде чем задать следующий вопрос. Он просто позволяет боли этого момента утонуть в: — Каков был следующий шаг? — Я... — Тачихара прерывисто выдыхает. — Я вытащил его оттуда. Но... он снова и снова приходил в себя и... — И? — ...Паниковал, — тихо заканчивает мужчина. Чуя помнит это. Ощущение того, что его вытаскивают из машины, чувство ужаса, что вот-вот всё начнётся сначала. — Он навредил вам? — Нет-нет, — Тачихара помотал головой. — Он едва мог поднять руки, чтобы оттолкнуть меня. Но... у него явно были проблемы с дыханием, поэтому я положил его на диван, пока не приехала скорая. — Вы оказали ему какую-нибудь первую помощь? — Я стабилизировал его шею настолько, насколько мог, но было трудно оценить масштаб повреждения. — Когда вы снова видели господина Накахару после этого? — После того, как Чую забрала скорая, — медленно выдыхает Тачихара, — Я вышел на улицу и арестовал его. — За что? Тачихара, кажется, уже успокоился, но Чуя — он даже не может поднять голову. Он даже не может винить офицера за то, что тот считал его мёртвым. Чуя тоже так думал. — За покушение на убийство. — Не нападение с отягчающими обстоятельствами? — Танеда приподнимает бровь. — Оформление обвинения всегда может измениться, это очевидно, но это редкий выбор. Что заставило вас решиться на это? — Главным образом, — Тачихара упирается руками о выступ свидетельской ложи, — из-за того, где он спрятал Чую. — Как это повлияло на ситуацию? — Дыхательные пути ребёнка были уже частично разрушены, и затем его поместили в кислородно ограниченное пространство. А отец задержал меня по меньшей мере на пять минут. — Как вы думаете, господин Накахара знал, что его сын всё ещё жив? — ...Он был офицером полиции, а прощупывание пульса — это одна из первых вещей, которым нас учат в академии. Это одна из самых важных вещей, которые вы делаете на данной работе. — Так... вы думаете, он знал, что у Чуи есть пульс? — ... — Тачихара немного сгорбился. — Я думаю, он знал, что если положит его в тот багажник, то пульса у него уже не будет. — ...Благодарю вас, капитан Тачихара. У заявителя больше нет вопросов к этому свидетелю. Молоток снова стучит. Когда Чуя поднимает глаза на Дазая, то видит... его парень тоже вообще не в порядке. — ...Дазай? — тот смотрит на него вниз, и выражение его лица меняется. Весь страх, печаль и гнев отбрасываются назад и заменяются беспокойством. — Да? Чуя делает паузу, не зная, как сформулировать свой вопрос, а Дазай протягивает руку, чтобы смахнуть большим пальцем высыхающие слёзы на чужих щеках. — ...Ты в порядке? — медленно спрашивает Чуя. Дазай сначала не отвечает, пристально вглядываясь в лицо Чуи, словно пытается убедить себя, что Чуя всё ещё здесь, что всё хорошо. — Не беспокойся об этом. Не хочешь выйти на улицу? — Чуя в замешательстве на секунду, и Дазай потирает ладонями плечи Чуи, его голос смягчается. — Ты замёрз. Ой. Это так — он дрожит всё утро.__________________________
Вот так они и оказываются на тротуаре, а Дазай ведёт Чую на самое солнечное место, какое только может найти. Это компенсация. Пытаясь контролировать то, что он может сделать, он не чувствует себя беспомощным. За последний год Чуя многому научился на терапии. И вот он стоит на солнце, дрожь наконец-то начинает утихать, а Дазай крепко обнимает его со спины. Слишком крепко, но Чуя не возражает. Это приятно. И если это помогает Дазаю после всего, что ему пришлось пережить сегодня... — Лучше? Прямо сейчас помогать Чуе почувствовать себя лучше — это помогает Дазаю. Он откидывается назад и закрывает глаза. — Да... намного лучше. — ...Насколько сильно ты разозлишься, если я останусь до конца недели? — Чуя прислоняется темечком на грудь Дазая и удивлённо смотрит на него. — А как же твои пары? И сессия? — Мои преподаватели уже знают ситуацию. Я просто... — Дазай прикусывает губу. Чуя в любом случае не думает, что сможет сосредоточиться, даже если тот вернётся. — ...Ну, если они разрешат тебе пропустить, тогда... — Чуя прикусывает щёку. Дазай хочет остаться. Он только что сказал это. Почему признать то, что Чуя вроде как нуждается в том, чтобы он остался, так сложно? — Тогда я бы хотел, чтобы ты остался, — Дазай с облегчением обнимает его ещё крепче. — Но, — Чуя пытается казаться строгим, — если тебя за это накажут, то ты должен уехать, ты не можешь портить свою успеваемость только из-за... — Дазай зарывается лицом в его волосы. — Я знаю. Я напишу им, когда мы вернёмся домой, хорошо? — ... — Чуя кивает, скользя своими руками по рукам Дазая, где они сложены на его животе. Пальцы у него холодные, хотя на улице тепло. Чуя сосредотачивается на попытке втереть в них немного тепла. — Но мне всё равно надо учиться. — Зачем? Твои вступительные экзамены закончились... — Мне всё ещё нужно ходить на уроки, Осаму. Дазай ворчит себе под нос, прижимая голову Чуи к своему подбородку. — Знаешь, тебе тоже не стоит ходить туда на этой неделе. Что ж. Чуя даже не рассматривал это. Но... это справедливое замечание. Перерыв заканчивается. Уже третий час, они здесь уже больше шести часов сидят. И у них есть ещё один свидетель, чтобы пройти через это._______________________
Мори уже не в первый раз выступает свидетелем в подобном деле — будучи врачом, это идёт в комплекте. Но данный контекст совсем в новинку. Ситуация совершенно незнакомая. — Пожалуйста, назовите своё имя суду. — Доктор Мори Огай. Танеда выглядит спокойным, таким же сведущим и уверенным в себе, как и в начале дня. И Чуя представить себе не может, как ему это удаётся, но он испытывает к этому глубокое уважение и восхищение. — Когда вы впервые встретились с Чуей Накахарой? — Мори скрещивает ноги, удобно складывая руки на бедре. — Когда мой племянник, Дазай Осаму, привёл его домой и спросил, может ли он остаться с нами, — голос Мори звучит ровно, будто он о погоде говорит. — И какие отношения связывали его с вашим племянником? — У них были романтические отношения, но мотивация была не в этом, — Танеда кивает, поправляя очки повыше на нос. — И какова же тогда была мотивация, доктор Мори? — Чуя выражал искренний страх за свое благополучие, если он вернётся домой, — объясняет Мори, — и после наблюдения я также не думал, что он будет там в безопасности. — Наблюдения? — Танеда наклоняет голову набок. — И на чём основывалось это наблюдение? — Я работаю в больнице уже почти двадцать лет, — Мори пожимает плечами. — Случаи домашнего насилия, к сожалению, не редкость. Мы обучены их выявлять. — Вы думаете, это совпадение, что в последний раз, когда та ситуация Чуи Накахары заинтересовала социальных работников, она была запрошена врачами отделения неотложной помощи? Мори отрицательно мотает головой. Его голос мягкий, ровный, но каждое слово кажется тщательно обдуманным. — Нет. Он продемонстрировал поведенческие шаблоны, которые мы обычно ассоциируем с физическим или эмоциональным насилием. Чуя ловит себя на том, что горбится, словно защищаясь, ему неловко от мысли, что его поведение было скорее симптомом проблемы, чем особенностью его характера. — И что это были за знаки, если вы не возражаете? Мори разглаживает рубашку спереди и переводит взгляд направо. Тайра Накахара, по его мнению, не такой уж большой человек, как он себе представлял. Физически он, может, и гигантский... Но по сути своей очень слабый и неуверенный в себе. — Жестокое обращение, как мы его понимаем, часто вытекает из потребности агрессора контролировать свои отношения с другими людьми. Обычно для этого используются три инструмента: разрушение, доминирование и изоляция, — Мори спокойно перечисляет их, оглядывая господина Накахару сверху вниз, не колеблясь. — И когда жертвой такого поведения становится ребёнок, признаки травмы становятся более выраженными. Дети не приспосабливаются так же, как взрослые, но они наблюдают шаблоны, которые приводят к негативным результатам, и пытаются избежать их, — Мори протягивает руку, чтобы откинуть назад волосы, — Чуя демонстрировал тенденцию к постоянному саморазрушению, — Чуя неуверенно смотрит на Дазая, немо спрашивая: "Я делал это?". Дазай не сводит глаз с Мори, но сжимает руку Чуи. — Он также проявлял вполне реальный страх к своему отцу. И склонность скрывать то, что его расстраивало. — И это поведение, по вашему опыту, указывало на то, что Чуя родом из жестокой семьи? — Мори кивает. — По крайней мере, он был эмоционально напуган. Но налицо были признаки физической травмы и дисфории, — Чуя в замешательстве хмурит брови. — И что это были за признаки? Мори поджимает губы. — Для подростка нормально быть зацикленным на своём теле — это время, когда оно постоянно меняется. Но внимание Чуи было необычно негативным. — Почему вы так думаете? — Танеда потирает макушку. — Мне всегда казалось, что это связано с ощущением собственной мужественности. Отчасти это можно списать на социальное давление, но не до такой крайней степени. — Так вы говорите..? — Я говорю, что это то, чему учат. — Я понял... — Танеда просматривает свои записи. — А физическая травма? — С самого начала Чуя проявлял по отношению к незнакомым ему мужчинам некоторую степень дискомфорта и агрессии, чего он не проявлял ни к женщинам, ни к детям, — Мори скрещивает руки на груди. — А когда дело доходило до физического прикосновения, он почти всегда вздрагивал, когда мужчина где-нибудь дотрагивался до него. Но его реакция была гораздо сильнее, если мужчина, особенно тот, кого он воспринимал как возможную угрозу, касался его лица. — И что вам это сказало? — Танеда опирается локтями на кафедру и переплетает пальцы. — Что существует бессознательная связь между этим типом контакта и насилием, — Мори пожимает плечами, — Это было научное наблюдение, и этого было достаточно, чтобы убедить меня позволить Чуе остаться. — И как долго он оставался в вашем доме, прежде чем родители забрали его обратно из школы? Мори напрягается, чтобы вспомнить. — Двадцать девять дней. — За это время вы заметили, что психическое состояние Чуи улучшилось? — Заметно да, — Мори решительно кивает. — Как только он начал чувствовать себя в безопасности в окружающей среде, примерно через две недели в его поведении появилась заметная разница. Он был... расслаблен. — А после нападения? — У него были признаки посттравматического стресса, — отвечает Мори. — А также тревога и депрессия. Неприятно слышать, как Мори перечисляет всё это таким образом, но Чуя заранее дал согласие на то, чтобы тот обнародовал эту информацию. — Какие симптомы были наиболее заметны? — Ночные кошмары, — Мори отвечает немедленно, даже не задумываясь об этом. — Они были тяжёлые. Временами они до сих пор тяжёлые. Танеда кивает, складывая пальцы вместе. — Не могли бы вы описать их мне? — Обычно он просыпался с громким криком. Если эпизод был лёгким, он просто включал в себя гипервентиляцию и дезориентацию, и Чую можно было утешить от этого, будь то я или мой племянник. Танеда кивает, слегка постукивая ногой по полу. — И если он не был лёгким? Мори крепче прижимает руки к груди. — Он был бы совершенно безутешен. Плач, гипервентиляция, крики. Единственные методы, которые могли бы помочь, это включить свет и попытаться полностью разбудить его. Внезапно холод вернулся. — И если не получалось? — Он получил рецепт от своего психиатра на диазепам. В тех случаях, когда он не мог успокоиться, не причинив себе вреда, я делал ему инъекцию до десяти миллиграммов. — Насколько я понимаю, это высокая доза такого рода успокоительного? — Это верх того, что приемлемо для его весового диапазона, — подтверждает Мори. — Зачем вводить такую большую дозу? — доктор барабанит пальцами по бицепсу. — Это привело бы его в полное бессознательное состояние менее чем за тридцать секунд, и обычно позволяло ему достичь состояния без сновидений в течение нескольких часов после этого. — Итак... если я правильно вас понял, кошмары, вызванные этим переживанием, были настолько сильными, что вы боялись, что эффект от таблетки будет достигаться слишком долго? — При приёме внутрь в виде таблеток диазепаму необходимо до пятнадцати минут, чтобы начать действовать. Мы с его психиатром согласились, что это слишком долго. — Почему? — Ну, во-первых, было бы бесчеловечно по отношению к нему давать терпеть длительную истерику, когда есть альтернатива. А во-вторых, потому что он станет бредить. — Я понимаю, — Танеда опирается подбородком на руки, а Чуя подтягивает ноги на скамью, обхватив руками колени. Дазай обеспокоенно переводит на него взгляд, но когда открывает рот, чтобы спросить, не хочет ли Чуя уйти, тот мотает головой. Поэтому Дазай просто прижимает его чуть ближе. — Не могли бы вы объяснить мне, что вы подразумеваете под бредом в данном случае? — Он не мог понять, где находится и что происходит, — пальцы Мори почти непроизвольно сжали его руку. — Что приводит к тяжёлой психосоматической реакции. — Как бы вы определили тяжесть? — В определённый момент его кровяное давление было зафиксировано как сто восемьдесят два на сто двадцать четыре. — Отсюда и необходимость немедленной медицинской помощи, — констатирует Танеда, и Мори кивает. — А данная степень тяжести часто встречается при ночных кошмарах? — Я не психиатр, но, судя по тому опыту, который у меня есть, нет. Не часто. — А это бредовое состояние, можно ли назвать его слепой паникой? — Мори мотает головой. — Нет. Как правило, оно включает в себя повторное переживание воспоминаний. Ногти Чуи царапают его голени. Они договорились, что Танеда спросит об этом Мори. Чуе слишком тяжело говорить об этом. Но и слышать об этом не легче. — Вы знаете, какие воспоминания он переживал? Мори прочищает горло. — Когда вы просыпаетесь в определённый момент вашего цикла сна, вашим мышцам требуется некоторое время, чтобы отреагировать. Так что, на мгновение вы можете почувствовать себя вялым, как будто вы не можете двигаться. И вокруг темно. Чуя зажмуривается. — Значит, он вспоминал..? — Что он в том багажнике, да, — голос Мори спокоен, но взгляд твёрд. — ... — следующий вопрос Танеды прозвучал тихо. — Как часто эти приступы были тяжёлыми? — В течение нескольких недель после инцидента? Каждую ночь, — признаёт Мори. — А сейчас? — Обычно один или два раза в неделю происходят лёгкие случаи, но примерно раз в месяц до сих пор случаются и тяжёлые. — Я понял, благодарю вас, — Танеда отстраняется от трибуны. И, скорее всего, сегодня вечером у Чуи будет ещё один. И он уже с ужасом ждёт этого. — Может ли подобная травма преследовать человека после, скажем, драки в баре? — Мори мотает головой. — Раз на это пошло, на что, по-вашему, указывает серьёзность реакции? — На страх, который Чуя испытал во время этого опыта, — отвечает Мори, теребя манжет своего рукава. — Это похоже на кого-то, кто принимал активное участие в драке? Мори снова мотает головой, он чувствует тяжесть в груди. — Нет. — Благодарю вас, доктор Мори. У меня есть ещё одна вещь, которую я хочу обсудить с вами сегодня, касательно вашей медицинской квалификации, — Танеда открывает свою папку, вытаскивает распечатанную фотографию, подходит к свидетельскому ложе и кладет её перед ним. — Вы сказали, что уже довольно давно работаете в больнице. Какая у вас специальность? Мори с трудом смотрит на фото, даже если это необходимо. — Я хирург. Обычно специализируюсь на травмах, но я также практиковался в общей хирургии, — отвечает он медленно. Они никогда не объясняют по телевизору, что живое, дышащее тело может стать местом преступления — таким, которое можно сфотографировать и использовать в качестве улики. — Значит, вы достаточно хорошо знакомы с тем, что может позволить человеческое тело, верно? — Мори во всех красках это знакомо, да. Так что он кивает. — Тогда, пожалуйста, я был бы вам очень признателен, если бы вы объяснили мне... — Танеда разводит руками, как будто всё это так непонятно. — Что именно нужно сделать, чтобы задушить человека? — ...Удивительно, но не так уж много, — признаёт Мори. — Чтобы полностью вывести человека из строя, требуется всего четыре килограмма силы. — Если бы вам пришлось оценить силу захвата кого-то, кто был размером и с силой господина Накахары, что бы вы сказали? Мори оглядывает его с ног до головы. — Протестую, ваша честь, это откровенный призыв к предположению. — Ваша честь, я прошу врача сделать обоснованное предположение, — осторожно отвечает Танеда. И судья соглашается с этим. — Отклоняется. Мори более чем готов дать свой ответ. — Более пятидесяти килограммов силы, я бы сказал. — И вы бы связали удушение как метод с низким уровнем успеха? — Мори мотает головой. — Оно отвечает за десять процентов всех убийств, наиболее распространённых после огнестрельных ранений и поножовщины. — И вы бы назвали это импульсивным методом? Мори хмурится. — И да, и нет. Танеда слегка улыбается, как будто весь этот день был посвящен этому вопросу. — И почему это так? — Что ж, — Мори потирает подбородок, — с одной стороны, отсутствие оружия означает, что никакого предварительного плана не было. Однако, если бы я хотел кого-то застрелить, мне потребовалось бы меньше секунды, чтобы нажать на спусковой курок. Нужно лишь немного больше времени, чтобы заколоть кого-то. Или, скажем, удар по голове — это одно быстрое действие, и тогда всё кончено, — Мори напряжён, но спокоен. — Удушение уникально. Танеда медленно кивает. — И почему оно уникально? — В среднем требуется от сорока до пятидесяти секунд непрерывного давления, чтобы довести человека до такого состояния, когда он уже никогда не оправится, — объясняет Мори. — Что кажется не таким уж большим промежутком времени, но каждая секунда — это возможность изменить своё решение. Это вовсе не импульсивный метод. — Хорошо. Допустим, я в слепом бешенстве, могу ли я задушить человека, даже не осознавая этого? Мори мотает головой. — Если бы вы были пьяны, то возможно, но в остальном — нет. — И почему так? — Вы буквально можете чувствовать, как дыхательные пути человека разрушаются под вашими пальцами. — И если удушение такой простой и успешный способ убийства, то как вы подумаете, почему Чуя выжил? Мори пожимает плечами. — Расчёт времени. Если бы ему не удалось сбить отца с ног в первый раз, или если бы капитан Тачихара прибыл на несколько секунд позже... — Чуя Накахара бы..? — Ему бы было не помочь, нет, — Мори заканчивает за него. — Итак, чтобы подытожить то, что вы мне рассказали, — Танеда берёт фотографию и возвращается к кафедре. — Это значит, что если я хочу кого-то задушить, то должен применять непрерывную силу, в то время как я буквально чувствую, как этот человек умирает под моими руками, — Танеда заканчивает, подняв руки для большей убедительности. — У меня есть ещё один вопрос, доктор Мори, вы были невероятно полезны. Мори кивает, принуждая себя расслабиться на своём сидении. — Всегда рад. — То, что я только что описал, по-вашему, похоже на нападение при отягчающих обстоятельствах? Мори мотает головой, его взгляд напряжён. — Нет, не похоже. Танеда кивает, отступая от кафедры. — У обвинителя больше нет вопросов, ваша честь. — Спасибо, Танеда-сан, — судья поднимает папку с делом. — Суд переносит заседание на девять часов утра завтрашнего дня для дальнейшего разбирательства. Стучит молоток._______________________
Чуя поначалу не двигается, даже когда все остальные в зале собирают свои вещи, чтобы уйти. — Эй, — Дазай сжимает его плечи, — я понимаю, что тебе, наверное, нужно немного времени, но... Если они задержатся, то вероятность того, что они столкнутся с кем-то, кого Чуя не должен видеть, возрастает. Поэтому Чуя позволяет Дазаю наполовину направлять, наполовину выносить его из здания, молчаливого и оцепеневшего. Есть что-то другое, когда ты слышишь, как это описывают подобным образом. — Чуя-кун, — он прерывает размышления от звука голоса Танеды и устало смотрит на прокурора. — Я просто хотел поблагодарить тебя за всё, что ты сегодня сделал, — он протягивает руку, — ты проделал чертовски хорошую работу, парень. Чуя смотрит на его руку некоторое мгновение, прежде чем пожать её. — Это мне следует благодарить вас. Танеда мотает головой, ласково улыбаясь Чуе. — Я просто делаю свою работу, и помогаю таким детям, как ты. Это моя любимая часть. — ...Я всё равно благодарен. Выигрыш или проигрыш, Чуя уверен, что он всегда будет благодарен Танеде. По дороге домой Дазай прижимает его к себе так крепко, что Чуя практически сидит у него на коленях в поезде. — Ты собираешься присутствовать на какой-нибудь другой части процесса? Чуя мотает головой. После сегодняшнего дня? Ему не нужно там быть. — Нет, Танеда говорит, что если они добьются обвинительного приговора, то мне, возможно, придётся подать заявление об ущербе, нанесённом пострадавшему, для вынесения вердикта. Но до этого ещё несколько месяцев. Дазай кивает, уткнувшись подбородком в волосы Чуи. — А вердикт будет..? — Как минимум, через месяц, — отвечает Чуя. — Фукузава говорит, что подобные вещи всегда продвигаются медленно. В таком случае Дазай хотел бы остаться здесь до конца месяца... Но это вообще не вариант. Как только они переступают порог дома Мори, на них начинает наваливаться чрезвычайная усталость. — Я пойду напишу своим преподавателям, — Дазай целует его в лоб, — нужно что-нибудь, прежде чем я..? — Чуя мотает головой. — Нет, не волнуйся. Я поднимусь через минуту, — Дазай многозначительно смотрит на него, но кивает. Чуя оборачивается к дверному проёму, где стоят Ода и Коё. — Спасибо, что были там сегодня. Ода почёсывает затылок. Он и Чуя всегда очень хорошо ладили. Но они никогда не проводили много времени друг с другом. — Мы всегда будем рядом с тобой, ты же знаешь. Чуя слегка улыбается, потому что так оно и есть. Выражение лица Коё напряжённое. Ода целует её в висок и отходит к двери. — Я пойду вперёд и вызову такси, хорошо? Коё молча кивает, не сводя глаз с Чуи. Она прекрасна, даже с размазанным макияжем и опухшими глазами. Её пальто перекинуто через руку, и она крепко прижимает его к груди. У Чуи щемит сердце. — Анэ-сан... — он прикусывает губу. — Тебе не стоит— — Мне жаль, — она прерывает его, её губы дрожат. — Мне очень, очень жаль. Они одни стоят в коридоре. Чуя мотает головой, стараясь, чтобы его голос звучал твёрдо. — В том, что он сделал, нет твоей вины. — Но я твоя старшая сестра, — пробормотала она. Чуя знает. Повзрослев, она всегда брала на себя роль его защитника. Когда ему было больно и хотелось плакать, он шёл к Коё. Если ему приснится кошмар и его нужно будет успокоить и снова заснуть? Коё. Если он когда-нибудь чувствовал настолько плохо насчёт себя, что ему просто нужно было, чтобы кто-то сказал ему, что он в порядке? Он шёл к Коё. — Ты всегда была рядом со мной, — бормочет Чуя, протягивая свои руки и накрывая её собственные. — Всегда. Это не было— У неё трясутся руки. Слабо, но всё же заметно. — Ты нуждался во мне, — прошептала Коё, её глаза заблестели от слёз. Чуя подходит, обнимает её, позволяя ей наклониться и прижаться лицом к его плечу. — Я всегда буду нуждаться в тебе, — тихо говорит он, поглаживая её спину. — Но ты не можешь ожидать от себя, что можешь защитить меня от этого, хорошо? Никто не может, — не говоря уже о том, что Коё всего на два года старше Чуи. Она сама была всего лишь подростком, когда это случилось. — Это его вина, и ничья больше, хорошо? — ... — Коё кивает, обнимая его ещё крепче. — Я... этот адвокат, он— — Он пытался придумать что-нибудь, что могло бы сделать историю менее правдоподобной, — обрывает её Чуя. — Если его самая большая игра состояла в том, чтобы сделать вид, что тебе на меня наплевать, то он обречён. Коё издаёт неохотный, сдавленный смешок, и она, кажется, успокаивается. — Обещай мне, что ты на самом деле будешь заботиться о себе, хорошо? — пробормотала она, отстраняясь и смотря ему в лицо. — Ты всегда слишком сильно давишь на себя, а при том давлении, под которым находишься сейчас... — Со мной всё будет хорошо, — успокаивает её Чуя. — Дазай останется до воскресенья. — Но что насчёт того, когда ему придётся вернуться? Чуя делает паузу, и он знает, почему она беспокоится. — ...Я сам о себе позабочусь, ладно? — он в последний раз прижимает её к себе. — Обещаю. Коё не кажется очень уверенной, но уступает. — Я позвоню тебе, когда мы вернёмся, хорошо? Когда она уходит, Чуя некоторое время смотрит на дверь, его плечи сутулятся, когда начинает накатывать полная и абсолютная усталость. Он кое-как тащится наверх, а когда добирается туда, Дазай сидит за своим столом. — Ты написал им? — Мгм, — Дазай кивает, — один уже ответил мне и сказал, что всё в порядке. Я просто жду остальных троих. Чуя кивает, потирая ладонями лицо. — Я... — он не знает, с чего начать и что сказать. Голова у него болит, тело словно одеревенело, и он чувствует себя просто вышедшим из строя. Дазай закрывает свой ноутбук. — Пойдём, — он встаёт и подходит к Чуе, чтобы взять его за руки. — Дай мне просто... — Дазай кажется таким же измученным, поэтому не может правильно сформулировать слова, но Чуя всё равно понимает, даже если они остаются невысказанными. "Дай мне позаботиться о тебе". Он даёт отвести себя в ванную, где ванна уже наполнена горячей водой. Дазай, должно быть, пустил воду, пока писал преподавателям. Дазай уже раздевал Чую раньше — эти руки скользили под подол его рубашки и заставляли его задыхаться. Но сейчас всё по-другому. Это медленно, интимно, но не эротично. Стряхивая с себя рубашку под руками Дазая, он чувствует себя комфортно — безопасно. И он рад, что тот уже видел его голым, потому что сейчас ему это кажется обычным и он не чувствует неловкость, когда погружается в горячую воду, а Дазай садится на бортик. — Лучше? Чуя кивает, наклоняясь к прикосновению Дазая, когда тот протягивает руку, чтобы поднять волосы Чуи вверх от его шеи, тщательно завязывая их в неаккуратный пучок на макушке. — Да... Он берёт одну из рук Дазая, когда тот заканчивает, прижимая чужую ладонь к своей щеке. Безопасно. Кончики пальцев Дазая мягко обвивают его подбородок, и когда Чуя смотрит на него, выражение лица его парня непроницаемо. — ...Дазай? — протягивает он, глядя на того снизу вверх, — Ты в порядке? Вместо ответа Дазай просто наклоняется и целует его в макушку. — Я люблю тебя. Чуя закрывает глаза, расслабляясь под ним, а Дазай... он садится на пол, прислонившись к бортику ванны, и слушает Чую, как вода слабо плещется, когда тот скребёт каждый сантиметр своего тела, пока оно почти не огрубевает. Он говорит, когда может, шутит, когда есть силы. Это нелегко, но... слушая ворчание Чуи и неохотно издавая короткие смешки... это делает тяжесть в груди Дазая немного более терпимой. Его разум постоянно возвращается к воспоминаниям, которые кажутся такими далёкими. Как они сидят вместе в спальне Чуи, молча, отчаянно пытаясь заставить другого мальчика хотеть его. И он потянулся к лицу Чуи, проведя большим пальцем по его губам...// «У тебя что-то на лице, вот здесь...» //
Он напрягает память, пытаясь вспомнить выражение лица Чуи, вспомнить, казался ли тот испуганным, потому что мысль об этом убивает Дазая. Но лицо, которое он помнит, чуть приоткрытые губы, слегка раскрасневшиеся щёки, любопытные глаза... Чуя не казался испуганным. Дазай обхватывает руками колени. Тяжесть всего этого... он чувствует её сейчас. А потом, на Рождество, когда Чуя объяснял ему, что он тоже хотел Дазая...// «Ты правда думаешь, что я разрешаю трогать моё лицо кому угодно?» //
С одной стороны, это делает Дазая счастливым. Подумать только, что Чуя всегда доверял ему, что он всегда чувствовал себя в безопасности рядом с Дазаем. Но с другой... Это выводит его из себя. Он злится на то, что Чуя вообще когда-либо должен был испытывать страх. Бесит, что кто-то такой уверенный, независимый и... просто... Дазай никогда в жизни не пытался найти нужные слова. Но он не может чётко сформулировать, как и почему Чуя такой... Такой... Он опасается употреблять слово "идеальный", потому что знает, что тот всего лишь человек, у него есть свои недостатки — (Дазай с удовольствием высмеивает их при случае), — но он просто... Хороший. Порядочный. Нет такого сценария, при котором Чуя мог бы когда-либо заслужить это. Как и никто другой, но... Особенно Чуя. Дазай знает, что он мудак. Он надменный. Время от времени он садист. Определённо грубиян. А до того, как он встретил Чую? Он, несомненно, был одним из худших парней, с которым можно встречаться, в мире. Одна его бывшая написала ему подробное эссе, в котором точно объяснила, как и почему он был "эмоциональной чёрной дырой" человеческой личности. Он даже не был хорошим ребёнком. Он был просто гадёнышем. Он срывался, устраивал истерики, когда не добивался своего. Перенял так много от своего отца, упустившего его маму, и она никогда этого не заслуживала. А когда её не стало... Он вымещал это на Мори. Так, что он был холодным, издевающимся и отстранённым. Так, что был неблагодарным и устраивал голодовки. И... Дазай никогда по-настоящему не понимал, как ему повезло. За то, что у него была такая мать. За то, что у него есть Одасаку. Но больше всего на свете, особенно после сегодняшнего дня... Дазай рос, чувствуя, что рядом с ним нет отца. Как будто он что-то упустил из-за этого. Злясь на себя за то, что обиделся на него. А теперь Дазай понимает, как ему везло, как ему везёт... ...что у него есть Мори. Он никогда не говорил "спасибо" — не так, как следовало бы. И если кто-то здесь заслуживает того, чтобы иметь всё то, что было у Дазая — это Чуя. А Дазай... Лучше бы он был на его месте. Что эгоистично. И неразумно. И невозможно. Затем, наконец, после того, как Чуя отчистил себя с головы до ног и вымачивался в горячей воде почти час, он позволяет воде стечь. Дазай даже не даёт ему вытереться полотенцем самому, и обычно Чую бы это раздражало. Но он также знает, что Дазай нуждается в этом. Поэтому он позволяет Дазаю вытереть себя, послушно поднимая руки, когда тот надевает ему через голову свитер. Мягкий, большой, один из свитеров Дазая. Обычно, он был бы слишком тёплым для этого времени года, но Чуя весь день мёрз. Затем идут самые плотные, самые удобные носки, которые есть у Чуи. Дазай настаивает, что они отвратительны, но это был рождественский подарок от Элис, и Чуя любит маленькую кошачью мордочку, вплетённую в пряжу. И как только Чуя укладывается в постель, а Баки вытягивается и мурлычет рядом с ним, Дазай, кажется, расслабляется. — Ты голоден? — Чуя мотает головой, но Дазай не обращает на это особого внимания. — Тебе надо что-нибудь съесть. Ты весь день ничего не ел. — Как и ты, знаешь ли, — Дазай делает паузу, когда Чуя указывает на это. — ...Себе я тоже что-нибудь закажу. Он даже не выходит за едой, просто платит дополнительные деньги за доставку из любимой закусочной Чуи. И когда Чуя прижался к Дазаю в постели, его кормят булочками со свининой, а на ноутбуке Дазая тихо идёт фильм "Послезавтра", он чувствует себя немного подавленным, но... Хорошо. Он не встаёт с постели до конца вечера, кроме только чтобы пойти в ванную и пожелать спокойной ночи Фукузаве и Мори. Всё остальное время он проводит, устроившись рядом с Дазаем, вынужденный съесть ещё немного и прижимаясь лицом к меху Баки, пока, наконец, не засыпает._________________________
Дазай готов к этому, когда оно происходит. Крик, от которого он просыпается, больше не кажется ему незнакомым или пугающим — его просто очень больно слышать. Цифровые часы мигают, когда он протягивает руку, чтобы включить прикроватную лампу, что всегда является первым шагом. Сейчас три ночи. — Чуя... — начинает он, переутомлённый тем, что не спал и прошлой ночью, но он сосредоточен. — Чуя, это я... Тряска прекращается, когда тот обрабатывает голос Дазая. Но плач продолжается. Отчаянный, ужасающий, невыносимый, чтобы слушать. Теперь это ещё сложнее. Дазай раньше только догадывался, что Чуя видит в эти моменты, о чём он думает... Теперь он знает. Несмотря на то, что он невысокий и, по общему признанию, миниатюрный, Чуя никогда не казался таким маленьким. Но сейчас начал. Свернувшись в самый маленький комочек, всё его тело содрогается от силы рыданий, которые терзают его, а Дазай может только гладить руками его спину. Любое другое прикосновение, что-нибудь отдалённо сдерживающее, когда он такой... Ну, они усвоили этот урок на собственном горьком опыте. Дверь со скрипом открывается, и входит Мори, потрёпанный, но спокойный, с сумкой в руке. — Он успокаивается? Дазай смотрит вниз на своего парня. — Чуя? — он слегка наклоняется, — Ты меня слышишь? Обычно, если его отпускает, Дазай может получить от него ответ. Вместо этого он слышит задыхающееся "М-мне жаль...". Снова и снова. Мне жаль. Мне жаль. Мне так жаль. Дазай медленно мотает головой, и Мори открывает сумку, доставая шприц. Всё происходит быстро, тело Чуи медленно обмякает, его слова расплываются, слёзы замедляются, и всё это время Дазай шепчет ему, пытаясь сказать, что всё хорошо. Тогда как Дазай теперь больше вообще не уверен, что такое "хорошо". Через две минуты Чуя мирно посапывает у него на руках, а Дазай... Дазай вообще не знает, что делать с самим собой. В конце концов он оказывается на кухне, сидя за столом. Перед ним стоит тарелка с хлопьями. Теоретически именно поэтому он и спустился сюда. Она не тронута. — Ты должен быть в постели, Осаму, — он не вздрагивает при звуке голоса Мори, но всё же тяжело вздыхает. — Ты истощён. — Я... — он закрывает глаза. Он не знает, как туда вернуться. Не знает, как смотреть на Чую, когда тот в таком состоянии, и не быть злым. И беспомощным, и испуганным, и... Таким, твою мать, грустным. — Я не могу, — бормочет он. — ... — он не видит выражения лица Мори, но слышит тихий вздох. — Иди сюда. Дазай инстинктивно сутулится и строит лицо. — Мне почти девятнадцать, я— — Иди сюда, — это не просьба. — ... — он скорчил гримасу, но оттолкнулся от стула, повернулся и... Руки Мори раскрыты в ожидании. Два года назад Дазай, возможно, оттолкнул бы. Посмеялся бы над этим или сказал что-то жестокое, чтобы скрыть тот факт, что ему это нужно. Но сейчас он просто шагает в объятия Мори. Его руки обвиваются вокруг Дазая, притягивая его к себе, и лицо Дазая опускается вниз, упираясь в плечо дяди. Их отношения всегда были сложными. Мори злился на мать Дазая за то, что она не развелась с его отцом. Дазай злился на Мори за то, что тот пытался вести себя как его отец. Он ещё больше злился, когда Мори настоял на том, чтобы Дазай остался с ним и не переезжал в Канаги после смерти матери. Но в этом есть что-то ещё, что-то более глубокое. Он так похож на мать Дазая. У них одинаковый цвет и текстура волос, одинаковые глаза, одинаковая улыбка. И иногда было легче сердиться на Мори, чем Дазаю признаться, что ему больно. И прямо сейчас, прижимаясь к Мори посреди кухни, в которой он вырос... Дазай очень скучает по ней. — Ты очень хорошо справляешься, знаешь, — Мори крепко прижимает его к себе. — Ты даёшь ему то, что ему нужно. Дазай не чувствует это, он чувствует себя неудачником. Потому что он не должен даже быть здесь сейчас, жалея самого себя. Он должен быть наверху, с Чуей... — Когда ты заботишься о ком-то настолько сильно, — мягко объясняет Мори, — наблюдать, как он проходит через что-то подобное, само по себе болезненно. В этом нет ничего плохого. Когда Дазай вспоминает, через что он заставил Мори пройти после похорон... Он чувствует себя немного лучше... и немного хуже. — Я горжусь тобой. Дазай напрягается. Прошло много времени с тех пор, как он слышал это. Его мать всегда так говорила. А после того, как её не стало, это всегда было: "Она бы так тобой гордилась". Никогда "Я горжусь тобой". — Не... — голос Дазая наконец ломается, — не говори так. — Так и есть, — мягко повторяет Мори. — Ты зашел так далеко, Осаму, ты должен гордиться собой. Нет. Нет, он не... Он высокомерен, эгоистичен, и самое главное — он был всем этим для Мори. Он не заслуживает такой похвалы, особенно от него. — Я... — Дазай давится всхлипом, — Я был таким придурком по отношению к тебе, не... не говори так... Мори мотает головой, его объятия крепкие. — Ты можешь быть придурком по отношению ко мне сколько угодно, — он пожимает плечами. — Я переживу. Это то, что тебе было нужно. Дазай вздрагивает, и наконец чужое плечо начинает становиться мокрым от слёз. — Я... Прости меня... — Не извиняйся... — мягко успокаивает его Мори. — Это всегда того стоило. Дазай не может этого понять. Он поймёт через много лет, когда у него будут собственные дети. Что отец — настоящий отец — всегда ставит потребности своего ребёнка выше себя. И постепенно Дазай начинает понимать, что Мори именно такой. — ...Я бы хотел, чтобы она сейчас была здесь, — он наконец, наконец признаёт это. И к его удивлению, Мори звучит так же страдальчески, как и он сам. — Я хочу, чтобы она была здесь, каждый божий день, Осаму... в этом нет ничего постыдного. Он не знает, сколько времени проводит так, прижимаясь к Мори и рыдая в его рубашку. В последний раз он так плакал, наверное, когда Чуя ещё лежал в больнице. Он чувствует облегчение, выпуская это наружу. Словно выходит весь яд, что отравлял его изнутри последние несколько месяцев. Когда он останавливается, он измучен, его голова раскалывается, но он всё ещё не решается вернуться наверх. — ...Знаешь, — говорит Мори, потирая ему спину, — по Нетфликсу сейчас показывают самые поразительные вещи. — Да? — Дазай шмыгает носом. Мори кивает с тихим гудением. — Все первые сезоны "Детектива Конана", собственно говоря. Когда Дазай был маленьким — вообще маленьким, — Мори тогда ещё учился на медицинском. Крутой дядя-студент с хреновой квартирой. И когда он приглядывал за Дазаем по выходным, пока его родители уезжали на свидания за город, они обнимались на его диване и часами смотрели детектива Конана. Честно говоря, на нём были возрастные ограничения, учитывая предметы обсуждений, но они любили его, и родители Дазая никогда не позволяли ему смотреть его дома... И Дазай не может видеть, как чертовски счастливо выглядит Мори, когда он кивает головой. — Звучит... звучит здорово. Через два часа Дазай спит, вытянувшись на диване на ногах у Мори. В последний раз, когда они делали это, Дазай свернулся вокруг своего любимого плюшевого медведя под одеялом с "Могучими рейнджерами". Сейчас он одет в футболку "Iron Maiden", и его ноги свисают с подлокотника дивана. Но это так приятно.