Верховенский, вы мне надобны!

Выпроводив господина Верховенского из своих покоев, темноволосый вновь лег спать. Уснуть он долго не мог, где-то с получаса ворочался на своей постели без сна. Но спокойствие все же настигло Николая, и тот, опять лежа на спине, уснул, рукой прижав к груди подушку, на которой этой ночью спал Петруша. Ему снилось странное сновидение. Ставрогин даже подумал, что все произошедшее было наяву. К нему пришла Елизавета Николаевна, она была растрепана, в слезах. В общем, не была похожа на саму себя. Даже не постучала прежде, чем войти, сразу распахнула закрытую дверь. На все вопросы девушка отвечала что-то нечленораздельное, не могла связать и двух слов, лишь плакала и скулила, пытаясь что-то объяснить. Подобное зрелище продолжалось какое-то время, пока Коля наконец не потерял всякое терпение и не тряхнул ее за плечи так, что та мигом пришла в себя, будто по щелчку пальцев. - Неужто не видите вы, в каком я положении? – глазами, полными слез, Лиза смотрит на него снизу вверх, после закрывая лицо руками, пытаясь спрятать покрасневшую от рыданий кожу. Только сейчас Коля замечает ее округлый живот, скрытый под тонкой тканью нарядного платья. Глупцу стало бы понятно: она беременна. Но как? Ставрогин ведь только с утра ее видел, обнимал, и точно был уверен в том, что ничего подобного не было. Не мог же он быть настолько слеп. - Это…это мое? – пораженно, буквально выталкивает из себя слова голубоглазый, попятившись назад. Он упал бы, не будь позади него стола. В такой ситуации брюнет не стал думать о том, как бы более этично назвать ребенка. Слова “это” вполне оказалось достаточно. - Нет, мой сын не будет вашим. – поглаживая живот, говорит дама, в голосе которой не осталось и следа былой истерики. Будто прочитав в глазах Коли вопрос, она как-то сурово на него посмотрела. – Я чувствую, что рожден будет мальчик. Хочу назвать его в честь вас, если возражений не имеете. Как думаете, Николай Петрович Верховенский хорошо звучит? – после своих слов блондинка засмеялась. Громко, чувственно и непрерывно. Она смеялась не так, как смеются от хорошей шутки. И даже не так, будто специально выдавливает из себя эту эмоцию. Ее хохот был искренним. И смеялась она так, будто в миг обезумела. Ставрогин был готов поклясться перед самим Богом, коль тот вообще есть и является сему свидетелем, в смехе ее был слышен голос Петра Степановича. – Вы мой идол, Николай! Сыну моему имя дадите! На этом-то моменте Ставрогин и проснулся. Его лицо было мокрым от холодного пота, рука сжимала подушку настолько сильно, что костяшки на кисти побелели. Дурной сон. Очень дурной и непонятный. Обычно снов Коля не помнит, быстро забывает их после пробуждения, но этот еще долго будет в его памяти. К чему он? Беременная от Верховенского Лиза? Смешно! Абсурд! Он хотел сглотнуть, но нечем было. От дрёмы во рту пересохло. Почему-то Николаю пришло на ум, будто его язык можно использовать в качестве наждачной бумаги, настолько сух и шершав тот был. Ставрогин пришел на кухню, миновав главную залу семейного поместья, чтобы выпить воды. Холодной. Это все, чего ему в данный момент желалось. Еще, разве что, забыть свой чудной сон. Достав красивый сервизный граненый стакан, парень налил в него чистой воды, которую, похоже, уже успели натаскать крепостные с родника, из графина. - Ты уже проснулся, Николя? – подбирая подол платья, входит Варвара Петровна, с улыбкой смотря на сына. – Ты пропустил завтрак. Как твоя мать, я советую тебе укладываться спать раньше. - Хорошо, матушка, я приму ваше наказание, - согласился черновласый, хоть знал, что ничего подобного делать не будет, а затем усмехнулся и сделал глоток. Вода почудилась ему какой-то амброзией, невероятно вкусным напитком. Ставрогин залпом осушил стакан. - Николя, я решила устроить сегодня бал. - Замечательно, повеселитесь, я как собирался сегодня пойти в…. -Нет, ты тоже там должен присутствовать. – строго говорит женщина, прерывая своего первенца. - Это никак не обсуждается. И я хочу, чтобы ты позвал Петра Степановича. Я все никак не могу поймать его, чтобы лично пригласить. - Боюсь, вашу просьбу выполнить я не смогу. С Петром Степановичем мы немного повздорили. Полагаю, он и видеть меня не изволит. – самодовольно, с ухмылкой, оповещает мать юноша, а затем еще и добавляет. – Стоит попросить Елизавету Николаевну. Я слышал, они успели сблизиться.

***

Петр получил от Тушиной приглашение на бал в половине второго дня. Честно признаться, видеть Лизу он рад не был, но, стоит понимать, винить ее в чувствах к Ставрогину – глупо и бесполезно, она не виновата. Николай одурманил девчонку так же, как и одурманил самого Пьера. Он лишь игрался с ними, использовал в своих нуждах, а те и рады прислуживать. Верховенский часто думал об этом. Все возвышали Ставрогина, находили в нем что-то, что можно боготворить. Так делал и сам Петр. Он выдумал себе в его образе идола, включал в свои революционные планы, прозвал Иваном-царевичем. В голове его роль Ставрогина была огромной. А с чего все это? Пьер не знал. Имел все-таки Николай Всеволодович талант подчинять себе людей, внушать им желанное. Провести вечер в “Скворешниках”, где наверняка собрался весь городской свет, и без того являлось хорошей идеей. Но, вместе с этим, дорогая Варвара Петровна уж точно настоит на том, чтобы ее сын присутствовал. Это-то и радовало Петра. Он хотел подразнить Ставрогина, побесить его, чтобы тот не думал, будто Верховенский страдает по нему. Пусть будет уверен, что это совсем не так! В шесть часов Петруша начал приготовления. Начисто выбрил лицо, так усердно, что даже чуть порезался на шее. Затем он подобрал себе костюм: бежевый, в классического вида клетку. Почти что дэнди, да только не лондонский. Уже в десять минут девятого, специально слегка припозднившись, Петр Степанович с широкой улыбкой входит в поместье Ставрогиных. Как он и рассчитал, все гости уже прибыли. Кто-то, разойдясь по углам, беседовал, а кто-то наслаждался компанией шампанского, как, например, госпожа Лембке, к которой уже направлялся русоволосый. - Юлия Михайловна! – раскинув руки в стороны, зовет он жену губернатора, как только ее увидел. – Как рад я вашему присутствию здесь. А по какой причине вы одна скучаете? Неужто ваш муж отошел? - Ох, дражайший мой, если бы он только отошел. Андрей Антонович, к сожалению не только моему, не смог сыскать возможности посетить этот бал. Всему виной его дела управления городом. Порой, честно признаюсь, мне кажется, будто его супруга вовсе не я, а его работа. – женщина засмеялась, а вместе с ней и Пьер, хоть смешным ее высказывание не считал. Ставрогин расположился в кресле в одном из неприметных углов. Мать заставила его вырядиться, словно на показ мод, выдав какой-то новый, срочно пошитый на заказ костюм. Николай крутил в руках трость, смотря лишь на одного человека в этой зале. Нет, не на прекрасную Лизу, вокруг которой то и дело крутился Маврикий Дроздов. И даже не на Дарью Павловну, скромно стоящую возле Варвары Петровны. Взгляд голубых глаз был направлен на господина Верховенского. Тот над чем-то смеялся с Юлией Михайловной, а затем, когда на граммофоне заиграла музыка, подал ей руку и пригласил на вальс. Петруша был хорош. Двигался красиво, словно кошка. Так мягко и аккуратно, что все дамы возле него казались не более грациозными, чем деревенские кобылы. Ставрогин слишком засмотрелся на танец, а точнее на танцора, что случайно даже пересекся глазами с самим объектом его наблюдения, который, в свою очередь, наградил его очень недружелюбным взглядом. Так, пожалуй, смотреть может лишь сам Верховенский. Холодным взглядом, пропитанным неприязнью. А затем Петя опять улыбнулся. Улыбнулся не Коле, а всем остальным. Когда вальс подходил к концу, Николай поднялся с места и, с завершением музыки, быстрым шагом направился к молодому революционеру. Лицо брюнета было серьезно, но он все же попытался разбавить это суровое выражение улыбкой. - Юлия Михайловна, - Ставрогин поклонился ей. – позвольте, украду у вас Петра Степановича. Петр Степанович, пойдемте. Это звучало, как просьба, но таковой вовсе не являлось. Они оба это понимали. Поэтому Петруша заверил даму не скучать и пошел следом за парнем. Николай Всеволодович довел спутника до кладовой комнаты и, открыв дверь, указал тростью тому, намекая на то, что следует войти. Верховенский хотел было упорно возражать, но сильные руки мигом запихнули его в маленькое помещение. - Ты серьезно? С замужней женщиной вальс танцевать удумал, лишь бы меня позлить? - Позлить? – Петя невинно хлопает ресницами, отходя подальше от собеседника, хотя особой разницы не было заметно, ведь кладовая была уж больно тесной. – У меня и в замыслах ничего подобного не было! Я просто составлял компанию даме, потому что ее супруг не может. А вы, никак, ревновать начали? - Врешь! – повышает голос Николай и толкает Верховенского за его насмешливый тон. – Как я могу ревновать, Петр Степанович, коль уверен, что прекрасный пол вас не интересует? - А вас, я смотрю, моя личная жизнь интересует? - Отнюдь. Просто не хочу видеть, как вы пыжитесь, пытаясь привлечь долю внимания. - Так это вы, господин мой, подошли ко мне и увели в эту узкую комнату. – Пьер улыбается, делая шажочек вперед. – А даму так и не нашли? - Довольно! – понимая, к чему подводит второй, Ставрогин вспылил. - Вы меня не привлекаете, ничуть. Вы жалкий, помешанный прохвост с навязчивой идеей. - Тем не менее, - делает еще шаг, оказываясь подле брюнета. – именно со мной вы, отвергая все божьи законы, ночами делите постель. - Я много с кем сплю, если вы об этом. Не ставьте себя выше других, Верховенский. - Да признайте, вы мужеложец, грешник, нехристь! – юноша смеется, смотря Коленьке прямо в глаза. – И я вам нравлюсь. Нравлюсь как мужчина, как женщина, как дева, неважно! Эти слова вызвали внутри Ставрогина целую бурю. Он был готов убить Петра на месте. Избить, придушить, растерзать. Николай кулаком бьет его в солнечное сплетение, отчего Верховенский складывается пополам, но не выдает криков, а лишь продолжает смеяться. Так же безумно, как и Лиза во сне. От этой схожести темноволосый еще больше почувствовал ярость. Он со злобы дает пощечину Петруше, но Коле кажется этого мало: кулаками тот еще и еще бьет уже опустившегося на пол. - Сумасшедший… - с отвращением шепчет идол, выбегая из кладовой, а в ушах его все еще звенит смех.