Круговорот

— Ну и как живётся без родной матери? Наверняка, прекрасно, раз игнорируешь её Женя кладёт шприц обратно в сумку и закатывает глаза. Мама писала ей третий раз за последние сутки. И это не было похоже на извинение: скорее, наоборот, очередные упрёки в её сторону. На новом диване спалось некомфортно, и это не потому, что был какой-то неудобный матрас, наоборот, куда лучше, чем в той гостинице, где по вечерам периодически не было света. На новом диване спалось некомфортно, потому что рядом на раскладушке спала тренер с совершенно пока незнакомым видом. Спала как и все: на левом боку совершенно без макияжа в милых штанах и обтягивающей чёрной майке с тоненькими бретельками. Её правая нога лежала сверху на одеяле, и женщина обнимала его во сне, как самого близкого. В этом человеке не было ничего особенного, кроме того, что она себя стеснялась. Женя поняла это ещё в детстве. Ей можно было что угодно говорить про её тренерские методы, способности, одежду и так далее. Но стоило что-либо упомянуть о её внешних данных — а Женя так делала пару раз — она вспыхивала ярким огнём прямо на глазах. Все эти пластические операции, начиная вроде как с пятнадцатых годов, буквально слепили другого человека, и так ей, скорее всего, нравилось больше. Спина адски болела; сегодня в восемь утра она была записана к врачу в последний раз перед полётом в Германию (ну, это было не точно, но скорее всего), поэтому она уже давно проснулась. На часах было шесть утра, за окном только начинало светать, а рядом, прижимая к себе двумя руками белое одеяло, спала невероятная женщина с прикрытым белоснежными локонами лицом. Она словно пряталась от солнца, которое уже начало постепенно просыпаться. Одежду Женя подготовила заранее, поэтому уже давно сидела в джинсах и толстовке с принтом авокадо, закончив вкалывать очередные анальгетики в спину, чтобы хотя бы онемением не ощущать эту адскую боль. Она понимала, что Этери Георгиевна видела её даже вчера с какими-то ампулами в коридоре в руках, видела её выступление на Олимпиаде сто процентов, где она выходила со словами: «Главное, не разбиться насмерть». Но разговора Тутберидзе почему-то на эту тему не начинала, а самой было бы странно, мол, «Этери Георгиевна, у меня проблемы со спиной, завтра я лечу в другую страну, но это я так, просто сказала». Вообще, её систему Женя поняла ещё на первой тренировке, что на тебя всем плевать, пока ты не докажешь, что заслуживаешь внимания. Если будешь способен работать без особого контроля. В первый день у Жени после четверного началась небольшая раскоординация, потому что она слишком резко без разминок, без пробы, на скорости зашла на четверной, а потом и второй сделала после двойного акселя. Поэтому из-за не точного ребра на лутце её постоянно выбивало из круга. И она сама, видя, что всем вокруг все равно, подъехала к Даниилу Марковичу (Сергея Викторовича не было в тот день на катке) и попросила посмотреть на выполнение прыжка. Медведева точно помнила прошедшийся по ней взгляд красивых карих глаз, делающих вид, как только ты поворачиваешься, что тебя не знают. После этого Этери даже посмотрела в её сторону и сказала, что надо будет на следующей тренировке поработать над центровой на бильмане. Пол в этой квартире словно кричал ей сквозь скрипы: «Ненавижу». Как только она делала шаг, по коридору раздавались неприятные звуки. Женя пару раз оборачивалась, чтобы посмотреть, не разбудила ли она «спящую красавицу». Но женщина отвечала отрицательно, издавая в подтверждение её вида протяжные умиротворённые вздохи. На кухне Женя уже было достала какой-то йогурт, сняла крышечку и села есть, как в комнату в своих невозможно милых штанишках зашла Этери Георгиевна с заспанным лицом и зажмуренными глазами. — Ты чего не спишь в такую рань? — Извините, что разбудила, я не хотела. У Жени был слишком виноватый вид, словно она кошку великом переехала. Её собранные в бантик морщины выдавали её смущение, и это очень умилило только что проснувшуюся женщину. Или, как её назвала Женя, спящую красавицу. — Медведева, я всегда в шесть встаю, просто вчера долго заснуть не могла. Кстати, раскладушка — не самый удачный вариант. Тутберидзе выдвинула табуретку из-под стола и присела на неё, не отрывая взгляда от Жени. Медведева старалась прятать глаза, не зная, что делать с этим молчанием, туго повисшем в воздухе. — Ай, да, — Женя уже хотела было выдохнуть от облегчения, но моментально поняла, чем ей это грозит, и снова сделала вид, что спокойно поедает молочный продукт. — Я тут тебе образ придумала для произвольной. Глаза в ту же секунду загорелись. Йогурт с клубникой начал интересовать меньше всего. Женя моментально отставила его в сторону, сама того не замечая. Этери Георгиевна пронаблюдала за реакцией подопечной и улыбнулась в кулак. — Музыку я поручу Дане, платье в принципе уже готово. — В смысле? — все её морщинки в виде бантика превратились в расстроенную струну гитары. Она ждала, сидела, что ей прямо сейчас предложат что-то невероятное, она выскажет свои предложения на этот счёт, скажет, что у самой есть идея для произвольной и короткой. — А моё мнение… — А кому оно интересно? — женщина улыбнулась, снова удивляясь совсем ещё маленькой Жене, которая вот так сильно успела измениться, но сумела остаться ребёнком. — Ну… как же? Орсер всегда спрашивал, какой образ вы хотите, какую музыку. Он всегда спрашивал и только потом выстраивал программу. Это нечестно. Мы не имеем право, или это только я, потому что, видите ли, я когда-то вам в детстве насолила? Этери закатила глаза. Безумно эмоциональная тирада Жениных слов прошла практически мимо неё. Она и слова не поняла из той каши, что на неё сейчас вылили. — Медведева, ты-то тут причём? Орсер — халявщик. Не хочет думать сам, на вас это перекладывает. У нас в группе образы мы придумываем сами. Если что-то не устраивает, пожалуйста, билет в Канаду, и свободна. Слова унизили. Слова оскорбили. Слова застряли в горле. Женя убрала прядь за ухо (этот знак означал, что она нервничает) и встала из-за стола, а йогурт так и остался лежать в стороне. Но стоило ей сделать ещё несколько шагов под внимательным взглядом тренера, как спина решила нанести второй удар за сегодня. Так стрельнуло в шею и в позвоночник, что Женя даже не смогла изобразить ещё пару метров, что всё нормально. Не вышло. — Что с тобой, Медведева? Она уже не слышала ничего. Боль заглушала посторонние звуки. Это был далеко не первый приступ, но до этого они бывали только по ночам, если Женя забывала вечером вколоть укол. По утрам практически не бывало, потому что она традиционно начинала с того, что вкалывала анальгетики и собиралась на тренировку. Она видела лишь обеспокоенные карие глаза, которые с испугом смотрели на девушку и сжимали плечи. Но Женя не чувствовала и не слышала. Она лишь ощущала прикосновения, которые обжигали оголённую кожу. Через минуту боль ушла так же неожиданно, как и появилась. Этери Георгиевна перестала задавать вопросы, но продолжала сжимать плечи так сильно, что теперь, когда ещё один болевой фактор вернулся, щемило в костях. — Ай, — уже более спокойно, без сползания по стене и сворачивания в комок от боли, прошипела Женя, и Этери поняла, что сжимает чужие плечи до побеления в собственных костяшек. Она чертовски испугалась. Почти так же, когда мама прямо на её глазах закричала до скрипа в ушах от головной боли и упала в обморок. Почти так же, когда, зайдя в квартиру, увидела маму, сжимающую в руках какую-то горстку таблеток, желая их выпить и больше ничего не чувствовать. — А теперь рассказывай, — Этери отпустила девушку и облокатилась об соседнюю стену, — что это всё значит.

***

Люди настолько быстро перемещались, что, казалось, они сливаются в одну большую линию, которую обычно видишь, когда смотришь в окно в машине. Всё превращается в бардак, прямо такой же, какой был у Жени в голове в эту секунду. Сидящая рядом Этери Георгиевна что-то писала в телефоне, кому-то звонила, но Жене не сказала ни слова после разговора, не считая: «Приехали». Она была в своих мыслях и, естественно, ими делиться не собиралась. Хотелось хотя бы на секундочку прокрасться в её голову и узнать хотя бы малую часть из того, что твориться в её извилинах, ведь за ледяной пеленой в глазах ничего не было видно. Женя вообще за всю свою жизнь успела уловить только три её эмоции: раздражение, заинтересованность и непонимание. Странный спектр. Ну, когда её что-то начинало интересовать, например, ученик на катке, она могла пропускать какие-то улыбки. Да и вообще, на тренировках, разговаривая со всеми, она была очень весёлая, но отдельно с кем-то чтобы улыбнуться — только избранным, в интересах которого она была лично заинтересована. Непонимание — она не могла его сдерживать: всегда сводила морщины в непонятную пока ещё фигуру. А раздражение — она просто стучала своими пальцами по столешнице, по бортику, но на лице это тоже не отображалось, так что это вряд ли можно считать эмоцией. Сейчас она разговаривала с каким-то Эдуардом по телефону, закатывала пару раз глаза и левой рукой стучала по пластиковым сидениям, какие бывают на трибунах обычно в каких-нибудь ледовых дворцах. «— Этери Тутберидзе: какая она, как вы считаете? — А как мне считать? Я мало с ней знакома. — Ну, вы все равно пересекаетесь, видитесь на соревнованиях. Даже не зная её, какой вы себе её представляете? — У неё очень красивые глаза. У неё очень хороший вкус в одежде, она всегда прекрасно выглядит… — Я не об этом. Я про характер. — Я правда не знаю. Единственное, что, наверное, я заметила, так это то, что она не доверяет людям. Словно однажды они перешли ей вместе с чёрной кошкой в руках дорогу. Этери Георгиевна не доверяет, скорее всего, никому своих секретов и предпочитает полагаться только на себя. Ну, так мне кажется» Март 2017 года. — Так, Даня, ничего, вы и без меня справитесь. Давай. Этери Георгиевна положила трубку и облегчённо выдохнула. Было видно, что эти несколько телефонных звонков успели потрепать все нервы. — Этери Георгиевна, если вам нужно, вы можете ехать. Я сама справлюсь. — Ага, сейчас, разбежалась, — она впервые посмотрела за это время на Женю и даже постаралась улыбнуться. — Я должна быть уверена, что с тобой всё в порядке. С такой спиной тебе нельзя самостоятельно передвигаться. Этери Георгиевна снова улыбнулась, а потом, не долго думав, взяла Женькину холодную руку и тепло сжала. Рука у неё была ещё холоднее, чем у Жени, но все равно почему-то стало тепло, и Медведева тоже постаралась улыбнуться, только более смущённо, и отвела взгляд. Это продолжалось больше минуты, пока белая дверь, на золотистой табличке которой было выбито число «216», не открылась: — Евгения Медведева здесь? — Да. — Проходи. Женя вытерла потные ладони от ожидания о джинсы и пошла за врачом. Только когда села напротив доктора в кабинете, увидела, что за ней идёт Этери Георгиевна, закрывая за собой входную дверь. — Вы кто? — мужчина обратился к тренеру, которая так и осталась стоять у входа. — Я… я тренер Жени. — Понятно, присаживайтесь, — мужчина указал на второй стул около раковины, и Тутберидзе махнула головой в знак благодарности. — В общем, Жень, — доктор посмотрел прямо в глаза, и ладони успели снова вспотеть, только уже не от ожидания. — Я договорился со своим другом в Берлине, он готов заняться твоей спиной, к тому же, он сказал, что, скорее всего, если всё пройдёт удачно, уже через неделю ты сможешь вернуться в Россию и начать тренировки. Но только если всё пройдёт как надо, ты понимаешь. В начале взгляд серых глаз, словно наполненных едким дымом, напугал, Женя успела тысячу теорий выстроить у себя в голове, но новость оказалась очень даже приятной, и Женя даже улыбнулась, забывая о щемящей боли в спине. — И сколько будет стоить? — Женя вспомнила о существовании тренера, сидящей за спиной и внимательно слушающей каждую фразу доктора. — Что вы? Это бесплатно. Мы бы и в России вам предложили лечение, но здесь процесс займёт гораздо больше времени. Думаю, это не в ваших интересах, — врач посмотрел на Женю снова и тоже улыбнулся. — Кстати, он готов принять вас уже завтра, но не позже десятого мая. — Да! Конечно! Завтра уже буду с утра в Берлине. Спасибо большое! — Женя уже хотела кинуться с объятьями на шею, как оказалось, Бориса Николаевича (Женя только потом увидела маленькую табличку такого же цвета, что и на двери, на которой маленькими буквами было написано имя), но правило этикета в самый подходящий момент стрельнули в голову, и Медведева неловко убрала руки за спину. — Да. Я вам вечером скину номер моего друга, вы сами обо всём договоритесь. — Спасибо, до свидания, — Женя встала со стула и вместе с Этери Георгиевной, которая забыла попрощаться, вышла из 216 кабинета. Они снова молчали. Молчали, когда снимали бахилы, молчали, когда садились в машину, молчали, когда ехали в машине, а по радио играла песня Аллы Пугачёвой «Миллион алых роз». Их молчание было не таким угнетающим, как утром, но Этери Георгиевна была где-то в своих мыслях и впускать никого туда не хотела, пока сама, уже заворачивая на парковку к Хрустальному, не сказала: — Как ты одна поедешь? А если снова приступ будет? — Да не бойтесь, я сразу скажу человеку, который будет рядом сидеть, что делать, если у меня в спину вступит. А меня встретит друг Бориса Николаевича. — Точно не хочешь помириться с матерью? — Нет, так не поступают со своими детьми, я считаю. — Ладно, — Этери Георгиевна аккуратно припарковала машину прямо возле входа, отрывая ладони от руля, — Даню попрошу, он тебя в самолёт посадит. Ты уже заказала билеты? — Нет, но я сейчас в раздевалке всё сделаю, — у них снова повисло молчание. Это уже становилось нормой. Они как будто растворялись в своих мыслях и в тишине, что она казалось такой уместной и такой правильной. Только вот сейчас Женя не витала в облаках, она собиралась с мыслями, чтобы сказать, — спасибо вам за всё, что вы для меня делаете. Я всегда считала, что вы другая, ну… — Этери Георгиевна снова посмотрела на Медведеву и улыбнулась, удивляясь для себя всё больше и больше, — Ну… злая, — Тутберидзе закатила глаза, но не перестала улыбаться. — А вы… вы не такая. Ну, в общем, вы поняли. — Поняла, — Этери Георгиевна повторила утренний жест, сжав ладонь Женьки, от чего вызвала у Медведевой тысячи мурашек. — Надеюсь, с тобой всё будет хорошо. Пойдём. Так они и вышли из машины, счастливые и беззаботные. Хотя бы на секунду надо было забыть, что через пять минут всё будет как прежде: незаинтересованность и безразличие. Женя поставила четвёртую галочку у себя в голове возле слова «смущение».