***
Всё могло было быть не так. Женя могла бы не получить травму совершенно глупым образом, могла бы прыгнуть этот дурацкий четверной сальхов, могла бы получить статус олимпийской чемпионки, о котором так давно мечтала уже в семь лет, из-за которого каждый день вставала через адскую боль в ноге и прыгала, и боролась за каждый элемент, усугубляя ситуацию. Женя могла бы остаться у Брайана и попробовать ещё раз, только пришлось бы время на катке с Осмонд всё-таки разделять. Она могла бы спокойно тренироваться и по специальной программе постепенно лечить спину и ногу. Могла бы через четыре года запрыгнуть на самую высокую ступень пьедестала и проронить долгожданные слёзы, только уже безмерного счастья. Алина могла бы перепутать одну цифру, когда присылала ей номер Этери, могла бы в итоге поехать на олимпиаду и выиграть её, из-за чего Женя бы не вернулась в Россию, чтобы точно не было тесно на одном льду, да и не особо-то хотелось. Женя могла бы не так воодушевленно рассказывать о том, как важно ей перейти к старому тренеру, чтобы снова повторить прошлую неудавшуюся попытку. Женя могла бы влюбиться в Криса, спокойно ходить с ним на те свидания, на которые он постоянно её звал, могла бы выкладывать их милые фотографии в парке, в кафе или даже дома, где они любимы и счастливы. Она могла бы ничего не бояться и любить человека, в котором, возможно, не была уверена, но с которым было привычно, легко, как с другом. Но всё сложилось совершенно не так. Всегда есть миллионы вариантов, как нам поступить в той или иной ситуации. И Женя выбрала этот путь, сама не зная, к чему он её приведёт. А привёл он её к Этери, самому честному, самому невероятному человеку на всей планете, которая всегда будет на расстоянии вытянутой руки, которая всегда протянет платок или собственную кофту, в которую можно поплакать, которая после тренировок будет звать тебя провести с ней время в тренерской, попивая чай и улыбаясь глупым шуткам, которая будет кричать на тебя за сорванный прыжок, а потом извиняться непонятно за что уже наедине, которая будет готова принять любой твой выбор и за слова «я верю» подарить тебе весь мир. Когда она рядом, это кажется главной наградой. Не олимпийское золото, которое приносило только слёзы и разочарования, а человек. Если бы выиграла тогда, она бы никогда не попросилась к ней в группу и никогда бы не сблизилась с ней так, как сблизилась сейчас. Ей подарили крылья, а мечты о великом их только обрезали. Любой жизненный момент — это опыт. Для Жени это опыт: на протяжении всей жизни всегда благодаря своему труду получать то, что хочешь, а в самый важный и главный момент всё потерять. Это опыт: принимать достаточно опрометчивые решения вопреки маминым упрёкам, которая, хоть и была строгой с дочерью, но всегда являлась авторитетом. Опыт: никогда никого не подпускать к себе, а потом открыться человеку, о котором по сути ничего не знаешь. В другом своём пути она бы сейчас сидела на даче с бабушкой у озера, обнимала золотую медаль Олимпиады, как главное, что имеет в жизни, и старалась жить дальше. В этом пути она смотрит на Этери со спины, которая полностью погружена в мысли и даже не замечает Медведеву. И так хочется обнять её, так хочется залезть к ней в голову и узнать всё, что заставляет её закрываться, так хочется спасти её также, как она спасла её, не давая сдаться и бороться с болью. Поэтому она здесь. Поэтому через четыре дня чемпионат четырёх континентов, на которой она едет только за первым местом. А что происходит в твоей жизни, Этери? И Женя обнимает, справляясь с одним из двух желаний, и чувствует, как вздрагивает женщина, как сильнее к себе прижимает Женины руки и кутается в них, как в тёплый плед. Женя слышит, как она томно дышит, видит, как она прикрывает глаза. Видит, как поворачивается к ней лицом, прижимаясь бёдрами к столешнице и кладя ладони на её вздымающиеся от волнения плечи. Видит, как даже старается улыбнуться сквозь внутренние переживания и теряется, потому что боится спросить. Поэтому она, не долго думая, давая себе всего одну лишь секунду мгновения, подаётся вперёд и целует. Этери отвечает сразу, будто ждала этого всю жизнь, и только ближе прижимается, стараясь забыться в ней, как в алкоголе. Хотя Женя для неё все равно что вино — зависимость. — Подожди, — Женя кое-как прерывает поцелуй, понимая, что обе этого не очень хотели, и всё-таки говорит. — Что случилось? — А что-то случилось? — в этот момент закипает чайник, Этери оборачивается на звук, потом дарит уже более уверенную улыбку и подходит к стеллажу, чтобы вынуть оттуда две чашки для чая. — Я знаю, что да. Этери закрывает стеллаж, достаёт чайные пакетики, раскладывает по каждой кружке, при этом не переставая открыто улыбаться, что начинает жутко раздражать и без того нервную Медведеву, и заливает в каждый стакан кипяток. — Садись чай пить. Садятся вместе за один стол. Этери, не наливая в стакан ни капли холодной воды, делает глоток и даже не морщится. Боже, у неё что, лёд внутри? — Не больно хоть? — боится навязаться, боится сказать что-то не так, но переживает. Чёрт, как же сильно она переживает… — Нет, всё нормально, — и делает ещё один глоток. — Я, кстати, с тобой не еду в Анахайм. И снова глоток, и сразу второй, глоток настоящего кипятка, от которого внутри, видимо, горит меньше, чем от мыслей. — Почему? Ты же с Дианой хотела повидаться, посмотреть, как она обосновалась там. Этери начинает стучать ногтями по столу, по стакану. Женя уже успела изучить, что этот жест не просто от нервов, но и не к добру. Значит, что-то её действительно тревожит. — Ей есть там, с кем время проводить. — Что всё-таки произошло? — а потом кладёт свою ладонь на её. — Может, расскажешь? — Ничего особенного. Диана теперь с Глебом встречается, а мне даже не рассказала. Женя ещё минуту сидит в такой же ожидающей продолжения позе, думая, что это только начало разговора, но Этери молчит, потом второй рукой берёт кружку и снова отпивает. — И всё? — кивок. — И поэтому ты весь день ходишь такая убитая? Она снова кивает, а Женя пытается во всём этом найти подвох, который, вероятнее всего, действительно отсутствует. — Что именно во всей этой ситуации тебе не нравится? — Она рассказала мне это через пять месяцев, как будто не доверяет, — она говорит это дрожащим голосом, и её поддельная улыбка куда-то исчезает, и так даже лучше. — Ощущение, что вы все мне не верите, хотя я всегда готова принять любой выбор и… Женя замирает. Удивленно распахивает глаза, пытается дышать ровно, чтобы кислорода в комнате хватило на двоих, потом, широко открывая рот, делает глубокий вдох, чтобы привести все мысли в порядок, и уже потом решается подойти к ней и заговорить. — Она просто думала, что ты не поймёшь её, это нормально. Этери не ведёт и глазом, даже когда Женя привычно докасается до неё, даже когда находит ладонь, которую в день сжимает по сто раз. Никакой реакции. И страшно, что рванет. Ощущение, что они ныряют сейчас в глубину, не умея плавать. Как будто прыгают в водоворот, в которой нет дна. — Я знаю, Этери, она верит тебе и доверяет, просто ей самой, возможно, нужно было время, чтобы убедиться, что всё серьёзно. — А тебе нужно было это время, или ты сразу всё поняла? Её снова как будто загоняют в комнату, в которой нет двери. Снова ступор, снова смятение. И в этом вся Этери: одним вопросом может перевернуть всё внутри. Ты же знаешь ответ… Зачем? — Нужно было, чтобы убедиться, что мы всё делаем правильно. — И как, убедилась? — и наконец переводит взгляд с пустоты на неё, ничуть не боясь, не стесняясь. Только поддаётся вперёд, приподнимаясь со стула. И без слов прижимает к Жене, целует, но уже не так, как пять минут назад, а более напористо, с желанием, высасывая кислород и не давая отстраниться. В следующее мгновение Этери прижимает её к стене, не давая вырваться. Да и Женя не собирается. Всё, что происходит сейчас, не похоже на всё, что было раньше. Другие ощущения, более грубые прикосновения, которые вызывали жжение внизу живота и необходимое желание подышать свежим воздухом, которого здесь давно не было. С каждым поцелуем они прижимались друг к другу всё ближе и ближе, не давая подумать, не давая убежать и всё закончить. Они готовы уже к тому, чтобы идти дальше и попробовать доверять друг другу полностью. Этери водит ладонью по талии, иногда опуская руки на талию, словно лепит хрупкую статую, которую боится потерять. Её руки блуждают по всему телу, иногда забираясь под кофту, и Женя повторяет её действия, не зная, как поступают в таких ситуациях, что делают. Ей просто безумно хочется остаться в этом моменте навсегда, чтобы не потерять, ничего не разорвать. Каждый новый поцелуй — признание в том, что они застряли друг в друге. И каждый поцелуй — это дорога, которая не вернёт тебя обратно уже никогда. Не в силах сдерживаться, Женя уже плюёт на то, что сейчас может своими действиями всё испортить. Она дрожащими, неслушающимися её пальцами кое-как нащупывает нижние пуговицы и лихорадочно по одной, застревая на каждой, расстёгивает рубашку. Этери на секунду отрывается только для того, чтобы улыбнуться, чтобы показать ей, что все хорошо, но Женя тут же ловит её и втягивает в себя, пробирается языком уже глубже, от чего заставляет её прогнуться, и как кошка под не до конца расстёгнутой рубашкой ногтями проводит по спине и ловит губами, всем телом тихий стон, который кажется победой. Они, ни на секунду не отрываясь друг от друга, с горем пополам добираются до зала. Всё это со стороны, наверное, выглядело нелепо, но им было плевать. Им просто хотелось утонуть друг в друге, преодолеть ту черту, которую сами себе нарисовали. Когда Жене кажется, что Этери собирается отстраниться, чтобы начать говорить «а ты уверена?», «Жень, давай подождём, ещё рано», она рукой только сильнее прижимает её к себе, когда ближе уже некуда, и шепчет что-то вроде «я готова». Звук больше похож на хрип, организм её не слушается, но Тутберидзе больше не пытается уйти, а, наоборот, одним быстрым движением стаскивает с Жени голубую толстовку, которую она уже до дыр износила, а затем белую футболку, даже не пытаясь разбираться, что на ней написано. Когда обе, прижимаясь друг к друг другу, остаются в одном нижнем белье, то кислород окончательно заканчивается. Женя даже в какой-то момент отрывается, чтобы пойти открыть окно, но, замечая слегка удивленный взгляд, который так и кричал ей «я что, что-то сделала не так?», она останавливалась и снова прилипала к Этери, как магнит к холодильнику. — Точно, Жень? — она все-таки спрашивает, все-таки напрявляет на неё этот дурацкий серьёзный взгляд, что треснуть в этот момент хочется, но Медведева сдерживается. — Я верю тебе, помнишь? — Помню. Этери действует очень нежно, боясь вспугнуть, и Жене приятно, что о ней заботятся. Ты как будто в крепости, за четырьмя каменными стенами, и никто не сможет потревожить твой покой, пока она рядом. Тутберидзе аккуратно разводит её худые ноги, которые часто у бабушки вызывают страх божий, и только потом, покрывая всё тело короткими поцелуями, опускается к лифчику, расстёгивает его также аккуратно. У неё в каждом движении нежность, и от этого только приятнее и правильнее. Женя боится, и каждый её стон кажется ей нелепым, но второй рукой Этери снова находит её ладонь и сжимает, вселяя уверенность, что так и должно быть. Это уже стало их общим жестом, которым можно общаться без слов, который говорит громче, чем что-либо. Когда её губы касаются живота, у Жени искры в глазах от приятных ощущений появляются, но она больше не пытается сдерживаться, а только поддаётся вперёд каждому движению Этери. И когда Тутберидзе начинает стягивать медленно-медленно трусы, она спрашивает в последний раз: — Ты точно мне веришь? И теперь Женя сжимает её ладонь. — Больше, чем себе.***
— Нет, не подходи! Этери вздрагивает от криков, которые слышит рядом у самого уха, и понимает, что кричит Женя, причём на разрыв, повторяю одну и ту же фразу. Она помнит, как Женя кричала. И помнит, когда действительно поняла всё, что между ними происходит. Тутберидзе сразу же включает соседний торшер. Но Женя не просыпается от света и шуршания под боком. Только сильнее начинает трястись, ворочаться и сжимать в кулаки покрывало. — Женечка, проснись. Этери совсем-совсем аккуратно берёт её за плечо и начинает потрясывать, чтобы вытащить её из истомы сна, но ничего не происходит. Внезапно Женя дергает правой рукой, как будто начинает отбиваться от кого-то, и ударяет прямо по лицу Этери, которая не успевает укрыться от внезапного порыва Жени с кем-нибудь подраться. — Ай, чёрт! От крика не только Женя просыпается, но и весь дом по ходу. Медведева с начала с заспанными глазами в принципе не понимает, где находится и почему так сильно ноет внизу живота, но потом замечает Этери, которая сильно зажмуривает глаза и шипит, держась за правую руку. — Что произошло уже? — Ты мне со всей силы по руке звезданула. Женя улыбается, замечая, как Этери одним глазом все-таки пытается высмотреть реакцию Жени на её жертвенные побои, а потом нежно берёт её руку и целует то место, за которое только что держалась Этери. Женя не представляет сейчас, смотря в глубокие карие глаза, что было бы, если бы тогда она убежала, а не осталась смотреть на звёздное небо, что было бы, если бы её не было бы, что она могла её в мгновение потерять и ничего не сделать, что было бы сейчас, если бы она сказала «нет». Она как будто вступила на самую неизведанную из всех дорожек и не ошиблась в своём выборе. Слегка взлохмаченные волосы Этери выглядят слишком домашними. Многие пряди слегка выпрямлены, многие просто не укладывались в причёску, а одна прядь прекрывала Жене взгляд на всё её лицо, поэтому она, уже давно для таких действий не спрашивая разрешения, запраляет его за ухо. Так было лучше. — Всё, уже прошло. Но Женя не останавливается. Короткими, но приятными поцелуями, которых было так мало, она в начале добирается до острого плеча, специально оглаживая его языком, добираается до выступающей ключицы, которой уделяет особое внимание, потом огибает шею и, срывая долгожданный стон, забирает его себе, накрывая её губы своими. Так выглядело счастье. Женя на Олимпиаде потеряла золото, которое увели прямо из-под носа, но Этери она не готова терять ни за что и готова бороться, пока её жизнь, её счастье и счастье другого человека зависит от прикосновений, от вездесущей уверенности в том, что они друг с другом как за каменной стеной. — У тебя телефон звонит, — буквально через поцелуй Этери констатирует факт, но отрываться не хочет сама. Это утро, пожалуй, самое доброе из всех возможных на планете Земля. Женя открывается, набирает кислород в лёгкие, чтобы успеть отдышаться, и на экране видит «любимый», до жжения в груди знакомый номер. «Мама». — Ало, мам? — Ты где, блин? Я тебе сто раз позвонила! Я уже позвонила Стасе, позвонила всем твоим подругам, Крису! Уже пять утра, ты где шляешься? Я уже в полицию звонить хотела. От страха всё сжимается, и Женя вспоминает, что действительно на подлёте до небес собственных чувств, отпросившись вчера до вечера к Крису, она забыла написать, что остаётся у него ночевать. Ну и хотя бы ему стоило написать и предупредить, чтобы прикрыл. Теперь мамуся, позвонив ему и получив отрицательный ответ, что её дочь не осталась у него ночевать, да и в принципе сегодня не приходила к нему. — Мам... Давай дома поговорим? — Нет! Мы поговорим сейчас! Где ты?! — У Этери Георгиевны. Слова срываются сами по себе, и Женя теряется от того, что сейчас это звучит очень и очень странно. — Ей вчера вечером стало снова плохо, я приехала и заснула рядом с ней случайно, прости. Враньё звучит слишком глупо, но убедительно, и Женя даже замечает, как Этери облокачивается о спинку и улыбается во все тридцать два. — А ты что, выездная скорая помощь? — Нет... Но ты же знаешь, что тогда Диана от непонимания позвонила мне, и только я в курсе всей ситуации. Я не могла не приехать. — Ладно, верю. Тогда жди, я за тобой заеду, можешь не отпираться. — Хорошо. И мама, не попрощавшись, скидывает звонок. — Во я дура, — только и шипит Медведева, а потом сквозь пока ещё не прошедшую истому сна поднимается с кровати и, перепрыгивая через Этери, идёт одеваться. — Эй, я расти не буду. — Куда тебе? В ширину? Улыбаются, и Женя впопыхах натягивает нижнее бельё, потом поднимает майку в коридоре и слышит из зала слова о том, что она ей не нужна. Женя словно дома, словно её вернули в родной край, откуда она по детской глупости уехала, не оглядываясь. Брайан сделал из неё чемпионку, безусловно практически растил, как родную дочь, но Этери склеила из неё человека, умеющего теперь испытывать все чувства на земле, которые даны простому смертному, и даже больше. Ей открыли новую дверь, ключа от которой у неё не было, и словно дали вознаграждение за тот адский труд, который Медведева вкладывала в каждый тренировочный день, когда она пахала и в который лёд выгрызала. И Жене это «золото» нравится куда больше, чем всё остальное. Главное — суметь его сохранить.