3
6 мая 2020 г. в 13:12
«Все-таки, Майкл за что-то меня ненавидит, — думал я спустя несколько часов, задумчиво драя полы в коридоре самого отдаленного корпуса госпиталя. — С одной стороны, его можно понять: уже второй год подряд отец навязывает ему мое общество под видом посильной помощи госпиталю. И Майкл каждый день ворчит, что ему больше нечего делать, кроме как присматривать за сопляками, вроде меня. С другой — уже второе лето меня не покидает ощущение, что в закоулки, которые он заставляет мыть, за целый год никто с тряпкой не заходит.»
На самом деле, примерно так оно и было. С тех пор, как закончилась война, большая часть госпиталя пустовала. Разумеется, я не был здесь в военное время, вместе с остальными учениками школы нас вывезли из Лондона в Южный Уэльс, в богом забытую деревушку под Кардиффом. Но с тех пор прошло уже четыре года. Многое изменилось не только для меня, но и для всего мира. По крайней мере, так говорили учителя в школе. Да и отец порой. Тем не менее, Британия продолжала воевать, пусть теперь и в гораздо меньших масштабах, чего только стоил конфликт с Ирландией. А наш госпиталь получал новых пациентов, пусть уже и не в таких масштабах, какие не раз описывали здешние старожилы, вроде Майкла. Он работал медбратом уже лет тридцать, если не больше, потерял один глаз на фронте и сейчас больше напоминал отставного пирата, чем медицинского работника.
Обмакнув швабру в ведро, я плюхнул ее на ноздреватый, некогда выкрашенный коричневой краской, деревянный пол, и только собрался продолжить ритуальное омовение пыли годичной давности, как вдруг услышал стук по стеклу.
Вероятность того, что это птички прилетели помочь с уборкой, была ничтожно мала. Но я вскинул голову и сначала увидел бинтовую повязку, а потом уже ее обладателя. Сердце вдруг сделало кульбит, словно намеревалось упомянутой птичкой выпорхнуть наружу. Во дворе маячил Френсис, стучал пальцем в окно и делал мне какие-то знаки глазами.
Я попытался ответить, что не понимаю азбуки Морзе на бровях и что ему лучше воспользоваться вербальной речью, но Френсис тоже явно меня не понял. Так что пришлось отложить швабру, подойти к окну и открыть его.
— Привет, — синие глаза смотрели с хитрым прищуром. — Мы не договорили утром, давай исправим это сейчас?
— Сейчас мне нужно вымыть здесь коридор, — вздохнул я, кивая на обширный объем работы.
Френсис перегнулся через подоконник, с любопытством осматриваясь:
— Э, братишка, так ты ещё долго будешь возиться!
— А как возиться быстрее? Может, у тебя есть взвод солдат и десяток швабр?
— Взвода нет, но разве одного меня недостаточно? — усмехнулся Френсис еще хитрее и не успел я ответить, как он уже ловко перемахнул через подоконник и очутился рядом со мной. — Я научу тебя фокусу, Габи, как моют пол в казарме!
— Эй, если Майкл увидит, что мне кто-то помогает, то работа не засчитается! — возмутился я. — И вообще… ты контуженный, тебе нельзя!
— Можно, если очень хочется! — заявил Френсис и потрепал меня по голове. Кажется, это уже вошло у него в привычку.
Не успел я сказать и слова, как Френсис выскользнул из халата, бросил его мне в руки, оставаясь только в полосатой пижаме и взялся за ведро.
Раз! — и он плеснул водой на нетронутый тряпкой участок.
Два! — взял швабру и в несколько движений разогнал воду по полу. Затем повторил процедуру снова. А я стоял, прижимая к себе больничный халат, и пялился на очертания его ягодиц, просвечивающих сквозь тонкую ткань пижамы.
Разумеется, я давно заметил, что испытываю довольно смешанные чувства в ситуациях, когда нормальному юноше и в голову не придет проявлять повышенное внимание. Например, к роте солдат в одном белье, делающих зарядку на плацу.
Когда утро было ясным и мне удавалось ускользнуть из дома до завтрака, я пересекал сад и поле из одуванчиков, ложился в траву у обрыва и любовался подтянутыми полуобнаженными телами внизу. Госпиталь находился на холме, в некотором отдалении от остального военного городка, чтобы шум не мешал пациентам отдыхать. Из моего укрытия открывался прекрасный вид.
Также мне было известно, почему некоторые мальчики в школе предпочитают после отбоя посещать уборную парочками. Меня тоже пытались втянуть в эти ночные развлечения, но я сделал вид, будто не понимаю, чего они хотят. Иногда очень удобно прикидываться наивным дурачком: часто людям легче смириться с твоей умственной неполноценностью, чем попытаться что-то объяснить. Потные тисканья в школьных туалетах меня совершенно не интересовали, в них не было ничего такого, что радовало бы глаз.
И уж конечно мои утренние бдения на обрыве не имели с этим ничего общего. Одно дело просто смотреть на хорошо сложенную фигуру, как привык любоваться цветами или закатным небом, и совсем другое — пытаться перевести прекрасное в бессмысленную возню в уборной.
Я так увлекся своими мыслями и созерцанием «прекрасного», что пропустил момент, когда Френсис вернулся и сунул мне в руку швабру:
— Теперь твоя очередь.
— Моя очередь? — глупо переспросил я и моргнул, отгоняя мысли о том, как Френсис мог смотреться полуобнаженным в лучах утреннего солнца.
— Мыть полы, — он широко улыбнулся и лихо поправил свою повязку, которая норовила сползти на лоб. — О высоких материях подумаешь позже.
— А откуда ты знаешь, о чем я думаю? — немедленно возмутился я.
Френсис фыркнул, потом отошел в сторону и взгромоздился на подоконник. При его шести футах роста и больничной пижаме это выглядело так, будто он только что сбежал из психиатрической.
— В этом нет ничего сложного, мой юный друг, — отозвался Френсис, болтая ногами. — Мне ведь тоже было четырнадцать лет.
— Мне уже шестнадцать! — возмущенно отозвался я и, поняв, что до сих пор прижимаю к себе халат, подошел ближе, чтобы спихнуть его владельцу.
— Шестнадцать? — непонятно чему обрадовался Френсис. Кажется, все-таки контузия не прошла для него бесследно. Или он всегда был такой… странный? — Это просто замечательно, Габи!
— И что тут замечательного? — поинтересовался я, направляясь к ведру с водой. Точнее, просто ведру, потому что всю воду Френсис из него выплюхал.
— Потому что шестнадцать мне тоже было! — донесся ответ откуда-то издалека.
Я обернулся и увидел, что на подоконнике уже никого нет. И в коридоре тоже, только покачивается оконная рама. Но не успел огорчиться по этому поводу, как вдруг послышались шаги и в противоположном конце коридора появился Майкл.
— И сколько ты собираешься тут возиться? — мрачно поинтересовался он, останавливаясь на границе между чистым и грязным полом. — Отец зовет тебя ужинать, а мне больше нечего делать, как таскаться по всему госпиталю и разыскивать потеряшек. Домоешь завтра. Только закрой окно, помощничек. Давай сюда швабру.
Майкл забрал швабру и ведро, бормоча себе под нос какие-то ругательства, и направился прочь. А я приблизился к окну и выглянул наружу. Тучи так и не разошлись, так что на улице было сумрачно. С водосточной трубы громко капало, шелестели кусты бузины. Белой повязки в поле зрения не наблюдалось, как и ее обладателя. Я закрыл окно и побрел в столовую.
От вечерней встречи осталось какое-то странное чувство, которое никак не поддавалось логическому осмыслению. Или когда я вчера падал с дерева, тоже отбил последние мозги.