Небо из одуванчиков

      Я чуть не взвыл от злости. Что этот паршивец себе думает? Куда он делся? И главное зачем, если сам попросил меня принести пижаму? Где теперь его искать?       Стремительно светало. Ещё немного и встанет солнце, день обещал быть ясным. Я понятия не имел, как пройти мимо патрулей незамеченным, ведь отец велел оставаться дома.       Набравшись храбрости, я осторожно выглянул из кустов и чуть было не столкнулся нос к носу с одним из солдат. Он осматривался вокруг и уже почти подобрался к моим зарослям, но, к счастью, его отвлек кто-то из сослуживцев и солдат был вынужден уйти. Может быть, Френсиса тоже вот так спугнули? И ему пришлось сбежать? Версия вполне имела право на существование, но вот только она совершенно не давала ответа на вопрос, где его разыскивать?       Оставалась слабая надежда, что он подался к госпиталю или к моему дому, чтобы встретиться там, но это казалось слишком маловероятным.       Все так же пригибаясь, я осторожно вылез из зарослей и короткими перебежками поспешил прочь. Меня охватило сильное искушение бросить Френсиса выкручиваться самому. В конце концов, я не виноват, что ему приспичило угонять самолёт и сбегать из кустов сейчас, когда у нас был составлен вполне приличный план. Но тут же противный внутренний голосок напомнил, что именно благодаря мне он полез проверять навыки пилота. Если бы я не соврал ему про полеты, ничего этого не случилось бы. И я снова пал духом.       Бегать по кустам со свертком было неудобно, а потому я решил всё-таки заскочить домой и оставить пижаму там. В конце концов, если Френсис так боялся быть пойманным в разорванной одежде, он бы дождался меня на месте. С этими мыслями я бегом бросился к дому, только чудом избежал очередного столкновения с кем-то из солдат, забросил свёрток в полуоткрытое окно и, подтянувшись на руках, влез в комнату. И тут же едва удержался от крика: на моей кровати сидела нахохленная темная фигура, завернутая в одеяло и скорбно стучала зубами.       — Френсис, ты рехнулся? — зашипел я громко, но, спохватившись, понизил голос. Потом поспешно закрыл оконную раму и плотно задернул шторы. Комната погрузилась во мрак, так что я едва различал лицо Френсиса напротив. — Какого черта ты не остался ждать, где мы договорились, а залез в мой дом? Я бегаю по парку, как идиот, не зная, в какую сторону нестись, а ты сидишь здесь, в моем одеяле?       — Не кипятись, — Френсис хлюпнул носом. Я даже сперва не поверил своим ушам: он что, плачет? Это уж никак не вязалось с реальностью. — Нужно было помыться. Если бы меня поймали в крови и копоти, то сразу все стало бы ясно. Я сбегал к озеру и окунулся, но вода такая холодная, я ужасно замёрз. А потом понял, что лучше будет подождать тебя здесь, чем бежать куда-то и разыскивать в саду.       — Ты — идиот, — сказал я и сел на пол, обнимая колени. Хотелось, чтобы все это поскорее закончилось. Я ведь искренне переживал за судьбу этого человека, а он сидит тут в моем одеяле и в ус не дует. — И совершенно не думаешь о других.       Меня трясло от злости. Но хуже всего, что злиться нужно было не на Френсиса, а на себя. Ведь если бы я не ляпнул про полеты… но что уже теперь говорить.       — Надевай пижаму и выметайся, — я подтолкнул к нему лежавший на полу свёрток.       — Габи, — Френсис встал с кровати и уселся на пол рядом, все еще продолжая кутаться в одеяло. От него попахивало озерной водой. И как этот человек успел туда смотаться? Не иначе, рванул сразу после моего ухода, даже не подумав ждать в кустах. — Прости, я поступил плохо.       — В армии ты так же подчинялся приказам? — пробурчал я, не поднимая головы. — И на войне тоже?       — Эх ты, — Френсис вдруг обнял меня за плечи, крепко прижимая к себе. У меня перехватило дыхание от неожиданности. — Твое счастье, Габи, что ты не был на войне и не знаешь, что иногда подчинение приказам ведет только к смерти. Мы все воевали за то, чтобы такие мальчики, как ты, никогда этого не узнали.       Френсис был не первым, от кого я слышал эти слова. Майкл повторял их, как псалом, чуть ли не по несколько раз на дню. Учителя в школе тоже частенько говорили нечто подобное: «мы воевали, чтобы у вас было беззаботное детство». Вот только за последние четыре года я слышал это столько раз, что слова почти утратили ценность.       Но сейчас я даже не мог разозлиться, потому что в объятиях Френсиса вдруг оказалось так тепло и спокойно, что я замер, боясь спугнуть это фантастическое ощущение. Только сердце колотилось часто-часто, будто собиралось выпорхнуть наружу, проломив грудину, как бабочка-капустница из разжатого кулака. Не то чтобы меня никогда не обнимали — отец хоть и не любил излишних нежностей, и случалось, что от него перепадало немного тепла — но совершенно точно этого не было с совершенно посторонними людьми. Если не считать того случая в школе, когда…       Мне вдруг стало тяжело дышать. Перед глазами поплыло, меня замутило и я вскочил на ноги, выскальзывая из объятий Френсиса.       — Что такое, Габи? — словно издалека донесся до меня его голос, сквозь усиливающийся звон в ушах. — Я сделал что-то не так?       — Все так, — сказал я.       А потом упал в обморок.