Небо из одуванчиков

      Лето было на исходе, когда мой личный рай закончился. Я знал, что это случится рано или поздно, но сознательно отодвигал дату выписки как можно дальше в памяти, как будто календаря вовсе не существовало. Я бы не отказался, чтобы время остановилось. Чтобы сломались все часы в пределах госпиталя, а солнце замерло на небосводе в вечном предутреннем прищуре.       Давно отцвели одуванчики на нашей с Френсисом поляне, превратившись сперва в белый лёгкий пух, а потом и вовсе исчезли, разлетевшись далеко за пределы своего места обитания. Остались только зелёные сочные листья, сок которых горчил на губах, как последние поцелуи.       Я не хотел считать дни, но их осталось так мало, что каждый закат безжалостно отпечатывался под веками, словно удар розгами.       Десять. Пять. Три. Два…       В тот вечер я лег в постель сразу после ужина, но долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок. Я думал о Френсисе. О том, что буду делать, когда лето закончится. И каждый раз натыкался на глухую стену, с ужасом осознавая, что не имею об этом ни малейшего понятия. По всему выходило, что мы будем вынуждены расстаться. Даже если, вернувшись в часть, он каким-то образом умудрится выгадать полчаса в день, чтобы повидаться, в конце лета мне придется вернуться в школу — мой персональный ад — на последний его круг, то есть, год обучения. И что делать потом? Письма друг другу писать?       Это было невозможно хотя бы потому, что все письма в школе перед отправкой перечитывались воспитателями, чтобы не уронить высокое достоинство учебного заведения. Которое роняли все, кто угодно, но что тщательно скрывалось.       Проворочавшись без сна до полуночи, я сел на постели, понимая, что мне нужно увидеть Френсиса прямо сейчас. До его выписки осталось всего два дня. Я не мог тратить на сон последние бесценные часы.       Обычно мы встречались на конюшне где-то за полчаса до рассвета, но иногда и раньше. Если Френсису удавалось ускользнуть из палаты среди ночи, он пробирался к моей спальне и кидал мелкие камушки в стекло, чтобы разбудить. Пожалуй, я могу сделать то же самое. Подскочив с постели, я поспешно оделся, распахнул окно и спрыгнул в траву.       Сегодня луны не было. Госпиталь спал, погруженный в уютную августовскую тьму. Только в одном окне на первом этаже теплился оранжевый свет керосинки. Палата Френсиса находилась на втором этаже, с южной стороны здания. Я не был уверен, что доброшу туда камешек, но определенно стоило попробовать.       Я огляделся по сторонам, на ощупь нашел подходящий по размеру «снаряд» и бросил его в окно. Камень пролетел в паре футов от стекла и ударился в стену. Я вздохнул. Потом попробовал снова и вновь примерно с тем же результатом. Похоже, с моей невероятной меткостью придется бросать камешки до самого рассвета.       Я как раз раздумывал, может удастся залезть на дерево и просто постучать в окно, хотя это было довольно рискованно в темноте, как вдруг сзади послышались торопливые шаги.       Я вздрогнул, оборачиваясь, и тут же угодил в горячие объятия:       — Габи, откуда ты здесь?       Разумеется, это был Френсис. Я узнал его руки прежде, чем он заговорил, и потянулся к его губам. Каждый раз, когда мы целовались, казалось, что колибри разорвет грудную клетку и выпорхнет наружу, оставив от меня лишь кровавые ошметки.       А о том, что будет, когда Френсиса выпишут, я старался даже не задумываться.       — Не могу уснуть, — покаянно признался я. — Пожалуйста, побудь со мной. Не хочу думать о том, когда нам придется расстаться…       Френсис не ответил, только крепче прижал меня к груди.       — Пойдем в конюшню? — шепнул он спустя пару минут. — Здесь опасно вот так стоять, нас могут заметить.       Я не знал, как нас могли увидеть в почти кромешной темноте, но согласился. В конюшне мы точно могли никого не бояться до утра. Хотя по сравнению с предстоящей разлукой, мне казалось, хуже не могло быть ничего. Но я даже представить не мог тогда, насколько жестоко ошибался.       В нашем сарае темнота казалась и вовсе непроницаемой, но это только было нам на руку. Я бросился Френсису в объятия, стоило только войти внутрь. Мы даже не стали подниматься наверх, я не хотел терять ни минуты.       Шорох сбрасываемой одежды, пылкие поцелуи. Его горячая кожа под моими дрожащими пальцами. Мой тихий вскрик в момент единения, его губы, накрывающие мои. Не знаю, когда я начал мучительно жаждать того, что совсем недавно ненавидел.       После того, что со мной сделали в школе, после ужасного предательства, я готов был отдать всего себя Френсису. И делал это каждый раз, когда мы встречались здесь, в нашем тайном греховном Эдеме.       В эти сладостные моменты я будто переставал существовать и вместо меня появлялся кто-то другой, словно феникс, возродившийся из пепла.       Он не боялся никого и ничего. У него хватало сил любить весь мир и постоять за себя. Он верил, что бессмертен. Он мог делать все, что угодно.       Но потом, когда мы вповалку лежали на немного влажном после недавнего дождя сене, пытаясь перевести дыхание, невероятный сказочный феникс снова превращался в крошечную птичку колибри, ожидая своего часа.       Мы оба настолько потеряли бдительность, что уснули в обнимку прямо на первом этаже, едва успев кое-как натянуть одежду. Удивительное дело, я никак не мог спать дома, но в объятиях Френсиса моментально погрузился в сон. И тем неожиданнее был яркий свет фонаря, ударивший нам в лица.       И громкий злой окрик Майкла:       — Габи, какого черта?!