Green Day — Lazy Bones I'm too tired to be bored, I'm too bored to be tired And the silence is so deafening, it's like picking at a sore
Когда мама обмолвилась давным-давно, что они с отцом со школы вместе, Кейджи про себя посмеялся над этим. Выйти замуж за школьную любовь — это смешно, так ведь? Все смеялись в свое время. Ха-ха, посмотри, где ты теперь. У них с Бокуто из общего словно остались только воспоминания и пернатая дочь. За последний месяц заметно истощились даже годами крепшие и на двоих разделенные чувства. Они видятся дома поздним вечером и утром, как проснутся, болтают за кофе, изредка выпивают, интим раз-два в неделю, а выходные совпадают только пару дней в месяц, если повезет и Кейджи не наберет работы домой. Но каждый из таких дней они, как и раньше, проводят дома перед телевизором, не вылезая из постели или только перебравшись на диван, и это, пожалуй, еще плюс один к тому, что у них общее. Сегодня как раз так и получилось бы, от и до, без отклонений от плана, если бы не завопивший пульт сигнализации и перепуганная Кохэку. Они были с утра слишком ленные и не уделили должного внимания тому, что их питомица прошмыгнула в темный коридор и завалилась там спать. Сова соскочила со своего лежбища на шарфу Кейджи и налетела на Бокуто, который носился по дому в поисках тапок, чтобы “выйти и наподдать этому пидорасу этими самыми тапками”. Естественно, чтобы не спикировать на пол, птица вцепилась Бо в волосы, окончательно испоганив и без того хреновую с утра прическу, а он размахался руками, вывалился на кухню и свалил огромный крокус с подоконника. Акааши тоже не лучше — подорвался Кохэку с его головы снимать, чтобы тот ненароком не свернул сычику шею, и скинул по пути, блять, кружку крепкого черного на белый ковер. Но он-то, конечно, не мелочный, он попробует отстирать, сдаст в химчистку сам, а у Бокуто вот заела пластинка. Все ходит и твердит теперь, что тот сукин сын ему этот ковер вылижет начисто, как будто начисто запамятовав о том, что ему помимо этого еще и машину нехило так расквасили. Надутый, потому что отхватил от Кейджи за грубость, нахохлившийся, потому что пришли копы и пришлось сбавить обороты, чтобы обошлось без последствий; он сидит рядом и поглядывает косо на дверь кабинета Акааши, который они не только по заслугам самого Акааши называют сычевальней. — Зачем ты под мотоцикл сунулся, скажешь, Кейджи? — спрашивает Бокуто. Нет, чтобы как обычно все из головы выбросить лишнее и дальше сидеть смотреть сериал. До обычно им, правда, теперь как до материка пешком, потому что сидят на разных углах дивана и у каждого свое дело помимо просмотра Ведьмака. — Захотелось, — пожимает плечами Акааши, листая в телефоне засраную старыми подписками почту. И ведь даже в голову не приходило никогда, чтобы сесть в свободное время и почистить, и еще лучше отменить эти самые подписки, а тут вот сидит и оторваться не может от такого увлекательного действа. — Инспектор сказал, что владелец мотика похоже причастен ко вчерашней перестрелке, а тебе вдруг захотелось, — бубнит Котаро, листая какой-то журнал. — Прибил бы он тебя к херам и что б мы без тебя тут делали? Да Кейджи бы сам его прибил скорее, если бы успел этого нахального придурка сбросить с Дукати и накинуться с праведным гневом. Какого черта он делал вообще рядом с их домом? — Думаю, вы поубивали бы друг друга тоже, — усмехается Акааши, насильно отгоняя мысли, в очередной раз завернувшие в сторону Тецуро. Сова у них ревнивая до жути, особенно если дело касается Кейджи. Она кидается на всех гостей без исключений, хотя говорили на птичьем рынке, что сычики спокойные, тихие. И в принципе да — Кохэку не шумела, не наводила беспорядок в сычевальне, даже гадила там как-то аккуратно, если можно так выразиться. Но вот что касается Бокуто, то к нему у нее отношение двоякое и зависит от прически. Такого вот — лохматого, домашнего, теплого — она любит, потопчется по рукам, уляжется и даже поговорит с ним, поскрипывая в ответ на сюсюканье с её оперением. Но стоит Бокуто зачесать волосы перед выходом из дома, как она в нем видит врага народа. Кейджи все шутил, что Котаро просто слишком смахивает так на совеня, вот Кохэку и агрессирует на него, что тот посягает на её территорию. Дошутился, спал на диванчике в сычевальне все выходные. — Ака-аши! — взвизгивает Бокуто, который все мгновенно принимает близко к сердцу. Акааши вот думал на днях, что люди с возрастом натореют, грубеют изнутри так, что весь желчный юмор, которым Кейджи иногда не прочь позлоупотреблять, воспринимают адекватно. Мол, ну, дурачек, пусть смеется себе, какие у него еще в жизни радости? А вот вам факт о Бокуто: он не меняется. — Сейчас бы пива, — задумчиво произносит Акааши и вытягивает ноги в сторону Бокуто, заваливаясь на спину, — и тазик крабовых чипсов. — Кейджи, ты извращенец, — хохочет Бокуто. Он тут же бросает журнал куда-то на пол, перехватывая голые ступни и разминая их по очереди от пяточек до пальчиков и обратно. — Нам и без пива хорошо же. Спасибо, хоть не спросил у Кейджи, что он на этот счет думает. А он прикрывает глаза и расслабляется. Сериал сегодня вообще на идет в голову, что-то происходит на экране, но ни он, ни Котаро сейчас наверняка не вспомнят даже, что видели последним. Хотя так давно собирались с силами, чтобы сесть и посмотреть на охеренного Кавилла в кожаных штанишках. — Давай выключим, — протягивает он тихо, так и не открывая глаз. Его так вымотало это резвое утро, что он уже готов лечь спать обратно. И, желательно, конечно, не проснуться. А вместо этого все прокручивает перед глазами тот момент на тротуаре, вспоминает детали. Он заметил его, Тецуро, еще пока курил у подъезда, но не был уверен даже вполовину, что это он, а потом отвлекся. Но стоило Дукати выехать в поле зрения, как сомнений не осталось. Бокуто тянется за пультом и вырубает телевизор, продолжая мять ему ноги, подтягивается чуть ближе, поглаживая голени под пижамными штанами. А у Акааши внутри все скручивает, потому что он так вот лежит и думает об одном мотоциклисте, пока ему уделяет столько внимания дорогой и близкий почти уже муж. Это все так странно. Они оба изменили друг другу, оба были в курсе, но вот Котаро будто вообще это не беспокоит — Акааши слышит, как он мурлычет себе под нос что-то из Аббы, ненавязчиво лаская твердыми, сильными руками. Кейджи раскалывает пополам от желания привычно подставиться и от зудящей на кончиках пальцев злости. Он вчера пришел домой с диким отходняком после алкашки и экстази, который сил уже не было прятать от кавалера, разорался на жениха, прямо так и сказав ему, что переспал с другим и что давно, блять, у него не было такого охуенного секса. А Бокуто тем же вечером сам пришел извиняться, хотя он в этом вот конкретно конфликте ни разу не повинен. Распластался перед ним под дождем на колени около филармонии и сказал, что не встанет, пока Кейджи его не выслушает, а после начал загонять про то, что они не с той стороны камня (за что отхватил, потому что цитировать сериалы, которые смотрели вместе, это нечестно), что все пары проходят через тяжелые моменты, но главное же эти моменты пройти вместе, вынести урок там, сделать выводы и идти дальше. Кейджи выслушал. Кейджи сдался, обнял в ответ и дал себя увезти домой, чтоб его обхаживали весь вечер как подружку на первом свидании. И ведь тактика у него беспроигрышная, Бокуто прекрасно знает, как Акааши сложно устоять перед этими его честными глазками. Что это такое? Объясните кто-нибудь Кейджи, как это называется. Потому что на язык лезет только одно небезызвестное, начинающееся на “п” и заканчивающееся “издопроебская херотень”. Он понял посыл той речи, что надо забыть и жить как раньше. Только вот они с Бокуто в совсем разных ракурсах на этот казус с хождением налево смотрят. Котаро изменил случайно, бесконечно раскаивался, при том так искренне, как он отыграть в жизни бы не смог — это же Бокуто, серьезно. Душа нараспашку и все эмоции на лице написаны. А вот Кейджи уже действительно налажал и действительно ощущал себя от этого погано. Бокуто же хоть бы хны. Он склоняется над ножками Кейджи, задирает штанину снизу аж до середины бедра, прижимается губами к синячку на коленке, к шраму чуть выше. — Помнишь, как красиво ты с той лестницы летел? — бормочет совень в бедро, поводит по нему кончиком носа и поднимает глаза на любимого. Такие родные, теплые. Влюбленные до безумия, что хочется подавиться всеми своими сомнениями на счет их обладателя. — Забудешь тут, — отвечает Кейджи хрипло. От одного взгляда на Бокуто, который зацеловывает ему ноги, колени дрожат. — Еще чуть-чуть и разодрал бы артерию. — Знаешь, ты все равно сильнее бы страдал из-за пострадавшей виолончели, чем над отнявшейся ножкой, — подначивает мягко Бокуто. Он уже не просто обрабатывает свою жертву — цепляет одну штанину и стягивает медленно, закинув другую ногу себе на плечо. Хочется закрыться, спрятать лицо в ладонях, как еще лет семь назад делал, хотя под штанами боксеры, а Бокуто, вроде, не торопится его раскладывать здесь и сейчас. Котаро огромный во всех планах, его много, что впору захлебнуться, но именно поэтому на диване он заниматься этим не любит. Уже наворачивался пару раз, когда то колено соскользнет, то рука и вот уже оба кубарем на пол, а Бокуто кричит, что наверное сломал член, пока Акааши бесстыже ржет над ним, а потом огребает за это на том же голом полу. А еще взгляд у него становится такой нехороший, что Акааши уверен на все сто — акция ухаживаний и удовлетворения всех его неозвученных желаний продолжается. — Я потерял друга и меня вынесли с отчетного концерта на руках, что может быть хуже, — продолжает он диалог, пытаясь хоть как-то зацепиться за остатки собственной гордости и совести. Тело хочет, а он не уверен, что тоже. — Для меня хуже было бы потерять тебя, — выпаливает Бокуто, а после наклоняется к лицу Кейджи, прижимаясь к бедру внушительной эрекцией. Парень дергается навстречу, за какие-то сутки уже изголодавшийся, а Котаро даже бровью не ведет. Завис над ним, серьезный до усрачки и смотрит глаза в глаза не отрываясь. Ждет. Чего? Красивой лжи? Акааши обхватывает его шею руками, заваливает на себя целиком и целует.***
Конечно же, Бокуто задела та фраза про охеренный секс не с ним, потому что он-то знает, что в этом деле прошарен не хуже, чем в волейболе, и Кейджи на себе испытал весь процесс его роста, так сказать, во всех красках. Общая его, поверхностная, наивность уничтожала всякое смущение, а простодушием он любовника заражал просто мгновенно, что хотелось с первых прикосновений отвечать на вышептываемые на ухо пошлости и самому выбирать все более ебанутые места в удачно просторной квартире и позы, и, черт побери — Они не извращенцы. Но либидо у них явно превышало нормальное, как выяснилось чуть ли не с первого раза, когда Кейджи еще даже школу не закончил. Он тогда, закапывая совесть куда подальше, вместо подготовки к экзаменам оставался с ночевкой у Бокуто в квартире. До того казуса на свадьбе прабабушки они в принципе могли каждый день и по несколько раз, потому что, господи, они правда любят друг друга, любят то ощущение, когда растекается по телу удовлетворение после тренировок или рабочего дня в офисе, любят смотреть, как это происходит с другим. Они именно что любят. Или любили? Кейджи кажется, что на самом деле любят, но лично он уже и вполовину не так сильно, как прежде. Попытки самого себя спросить, а что же случилось, успехом не увенчались. Желание просто пропадает, утекает, как песок сквозь пальцы, и он ничего не может с этим поделать. Пробует обвинить работу, но на работе как были завал и зубодробящие дедлайны с первого года стажировки, так и остались по сей день в том же количестве. После пробует обвинить то, что в филармонии дурдом с расписанием концертов, а на подготовку уходит слишком много времени. Он туда неожиданно даже для самого себя попал, если честно. Играет со средней школы, но для него это было всегда не больше, чем маленькое хобби, он еще пару лет назад мог месяцами не доставать из ниши в шкафу инструмент, а если и вспоминал о нем, то натыкался на жуткий слой пыли на огромном чехле. И вот полтора года или около того назад он по счастливой случайности пересекся со знакомым, задротом по ударным, с которым в колледже тусовались в кавер-группе. Тот по старой дружбе пригласил на ближайший концерт молодежного оркестра, где выступает сам, а там за неделю до премьеры появилась свободная вакансия на виолончели. Кейджи спросили: — Выручишь в этот раз? Кеджи ответил: — Ладно. А теперь его оттуда только вперед ногами выносить, наверное. Когда совсем выгорит и вспорет себе глотку жильными струнами. В Ганнибале показывали, что это вполне себе возможно, значит, и он сможет при необходимости. И все-таки, резюмируя очередную попытку в себе покопаться, выходит, что причины нет и он просто себя загоняет.I'm too mental to go crazy, I'm too drunk to be pure And my mind is playing tricks on me, and I can't sleep tonight 'Cause I'm so tired,
Бокуто мурлычет ему в ключицы все те же бодрые песенки шведского квартета и гладит подтянутый живот широкой ладонью. — Пойдем в душ, Кейджи, — говорит он, поднимая голову и глядя на него снизу так нежно, что хочется плакать от несправедливости. Акааши все мотает в голове одну жестокую мысль, переставляя язычок по заезженной пластинке раз за разом на то одно и то же место: не достоин он такого обращения, не достоин, не заслужил. Так и не дождавшись ответа, Котаро поднимается, берет любимого за руки и тянет за собой до самой прихожей, но тот все же стопорится и выдергивает ладони чересчур небрежно, тут же обхватывая ими себя. — Давай без меня. Я потом, — Кейджи ведет плечами неопределенно и, быстро сориентировавшись в своих желаниях, отворачивается, распахивает двери гардероба, ныряя в карманы своей куртки обеими руками. Бокуто робко мажет губами по выступившим ниже шеи позвонкам, выдыхает, то ли вымученно, то ли прискорбно, пока Кейджи все шарится в поисках сигарет, (хотя прекрасно помнит, что те лежат во внутреннем кармане рядом с зажигалкой и пачкой жевательной резинки). В конце концов, совень молча уходит в ванную комнату. Один. С плеч что-то сваливается, когда щелкает прикрытая дверь, и вместе с тем нечто иное наваливается еще пуще. Отвратительно. Есть риск разбудить Кохэку, но Кейджи все равно решает выйти не на просторный балкон в кухне, а на маленький в сычевальне. Он на солнечной стороне, а Акааши отчего-то озяб весь и покрылся гусиной кожей, едва поднялся с дивана. Ему все еще отчаянно не хотелось вставать, но, конечно, никто его не спросил, а лечь обратно, держа в карманах пачку, было бы вопиюще несправедливо хотя бы по отношению к самому себе. Кохэку уселась поспать на спинку крошечного дивана в углу кабинета и приоткрыла один глаз на звук, когда Кейджи осторожно толкнул дверь в комнату. Если не обратить на нее внимание, её это только сильнее раззадорит, поэтому он, зачем-то при этом все еще стараясь не шуметь, ступая осторожно и прикрывая тихо за собой дверь, приблизился к сычику, подставляя ей ладошки, на которые она с радостью забралась, несмотря на скорое пробуждение. — Хорошо тебе, девочка, — бубнит Акааши себе под нос, пока Кохэку усаживается у него на руках, разглядывая строгими янтарными глазами хозяина. Да какой он ей, на самом-то деле, хозяин, тут скорее она ими помыкает. Вон, отполовинила себе кабинет Кейджи, спит на его вещах, стоит бросить небрежно где кардиган или футболку, живет за их счет и рефлексией не мается. Красота. Совушка подставляет голову, чтоб Кейджи поворошил ей перышки, и он сдается ей без боя, ссаживая на колени и пропуская оперение через пальцы. Она подергивает крыльями, вся скручивается, выгибает шейку, щурит от удовольствия глазенки. — Кто это у нас тут такой нежный, а? — шепчет парень, улыбаясь. Чувствует себя таким усталым, но не может удержаться от того, чтобы потискать лучшую девочку на свете. Сидит так еще хрен знает сколько, сюсюкается с любимицей. А в итоге оставляет ей свою футболку, которую она сразу лапками подминает под себя и гнездится, готовясь ко сну. Зато отпускает его на балкон и не тащится следом, грозясь вылететь на волю. Кейджи плотно закрывает за собой дверь, чтоб не надуло в комнату. И, все-таки, хорошо, что он решил пойти на этот балкон, пусть он меньше и тут скорее кладовка, чем балкон, но ему больше, чем табурет у форточки, и не надо. Солнце в полдень припекает будь здоров, а кожа на груди белая-белая, оттого так и светится, вызывая издевательский смешок над самим собой. Котаро называет это “аристократическая бледность”, а вот Ацуму ему как-то сказал, что он просто поганка белая, с чем сам представитель грибного царства бодро согласился. Кейджи лезет в просторные карманы домашних штанов, выуживая сначала зажигалку, а после уже пачку ментоловых Мальборо, которую ему отдал вчера Тецуро. Это все еще странно. Чирикает колесико зажигалки, шипит тлеющая бумага. Вдох смешивается с дымом, заполняя им легкие и горечью оседая на гортани. Если бы Кейджи знал, зачем курит, то он бы с этой причиной обязательно разобрался и бросил. Только вот нет пока на горизонте никакой конкретики, от того он уже месяц травится, закрываясь в одиночку на балконе и даже не пряча свое увлечение от жениха. Приходится признать, что Котаро поступает, в отличие от Кейджи, по-взрослому. А все потому, что он как сам без оправданий и ужимок осознает свою ошибку и раскаивается, так и Акааши молча все прощает. Он выстраивает мосты заново, даже через зубовный скрежет, с широченной улыбкой. Их отношения стали напоминать самое начало, когда Бокуто к нему подступался со всех сторон и искал точки соприкосновения. Не его вина, что в этот раз Кейджи просто не идет на контакт в ответ. Стоит поднять эту опасную тему измен и того, что Акааши стал на него морозиться, как тот просто берет и морозится еще сильнее. Он не знает, чего хочет, ей богу. Может ему стало бы полегче, если бы Бокуто просто взял и наорал на него для профилактики за то, что совсем оборзел и пустился во все тяжкие в прошлую пятницу. Может Бо его просто избаловал ласками и простотой. Может ему не хватало чего-то? Еще затяжка и мысли снова уходят в запретную сторону. Честно ли вообще сравнивать Котаро, которого знаешь целую вечность, с Тецуро? О нем Акааши мог бы сказать целое нихрена, но тот по крайней мере, не спер его бумажник, не оказался извращенцем с жуткими кинками и вообще выказал столько гребанной галантности, что это очаровывало. Тецуро в принципе был каким-то неестественно нормальным, учитывая первое впечатление которое он произоводил этим своим вороватым прищуром и откровенно ужасной прической. На той вечеринке он ведь и выпить-то толком не успел, только пообщался с людьми, встретил Кейджи и сразу дал деру с ним в обнимку до ближайшей свободной койки. А если говорить о сексе с ним, то разговор этот, конечно, займет довольно много времени. Акааши вот думал, что такого любовника как Бокуто еще поискать надо, но он так думал вплоть до того, как Тецуро его раскорячил на коленях поперек кровати, пережал трахею сгибом локтя и стал вдалбливаться в него так это от души, оставляя синяки на бедрах и засосы на плечах, контролируя каждый его вздох. Он боготворил его тело горячим шепотом на ухо. Хрипло смеялся, когда Акааши кричал от затопившей истомы. Он подействовал на него мощнее десятикрат, чем алкоголь, экстази и клокочущая в крови ярость вместе взятые. Просто свел с ума эйфорией и вымотал до того, что Кейджи, который собирался вернуться домой сразу после перепиха еще свежевыебанным, пахнущим чужим мужиком и нетрезвым, в итоге даже не нашел сил, чтобы встать. Он вырубился мгновенно, едва устроился в чужих руках, чтобы отдышаться, и прижался лбом к груди, пряча сгорающее от стыда лицо. Они с Котаро конечно те еще кролики, но Акааши и не подозревал, что его вообще возможно довести до такого убитого состояния чем-то, помимо сессионной недели в универе. Уши горят и так хочется перед самим собой это оправдать палящим со всей дури солнцем, но не получается. Он зажимает сигарету губами и быстро достает телефон, перебрасывая его в правую руку, а левой стряхивая после затяжки пепел. Вчера ведь еще ломался, не хотел все усугублять повторной встречей, а уж как оправдывался, мол, весь день будет занят страшно. И следующим же утром, пока стоял у дома и смотрел на разъяренного Бокуто, готового вставить незнакомому человеку по первое число, пока выкуривал третью сигарету подряд, ладонь сама нашла телефон в кармане, пальцы — нужный диалог и нужные слова. 08:23 Ме: Вечером в восемь? 08:24 Ме: Не знаю, где. Можете сами выбрать место. Почти мгновенный для такого сумбурного утра ответ: 08:27 Дукати-сан: заметано. место потом отпишу. И то сообщение, которое он прочел, едва зашел в квартиру, подперев собой стену в прихожей и сползая по ней в минутном приступе необъяснимой паники, пока Бо еще поднимался: 08:47 Дукати-сан: ну, до вечера, Акааши. (Хотелось бы ему слышать, как Тецуро зовет его своим хриплым, грубым голосом по имени. Как выстанывает, выдыхает ему в затылок.) Ме: Можете называть меня Кейджи. Он тупо моргает на то, что напечатал и решает дополнить: Ме: Можете называть меня Кейджи, учитывая всё произошедшее. И, в конце концов хочет по лбу себя ударить за то, что по привычке ко всем обращается на “вы” и итоговое: Ме: Можешь называть меня Кейджи, учитывая всё произошедшее. выглядит жалко после всех его предыдущих сообщений. И все-таки, это не свидание, а всего лишь формальность. Тецуро сказал, что просто хочет выпить чего в компании, а для Кейджи это лишняя возможность лучше в себе разобраться. Поэтому он просто стирает все, убирает телефон подальше от греха и кладет голову щекой на раму форточки. Глядит вниз с четвертого этажа на цветущую во всю малиновыми бутонами сливу, а после затяжки аж до самого фильтра тушит сигарету о стенку жестяной банки из-под маслин. Сымпровизировал вот себе пепельницу из того, что попалось под руку, когда приспичило, и жаловаться не торопился. Небольшая в диаметре и достаточно глубокая, чтобы весь пепел оставался внутри и его не раздувало гуляющим по балкону ветром. Правда вот окурков набралось на дне уже прилично, чуть ли не полбанки. Смешно и грустно. Только он знает, что и сегодня вечером напрочь забудет высыпать их в мусорный пакет. Стоило отложить телефон, упорно молчавший с последнего сообщения Тецуро, как он зазвонил. Не поднимая головы, Кейджи дотянулся до мобильника и, не глядя, приложил к уху: — Алло? — Акааши-сан, здравствуйте!! — взволнованно воскликнул Хината так звеняще, что уже было прикорнувший на солнышке Кейджи вскинулся, быстро убавляя громкость вызова. — Акааши-сан, не могу дозвониться Бокуто-сану, он дома вообще? — О, день добрый, Хината, да, он дома. — Передайте, пожалуйста, чтоб перезвонил. Это о-очень важно!— произнес рыжик и, попрощавшись, тут же сбросил. Неуёмный, всегда на взводе и на эмоциях. Рядом с ним Бокуто просто скала по уровню самообладания. Едва Кейджи вспоминает о Котаро, как тот просовывает голову в дверной проем. Он все так же в одних боксерах, на макушке — розовое полотенце, а с волос каплет на шею. Мужчина бросает хмурый взгляд на жестяную банку, понимая, что жених тут далеко не маслинами обжирался. — Тебя Хината ищет. Только что звонил, — заговаривает Акааши первым, не давая ему даже рот открыть на тему вреда курения. — Знаю. Не успел взять, — он пожимает плечами. — Он мне работенку нашел на вечер, погонять одного пацана из третьего дивизиона по площадке. Ты не против? — Конечно нет. Тем более, что теперь Кейджи сможет слинять из дома беспрепятственно. —Ох, ну и славно, — кивает Бокуто сам себе. И замолкает, переведя взгляд через плечо Акааши на окна дома напротив. По нему видно, что хочет что-то сказать, но не знает как и не уверен, должен ли. А вот Акааши не уверен, что его любопытство стоит этого разговора, но сдается и спрашивает: — Котаро? — совень моргает часто-часто, застопорившись, и все-таки поворачивает к нему озадаченное лицо. Ему дали слово, он не упустит шанс. — Я просто вот думаю теперь. Ну, то есть, — он запускает пятерню в волосы нервно, отчего полотенце сползает на шею, — помнишь Ёми как-то сказал, что совы умирают, если их надолго разлучить с домом или с любимым хозяином. Ох, как же сильно жмет грудная клетка, когда пульс начинает клокотать в ушах. — И если вдруг один из нас уйдет, то Кохэку умрет, наверное. Вот так вот просто возьмет и, — он не договаривает, прикусив нижнюю губу и потупив взгляд на пол балкона, засыпанный песком с улицы, пылью и где-то зеленоватый от налетевшей пыльцы. Кейджи не может оторвать глаз от Котаро, опустившего плечи и голову, вцепившегося себе в волосы с остервенением, другой рукой сжимая дверной косяк до треска пластика, такой опустошенный, тревожный и в то же время злой до чертиков. Пугающий. Но продолжающий говорить: — Я думаю о том, что ты можешь однажды не выдержать этого всего и бросить нас, и я все пойму, правда, — накричи, скажи, что против, что не дашь даже мысли допустить об уходе, — но, мне кажется, будто тогда я просто лягу на пол рядом с нею и тоже окочурюсь, понимаешь? Подумать страшно, что такое может случиться, но ты видишь, куда все катится, и я просто… — Котаро, прекрати это — произносит Кейджи и собственный голос звучит как через толщу воды, не свой, чужой, остервенелый, — просто замолкни, умоляю. Я никуда не денусь. Бокуто резко втягивает ноздрями воздух, всхлипывая, трет кулаком заслезившийся глаз, а потом резко разворачивается и заходит внутрь квартиры. Тут Кейджи уже не думает, потому что просто все — нехрен думать — он подрывается следом, оставив сигареты на табурете, и догоняет Котаро в дверях сычевальни, хватая за плечо и заглядывая ему прямо в лицо. Ему почти физически больно видеть действительно грустную улыбку на его губах, а глаза на мокром месте. Как побитый волк, ей богу. — Я никуда не уйду, я вас не оставлю, — Кохэку поднимает голову на шум. Зараза, еще бы понимала, что разговор её касается. Бокуто, заметив, что сова на них смотрит во все глаза, всхлипывает и обхватывает Акааши, вжимая в себя. — Хорошо, Кейджи. — Только прекрати реветь, — Акааши мягко толкает его в еще влажную после душа грудь и чуть отстраняется, так и не вылезая из кольца рук. Этими руками можно обхватить целый квартет точно таких же плечистых Акааши, так что у него место для маневров еще останется, если что. — Хорошо, рыба моя. Прости, зря я так, это, наверное, эмо-режим этот все, — он смеется, но смех его скорее похож на истерический плач. — Прекрати извиняться. И пошли посмотрим уже этого Ведьмака. — Хорошо, — Котаро, все гоняя сопли носом, подхватывает любимого на руки, даже шанса не давая воспользоваться ногами. Но Акааши, с боем и под громогласный хохот, все равно вырывается и возвращается, чтобы закрыть форточку и балкон, потому что Кохэку, глядя на них устало, уже присматривается к путям побега из квартиры. И это Кейджи нисколько не удивляет — он бы сам сбежал уже на её месте, потому что такие вот бесплатные концерты у них через день да каждый день. Но он же обещал, что не сбежит, вот и отдувается теперь пусть за свои обещания. Хотя он и не думал об этом еще. Точнее, думал, но без конкретики. Сбежать совсем и ото всех — вот такой вариант его бы, возможно, устроил. Кому, все-таки, не хотелось бы начать жизнь заново, разбить отцовскую тачку, прирезать педофила и убегать от полиции по песочным пляжам, где собственноручно зарыл труп псины? Вот и Акааши не знает, сдалось ли оно кому на самом деле. Он сам-то все еще здесь.I don't want your sympathy, I don't want your honesty I just wanna get some peace of mind
***
— Подожди, я думал та отвязная королева умерла, — говорит Бокуто ему в макушку. — Эй, это типа они вообще не постарели, да? — Не знаю, Котаро, — Акааши чешет слезящийся глаз под линзами очков. — Я сам уже запутался. Сложно понимать, что происходит, когда проспал половину просмотренного. Котаро, правда, даже не заметил, что жених отрубился у него на груди. Он решил, что Акааши просто не понравилась эта шутка про булки в штанах Лютика, вот он и молчит. — Ма-а, блин, хочу такие же волосяки, как у Геральта, — бормочет Бокуто спустя некоторое время. — Давай отрастим. — Правда? — Почему нет? — О-хо, а тебя заводит эта мысль? — его голос становится ниже и бархатнее. Клокочет горлом и вибрирует в груди так, что Кейджи может чувствовать его ладонями, слышать изнутри. — Какая мысль? — Ну, я, длинные волосы, в форме или, может, без? Акааши смеется в ответ. — Ке-ейджи-и, ну, так да или нет? — Не знаю даже. — Думаешь, я буду смахивать на девчонку и разонравлюсь тебе? Шумно выдохнув, Кейджи разворачивается к нему, поднимаясь над мужчиной на руках и оглядывая целиком. Бокуто мог бы даже посоревноваться с Кавиллом в армрестлинге, а вот уже исход этого сражения предугадать было сложно навскидку. Он ведь самое настоящее творение греческого скульптора — поджарый, рельефный, весь вылепленный четкими линиями мышц, божечки. Каким надо быть кретином, чтобы сравнить с женскими стандартами такое тело. Акааши качает головой: — Слушай, а ты ведь Хинате так и не перезвонил. Бокуто хлопает себя по лбу и, просунув под руки Акааши ладони, снимает его с себя одним движением, как котенка, поднимаясь на ноги: — Сейчас вернусь, — он ставит фильм на паузу, хватает телефон с кухонной стойки и выходит на балкон. Кейджи знает, что с Хинатой разговор у них не окончится на сухом обмене репликами по теме подработки и оба еще разорутся, чем-то восторгаясь или горячо споря друг с другом. Поэтому от уже придавившей скуки Акааши и сам тянется к мобильнику, где висят новые сообщения. Черт. 15:37 Дукати-сан: если встреча еще в силе, то предлагаю встретиться в баре здесь - 15:37 Дукати-сан: [map_screen.png] 15:38 Дукати сан: там подают ирландский кофе, давно хотел попробовать. Адрес указывал реально существующий приличный гриль-бар в Роппонги — Акааши даже подзапарился и проверил сам. 15:54 Ме: Из-за меня вас едва не задержали, и вопрос, наверное, идиотский, но я все же спрошу. 15:54 Ме: Вы не злитесь? 15:55 Дукати-сан: я злюсь только на твою фамильярность, мелкий. 15:55 Дукати-сан: хотя это скорее смешно. Акааши искренне считает, что злиться тут вообще должен он сам, потому что этот нахал его как-то выследил и едва не переехал. Хотя вот только сейчас доходит сам факт того, что Тецуро, вообще-то, убегал от полиции. Идея встречи с ним все еще безопасна? 15:55 Ме: А пораньше ты сможешь? Конечно же, нет, небезопасна, потому что даже если опустить тот факт, что Тецуро возможно нарушает закон, то и Акааши в свою очередь много чего нарушает, например, негласные клятвы верности. Но ему это необходимо, а Бокуто в этот раз останется в неведении, потому что будет занят вечером. Да и он не собирается ведь ему изменять. Просто поговорить, отвлечься, разобраться. 15:55 Дукати-сан: да. за тобой заехать?;) Серьезно? Подмигивающий смайлик? 15:56 Ме: Нет, это неуместно, я сам доберусь. К шести, но могу опоздать. 15:57 Дукати-сан: хорошо, буду ждать. Да, он будет ждать, а Акааши мучиться в нетерпении ближайшие, если повезет, часа полтора, пока Бокуто не уйдет из дома. 15:57 Дукати-сан: да, еще кое-что. 15:57 Дукати-сан: не вздумай надевать очки. Что бы это не значило, Кейджи вообще-то и не собирался. Бокуто вернулся в комнату неожиданно быстро, но Акааши даже не дрогнул продолжая пялиться на последнее сообщение Дукати-сана. Он же не глуп, понимает что лишнюю заполошность заметит даже Котаро, хотя, поднимая глаза на него, Кейджи думает, что зря побеспокоился о том, что может вызвать какие-то подозрения. Котаро стоит около дивана, хмурится, бормоча под нос какой-то адрес и печатая в телефоне что-то. А после садится рядом и Кейджи видит, как он отправляет Тёме Миясака Сэтагая в 6, и выдыхает. Это в другой от Роппонги стороне города, а время для него, на самом деле, обычное. — Блин, — морщится Бокуто и чешет висок, задумавшись. — Имя пацана забыл, вот черт. — Ну, так переспроси у Хинаты, — Кейджи перебирается к нему на колени, закидывая на плечи руки. — Да ладно, на месте разберемся. Он мне еще позвонит, — Бокуто кладет ладони ему на бедра, притягивая ближе и заваливая к себе на грудь. — Досмотрим серию, да я собираться пойду.***
Они засиделись. Бокуто носится по дому, хочет уже натянуть мятую футболку, но Кейджи останавливает его и предлагает помочь, за что получает благодарное “ты лучший”. Беглый взгляд на часы: двадцать минут шестого. Ему самому бы уже начать одеваться, все-таки, дорога тоже отнимет время. Но он не хочет вызвать лишнюю панику, поэтому стоит теперь и выглаживает рукава футболки с надписью “OWLER”, которую Котаро подогнал Мия. Еще из общего у них все друзья, что не странно, учитывая сколько они вместе. Цуму частенько забегает на кофеек после тренировок, а вместе с ним и Сакуса, только второй хотя бы предупреждает о визите заранее, чтобы Кейджи ревнивую сову загнал в сычевальню. У Киеми для нее соблазнительно много волос, чтобы вцепиться и пожулькать, они даже шутили, что она к нему так симпатию проявляет, но парня это скорее пугает. “Совы — не то, чем они кажутся” — говорит он каждый раз, когда Кейджи бросает их компанию, чтобы покормить любимицу. А вот Шое это вообще отдельный разговор, потому что с ним оба близко дружат еще со старшей школы, он надоумил его сделать предложение после победы на матче, как его бразильский товарищ, и его же Бокуто хочет попросить стать шафером, если у них когда-нибудь руки действительно дойдут до брака. Не то чтобы они не задумывались об этом всерьез, конечно, после того как Бо решился ему во время игры в прошлом ноябре признаться в вечной любви и надеть на палец кольцо, разговор однажды зашел на эту тему. Бокуто сказал, не против, но и надобности в этом не видит, они же взрослые и разумные относительно, чтобы понимать, насколько идиотские все эти формальности и официоз. На свадьбу они позвать смогут только тех же друзей, с которыми иногда выпивают вечерами, а для медового месяца спохватываться уже поздновато. Акааши цепляет футболку одними пальцами за плечи, чтоб не помялась, и выходит в прихожую, где Бокуто уже во всю зачесывает залитые гелем волосы. — Слушай, будь другом, набери воды с собой, я чет нихера не успеваю, — говорит он, забирая футболку и аккуратно просовывая в нее сначала голову, чтобы не испортить совиную прическу, а после залезает в рукава. “Будь другом” вызывает смех и желание ответить “Так я для тебя просто друг?”, но Кейджи все же не отпускает таких опасных шуток. Они не срались уже часов шесть, так можно же и рекорд поставить, если держать себя в руках. Акааши смиренно вживается в роль домохозяина, провожающего мужа на работу, вытаскивает из уже собранной спортивной сумки бутылку со спонсорской символикой, наливает воду и кладет обратно. Бокуто тем временем уже влезает в кроссовки. — В магазине купить тебе чего? — спрашивает он, накидывая олимпийку. На улице, все-таки, вечереет, будет прохладно. Не пощеголяешь короткими рукавами футболки на шикарной бицухе, да? — Мне пива и чипсов, я уже говорил. — Ну Ака-аши! — стонет Бокуто и закидывает на плечо сумку. — Хочешь, сока тебе возьму? И пиццу? — Как хочешь. Только вот у Кохэку мыши заканчиваются. Обоих до сих пор коробит от необходимости кормить любимицу свежеубиенными грызунами, коих они держат в коробке на балконе и периодически закупают для жертвоприношений. — Где я тебе поздно вечером найду мышей? — интересуется Котаро и тянет к нему руки. — Завтра съездим, не к спеху. Кейджи шагает в его объятия и целует на прощание. — Если что, можешь на помойке поискать. Хотя нет, они, наверняка, больные будут. Лучше в лесу. Котаро хохочет: — Не выдумывай, все, надо бежать, — он целует в ответ еще разочек и уносится, обернувшись в пороге. — Люблю тебя, Кейджи. Кейджи мелко улыбается и открывает рот, чтобы ответить, как телефон громко чирикает в кармане, заставляя вздрогнуть, а Бокуто уже залетает в как раз открывшиеся двери лифта. 17:42 Цуму: ЧУВАК, ты серьезно дал тому парню свой номер? я думал ты это только на одну ночь и того, все. 17:42 Цуму: предупреждая твою тревожность по просьбе еми - мне об этом сказал аки, потому что тот мужик к ним заходил, искал тебя. поосторожнее с ним, он ненормальный походу, лучше не связываться. Минус того, чтобы иметь общих друзей с женихом — они никогда не встанут на чью-то определенную сторону. Зато если попросить о помощи с изменой, то они, скрипя зубами от негодования, все равно подсобят, если ты не станешь упоминать об их роли в этом балагане. 17:43 Ме: Так вот скажи Аки, ему стоило предупредить, что тот ненормальный прежде, чем сватать мне его, как лучшего любовника на диком западе. Я сам разберусь, кому номер давать, привет всем там. Акааши достает из шкафа светлые джинсы, которые почему-то запулил в самую глубь полки. На глаза в процессе попадаются кожаные леггинсы, и он на долю секунды задумывается о том, чтобы снова надеть их. Обезоруживающая вещь, признается Акааши сам себе, глядя на себя в них он и сам не прочь нагнуть такую задницу над ближайшей поверхностью. Но он же не за этим теперь выходит из дома, так ведь? К светлым джинсам он надевает легкую рубашку-поло с хрен пойми какими узорами и синий кардиган. Тоже не станет дубеть ради излишней соблазнительности. 17:45 Киеми: У вас все в порядке? Оба молчите весь день, вот я и спрашиваю… Неприлично заботливый Сакуса, вот как они его называют. 17:45 Ме: Вы меня опрокинули в пятницу на амбразуру и до сих пор не объяснились, поэтому я на вас обижен, если что. Стоит подумать о том, что сказать Бокуто, если он вернется раньше положенного. Обычно на такую подработку у него уходит часа три вкупе с дорогой и вероятностью, что очередной падаван решит угостить его за хорошую тренировку. И еще он собирается залететь на обратном пути в магазин, значит раньше девяти его ждать не стоит, но кто знает? Акааши, конечно, не отчитывался перед ним никогда за каждый шаг, но и сычевальней его кабинет назвали не просто так. Все же, он сильно не задержится на встрече, так что оправдание вроде “вышел проветриться” вполне сойдет. Акааши замирает в пороге со стойким ощущением, будто что-то забыл. Что-то важное, очень-очень важное. Но ключи в руках, бумажник в одном кармане, сигареты Тецуро — в другом и телефон исправно оповещает о новом сообщении от одного из нездорово интересующихся его личной жизнью друзей. А больше ему ничего и не нужно. Он заглядывает к Кохэку перед уходом, а она еще даже не проснулась — так и гнездится на его домашней футболке. 17:48 Киеми: Я просил Бо передать, что Вакатоши лежит с растяжением и ему нужна была помощь, но он, видимо, не посчитал нужным выполнить мою просьбу. 17:48 Ме: Надеюсь, он в порядке. Но я жду подробностей. TTYL. Выйдя на улицу, Кейджи понимает: назад дороги нет. А еще признает, что намерения у него не самые чистые. Есть же друзья, чтобы поговорить и разобраться, но нет, он берет и соглашается на встречу с едва знакомым мутным мужиком. Так держать, герой-любовник!***
— Мог бы и столик занять, — фыркает Акааши, замечая Тецуро краем глаза в последний момент, когда собирался уже войти в здание. Он припарковал свою Дукати у входа, уселся на нее сбоку и курил, скалясь из-под челки. Серьезно, вчера после душа он выглядел даже приличнее, а теперь вон опять торчат во все стороны хаотично уложенные волосы. И все-таки что-то в его образе заставляет замереть с дверной ручкой в руках. Взгляд у Тецуро какой-то недобрый, а на носу тонкая полоска пластыря. Акааши закуривает (мужчина усмехается, когда замечает собственную пачку у него в руках) и усаживается рядом, запахнув кардиган. Самосохранение можно запихать куда подальше, он же, все-таки, не пальцем деланный, если что может и по яйцам разменять с ноги. — Я вас категорически приветствую, — Тецуро выдыхает дым Акааши в лицо, но тот отворачивается вовремя, чтобы услышать в затылок мурчащее, — четырехглазый. А, так вот в чем дело. — Да что тебе мои очки сделали? — Да я наоборот весь день с рукой на пульсе, — спасибо, что не на члене, — не дай бог, ты в них придешь! — как-то взвизгивает Тецуро. — Я о тебе же забочусь, а то тебя такого домашнего так и хочется завалить. Слушай, а у нас ведь тогда почти получилось на парковке, может мы по-быстрому… — Я просто забыл их снять, — обрывает его Кейджи, но уши предательски горят от одной мысли, что мужчина его хочет разложить прямо здесь, посреди кишащего народом Роппонги. Постыдился бы, наверное, но в мыслях-то можно. Он же не соглашался. Тецуро подвисает, тоже, видимо, уже во всех красках представив задуманное, но переключается на разговор, откинувшись одной рукой на руль и глядя на Акааши в упор из-под опущенных век: — А прошлую ночь ты не забыл? Акааши моргает на него хмуро: — Позапрошлуюю? — Да-а, зануда, — стонет он, запрокинув голову, — звучит уже не так драматично согласись, Кейджи, — проговаривает он низко и хрипло, изогнув губы в нахальной усмешке и наслаждаясь выражением вытягивающегося в недоумении лица Акааши. По загривку сначала проходится табун мурашек от самого звучания, и только после доходит, что этот мужик в конец обнаглел. Сначала выслеживает его, потом каким-то макаром узнает имя, еще и до Конохи докопаться успел. Может, он и правда ненормальный? Но Акааши прислушивается к своим ощущениям — у него все еще сносит крышу в его присутствии. Делу не мешают ни его идиотские шуточки-фразочки (Бокуто похлеще выдавал, ему не привыкать), ни одна из жутких вещей, что он за сегодня выкинул, ни этот откровенно обгладывающий его тело взгляд. По ощущениям все это только подстегивает. Надо попросить Цуму найти ему футболку “Я влюбляюсь в идиотов”, потому что он в этом, оказывается, хорош. — Ты вроде поговорить о чем-то собирался, — говорит Кейджи, а голос хрипит, и он откашливается, сплевывает. Сигарета никак не кончается, а так хочется зайти уже в бар и смочить горло чем-нибудь. Он припадает губами к фильтру и затягивается, отводя взгляд в глубь улицы. — Ну да, — как-то даже неохотно подтверждает Тецуро. Он поднимается, придвигаясь ближе, касаясь бедром, и тянется к его руке. Акааши щурится на него, подозревая, что он еще и мысли читать умеет, но отдает ему то, что он хочет. Тецуро берет сигарету двумя пальцами, прикрывает глаза, затягивается. Его лицо так близко, что Кейджи может видеть темные ресницы, легкую щетину на щеках, очерченные четкой линией скулы, когда он втягивает воздух следом за дымом. Он приоткрывает покусанные до запекшихся ранок губы и выдыхает дым, а после поворачивает лицо к Акааши и касается носом щеки. — Хочу целоваться, — говорит он полушепотом. — Выручишь, Кейджи? — Прекрати делать это, — Акааши шумно выдыхает в сторону. А у самого сердце в груди раскачивается так, что он уверен, слышит даже этот башню сносящий мужчина напротив. — Делать что? — говорит он Кейджи на ухо, зачем-то пальцами собирая с виска пряди и заправляя. — Так отвратительно хорошо соблазнять, — вскинувшись, Акааши выхватывает сигарету из чужих пальцев, пихает Тецу локтем и собирается удавиться дымом на месте. Только вот Тецуро не удерживает равновесие и заваливается назад, а вместе с ним на ничем не поддерживаемую сторону падает Дукати. И, естественно, Акааши к ним присоединяется. Прикладывается затылком об асфальт и моргает от тупой боли и заслезившихся глаз. В щеку упирается тяжелый серо-желтый рюкзак. Тецуро рядом тихо клокочет смехом, переходя на хохот, и оттаскивает набитую по ощущениям кирпичами сумку в сторону. — О, а вот и ножки. Я так соскучился по этим ножкам, — проговаривает он сквозь смех и что есть сил хлопает Кейджи по закинутым на мотоцикл бедрам. Акааши в ответ хочет ударить по морде, но ему и самому становится до непотребства весело. Сигарета все еще в руке, так что Кейджи подтягивает нехотя ладонь к лицу и затягивается, насколько хватает легких. А внутри так спокойно, будто развязался какой-то метафорический узел, стягивающий органы и сковывающий движения (хотя возможно, он просто сильно головой стукнулся). После вымотавших ссор и самокритики за проебы, после попыток держать себя в руках перед человеком, который был достоин этих самых рук только на своем расписанном черными цветами торсе и, возможно, еще на щеке пощечиной, Акааши рассеивает в темнеющее небо дым и припизднуто улыбается. 18:02 Киеми: Аки-кун, кстати, просил передать, что ты шалопай. 18:03 Киеми: Нет, то есть, он сказал шалава, плохо расслышал, но я его не поддерживаю. Кейджи улучил момент, чтобы прочитать то, что упорно игнорировал, пока добирался до места встречи. Тецуро отошел к кассе, чтобы заказать два ирландских кофе и взять ему “ту огромную сладкую хреновину”, и сейчас смиренно стоял в очереди нервно постукивая высоким ботинком по полу. Стоявшие следом за ним длинноногие девушки дернули его за плечо и завели о чем-то разговор, Акааши мог бы, конечно, и приревновать, но взгляд Тецуро то и дело метался в его сторону, все тот же голодный и жаждущий. Остается надеяться, что он на самом деле просто поесть хочет и успокоится после кофе. В баре держится терпкий полумрак с подсветкой над некоторыми столиками, но место, где они расположились, в их число не входит. Играет разножанровая музыка от каверов Брамса до Рианны. Людей достаточно, чтобы не выделяться в разношерстной молодежной тусовке. 18:39 Ме: Передай Конохе, что он шакал ебучий, если я шалава. 18:39 Киеми: Тебя долго не было. 18:39 Киеми: И ты так и не сказал, что там у вас с Бо. Сакуса, возможно, и понял бы смысл того, что Акааши сейчас делает, но объяснять пришлось бы долго, а это не сподручно, потому что Тецуро уже почти отстоял очередь и скоро подойдет. 18:39 Ме: Все нормально. 18:39 Ме: У меня есть работа и на мне семья из двух охеревших сов, чего ты хочешь. 18:40 Киеми: Я хочу, чтобы ты прекратил щеголять матом в этой переписке. 18:40 Киеми: От Аки-куна: ты ругаешься, как шаболда подзаборная. 18:40 Ме: Ты можешь его ударить сейчас? Пожалуйста, покрепче так это. Или мне лично забежать к вам? Конечно, Кейджи и не надеялся, что его просьбу выполнят так быстро и точно. 18:41 Конофедерация: какое плохое зло я тебе сделал кейджи куун Коноха Акинори — это не человек, это первородный хаос обретший плоть на погибель человечества. Особенно, когда накидается кокса или мета, начинает загонять лютые вещи и таскать всех встречных знакомых до бара несколько раз за сутки. Акааши знает этого придурка столько же, сколько и Бокуто — они учились в одной старшей школе. А достается от него только Кейджи, потому что если негде жить — он звонит Кейджи, нет денег — тоже, надо скрываться от бывших — опять же ему (один едва их обоих не прибил, потому что парень оказался серьезным таким человеком, державшим целый разведотряд под каблуком). Так и продолжалось пока его не подобрала Широфуку, но беды с башкой у него не кончились. В этот раз от него вот достался Тецуро, которого они с Юкиэ за глаза называли Майклом Шином секса и не поймешь, это такая издевка или они правда им настолько впечатлены. 18:41 Ме: Ты мне сделал гадость. 18:41 Конофедерация: госпаде ну ты и залупа конская надо было тебя дайшо спрлавить может он бы ко мне не прилипал весь вечер чмо узколобое 18:42 Конофедерация: не понимаю тебя вообще чего ты жалуешья на куроо да бруно марс написал loked out of heven в честь его члена тлько об этом мы ему не скажем типа знаешь если уж и гулять то с лучшим экзембляром согласен? ??7 18:42 Конофедерация: а вот то что ты ему номер дал свой это ты уже сам обосрался если честно это просто грандиозне фиаско он теперь тебя украдет изнасилует и выбросит на обочине приготовь жопу шалупонька ты сентимантильная И согласиться хочется с этой простыней текста, и читать невозможно. Подгрызает самолюбие, точнее, то что от него осталось вообще после всего. Зато Кейджи наконец узнает фамилию своего треклятого любовничка, спасибо Конохе. 18:43 Ме: Я завтра зайду перед работой и да поможет тебе, недалекому, небо. 18:43 Конофедерация: забились нах Забились они. Кейджи еще подумает, как ему подгадить за все хорошее, у него еще ночь впереди на раздумья. А пока телефон кладется экраном вниз на беззвучном режиме, а взгляд обводит оценивающе тело прислонившегося к кассе Куроо. Тот будто ощущает, что на него смотрят, потому что тут же облокачивается на стойку локтями, отклячив на обозрение всего бара задницу. Крепкую, подтянутую задницу в великоватых джинсах, которые чуть сползли из-за широкого пояса, приоткрывая резинку боксеров телесного цвета и с едва выглядывающим зеленым глазом… стоп, что? Акааши мотает головой и аж вперед подается, пытаясь разглядеть лучше и надеясь, что ему привиделось. И в такой позе его застает резко обернувшийся Тецуро. — Оя-оя, — качает он вихрастой своей башкой и усаживается рядом, закинув локоть на спинку стула. Кейджи думает недолго, он даже не до конца осознает, что им движет. Придвигается ближе, так, что едва ли не ноги ему на колени закидывает, и тянет руки к его ширинке. У Тецуро брови буквально на середину лба заползают, но он не дергается, пока Кейджи оттягивает пояс его джинс и приспускает, разглядывая. Позади раздается старательно скрываемое хихиканье (скорее, фырчание гиен) в ладошки, но он осознает, что если сейчас обернется на звук, то сделает и без того абсурдную ситуацию только хуже. — Ну, и как это называется? — спрашивает Тецуро. — Я, — Кейджи прокашливается, подавляя желание смачно сплюнуть под ноги, подняться и уйти, — должен был убедиться, что у тебя на трусах действительно Николас Кейдж, — он наконец поднимает глаза от паха мужчины на его лицо и натыкается на клыком прикушенную губу Тецуро, который из последних сил держится, чтобы не заржать, глядя на него чуть сверху с уже совершенно нескрываемой похотью. — Не думал, что ты и сегодня ко мне в штаны полезешь, не готовился, — его плечи крупно дрожат от смешков. Парень отдергивает руки и кладет на стол. На видное место, во избежание последующих неосторожных движений. — У этого есть какая-то предыстория или ты их просто пришел, увидел, купил? — или, думает Акааши, спиздил, и теперь за тобой гоняется полиция Токио, чтобы вернул трусы обратно в коробку. — Просто не мог перестать думать о Николасе Кейджи. — Вот это сейчас был отвратительный каламбур, — Акааши фыркает. — Имеешь в виду, такой же отвратительный, как мои подкаты на парковке? Кейджи поджимает губы, принимая задумчивое выражение лица, чтобы выдать: — Да, отличное сравнение, но попытка все равно плохая. С кассы зачитывают шепеляво: “Два айриш с кленовым сиропом и синнабон для Кохэку-сана”. Тецуро хихикает и подлетает со стула раньше, чем Кейджи успевает бросить на него убийственный взгляд. Он ставит перед ним высокие айриш-бокалы и блюдце с той огромной сладкой хреновиной, на которую Кейджи положил глаз. — А что с носом? Поцарапался, Куроо-сан? — спрашивает парень и приценивается ножом и вилкой, откуда начать есть эту чудовищно аппетитную булку. Тецуро меняется в лице, переводя настороженный взгляд с пенки в бокале на Кейджи: — Так, мой хороший, во-первых, откуда? — спрашивает он со вполне очевидной конкретикой. — Во-вторых, не поцарапался, а в третий раз сломал в одном и том же месте. — Как ты умудрился? — Кейджи, — рычит мужчина. А Кейджи это только забавляет. — Ну, у меня свои источники, у тебя свои, — Куроо хмыкает на это, никак не комментируя. — Знаешь, обычно когда нос ломают, то он так страшно отекает на пол морды, а ты какой-то, ммм… — Красивый? — ухмыляется однобоко Тецуро. — Возможно, — пожимает плечами Кейджи. — Мой жених ломал, так ему гипс делали и он две недели с пластырями на все лицо ходил, а ты с этим даже и вполовину не так нелепо выглядишь. Он говорит это как-то на автомате, даже не осознавая, что делает шаг на тонкий лед, упоминая Бокуто. Взгляд у Куроо мрачнеет. Тот ничего не говорит в ответ, прикладываясь к бокалу и пристально наблюдая, как Кейджи разделывает тесто и отправляет в рот кусочек. Акааши чувствует на губах что-то липкое, и это, видимо, та сладкая белая хрень, которой щедро полили его лакомство. Тянется за салфеткой, но Куроо перехватывает его ладонь за запястье, касается нижней губы пальцем, снимая крем, надавливает, приоткрывает ему рот. Кейджи сначала даже дышать боится, как его растаскивает разумом, но берет себя в руки и принимает игру, языком слизывая сладость с замершего на губе пальца. Они не разрывают зрительного контакта, хотя и без того видно, как Куроо облизывает пересохшие губы, сдавливая до боли другой рукой его запястье. Рука на пульсе, говоришь? На пульсе Кейджи теперь, судя по всему. А тот выколачивает внутри блядскую чечетку, разгоняя кровь по венам и разогревая до температуры поверхности солнца. Кейджи, не особо беспокоясь о том, что ладонь Куроо до сих пор придерживает его за челюсть, спокойно берет свободной рукой стакан и пробует напиток, прекрасно зная, что от этого на губах останется еще больше призывно белой пены. — Чертовски хороший кофе, — проговаривает он, смакуя на языке каждое слово. — Я тебя сейчас поцелую, — предупреждает его зачем-то Тецуро. Осторожничает, не лезет на рожон. С чего бы такие перемены в обычной взбалмошности? — А если это я тебя первым? — подначивает Кейджи. Он не глупый и знает чего хочет прямо сейчас, даже если еще с минуту назад вспоминал глупую историю о Бокуто, даже если шел ради одних разговоров и тяжелых взглядов через плечо. Это тоже терапия и попытки разобраться. Очки от движений врезаются в переносицу, наползают на лоб и почти наверняка замараются, но это дело десятое. Тецуро обводит его губы языком и толкается им в рот. Можно бы и разобрать его вкус на составляющие — горечь сигарет, кислинка кофеина и едва ощутимая резкость вискаря, но какой прок от этого, если это по наитию ощущается как что-то его. Как и терпкий запах пота от одежды не первой свежести, как и одеколон, который уже не справляется с отводом чужих рецепторов от истинно маскулинной вони. Кейджи ставит стакан подальше, не дай бог, чтоб еще опрокинуть, кладет ладонь на колючие скулы и скользит языком по его губам. Под прикрытыми веками теплеет, а на лице ощущается слюна, стекающая откровенно по подбородку. Он отстраняется, щелкнув языком. Тецуро цепляется ладонью за его шею, не позволяя отлипнуть, чтобы касаться его лба своим и выдыхать погорячевший воздух ему в лицо. Хохотнув, он прикусывает нижнюю губу Кейджи, выбивая тихий стон из его груди, посасывает и отпускает, любуясь тем, что сотворил. А сотворил он что-то действительно жестокое, потому что у Кейджи на губах кожа горит и колется от прикосновения. Мог оттрахать языком в рот, мог прокусить до крови, но в итоге оставил стойкое фантомное ощущение чужих губ, даже если таковые уже отлипли с концами. Охеренное ощущение, будем честны. — Чего ты так ко мне привязался? — спрашивает тихо Акааши, пока Куроо еще достаточно близко, чтобы расслышать. — Ты же явно не из тех, кто влюбляется после одной ночи, Тецуро. Мужчина ведет ладонью вверх по загривку, сгребая на макушке кудряшки и пропуская меж пальцев: — Считай, что ты особенный. Только вот, — он прикрывает глаза, выдыхая и все-таки отпуская его, — у меня к тебе все еще есть одно дело. Ты мне скажи, кто тебя ко мне подослал? И я тебе все грехи отпущу, клянусь. — Подослал? — тупо переспрашивает Акааши, мгновенно раздражаясь. — Я тебе разве шпион какой-то, чтобы меня подсылали, или проститутка? Куроо хмурится, опуская глаза на сжатую в кулак на колене ладонь: — Почему ты меня поцеловал на той вечеринке? Ты же первым подошел и даже слова вставить не дал, накинулся, и, знаешь, чем больше я думаю об этом, тем более стремно это выглядит. — Мой друг сказал, что ты беспроигрышный вариант на одну ночь. В чем он, очевидно, ошибся. Хотя, думает Кейджи, если Тецуро продолжит на него гнать в таком духе, то третьей такой встречи у них уже не получится. И, да, он всерьез осознает тот факт, что не против увидеть его снова, а может, даже переспать. Может, даже за спиной Бокуто. Стыдно, конечно, но когда разум в ступоре уже отказывается выдавать нормальные идеи, он руководствуется тем, что ощущает. — Кто? Кто тебе это, черт побери, сказал? — резко спрашивает Куроо, свирепо глядя на него в упор. — Коноха Акинори, — немедленно выдает Акааши и замечает, как Тецуро зависает на некоторое время, а после, с тем же отстраненным видом, берет в руки телефон, быстро перебегая пальцами по клавиатуре. — Слушай, что происходит? С чего такие наезды на пустом месте, я же просто искал с кем мне переспать, ничего больше. — Акааши говорит в каком-то приступе легкой паники, потому что не особо догоняет, что именно сделал не так и что довело Тецуро до такого неясного состояния. — Я спросил Коноху, кто из местных мне подойдет, а он даже не думал особо, ткнул в тебя пальцем и сказал, что ты охеренно трахаешься. — Куроо поднимает на него глаза на этой фразе и приоткрывает рот, чтобы что-то ляпнуть на такие похабные слова, но Акааши продолжает. — Широфуку подтвердила, а я им доверился, и на этом все. Ничего больше, — повторяет он. — Что ты делаешь? — Обставляю одного мелкого в шахматную партию, — он откладывает телефон и кладет ладонь парню на колено, оглаживая. — Да ладно, расслабься. Я тебе ничего не сделаю. — А собирался? — Ну да, выкрасть, изнасиловать и бросить на обочине твой хладный труп. — Знаешь, а ведь Коноха мне то же самое про тебя сказал, — если Кейджи память не изменяет, то слово в слово. И это в какой-то мере жутко. — Я думал, он тебе только мои достоинства расхваливал. — Это было до того, как он узнал, что я продолжаю с тобой общаться. Куроо фыркает, усмехаясь: — Тут любая мамуля забеспокоится, если ее дитятко свяжется с таким, как я. — Хорошего ты о себе мнения. — Какой есть. Акааши снимает очки и вытирает линзы краем футболки: — Что ты делал сегодня около нашего дома? — решается он тоже позадавать неудобные вопросы, хотя, конечно, лезть в дела мужчины очевидно мутные не стоило, но хотелось. Неосторожно оброненное им нашего врезается как промеж глаз Куроо, так и самому Акааши, проскакивает мимо, как то, чего ни один, ни другой касаться пока не собираются. — Встрял в пробке, а потом пришлось подбирать с дороги челюсть, потому что увидел тебя. Возможно, у него какой-то дар переводить любую свою реплику в подкаты. Но это только теория. — А полиция? Мне стоит волноваться? — Ох, знаешь, — Куроо запускает пятерню в волосы, другой рукой держа уже початый бокал. — В полиции в наше время одни придурки. Ни разу не ловили, а ведь поддаюсь, дразню их, а им вообще побоку. Это не должно обнадеживать, но Акааши успокаивается и не лезет дальше. Он продолжает поедать свою мегакалорийную добычу, а от кофе в голову слегка ударяет алкоголем. Куроо следит за каждым его движением, почти осязаемо прощупывая миллиметр за миллиметром открытые участки кожи. Кейджи помнит, что у него все плечи и ключицы в синющих засосах как от Куроо, так и от ревниво приложившегося поверх Бокуто, которые за два дня так и не спали, разве что на пару тонов посветлели, но так и цепляли взгляд. Хотя Тецуро и сам не безгрешен — у его футболки, может, и узкий ворот, только вот следы зубов Кейджи на шее этим воротом не прикроешь. Впрочем, ни один из них, как бы, и не старался это прикрыть.***
Не удивительно, что Куроо так самоуверенно говорит о том, насколько легко ему удается обставлять копов. Дукати скользит через вечерние заторы, рассекая встречный ветер и посылая своим ревом нахер застрявших автомобилистов. На парковке Кейджи пристегивает шлем к седлу, отказавшись надевать его наотрез, запихивает свои вещи во внешний карман рюкзака Тецуро и закидывает лямки себе на плечи. На вопрос, что там лежит такое, что сумка весит килограмм десять, он получает содержательное “кое-что незаконное” и переспрашивать, а тем более проверять не торопится. Он понимающий, все-таки, общается с Конохой и Широфуку и краем уха осведомлен о том, чем они занимаются и с какими людьми ведут дела. Куроо, нацепивший очки-авиаторы, оглядывается через плечо и коротко чмокает парня в губы, когда Акааши усаживается позади него и обхватывает его торс. Кейджи не успевает ни ответить, ни возмутиться, потому что мужчина заводит Дукати и срывается с места, выруливая на дорогу. Если совсем честно, то Акааши до вчерашнего дня ни разу не садился на мотоцикл и только представление имел, о том, насколько это круто. То есть, да, это еще и опасно, особенно если водитель принял кофе с виски на душу и вообще человек неясного характера. Едешь так, на высокой скорости, весь нараспашку, а люди рядом ютятся в салонах автомобилей за надежными лобовыми стеклами и рамами, но знаете что. Когда так наваливаешься грудью на горячую во всех смыслах спину, прижимаешься к ней щекой и прикрываешь глаза, то можешь себе так это тихо и откровенно прошептать: — Я живой. И в ушах будет свистеть, задувать за ворот плотно запахнутого кардигана, будет орать магнитола голосом Беннингтона и раздаваться сигналы возмущенных водителей. И нет сейчас в мире человека, которому ты доверяешь сильнее, чем водителю, чье сердцебиение пусть и слабо, но ощутимо под ладонью на его груди. И снова вернуться в застывшую реальность, когда Дукати тормозит около его дома в Сибуе. — Мы приехали, — тихо говорит Куроо, отпуская руль и вырубая музыку. Кейджи слезает с мотоцикла и разминает затекшие ноги. Достает из рюкзака свои вещи, распихивая их по карманам, протягивает сумку Куроо. Тецуро хватается за лямку и тянет на себя, заставляя приблизиться. Он утыкается щекой парню под ребрами и обхватывает его ладонью в кожаной мотоциклетной перчатке. — Твой этот рогатый дома? Акааши оглядывает парковку на всякий случай: машины Бокуто не наблюдается. Еще нет девяти, рано его ждать. — Нет, но я тебя все равно не пущу. Он скоро вернется. — Смешные вы, — Тецуро качает головой и бормочет парню в живот. — Как у вас все сложно. Обязательства, верность, долг. Фу. — Ну да, лучше шкериться по мотелям и барам. — Ты меня понял, — он поднимает лицо к Кейджи, глядя на него снизу с такой тоской, что этого кошака побитого с пластырем на носу только домой и забрать, жаль, не получится его спрятать в сычевальне. Кохэку ему сразу волосы повыдирает, тут без вариантов. — Иди уже, а то я тебя таким макаром никуда не отпущу. — Украдешь, изнасилуешь и бросишь? — усмехается Кейджи, вытаскивает затерявшееся в дремучих лохмах Куроо насекомое, обхватывает смуглое лицо ладонями. — Нет, просто украду и буду насиловать денно и нощно, — щурит на него глазки Тецуро. Кейджи наклоняется, целуя его глубоко и мокро. И отходит на обочину. Заводя Дукати, Куроо оборачивается к нему напоследок: — Давай на неделе нормально посидим. У меня дома. А то мне ж теперь весь вечер одному… — Без подробностей, Тецуро, — обрывает его Акааши. — Хорошо. Я напишу. — Ладно, — он делает отмашку ладонью. Кейджи провожает его взглядом и уже тянется за сигаретами, но решает, что лучше покурит дома на балконе. Ему неспокойно здесь, во дворе, еще и Котаро должен скоро подъехать. Уже темнеет, а людей в округе разогнало, как голубей. Поднимаясь пешком на свой этаж Кейджи думает о том, что было бы хорошо сходить в душ и завалиться спать до возвращения Бокуто. Тот придет, уставший, тоже сходит в душ, перекусит, прижмется к любимому уебку со спины и отрубится, как младенец, до первого будильника. Акааши старается не чувствовать вину, пока вставляет в замочную скважину ключ, ускоряясь, заслышав чьи-то шаги внизу. Старается не думать, что он действительно что-то чувствует к другому мужчине и оно при этом разительно отличается от того, что уже устаканилось между ним и Бокуто. Он стягивает с плеч кардиган и заглядывает к Кохэку, которая сразу слетает с насеста и приземляется Акааши на руки, милуясь. — Сейчас я тебя покормлю. Полетай пока, — говорит он, опуская птичку на диван и бросая на балконе телефон и сигареты, чтобы приложиться к тому и другому после душа. Беглый взгляд на уведомления дает понять, что словесный понос Акинори на фразе “забились нах” не закончился. Когда он не под наркотой, то пишет как человек и ведет себя адекватно, да и выглядит при этом так же, что удивительно при том, сколько кокса он вынюхивает в неделю, чтобы всегда оставаться на ногах и носиться по делам Широфуку по всему городу, только и успевая закидываться. Еще пишет Ацуму хрен пойми о чем и висит короткое “дрочибельных снов” от Дукати-сана, вызывающее глупую влюбленную улыбку на губах. Бумажник и очки — во внутренний ящик стола, чтобы сова не добралась, и Кейджи со спокойной душой идет в душ, застревая там на добрые минут пятнадцать. Сначала думает, что стоит расслабиться, а потом думает, что не просто так же ему пожелали дрочибельных снов, в самом деле, и скользит мокрой ладонью по животу вниз к паху. Он честно пытается держать перед глазами образ Бокуто, который утром залез меж его раздвинутых ног и вылизал бедра, наверное, до мозолей. Но в конце концов сдается. Кейджи вспоминает татуировки Куроо. Тонко выведенные бездонно-черным лилии, расползающиеся от выпирающих тазовых косточек до ключиц на груди и вяжущиеся вдоль позвоночника одной линией на спине. Похоже на татуировки якудза, но Кейджи всегда думал, что у тех они разноцветные, так что не торопится вешать на него ярлык клановой шавки. Вспоминает челку, прилипшую к взмокшему лбу и рассеянный взгляд, ощущение его рта на шее, плечах, руки на бедрах, сжимающие до синяков, шлепки, мать его, по заднице до отпечатков ладоней на ягодицах. И, небо, прости, его член. Внутри, глубоко, так, что заполняет и пульсирует... Кейджи давится воздухом и хрипло стонет в сжатые губы, наваливаясь спиной на стенку душевой кабины и подставляет пальцы под воду, чтобы смыть последствия своей моральной слабости. Нельзя так делать, говорит он себе. Можно, сам же себя он одергивает. Стало только хуже. Идея встретиться с Тецуро, возможно, самое дерьмовое решение в его жизни, потому теперь он понимает, что и от него тоже отказываться не хочет. В ладонях пульсирует разогнанная кровь, хочется что-нибудь срочно ударить. Акааши хлопает по крану, вырубая резко душ и вылезает, озлобленно шлепая мокрыми босыми ногами по полу. Натягивает домашние штаны, вспоминает, что футболку оставил Кохэку, и с пинка открывает дверь в прихожую, уже хватаясь за ручку двери и замечая. Совсем мельком, на периферии, движение позади в прихожей. Господи, неужели он настолько увлекся, что даже не слышал, как вернулся Бокуто? Пиздец. Акааши выдыхает, расслабляясь и оборачивается, готовый улыбаться во все тридцать два. Из-за закрывающейся двери ванной выходит высоченный чернокожий мужчина в белом костюме и ссадиной на лбу. Он хмуро оглядывает Акааши и поднимает от бедра крупную ладонь с зажатым в ней пистолетом с глушителем, направляя его ему в голову. В жилах останавливается кровоток и леденящим страхом расползается по всему телу. Кейджи пытается выдохнуть, но не может, от того даже не успевает закричать для проформы, когда мужчина движется в его сторону. Акааши быстро распахивает дверь, протискиваясь в сычевальню и подпирает изнутри собой, даже не надеясь, что тот мужик не вынесет дверь вместе с ним с одного толчка в полсилы. Кохэку носится под потолком, запаниковав от шума, отчего легче не становится. Кейджи тяжело дышит, но, слава богу, что вообще еще дышит, и думает лихорадочно о том, как бы добраться до телефона или хотя бы закрыться на балконе для начала. Ручка двери проворачивается до щелчка и Кейджи, с нарастающей паникой, спиной ощущает с той стороны давление, упирается пятками в пол, но все бесполезно, потому что его просто толкает вместе с медленно открывающейся дверью и, скорее всего, в конце концов просто прижмет к стене. Тогда он наваливается что есть сил, все-таки захлопывая дверь до конца, выигрывая себе считанные секунды, чтобы попытаться, вырваться, позвать на помощь, да хоть в окно вылезти, все не так страшно, как огромный негр с пушкой в твоей квартире. И Акааши бежит.***
— Слушайте, Яку-сан, это уже ни в какие ворота, мне сестра должна позвонить, может, вернете телефон? — в очередной раз причитает Хайба, стискивая баранку руля от обиды и легкой такой злости. Потому что у него в геноме записано неумение по-настоящему злиться на старшего. 21:44 Ме: инуока отмалчивается так что я спрошу тебя. что за херня происходит с кодзукеном? — Глаз, сука, от дороги не отводи, — гаркает на альбиноса Яку с соседнего сидения. — Сейчас разберемся с этим чудилой и верну я тебе твой телефон, задрот, блять. С роду ведь Алисе не позвонишь сам, а тут распизделся… 21:47 Кошак ссаный: не знаю. мне кстати нужна тачка. — Но там мама должна была к ней приехать с Владика, что вы сразу, распизделся я, ничего я не распизделся, — уже скорее под нос себе бормочет Лев, чем отвечает на брань Мориске. 21:47 Ме: ладно я тебя просвещу. он утром чпокнул мой мобильник а сейчас еще набы торы и фуку. никто не ранен слава моим инструктажам но раз ты не в курсе то я блять лично о его здоровье справлюсь. бывай там. 21:48 Ме: и хер тебе за щеку а не тачка. гоняй дальше как малолетний дибил на своей дукати. — Так, давай договоримся, манда ты с ушами, если она позвонит, я тебе дам в ухо, а потом дам трубку, идет? — Ладно. Только… — Лев. Дорога. 21:52 Кошак ссаный: мне больно говорить об этом, но дукати больше нет.. Яку сплевывает в открытую форточку.