***
Володя выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью, и Есенин очень тяжело выдохнул. Будто разом через его лёгкие улетучились и напряжение, и злость, и волнение, и вся усталость уходящего дня. — Саш, прости, пожалуйста. — Ничего, все о’кей. Бытовая же ситуация, — Пушкин был явно на стороне товарища. Серёжа поставил перед ним кружку горячего чая, извинился за отсутствие каких-либо угощений, — мол, гостей не ждали, в магазин поздновато, сами на святом духе, — и уселся напротив. — Откуда ты его знаешь, кстати? Саша немного завис. — На студвесне познакомились... — проговорил он, глядя куда-то сквозь Есенина, сам прокручивая в голове образ старого-нового знакомого, и тот недавний момент их знакомства, — в курилке. — Ладно, — вздохнул Серëжа, — не заостряем внимания. Мы тут за другим собрались. И друзья вновь начали бурно обсуждать подруг. Подняли из дальнего ящика прошлое девочек — в основном то, что застал или слышал Саша. Никто не был уверен в достоверности этой информации, но тут уже ничего не оставалось: хочешь — верь, не хочешь — всë равно верь, «потому что ты не Станиславский, чтобы не верить, Серëжа, успокойся». Да и появления более надëжного источника в обозримом будущем не предвиделось. Можно, конечно, распросить напрямую, да только каким-то неэтичным кажется. Обсуждать жизнь подруг за их спинами неэтичным, почему-то, не казалось. В атмосфере детективного романа пролетели, наверное, минут сорок. Стрелки на часах только зашли за без-четверти-десять, как в окно забарабанило с новой силой. Дождь в эту ночь кончаться не собирался. Зато Маяковский уже минут десять как кончился: терпение истекало, холод пробирал до костей, даже курить уже не хотелось — за минуты раздумий удалось вдоволь накуриться. В определённый момент, не выдержав, он вскочил и направился обратно в общежитие — к чëрту, это и его комната тоже! Володя решительно зашагал внутрь, поднялся наверх и распахнул дверь. Зайдя, он увидел беседующих друзей, сидящих за столом. Повесив мокрую до нитки куртку на вешалку, он упал на кровать, взял с тумбочки книгу и открыл на новой главе, на которой остановился в прошлый раз. Есенин окинул его злым взглядом (скорее даже грозным, но у Есенина обычно очень плохо получался грозный взгляд) и произнёс: — Саш, пойдём на улице посидим, не хочу выслушивать язвительные комментарии. Александр без единого слова и возражения встал из-за стола, боясь сейчас даже посмотреть на Маяковского, взял свою куртку и они оба направились к выходу. Как только дверь захлопнулась, Маяк с размаху подскочил с кровати и подошёл к столу. Там стояла кружка с его, уже давно остывшим и перезаварившимся, чаем. Он взял ее и отпил немного. Чай был холодный, но дикая горечь сильно обожгла язык. Он прошёлся по комнате с кружкой в руках, осознавая происходящее. И тут его охватил невероятный гнев. Кружка улетела в стену, став только жалкими осколками прозрачного стекла, в момент кровать Маяка превратилась лишь в груду скомканного постельного белья, матрас тоже пострадал. Ножницами, лежавшими на тумбочке, Володя вспорол его и вытащил оттуда добрую часть внутренностей. В крови бушевало невероятное количество норадреналина. Маяковский смахнул все кружки, оставшиеся пустыми после Саши и Серёжи на столе, на пол. Все вокруг было усыпано осколками стекла и его не выдержавшего сердца. Резкими движениями подлетев к тумбочке, он буквально выдернул выдвигающийся шкафчик, схватил оттуда свою тетрадь со стихами. Сначала он думал порвать ее на маленькие кусочки и сжечь, но, заметив наконец на полу сотни стеклянных осколков, ему пришла идея получше. В его глазах промелькнула совершенно нездоровая сумасшедшая искра, а по губам пробежала такая же улыбка. В миг подлетев к подоконнику, он схватил коробок спичек (сейчас он был безмерно благодарен своей жизни, что зажигалка вчера закончилась, а новую он купить не успел), достал четыре штуки (на всякий случай, вдруг сломаются), метнулся за стол и чуть не упал со стула, сев на него. Подняв самый большой и самый острый осколок с пола, он кинул его рядом со своей тетрадью и спичками. А дальше он сделал то, чего сейчас сам от себя ожидать не мог. Он достал из заднего кармана штанов телефон, очень быстро разблокировал его, зашёл в инстаграм Есенина и открыл фотографию, где улыбающийся Серёжа пытался сделать селфи, а не любитель фотографий, да к тому же курящий в эту секунду Маяк попытался закрыть камеру рукой. Смешно получилось. И подпись была: «Курильщик». — Балалаечник!!!— почему-то очень громко закричал на устройство Маяк и со всей силы швырнул его в стену. Схватив в руки осколок, он открыл свою тетрадь на самой последней странице (ещё раз спасибо, что как раз одна страница осталась, будто все сегодня ради него). Без промедления и без единой здравой мысли в голове, быстро и решительно сходя с ума, он прислонил острую часть стекла к руке и, очень сильно надавив, начертил прямую линию цвета настоявшегося вина. Рана получилась до безумия глубокой, Маяк сильно сморщился от боли. Отбросив окровавленное стекло в сторону, он схватил спичку, обмакнул деревянный конец в стекающую на стол кровь и быстро начал выводить на бумаге слова, которые сами собой складывались в рифмы. «Как говорят – «инцидент исперчен», любовная лодка разбилась о быт. Я с жизнью в расчете и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид. Счастливо оставаться. Владимир М а я к о в с к и й.» — Ну теперь ведь переживешь, запросто переживешь, Балалаечник!!! У тебя же теперь есть этот актеришка, теперь он твой лучший друг! Я ведь и правда больше тебе не нужен, Серёжа!!! — он орал. Громко и неистово. И, кажется, он уже просто не понимал, не замечал, что он делает. А его руки тем временем превращались в одно сплошное кровавое месиво. Вся одежда, весь стол, осколки — все было залито вишневой кровью. У Маяка начало сильно и быстро темнеть в глазах, но ему было уже плевать. Он лишь громко смеялся, не собираясь останавливаться. Когда чёрное полотно окончательно встало перед ним, он, наконец, оставил в покое несчастные осколки, свои несчастные руки и свою несчастную душу. Он уже ничего не видел. Да ему и не нужно было больше ничего видеть. Ещё раз нездорово улыбнувшись, он повалился со стула на холодный, усыпанный осколками, пол. Закрыв глаза он почувствовал, что сейчас отключится. Очень отдаленно, через звон и грохот в ушах, он услышал звук открывающейся двери, а затем такой до жути родной голос: — Что за... ВОВА, ТВОЮ МАТЬ!!! И все затихло...5
9 января 2021 г. в 17:19
— Мне кто-нибудь что-нибудь объяснит, или я, в принципе, могу удаляться под звуки грома между вами?
Есенину явно не нравилось такое долгое ошеломлённое молчание. Потому что, ну, здравствуйте-приехали, и как теперь пережить то, что судьба всë решила за него и сама познакомила, — а то, что они знакомы, было очевидно, — его ближайших друзей?
И, судя по продолжительной тишине в комнате, познакомила не в лучшем свете. «А в каком свете вообще могли познакомиться эти два идиота?» — спросил сам себя Серëжа, и ответ был неутешителен: ни в каком. Володя бы ни за что не потерпел рядом с собой такую открытую эмоциональную бомбу; Пушкин, в свою очередь, свалился бы с припадком от чужого штилевого спокойствия, в попытках вывести Маяка хоть на что-то.
Серëжа решил, что ну его нахрен. Идея — говно, страшно — пиздец, реальность — иллюзия, вселенная — голограмма.
— Ты знаешь, Серёжа, нам бы самим разобраться, — сказал Пушкин куда-то в сторону, не отрывая руки и взгляда от Маяковского.
Маяк резко отдëрнул руку и нахмурил брови. «Серёжа? Серьëзно что ли? Какого хрена он так его называет?!» — немедленно пронеслось у него в мыслях. И сразу же подумалось, что не совсем адекватно он прямо сейчас размышляет. Вроде... Ну а как должен называть Есенина человек, с которым они друзья? Сергеем Александровичем? Бред какой-то.
«Так, стоп. Друзья? Ну, видимо они друзья... Так. Стоп. Друзья? Какого хрена?»
Таких «стопов» в запутавшейся голове Маяка пролетело не менее, а то и поболее пяти штук, и все это время в комнате царила тяжëлая и напряжëнная тишина. Даже Саша был практически бессилен в сложившейся ситуации, сам в не меньшем шоке стоя и осознавая.
Серёже этот цирк начал сильно надоедать.
— Раз вы знакомы, не вижу смысла в представлении. Пойду поставлю чайник. Саш, какой чай? — раздраженно сказал он.
— А меня ты не спросишь? — немного обиженно сказал Володя.
«Чего, блять?» — мысли Маяка окончательно спутались, пожалуй, хуже и крепче Есенинских наушников.
— Нет, не спрошу, ты с седьмого класса пьёшь только сильно заваренный чёрный, как твоя душа, чай из трëх пакетиков, которые настаиваются ровно семь минут двадцать восемь секунд, без единого грамма сахара, а потом куришь своё ‘чистое’ говно и дышишь этой хренью мне в лицо, и из-за тебя у меня вся одежда воняет твоим чаем и дымом! — Есенин явно разозлился. Он начал довольно спокойно, но к концу своей речи, раскрывающей все нелестные подробности о привычках Маяка перед Сашей, перешёл на крик. Потом он резко повернул голову к не-много испугавшемуся гостю и закричал уже на него. — Ответь мне на вопрос, Пушкин! Какой чай?!
— Чёрный, — отчеканил на одном выдохе Саша, боясь разозлить его ещё больше.
— Слава богу... — Есенин немного успокоился, развернулся обратно к столу и потянулся к полке за чаем.
Маяк постоял растерянно ещё несколько секунд, а затем подошёл к окну, достал из пачки сигарету и, зажав ее между зубов, чиркнул спичкой, — зажигалка неожиданно приказала долго жить буквально с утра. Есенин, только было начавший глубоко дышать в попытках успокоиться, услышал этот звук и в ярости заорал.
— Иди и кури на улицу отсюда нахрен вообще!
Маяк обернулся, округлил глаза. Моргнул пару раз, пытаясь осознать услышанное. Спичку потушил.
— Чего ты смотришь на меня, Вова, выйди нахуй отсюда, пожалуйста!
Не дав Есенину даже закончить, Володя в мгновение спрыгнул с подоконника, схватил пачку, спички, куртку с вешалки и мигом оказался на улице. Все ещё в шоке от происходящего, он выкурил одну сигарету, следом тут же вторую. И почему-то даже не злился на Есенина — всë это ведь началось из-за него самого. Он просто не мог поверить в то, что он... ревнует своего друга? Вот так вот по-детски не хочет делиться с кем-то тем, что, — а в данном случае кто, — дорог его сердцу? В то, что кроме него у Есенина появились ещё друзья, которые, видимо, намного более ему интересны.
Чувствовалось глупо, обидно, а ещё очень больно. Четыре сигареты из пачки исчезли в питерском ветре и в лëгких. Он предпочёл пока не подниматься обратно — в этот рассадник невысказанных претензий и неоконченных скандалов, — сел на скамейку и только заметил, как остро и тяжело отпечатываются на щеках и затылке холодные капли. На улице, вообще-то, дождь. Хоть и стоял уже не первый день жаркий май, все равно к вечеру от дождя и ветра становилось довольно прохладно. Маяковский потупил взгляд, засмотрелся в одну точку. Задумался о своём — всë ли ещё? — лучшем друге. И о его новом знакомом, с которым Маяк поимел несчастье познакомиться немногим раньше Есенина.
Примечания:
Я (автор) ДИКО ИЗВИНЯЮСЬ ЗА ТАКОЕ ДОЛГОЕ ОТСУТСВИЕ ПОЭТОМУ СРАЗУ ДВЕ ЧАСТИ ВЫКЛАДЫВАЮ