***
Похороны прошли быстро. В девять утра Маяк был уже в квартире бабушки, в десять привезли гроб с холодным безжизненным телом. Маяк просто решил не думать. Отключил все эмоции, просто выключил мозг, он хотел сделать все максимально быстро, на сопли времени не было. На кладбище приехали через сорок минут и закопали бабушку Владимира ещё через десять. Никаких гостей, никакого ажиотажа. Только Маяковский. Он не думал про то, как быстро работают «ритуальники», про то, что нужно было бы рассказать об этом всём бабушкиной лучшей подруге и даже о том, что уже через несколько часов ему придётся переехать на целое лето к Пушкину. Когда работники закончили, сложили лопаты в чёрную газель и уехали, Маяк все так же и стоял на одном месте и смотрел в одну точку, только расплатившись с ними. Все это время он держал в руке десять темно-красных роз. Он аккуратно положил их на образовавшийся земляной холмик, постоял так немного и направился к выходу, заказывая по дороге такси. Он отключился совсем, и сейчас скорее намного больше напоминал робота, нежели человека, потому что даже забыл купить сигареты. Доехав до общежития, он расплатился с таксистом (денег оставалось на три чашки кофе и Маяк не представлял, как выживет). Все вокруг суетились, точно так же, как и вчера, только студентов на этот раз было в два раза больше. «Боюсь представить, что в Петергофе творится...» — подумалось Маяковскому. Он поднялся наверх и зашёл в их с Серёжей комнату. Все с таким же неизменным отрешенным лицом он достал из под кровати свой чемодан и поставил его рядом с собой. Подойдя к подоконнику и сев на него, он стал шарить по карманам в поисках новой пачки, которую он не купил. Мозг медленно начал включаться и Маяк понял наконец, где находится, что делает и что происходит вокруг. Есенин, смотря на это все, выдохнул, достал из рюкзака новую пачку сигарет и, подойдя к подоконнику, протянул Володе. Маяковский прекратил метаться в поисках и обратил внимание на друга. Тот аккуратно положил руку ему на плечо. — Володь, все хорошо? А Маяк и не знал, что ответить. Просидев так ещё несколько секунд, он нахмурился и очень тихо, почти шёпотом, ответил: — Нет... Есенин положил пачку на подоконник и обнял Володю, положив его голову себе на плечо. У того в ушах зазвенело, все тело затрясло, будто в судороге, мысли смешались, а из глаз так предательски покатились слёзы... «Ну ты и тварь, обещал же, Володя...» — подумал Маяк. Он долго не мог успокоиться, дикая паника накрывала все с большей силой, плечи истерически дрожали, диафрагма пыталась разорвать кожу и выпрыгнуть, не помогали даже Есенинские «Все будет хорошо, Володя, я тут» и мягкие дружеские поглаживания по трясущейся спине. Наконец, постаравшись собрать мысли и нервы в кулак, его немного отпустило, он вытер слёзы рукавом рубашки и, выпутавшись из объятий Серёжи и спрыгнув с подоконника, пошёл к туалету, закрыл на замок дверь. Постояв перед зеркалом несколько минут, умываясь холодной водой, у него получилось спокойно выдохнуть, он вышел из уборной, вернулся на подоконник и открыл новую пачку. Есенин все время провожал его грустным и встревоженным взглядом. Закурив, он снова начал рассматривать красивую латунную зажигалку с выгравированными буквами «ВМ». Думал он только о том, а на самом ли деле он тот самый «ВМ» сейчас, или уже кто-то совершенно другой?..***
Выходя из комнаты, Маяк осмотрелся ещё раз вокруг себя. Кровати, стол, подоконник. Все почему-то стало таким родным и в то же время таким отталкивающим за этот учебный год... — Встретимся в сентябре, — сказал он себе под нос и, выйдя в коридор, закрыл за собой дверь.***
На улице все ещё толпились выезжающие студенты, Маяк с Есениным решили прогуляться. Они медленно шли до дома Сережи, волоча за собой чемоданы, и разговаривали непонятно о чем. Примерно через два часа они стояли у нужного подъезда. — Ладно, Балалаечник, до встречи. — Вова, стой, — Есенин схватил его за рукав рубашки. — Все хорошо? — Да, — теперь уже уверенно сказал Владимир, хоть и до сих пор не был уверен в этом. — Не волнуйся. — Тогда, до встречи, Курильщик. Улыбнувшись, они обнялись, Есенин пошёл домой к родителям, а Маяк направился в ближайшее кафе. Часы (если не врали) показывали пол четвёртого дня, а кафе закрывалось в час ночи. Гениальный (как решил для себя Маяк) план проскользнул в его голове. Денег как раз оставалось на три чашки Американо, ещё примерно две тысячи на самые дешевые слойки из «Дикси» и сигареты, он сразу же заказал одну чашку и сел за самый дальний столик. Покопавшись в рюкзаке, он вытащил оттуда новую неиспользованную тетрадь, которая задумывалась, как тетрадь по литературе, и... понеслась. Столько стихов за один вечер Маяк не писал никогда, и уже вряд ли когда-то напишет. «Из улицы в улицу» «Вывескам» «Я» «Адище города» «Надоело» «Приказ no.2 армии искусств» «Есенин, возможно, сказал бы, что это искусство...» — подумал несчастный поэт. Время близилось к закрытию кафе, Маяк медленно допивал последнюю, третью чашку кофе. В кармане оставалось две с половиной тысячи рублей. Когда уже бариста начал выгонять его, чуть ли не крича, со словами: «МЫ ЗАКРЫВАЕМСЯ», Маяк вздохнул и вышел на улицу. Холодный ветер резко пробил грудь, и дыхание на секунду сбилось. Он сел на скамейку, две сигареты из пачки растворились в этом ночном холодном ветре. Осознав наконец, что ему совершенно некуда больше идти, он тяжело выдохнул и достал из кармана рюкзака завибрировавший телефон, увидел входящий звонок от Есенина. Он взял трубку. — Ты где, черт возьми, а? Маяк осмотрелся вокруг себя — Понятия не имею, у кафе какого-то. — Володя, твою мать! Ты обещал мне!!! Я тебя очень прошу, иди к Саше. — Сейчас... — он тянул до последнего. — Не заставляй меня подрываться и отводить тебя за руку. — Прости... иду уже. — Хорошо. Позвони или напиши, как придёшь. — Ладно. Спокойной ночи. — Она не будет спокойной, пока я не узнаю, что с тобой все в порядке. Маяк засмеялся. — Ладно, мамочка, позвоню! Маяковский положил трубку и, вдохнув в легкие холодный питерский ночной воздух, сверившись с адресом из заметок, который ему дал Есенин, вбил его в навигатор и доверился яркому экрану.***
Через полтора часа он стоял у двери подъезда Пушкина и все никак не мог позвонить в домофон. Резко выдохнув, он наконец набрал номер квартиры. Без каких либо слов дверь сразу открылась, Маяк зашёл. Пушкин жил на восьмом этаже, но лифтом пользоваться Маяковский не захотел. Он сильно оттягивал момент встречи с актёром. Чемодан уже вообще не казался тяжелым, то ли из-за трёх чашек кофе, то ли из-за того, что понимал, ЧТО Маяк сейчас чувствует, и поддавался. Дверь уже была приоткрыта, и Маяковский (непонятно, зачем) постучал. С другой стороны ее толкнул Пушкин. Он с кем-то говорил по телефону и, увидев Маяка, улыбнулся очень даже приветливо и по-доброму. — Он пришёл, Серёжа. Давай, спокойной ночи. — и положил трубку. Маяк усмехнулся. «Балалаечник...» — Доброй ночи, Владимир Владимирович. — Доброй, Александр Сергеевич. — Заставляете друга волноваться? — Саша прошёл в комнату и жестом показал Маяковскому идти за ним. — Чемодан можете у порога оставить. Маяк молча прошёл. В небольшой комнатке, которая служила залом и кухней одновременно, уже был разложен и застелен диван. — Располагайтесь, Владимир Владимирович. Маяк сел на край дивана и задумался. Через несколько секунд обратился к Пушкину. — Александр Сергеевич, у Вас есть успокоительное? Или снотворное? — Есть. А Вам зачем? — Кофе выпил. Много. Не усну. Пушкин подошёл к плите, из шкафчика неподалёку достал снотворное, налил в стакан воды и принёс это все Маяку. Пить таблетки Маяк сразу не стал, он заметил небольшой балкон. Достав пачку сигарет, он кивнул в сторону балкона и спросил: — Можно? — Конечно. Я тоже покурю. На балконе было холодно, как и во всей квартире Пушкина, но это только радовало Маяковского. Обратив внимание на зажигалку Владимира, Александр улыбнулся. Он уже достал из пачки своё «сладкое — на этот раз, вишневое, а не карамельное — дерьмо» и уже почти зажег ее, но Маяк, не желая на ночь глядя раздражаться из-за сладкого запаха этой дряни, протянул ему свою пачку. — ‘Чистые’ не хотите? Пушкин подумал пару секунд и одобрительно улыбнулся. — Хочу. Они молча покурили и, пожелав друг другу спокойной ночи, оба пошли спать. Пушкин уснул почти сразу, а Маяк принял снотворное и через несколько минут тоже провалился в сон.