***
В три часа дня у подъезда Пушкина их уже ждал Есенин. Он попытался приобнять друзей, но огромный рюкзак и тяжелые пакеты мешали любому действию, так что он оставил эту идею. Ребята дождались такси, и, закинув вещи в багажник, облегченно выдохнули. Они молча ехали, Маяковский на переднем сидении, Саша с Серёжей — на заднем. Маяк спокойно листал твиттер, как по радио заиграла песня «Ветер в голове». Пушкин улыбнулся уголком губ, Есенин все так же монотонно смотрел в окно, а Маяковский, неожиданно даже для самого себя, расплылся в широкой улыбке и, оторвавшись от телефона, начал тихо подпевать. С этой песней у него было связано многое. То самое, как он его называл, «последнее лето». Последнее лето, когда он видел свою маму с добрыми глазами. Последнее лето, когда он отмечал свой день рождения. Последнее лето, когда он был счастлив. По-настоящему, не наигранно, абсолютно точно на все двести процентов счастлив. И никто, кроме Есенина, не знал об этом самом последнем лете. И знать не должен был. У Володи это осталось последним счастливым воспоминанием, связанным с семьей. Когда было плохо, он включал себе эту песню, и вспоминал синие воздушные шарики, двухколесный велосипед, подаренный на шестилетие, объятия мамы с самого утра и поздравления от бабушки вечером за кухонным столом, который ломился от количества самой вкусной еды. Тогда было хорошо. Тогда он ещё не знал вкуса алкоголя и сигарет, не знал, что такое страх, боль и предательство, зато знал, что такое крепкие объятия и любовь. Но о том, что случилось после этого лета, он старался не вспоминать. Это уже было не так важно. Серёжа оторвал взгляд от окна и посмотрел на Володю. Он улыбнулся и легонько ткнул Сашу, приложившегося к окну головой и рассматривающего потолок, в плечо. Тот обратил на него внимание, Есенин качнул головой на Маяковского. Саша заулыбался. Было безумно приятно узнать, что его хмурый и вечно недовольный сожитель бывает таким. Веселым, и, кажется, даже немного счастливым. Что он где-то очень глубоко внутри не был чёрной огромной злой глыбой, а просто светящимся от радости почти маленьким мальчиком, у которого впереди большая и потрясающая жизнь. У Володи и правда в этот момент горели глаза. Песня закончилась, и Маяковский обратно стал Маяковским, которого знают все вокруг. Хмурой чёрной глыбой. Он уткнулся обратно в телефон, а Саша — обратно в потолок. Он думал, думал, думал... «Ну вот что такого могло произойти с человеком, чтобы он стал таким?» Друзья, наконец, доехали до места назначения, расплатились с таксистом, забрали вещи и пошли на остановку, где их уже ждали Марина с Аней. Девочки поздоровались с парнями и сели ждать электричку.***
— Твою ма-а-ать, я думала, у меня сейчас спина отвалится, — тяжело вздохнула Марина, скинув с плеч тяжёлый рюкзак и упав на песок. Остальные тоже сели рядом, сложив свои вещи под ближайшим деревом. Переведя дух, ребята начали раскладывать вещи. Есенин с Мариной ставили большую палатку, Пушкин раскладывал на песке пенки и ставил переносной мангал, Маяка с Аней отправили за дровами для костра. Володя подобрал очередную ветку. — Ань, а почему ты согласилась ехать только со мной? — поинтересовался он. Девушка немного замялась и покраснела. — Ну, просто... ты какой-то... типа, как плюшевый мишка, знаешь? Ты когда рядом находишься, мне почему-то не страшно. Некомфортно, но не страшно, — она ещё больше покраснела и замолчала совсем. Маяковский усмехнулся. — А как же остальные? С ними страшно? — Нет, с ними хорошо, просто... — Аня не могла подобрать слова. — Просто они всегда втроём, а я в стороне немного и... короче, страшно, что меня могут забыть и бросить. А ты, вроде как, не особо сильно с ними контактируешь, поэтому мне не страшно, что ты меня забудешь. Володя с жалостью посмотрел на девушку, аккуратно положил на землю собранные ветки, подошёл ближе и легонько обнял ее. Аня сначала сжалась, но потом расслабилась, обняв Маяковского в ответ. Он погладил ее по волосам. — Не бойся, никто тебя не забудет. Ты для них важна, они тебя все любят. Не волнуйся, я тебе обещаю, тебя никто одну не оставит, — успокаивающе говорил Владимир. Он отпустил девушку и ребята пошли дальше собирать ветки. Ахматова Маяковскому нравилась. Не как девушка, а как человек. Вроде бы маленькая серая мышка, но если нужно — она каждого из любого говна вытянет, всегда поможет и поддержит, или просто погладит по спине и выслушает. Ребята вернулись к остальным. Вещи уже были разложены, Пушкин безуспешно пытался разжечь угли, а Марина сидела на бревне и пела какую-то песню под гитару на пару с Серёжей. Маяковский приземлился рядом с Есениным, Аня села к Цветаевой, они быстро подхватили общее веселеющее с каждой секундой настроение. Солнце грело не по-питерски жарко, поэтому ребята решили идти купаться. Они скинули с себя одежду и наперегонки побежали в воду. Так хорошо и расслабленно Маяковский не чувствовал себя уже несколько лет. Ещё через два часа была с криками радости открыта первая бутылка спиртного. Было совместно принято решение повышать градус постепенно, поэтому начали друзья с пива. Несколько тостов, смех, крики, ещё одна бутылка, ещё, ещё, и они уже дошли до вина, затем в ход пошёл чуть разбавленный ягодным соком коньяк. Вся компания уже была прилично пьяная, громкий смех не утихла ни на секунду. Тут Марина неожиданно вскинула руку вверх. — Давайте в бутылочку? — А давайте! — весело поддержал Пушкин. — Я тоже за! — выкрикнул Есенин. Маяковский с Аней переглянулись и кивнули друг другу. Володя поддержал идею, и полупустая бутылка воды оказалась в центре образованного ребятами круга. Время близилось за полночь. — Кр-р-р-рутите барабан! — посмеялся Саша и закрутил бутылку. — И вам выпал... — бутылка указала на Марину. — Автомоби-и-и-иль! Смех загулял по качающейся поверхности озера. Марина, пошатнувшись, смело взяла бутылочку в руки и закрутила. Горлышко указало на Аню, которая сидела рядом. — О, даже идти далеко не надо! — Цветаева положила руки подруге на плечи. — Ань, все хорошо? Ты можешь отказаться. Ахматова немного помялась, но потом махнула рукой и утянула Марину в пьяный поцелуй. Мальчики засвистели и зааплодировали. Бутылочка прокрутилась ещё несколько раз, компания веселилась, шутки и крики не прекращались. Тут очередь вновь дошла до Маяковского. Он усмехнулся и прокрутил бутылку. Горлышко указало на Пушкина. Маяковский замахал руками. — Не-а, отказываюсь! — он налил коньяк в свой стаканчик и выпил стопку, как это предполагалось правилами игры. — Ну Вы чего, Владимир Владимирович? — засмеялся Саша. — Я ж почти не кусаюсь! А если кусаюсь, то не больно! — Я же сказал нет и выпил, че Вы от меня хотите, Александр Сергеевич? — Ну Володь, ну правда, никто ещё не пил до этого, ты чего ломаешься? — засмеялась Марина. Маяковский нахмурился, и даже, кажется, немножечко протрезвел. — Вы охренели?! Я сказал, что не буду с Пушкиным сосаться и выпил стопку, че не так? Так можно вообще то! — Да можно, просто че такого? Один поцелуй же всего, Вова! — подбавил масла в огонь Есенин. — Да идите вы, пидорасы... — Володя нашарил под собой пачку сигарет и зажигалку, встал, и, качаясь из стороны в сторону, прошёл ближе к берегу и дальше от всей компании. Он сел на песок и закурил, долго затягиваясь и не слушая криков друзей. — Вова, ну мы же пошутили! — смеялся Есенин. — Это шутка, Володь, возвращайся! — поддержала его Аня. Маяк показал средний палец куда-то в сторону голосов, встал и пошёл вдоль по берегу, чтобы их совсем не слышать. Одна сигарета, вторая, третья, четвёртая, седьмая... Вова отошёл достаточно далеко, чтобы голоса звучали совсем отдаленно и тихо, но так, чтобы видеть свет костра. Он тихо сидел и всматривался в ночное небо, усыпанное звёздами. «А над головой распахнутое настежь небо...» — пронеслось в голове. Маяк улыбнулся и глубоко вдохнул в легкие свежий ночной воздух. Тут он услышал за спиной шаги и резко развернул голову, от чего боль пронзила затёкшую шею. Пушкин, шатаясь, подошёл и плюхнулся рядом с ним, оперевшись на руки. — Ну и хули ты ушёл? Обиделся? — усмехнулся он. «Пиздец, этот актеришка ещё и материться умеет, нихуя себе». — Мы перешли на «ты», или ты просто в говнище? — недовольно поинтересовался Маяк. — И то, и другое! — засмеялся Саша, закинув голову назад. — Ну мы ж правда пошутили. Не хочешь целоваться — не надо, ты все по правилам сделал, а обиделся, как маленький, на простую шутку. — Да задрали вы меня все потому что, дайте покурить одному, че приебались вообще? — Маяковский достал из пачки восьмую сигарету. — Говорю же, шутим мы! Ну шутки у нас такие, хули поделаешь?! Не хочешь сосаться — не надо! — выпалил Саша. — Хотя я не против вообще-то... Володя подавился дымом и закашлялся. — Че блять? — Маяк повернулся на Пушкина. — Хуй через плечо, — посмеялся тот и, резко выбив у первого из руки сигарету, утянул его в мокрый и противный поцелуй. Вова застыл на месте. Он просто был в ступоре и не знал, что делать. Казалось, что он вообще забыл, как двигаться и как дышать. Так продолжалось секунд десять, не меньше, потом он опомнился и резко оттолкнул Сашу. Тот рухнул на песок и замычал от боли. — Ты какого хуя творишь блять?! — заорал Маяковский. — Твою мать... — Пушкин зажмурился и приложил руку к макушке. Он с усилием сел обратно, Маяк заглянул ему за спину и увидел огромный булыжник, по которому каплями растекалась какая-то жидкость. Владимир достал из заднего кармана джинсов разряжающийся телефон и, включив фонарик, посветил им на камень. Жидкость была темно-красного цвета. «Откуда кровь блять?» Затем он перевёл фонарик на дрожащие руки Пушкина. На пальцах тоже была кровь. Он посмотрел на макушку парня. «Ебать... вот откуда...» — Блять... — Да не страшно, я сам виноват... — все так же жмурясь от боли, выдавил Пушкин. — Я сейчас встану, все о’кей... Он попробовал встать, но пошатнулся и завалился обратно, с шипением и стонами ложась всем телом на песок. — Саша, ты как? — заволновался Маяковский. — Все хорошо, только... Голова кружится... — тихо проговорил тот. — Так, лежи не двигайся, я сейчас! — Маяк вскочил на ноги и быстро побежал к остальной компании. — О, обиженка вернулась! А где Пушкин? — поинтересовалась Цветаева. — Все встаём и бегом, Марин, аптечку бери, Серёжа, скорую вызывай! — заторопился тот. — В смысле? Че случилось? — Аптечка и скорая, сейчас же!!! — заорал он. Ребята испуганно переглянулись, вскочили и побежали за Маяковским. Все уже начали медленно трезветь, поэтому осмысление приходило быстрее, чем, скажем, час назад. Они, запыхавшись, остановились возле стонущего от боли Саши. Включили на телефонах фонарики и у каждого сердце пропустило пару ударов. Марина быстро села к Саше, открыла свою походную аптечку, начала что-то подкладывать ему под голову. Пушкин вскрикивал от боли при любом касании к его затылку и все время повторял, что у него кружится голова. Аня тоже села рядом и взяла его за руку, параллельно считая нащупывая пульс. — Саш, что случилось? — дрожащим голосом спросила девушка. — Я это... — Саша с шипением повернул голову на Маяка. — Упал. Запнулся... Голова... — Кружится, мы знаем, заткнись! — закричала на него Марина. — Тебе говорить нельзя, лежи и не дергайся! Есенин уже разговаривал с оператором скорой, а Маяковский только наблюдал за всем этим, нервно кусая губы и рвано дыша. В голове крутилось только одно: «Блять блять блять блять блять... Я блять его почти убил, пиздец... Ну а хули он полез, я же сказал нет! Ну хотя мы бухие все... Но я же сказал! Хотя можно было легче толкнуть или самому отодвинуться... Блять...» Страшно было до ужаса. Володя не знал, что делать, и просто стоял в стороне.