Entre nous

      После возвращения из похода прошло четыре дня, но по наставлению врача из травмпункта, которое Марина передала Володе, Пушкин почти не вставал со своей кровати. Только редко выходил на кухню, чтобы поесть то, что приготовил или заказал Владимир, и на балкон, чтобы покурить. Оба жили в своих мирках, Саша — в комнате, Маяк — на диване. Они оба делали вид, что то, что произошло на Чертовом озере, было сном, как будто ничего и не случилось. Будто не было глупой игры в бутылочку, не было утреннего разговора. Только одно изменилось — теперь они обращались друг к другу на «ты». Это не могло не радовать обоих. Так было проще. И спокойнее, почему то.       Два часа ночи. Володя сидел на кухне и, после трёх тщетных попыток заснуть, решил бросить это дело и заварил себе чай. Он листал ленту ВКонтакте, как вдруг услышал тихие всхлипы и шипения, доносящиеся из комнаты Пушкина. Маяк прислушался, и все разом затихло. Он подумал, что ему просто показалось, поэтому отпил большой глоток горячего чая. Вдруг его слух пронзил резкий и громкий удар. Он вздрогнул от неожиданности. Ещё один удар. Ещё один. И ещё. Володя услышал звук разбившегося стекла и, неуверенно встав, направился в комнату Саши.       Дверь тихо скрипнула. Пушкин сидел спиной к Маяковскому, без футболки, на коленях, возле шкафа с разбитым осыпающимся зеркалом. Его плечи широко дрожали, он неуверенно всхлипывал и сдавленно рычал. Вдруг он со всей силы стукнул кулаком по полу, усыпанному осколками. — Саша! — Вова подошел ближе.       Пушкин резко повернул голову, его взгляд, до этого полный злости, вдруг стал до невозможности испуганным. Он увидел Владимира и опустил голову себе на грудь. — Разбудил? — он всхлипнул. — Извини. — Что случилось? — строго спросил Маяк, подойдя ещё ближе. — Все хорошо, прости... — он отвернулся. — Я сейчас уберу всё. — Саша, что такое? — Все хорошо, — отрезал Пушкин так резко, что Маяковский вздрогнул. — Прости, что разбудил. Все в порядке. — Да я вижу. Саш, скажи, что случилось, — Володя шагнул ещё ближе, но неуверенно, боясь наступить на осколки. — Все отлично. — Пушкин, твою мать! — Александр, наконец, повернул голову.       По его щекам градом текли горячие слёзы. — Володь, прости. Все хорошо. Я сейчас все уберу и лягу. Правда, все нормально. — Пошли, — почти что попросил Владимир. — Вставай, одевайся, и идём на кухню, расскажешь. Только аккуратно, на стекло не наступи.       Маяк вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Он прошёл на кухню, поставил греться остывающий чайник. Нашарил на полке зелёный чай с мятой и кинул один пакетик в кружку, стоящую на столе. Пушкин скрипнул дверью своей комнаты и сразу юркнул в ванную. Послышался звук включившейся воды. Через две-три минуты он, наконец, вышел и медленно поволок ноги по коридору. Вова сверлил его взглядом. Тот дошёл до кухни и, держась за стол, уселся на пол, оперевшись спиной на холодильник. На столе остались кровавые отпечатки. Маяк молча уселся рядом. — Дай посмотрю, — он осторожно взял в руки запястье Пушкина, залитое кровью. — Что ж тебе везёт то так на травмы...       Костяшки пальцев сильно кровоточили, кожа на ладони была содрана, где-то все ещё торчали кусочки стекла. Со второй рукой ситуация была полегче, но тоже «не айс». Маяку понадобилось пол минуты, чтобы вспомнить, где у Саши в квартире лежала аптечка. Он достал перекись водорода, бинты и пластыри. Пушкин никак не реагировал на все манипуляции, он только сверлил пустым и холодным взглядом стену напротив. Даже когда рука Владимира дрогнула и он случайно вылил слишком много перекиси на рану, Пушкин даже не поморщился. Наконец, крепко завязав бинты на обоих запястьях, Володя отстранился от Саши, не решаясь ничего говорить. Он встал, взял со стола две кружки чая и сел обратно, двигая одну из них ближе к Александру. Тот не двигался, никак не реагировал. — Саш? — неуверенно спросил Вова.       Пушкин приподнял уголки губ и тихо засмеялся. Потом громче, ещё немного. Глаза снова заблестели от слез. Его плечи легко затряслись, он прижал трясущиеся руки к лицу и наклонил голову вниз. Он уже не смеялся, он точно плакал. У Владимира сердце разрывалось, было почти физически больно видеть этот срыв всегда солнечного и жизнерадостного Пушкина. Он придвинулся чуть ближе и осторожно обнял Сашу за плечи. Тот неуверенно прижался к Маяковскому, но уже через несколько секунд прильнул ближе и буквально вжался в грудь Владимира, цепляясь за его футболку. Слёзы текли водопадом и всхлипы становились все громче. Маяк обнял Пушкина крепче, легко поглаживая его по спине. — Саш, все хорошо, успокойся, — прошептал он. — Все в порядке.       Пушкин неуверенно отстранился от него. — Да, все в порядке. Извини. Надо это... убраться там, ты иди спать, наверное... — он предпринял попытку встать, но Маяк резко схватил его за футболку, усадив обратно на место. — Потом уберешься, — тут Володя заметил на светло-серой футболке выступившие капельки крови. — Что за...       «Так, если бы он руками задел, было бы другое пятно, а это изнутри как будто... — шестеренки в голове заработали быстрее. — Значит... блять, нет...»       Щелчок. Шестеренки встали, над циферблатом вылетела и заорала кукушка. — Саша, — Маяковский продолжал рассматривать футболку Пушкина, а тот, заметив это, резко отдёрнул ее и зажал в травмированных пальцах. — Это ещё что? — Ничего... — боязливо прошептал он. — Пушкин, хули как маленький?! — немного вспылил Маяк, но, одернув свой гнев, продолжил немного мягче. — Дай посмотрю. — Нет, не надо... — Саша не на шутку испугался, вжался в дверцу холодильника, пытаясь отползти дальше от грозной глыбы. — Все нормально, не надо.       «На котёнка похож».       До этого самого момента Сашу можно было сравнить с тем самым львом из «Мадагаскара» — не утихающее ни на секунду существо с искрящимися глазами и тараканами в голове размером с карликовую планету. Но сейчас он — боже, — был похож на самого настоящего маленького котёнка, которому хотят помочь, а он боится и не понимает, потому что думает, что ему сделают больно. Что это все ложь, и что за мнимой помощью скрывается боль, как физическая, так и моральная. Сейчас он вжимался в очертания своей квартиры, всеми силами стараясь провалиться на пару-тройку этажей ниже, чтобы Маяк его не трогал. Но тот был настойчив. — Саш, все хорошо, посмотрю только, — совсем смягчился Володя.       Он заранее знал, что там увидит — «ради Христа блять, пусть я ошибся, пусть он рукой задел», — но хотел оценить масштаб проблемы. — Нет-нет-нет-нет-нет, не надо, нет... — Пушкин затрясся с новой силой, по щекам опять разлились горячие соленые дорожки.       «Нервные срывы — говно» — подытожил в мыслях Маяк. — Саша, — он положил руку ему на плечо, но тот резко дернулся и шарахнулся подальше от Вовы. — Пожалуйста.       Последнюю просьбу он прошептал совсем тихо и мягко, боясь напугать «этого кота несчастного» ещё сильнее. Саша помялся, повертел в пальцах футболку, и все же неуверенно приподнял дрожащими руками ткань. Володя взял инициативу в свои руки, задрав одежду почти до плеча. На животе и на рёбрах красовался совсем свежий алый «штрих код». По краям на маленьких порезах уже начала образовываться корочка и застывать кровь, а большие глубокие линии посередине, видно, совсем не собирались затягиваться. Маяк нервно сглотнул вставший в горле противный комок страха, перемешавшегося с волнением. Саша жмурился и поджимал губы.       Опомнившись, Маяковский взял баночку перекиси, вылил лекарство на глубокие раны и отпустил ткань.       К огромному сожалению, перекись водорода помогала лишь при телесных повреждениях. А вот сердце и душа, которые обычно травмируются в разы больше, слишком часто остаются незамеченными. От этого только крови больше и шрамы более рваные. Володя знал это на все двести процентов.       Опять щелчок, опять закрутились шестеренки, и вот перед глазами тот пятый класс, желтая кофта, побои матери, театралы, ссора с Есениным, смерть бабушки, а в ушах звонким набатом: «Ты никому не нужен. Ты никому не нужен. Ты. Никому. Не. Нужен.»       Володя рывком вскочил на ноги, зашагал на балкон. Зажигалка с гравировкой «ВМ» — «кончается, надо заправить», — сигарета, вторая, третья, четвёртая. Время остановилось. Циферблат поплыл. Шестеренки заржавели. Кукушка сдохла.       Всё.       Finita la commedia, как говорится.

***

— Вова? — Саша постучал и неуверенно зашёл на балкон.       Маяк дрожал то ли от ночного холода, то ли от накативших волной воспоминаний, но упрямо стоял, оперевшись на подоконник и вывалившись наполовину в распахнутое окно.       Пушкин взял свою пачку и тоже закурил. Он повертел ее в руках, рассматривая пугающую картинку. — Вот сволочи, только обещать могут... — произнёс он, прочитав «Мучительная смерть» на картонке. — И не говори, — на седьмой сигарете пачка Маяка кончилась.        Молчать было приятно. Спокойно, комфортно... тепло, что ли? Тут все было понятно без слов. — У меня друг умер, — вдруг подал голос Саша.       Маяк удивленно, с сочувствием посмотрел на него. — Как? — От передоза. Друг детства, Мишка Лермонтов. С сада были знакомы, в одном классе учились, — продолжил Пушкин. — Мне мать его позвонила. Я ж ему говорил, что ничем хорошим это не закончится...       Он замолчал. Но вдруг вдохнул, обдумывая, нужно ли произносить следующую фразу. — У меня ближе Миши никого нет. Не было... — печально поправился он.       Опять что-то в голове Маяка заработало. Мысль никак не складывалась, но памяти было нужно всего одно слово. Так, эта буква сюда, эта вот сюда. И резко, будто ударом перед глазами всплыло яркое: «Есенин».       Вова рвано выдохнул, широко распахнул веки и быстро зажмурился. Он схватил телефон и набрал номер. Гудки длились, казалось, целую вечность. Наконец, на другом конце линии послышалось мычание. — Если это не веская причина меня разбудить, то я тебя убью, — сонно прохрипел Серёжа. — Приезжай, — отрезал Володя. — Пожалуйста.       Сергей удивленно замолчал. — Вова, что случилось? — На месте расскажу, приезжай. Сейчас. — Полчаса, — выдохнул Есенин и положил трубку.       Наконец, Маяковский вспомнил, что надо было бы спросить разрешения у Саши, но тот улыбнулся и кивнул, говоря «я только за, пусть едет».       Ребята прошли на кухню, сели друг напротив друга, взяли с пола остывший чай. Сидели молча. Они даже боялись слишком громко выдохнуть. Минут через двадцать зазвонил домофон, Маяк вскочил из-за стола, чуть не снеся пустую кружку, открыл дверь.       «Гребаный лифт, какого хрена ты так медленно едешь?!»       Через минуту мучительного ожидания двери лифта, наконец, открылись, на пороге появился заспанный Серёжа. Маяковский дёрнулся и шагнул ближе к Есенину, обняв его так крепко, как только мог. Казалось, он даже не боялся переломать рёбра своему другу. Сергей непонимающе распахнул веки. — Володь, что случилось? — опешил Серёжа.       Маяк виновато отпустил его и закрыл за собой дверь квартиры, впуская Есенина на порог. Тот разулся, и заметил вышедшего из кухни Пушкина. Лицо заплаканное, руки в крови, одежда тоже. Серёжа от удивления даже приоткрыл рот. — Так, — он помотал головой. — Объясняйте.       Друзья прошли за стол, Маяк налил Есенину чай, уселся рядом и скрестил руки на груди, нахмурившись. Пушкин начал рассказ. Пересказал все, от разбитого зеркала в комнате до срыва на плече у Маяковского. Умолчал только про порезы на рёбрах.       «И правильно сделал» — подумалось Маяковскому.       Есенин молча дослушал и тяжело выдохнул. — Помочь убраться? — неуверенно выдал он. — Ну, в комнате?       Может это казалось глупым, но других слов не находилось, и даже эта маленькая, казалось бы, помощь, была невероятно сильной и успокаивающей.       Ребята надели обувь, чтобы не пораниться об острые осколки, прошли в комнату, включили свет. Саша с Серёжей собирали в мусорный пакет стекло, Володя вытирал с пола кровь. Он заметил валяющийся в углу большой канцелярский нож, кончик которого был в запекшейся крови. Вова спрятал его в выдвижной ящик под стол и посмотрел на Сашу. Тот благодарно кивнул. Закончив с уборкой, Есенин широко зевнул. — Может быть фильм посмотрим?       У Серёжи было два универсальных способа, чтобы отвлечься от плохих мыслей хотя бы ненадолго. Ситкомы и веселая музыка. Помогало всегда.       Друзья прошли в зал, уселись на диван. Серёжа выбрал на ноутбуке Маяковского «Теорию большого взрыва» и включил с самого начала. Уже на второй серии он мирно засопел на плече Маяка, да и тот через несколько минут под плохой закадровый смех и забавный голос Шелдона провалился в сон.