***
Стихи-стихи-стихи. Стихотворения. А Вова вообще помнит хоть одну рукопись лучшего друга? Пару штук — возможно. И то, частями. Что там было? У Есенина не жизнь — лирика. Заметаются голубые пожары, Россия разливается золотом. А ещё любовь. Не светлая, не чистая, а та, которая за тысячу и только на ночь. Несмотря на всю правильность и маленькость Серёжи, где-то в душе он таким не являлся никогда. Между прочим, он, в отличие от Маяковского, — что крайне удивительно, — знает на практике, что такое секс и с чем его едят. Ну, или не едят, это уже на личное усмотрение каждого. Дело не в этом. Дело в том, что Есенин не пушистый и светлый мальчик с чистейшей душой, а тот ещё… как там он сам говорил? Хулиган. Просто, закончив школу, поступив в университет и повзрослев, он стал более сдержанным. Более спокойным и ответственным, что ли. Но Маяк отчетливо помнил, как в школе он творил любую дичь, которую душа пожелает, и иногда улыбался этим воспоминаниям. Учился он на пятерки, но вне школьных классов начинался настоящий праздник жизни. Потом Есенин начал утягивать с собой и Маяковского. Били вместе морды задирам, рисовали везде, куда доставали, залезали на заброшки, пугали бомжей, мирно там спящих, и били бутылки об обсыпающиеся стены. Ближе к старшим классам Сережа начал рассказывать Володе о своих непрекращающихся любовных похождениях, а Вова, в свою очередь, объяснял, как правильно пить, чтобы не блевать и оставаться в светлой памяти. Болезненный опыт из детства появился от матери. Кто же знал, что пригодится. Только теперь Есенин пил мало, после одной из ужаснейших вписок на квартире кого-то из одноклассников. Но, что самое удивительное — Серёжа научил Маяковского смеяться. Бабушка Владимира часто говорила, что с младенчества не видела улыбки внука, но как только дверь в его жизнь с ноги выбил светленький полу-кудрявый одноклассник, она чуть ли не впервые услышала смех Володи. Мало того, что он смог с кем-то подружиться, так ещё и хорошо ему с этим человеком. Казалось, только пара людей знает, что Володя вообще способен на чувства типа счастья, но если кто-то когда-то это сможет увидеть — на всю жизнь запомнит. А если тот будет в компании Есенина — это будет самая интересная история. Страшная черная глыба на самом деле смеётся до жути заразительно, и Серёжа его этому научил. Он ему показал, что бывает и радость в жизни. Самым интересным по мнению Маяковского был тот раз, когда Есенин, классе в девятом, ввалился на урок, кажется, химии в платье и с помадой на губах. «Хороша я барышня?» — класс разнесло в щепки. А самым интересным это было, потому что впервые в жизни все эти люди смеялись не над Вовой, а вместе с ним. Это чувство было просто не передать словами. Так странно, но так легко! Сергея на три недели отстранили от учебы, но ещё год он был для всей школы «барышней». Только ему обидно, в отличие от Маяковского, от этого не было. Вова злился, что все вокруг кидаются на его лучшего друга и задевают, а Есенин… А он смеялся с ними. Над самим собой! Это было для Владимира настоящим открытием и даже, наверное, чудом. Может, пора бы и ему так научиться. Должен же был Маяковский сделать для него что-то в ответ? Да даже если первому ничего было не нужно. А тот только стоял на крышах и держал лезвие у руки. Вот так он отплатил лучшему другу за что-то действительно важное. Спасибо, пожалуйста, до свидания. Мо-ло-дец. Он искренне пытался что-то сделать сейчас, хотя бы немного радовать, но, по воле рока так случилось — на пороге помахал Пушкин, унося с собой Володину крышу. Умеет же человек прийти и перевернуть все с ног… неведомо, куда, но только не на голову. И снова про Пушкина… Да шёл бы он к черту на свою сцену и не высовывался больше никуда, бегал бы, кричал, тряся связкой ключей, что «теперь этот вишнёвый сад — мой». Это у него лучше всего получается, проблема в том, что и в жизни он из роли никак выйти не может. Может, поэтому он всем кажется не самым хорошим актёром?***
Праздновали у Есенина дома. Родители в Москве у его сестры, квартира свободная, алкоголь и музыка — всё в лучших традициях. Серёжа расплылся в широкой улыбке и чуть не задушил ребят объятиями, получив подарок. Вроде как, ничего особенного, зато приятно. В бутылочку играть не стали, вспоминая предыдущий такой опыт, когда все закончилось скорой и чуть не убитым Пушкиным. Может быть, это и громко сказано, но с размаху впечатать затылок в камень — удовольствие так себе. Поэтому, под закатывание глаз Маяковского, остальные выбрали «я никогда не». Нестареющая классика. — Я никогда не снималась в кино, — Марина усмехнулась и перевела взгляд на Сашу. Тот весело и гордо дёрнул бровями и опрокинул рюмку. Рюмка за рюмкой, слово за словом, и вся компания, уже прилично выпившая, вела себя совершенно неприлично. Соседи раза три пытались выбить дверь и просили быть тише, только после угрозы вызвать полицию ребята выключили музыку. Время перевалило за три часа ночи, и все решили, что им срочно нужно идти гулять по ночному Питеру. Тёмный свежий воздух отрезвлял действительно хорошо, учитывая прошедший вечером дождь и холодный осенний ветер. Они кое-как доползли до Октябрьской набережной, удивляясь, как они вообще смогли дойти, шатаясь и смеясь, не умолкая. Маяковский шёл чуть поодаль и вглядывался в абсолютно чёрное небо. Слабый свет желтых фонарей пускал на воду реки блики, и только так можно было понять, где заканчивается Нева и начинается небо. Что чернее, понять было невозможно. В глазах плыло, и от смывшейся в одну кучу, — подобно коням и людям, — картинки кружилась голова. Облака разошлись, и из-за них выглянула яркая луна-фонарь. Она ударила по уставшим глазам светом, и Маяк опустил голову, щурясь и потирая глаза. Он на секунду задумался. В голову пришла строчка: с неба смотрела какая-то дрянь… Тепло алкоголя внутри не давало промёрзнуть до костей, но все всё равно кутались, как могли, и дрожали, стуча зубами. Все поняли, что гулять по набережной у самой Невы — плохая идея, только когда Марина громко заявила, что от холода не чувствует пальцев, и что нужно срочно возвращаться обратно. А куда деваться? Вернулись. В тепле квартиры снова у каждого начала тяжелеть голова. Аня первой осела на кровать в комнате Серёжи и уснула, свернувшись клубочком. Марина пошла за ней. Девушка аккуратно накрыла Ахматову пледом и невесомо поцеловала в висок, убирая с чужого лица короткие, но мешающиеся волосы. В дверном проеме, обозначая своё присутствие, кашлянул довольный Саша. Он пьяно лыбился, скрестив руки на груди и рассматривая девочек. — Что? — устало огрызнулась Цветаева. — Всё-всё, меня тут не было, — Пушкин усмехнулся и поднял руки, как бы сдаваясь. — Спокойной ночи, Марина Ивановна! В актера полетела маринина толстовка, свернутая в ком. — Тише будь, Саш! — прошипела беззлобно она, ложась рядом с Аней и осторожно обнимая ту со спины. Александр тихо закрыл за собой дверь и, шатаясь, пошёл обратно в зал. Маяковский наполовину вывалился в окно и курил, придерживая себя локтем за карниз. Есенин убирал со стола пустые бутылки, грызя параллельно непонятно откуда взявшуюся грушу. — Там девочки спать легли, надо потише, — Саша картинно свёл брови к переносице и приложил к губам палец. Маяковский с тяжелым вздохом перевалился из окна в комнату, кинул окурок в одну из бутылок и снова достал из кармана пачку. — Пушкин, это больше к тебе относится. Ты тут самый шумный, по-моему, — выдохнул вместе с дымом Маяк. — Если хозяин квартиры снизойдёт до простых смертных и поделится подушкой, то… я до утра буду рыбой, — Александр икнул и хихикнул себе под нос. — Есть такая штука в театре, наблюдения за животными. Так вот, вы можете понаблюдать, как я наблюдал за рыбами, и как хорошо я их… показываю Серёжа устало, но довольно потёр переносицу и улыбнулся. Володя в окне уронил голову и тихо засмеялся. — Саш, в комоде возьми плед и подушку, — Серёжа стукнул последней бутылкой и приземлился на край стола, дожёвывая грушу. — На диван ложись. Пушкин по-актёрски поклонился в знак благодарности, по обычаю стукнул пятками и, действительно найдя в ящиках нужное, рухнул на разложенный большой диван и свернулся комочком, поджав под себя ноги и прикрыв лицо руками. Вова докурил, оставил бычок в той же бутылке и уселся на пол под окном. Он закрыл глаза и запрокинул голову. Есенин приземлился рядом с ним. Минут через десять полной тишины, нарушаемой только ветром на улице, Саша забавно засопел, пытаясь полностью укутаться в плед и согреться. Владимир встал, закрыл окно и сполз по стене обратно. — Ну как тебе рыба? — серьезно и уставши спросил Есенин. — По-моему, это какая-то неправильная рыба… — он не менее серьезно посмотрел на Серёжу. Они перекинулись взглядами и прыснули от смеха, закрывая рты руками и пытаясь не разбудить всех уже спящих. Успокоились через пару минут. Есенин вытер выступившие слёзы и выдохнул. — А если серьезно, что у вас происходит вообще? — С рыбой? — Маяковский указал на актера пальцем. — А что ты хочешь услышать? — Да знаешь, сложно не заметить, что вы оба… неровно дышите друг к другу… — Есенин улыбнулся и принялся рассматривать потолок. — Я сейчас тебя ударю чем-нибудь, — Вова вскинул брови. — Ты о чем вообще? — А вы оба со стороны посмотрели бы на себя. Я напомню, ты Саше рассказал то, что клялся никому, ни за что и никогда, помнишь? — Да о чём ты? — искренне не понимал Маяк. — Володь, пятый класс и стихи, — Есенин чуть повысил голос и уставился на Владимира. — Если бы вот эта рыба для тебя ничего не значила, ты б никогда в жизни рот при нём не открыл на эту тему. Тот нахмурился и уставился в пол. А вот действительно? А что вообще происходит? — Ну знаешь, привязываешься к человеку, когда он в момент сильного стресса… — он повторял одно и то же, то же самое, что сказал Коле Асееву. Но говорил он это больше сам себе. Действительно происходила какая-то хрень, но Маяковский убеждал себя единственной теорией, которая симпатизировала больше всего. Ну а что ещё это может быть? Серёжа его перебил, но перешёл на шепот, когда Пушкин дёрнулся и повернул голову. — У вас даже слова сходятся, вы оба мне своим «сильным стрессом» оправдываетесь! — Сергей ткнул Маяка в плечо. — Я напомню, я тебя с крыш многоэтажек стаскивал несколько лет подряд, и вот это были моменты реально сильного стресса, но почему-то ты на меня так не смотришь… — Как так?! — в недоумении передразнил Володя. — Ты что сейчас имеешь ввиду? — Да то, что вы реально привязались друг к другу, только это не реакция мозга, а симпатия называется, — Есенин устало вздохнул. Владимир опешил и округлил глаза. — Чего? — Знаешь, люди иногда влюбляются. Ну, бывает такое у нормального человека. Чувства человек иногда чувствует, понимаешь? Маяковский окончательно впал в ступор. Какие чувства? Как влюбляется? Кто влюбляется? Он? В кого? Вова кинул взгляд на спящего Пушкина и замер от ужаса. Да не может этого быть… Нет, это бред какой-то, нет! Просто чистейший бред. — Ты хочешь сказать, что я, мол… влюбился в Пушкина?! — говорить это было противно и неприятно. — Балалаечник, я реально сейчас тебя чем-нибудь стукну. Думаешь, я гей что ли? — Я не знаю, ты же не проверял! А даже если проверял, то мне ни слова не сказал! — Есенин вскинул руки. — Была у тебя в школе девушка? — Была, но это было пиздец странно… — тараканы в голове в горах мусора искали забытые воспоминания. — Лилю Каган помнишь? — Ну помню. — Я ей вроде понравился, она предложила встречаться, а я что? Ну месяц так провели, потом она меня послала и ушла к Брику. — Осип который? — Есенин тоже пытался вспомнить имена ребят из параллели и класса. — Да. Они еще расписались через пару дней после выпускного, помнишь? — Ну, предположим, что да. В итоге, что с Лилей-то? — Да она мне и не нравилась никогда, предложила встречаться, я согласился, всё! — тихо вскрикнул Володя и осел, услышав недовольно завертевшегося Пушкина. — Никто мне никогда не нравился. — Ну вот, пожалуйста, — Серёжа кивнул в сторону спящего. — Знакомься, объект твоей влюбленности. Тараканы сами охуели от сказанного. Маяк открыл рот, но не смог ничего сказать. Он? Влюбился? В парня?! Не может такого быть! От одной мысли, что Вова сам может быть… таким, воротило. Тем более в кого? Вот в эту выёбистую кудрявую… рыбу?! Перед глазами ударило воспоминание о самом первом утре, когда Маяковский жил у Саши. Когда тот вышел из комнаты в расстёгнутой рубашке, а Володя на него… засмотрелся?! Фу, блять! Что это такое и почему это происходит, он не понимал, но думать о том, что сам такой, не хотелось. Он оправдывал это, как мог, отрицал всё, что лезло в голову, но сам для себя не смел называть это влюбленностью. Любовь может быть между мальчиком и девочкой, между мужчиной и женщиной, между парнем и девушкой, и никак иначе! — Ты реально считаешь, что я гей? Это же отвратительно и неправильно! — вспылил он. — Да что отвратительного?! — не выдержал Есенин. — Аню с Мариной видел? Они тоже, что ли, отвратительные и неправильные? А вот действительно… Маяковский только сейчас понял смысл всех намеков и взглядов девочек друг к другу. Его прошиб холодный пот. Ладно… ладно, может быть, и есть такое, но он-то точно нормальный!!! Девушки — дело одно, а парни… — Не знаю я, но знаю, что я сам точно не такой! — Какой? Что такого в том, что ты кого-то любишь? Почему у тебя любовь делится на правильную и неправильную, курильщик? Любовь, симпатия, влюбленность, как хочешь называй — это вообще самое прекрасное, что может чувствовать человек! Она не делится на да и нет, пойми ты… — Сергей вздохнул и встал, опираясь рукой на плечо Вовы. — Не всё в мире только чёрное и белое, Володь. Он задумался. Ну как не делится? Это же ненормально, это против природы! В мыслях всплыла недавно сказанная Есениным фраза. — Подожди, в смысле оба оправдываем? Ты с ним говорил об этом? — Говорил, — Серёжа достал из того же комода подушку и устроился на другом углу дивана, стараясь не мешать Саше. — И что он сказал? Есенин неопределенно хмыкнул. — Сам поговори с ним, и узнаешь. Маяковский тщетно старался выпытать у друга ещё подробностей, но тот ничего не отвечал, и тоже в скором времени провалился в сон. Вова этой ночью так и не спал. Он курил, высунувшись в окно, чтобы не нести запах в квартиру, и бесконечно много думал. Казалось, так громко, что его мысли слышал кто-то ещё. Пачка закончилась. Маяк нервно ходил туда-сюда по квартире, пытаясь переварить весь его диалог с Серёжей. Окончательно устав, когда за окном начало светлеть, он приземлился обратно под окно, согнув ноги и поставив руки под колени. Маленький тараканчик вытянул из подсознания мысль, выкинул ее на передний план и тут же скрылся. Володя эту мысль поймать успел, но сразу с ужасом осознал, что лучше бы он этого не делал. Сердце застучало быстрее. Он взглянул на Александра, и на секунду от осознания в глазах потемнело. А Пушкин ведь и правда… красивый?