Рубин Империи Ко

      Следующие несколько дней практически выпали из памяти. Хотя, нет. Честнее всё же будет сказать, что я их абсолютно не помнила. Всё это время я спала, провалившись в жуткое подобие не то тяжёлого беспамятства, не то забытья. Обеспечил меня этим подарочком, кто бы сомневался, Шинигами.       Потом уже я оценила его лисью догадливость и осмотрительность. Он дал мне драгоценное время, возможность свыкнуться с изменившейся раз и навсегда жизнью, не сойти при этом с ума, и, что самое важное, не выдать себя.       А так у меня хотя бы было время на то, чтобы навести в сознании порядок.       Большие объёмы информации, обрушившиеся на мою многострадальную голову в первую ночь, чуть меня не сломали. Сведения из прошлого мира смешивались со знаниями прежней хозяйки этого тела, и я лежала, словно в бреду, наблюдая, как перед глазами мельтешит бесконечный калейдоскоп, в котором родные городские пейзажи сменяются пейзажами Империи Ко. Поток сведений был огромным. Посудите сами, сложите шестнадцать лет, прожитые в одном мире, и десять в другом. Может показаться, что мало, но моя голова, готовая разорваться в любой момент, так не считает.       Жизненный опыт, которого по сути нет. Факты. Отношение к людям. Особенности культуры. Исторической эпохи.       Огромное, невероятное количество мельчайших подробностей, разрывавших голову на части.       Я помнила, что такое Интернет, и знала, как можно отправлять послания голубиной почтой.       Мало-помалу из памяти стиралось всё ненужное, то, что пригодиться уже априори не могло. Номер маршрутки, которая ходит до дома лучшей подруги. Цвет её дома, номер квартиры и внешность. Имя этой самой подруги.       Зато на первый план выходила вторая личность, которая теперь воспринималась мной как вторая часть моего сознания. И принять её было, в принципе, самым логичным, что я могла бы сделать. Её воспоминания были моими воспоминаниями. Её чувства были моими чувствами. Её тело было моим телом.       Я знала, как зовут её родителей, помнила каждый эпизод её недолгой жизни. Я знала Когёку Рэн, как знала прежде саму себя — а потому смириться с тем, что я заняла её место, было не так уж сложно.       И, как будто всего вышеперечисленного было мало, в конце концов, начало меняться и моё «Я».       Я не могла сказать, кем я была теперь. Что я такое. Раньше у меня было другое имя и другое тело, у тела же Рэн — другое сознание. Я не была Когёку, да и характер у нас разный. Однако теперь я не являлась и той русской девушкой, родом из двадцать первого века.       Я представляла из себя нечто среднее, сплав из характеров себя прежней и Когёку. Она отличалась спокойным нравом и плаксивостью, но я была не такой. Я всегда могла похвастаться острым языком и отвратительнейшим характером.       Я находилась где-то посередине, где-то между, и постепенно свыкалась со своей судьбой. Тяжело было оставить своё прошлое там, в другом мире, но это неизбежно происходило, и вскоре я уже смутно помнила лица своих настоящих родителей.       А ещё через какое-то время я забыла их имена.       Одно заставляло сердце сжиматься от горького удовлетворения — вместе с памятью уходила и боль по отныне навсегда утраченному, бередившему душу, подобно осколкам стекла, попавшим в рану. Шинигами и вправду позаботился о моём рассудке.       Выбора у меня не было, и я собирала себя по кусочкам. Крупицы воспоминаний оттуда, крупицы воспоминаний отсюда — так создавалась новая личность, появлялся на свет новый человек.       И спустя ещё какое-то время заново рождённая Когёку Рэн наконец открыла глаза.

***

      Утро. Ласковое, тёплое солнце, белые облака, пушистые. Девочка недовольно вздыхает и садится в постели. За окном шумит роща, несколько птиц чирикают на подоконнике, прямо у раскрытого окна. Она опускает ноги на холодный пол и потягивается, зевая.       А свет, всё такой же мягкий и ласковый, проникает в комнату сквозь незадёрнутые шторы.       Я подскочила в постели, тяжело дыша. Глянула на свои руки и выдохнула. Всё ещё тут. В Империи Ко. В теле Когёку.       — Нет… в своём теле, — поправила себя я и огляделась.       Ничего не изменилось. Всё та же комната. Я встала с кровати и подошла к окну, стараясь унять бешено бьющееся сердце. Не знаю от чего, от страха или волнения, но мои руки всё ещё оставались ледяными и мелко дрожали. Меня всегда пугали вот такие вот сны, напоминающие о моей прошлой жизни. По непонятной причине мороз пробегал по коже. Сравнивала это всё с весточками умерших, ведь для меня и люди, которых я знала, и прошлая я уже считались погибшими. Ну, или без вести пропавшими. Не знаю даже, что хуже. И вот теперь, будучи далеко как во времени, так и в пространстве, я дрожала всем своим существом от любой вести «с того света», испытывая просто животный ужас. Всё так расплывчато: ни лиц, ни очертаний, ни обстановки. — Когёку-сама, завтрак готов.

***

      Если в человеке естественность превосходит воспитанность, он подобен деревенщине. Если же воспитанность превосходит естественность, он подобен ученому книжнику. После того, как воспитанность и естественность в человеке уравновесят друг друга, он становится благородным мужем.       Чёткие, выверенные движения кисточки скользят по бумаге, нанося на неё иероглифы один за другим, отрабатывая навыки письма, улучшая почерк, доводя его до идеала, потому что иначе никак. У принцессы должен быть совершенный почерк, и ни одна чёрточка не должна выглядеть неаккуратно или криво. Занятие сложное, утомляющее, требующее немалой концентрации.       Я обязана заниматься этим. Обязана не позорить семью. Обязана быть лучшей, хоть на данный момент являюсь лишь дочерью младшего брата Первого Императора — вроде принцесса, а вроде и нет. И ещё очень много таких «обязана».       С самого раннего детства воспитание девочек строится на запретах, бесконечном унижении, принуждении и подавлении личности. Их убеждают в том, что в жизни нет ничего хорошего, что они не заслуживают любви, что жизнь ничего не даёт, а только отнимает. И долг заключается в том, что нужно жертвовать собой ради других, даже если это не приносит тебе счастья. Просто твоим близким не придется за тебя краснеть, и это главное.       С утра до вечера мне вдалбливают наиглавнейшие жизненные истины: «Если к двадцати пяти годам ты не выйдешь замуж, то покроешь себя позором», «Если ты смеёшься, тебе не стать изысканной женщиной», «Если твоё лицо выражает какие-либо чувства, значит, ты вульгарна».       У принцесс есть только обязанности. И главная из них — быть безупречной во всем. Следует лишь едва прикасаться к еде, даже если ты голодна. А главный долг — выйти замуж до двадцати пяти лет, родить детей и молчать.       И каждый раз, когда маленькой девочке хоть что-то не нравится, она слышит замечательную фразу: «Если тебе не нравится так жить, у тебя есть выход. У тебя есть право покончить собой». И как бы зловеще ни звучали эти слова, здесь самоубийство очень уважается. И если ты убьёшь себя, близкие будут только гордиться тобой и выделят тебе в семейном склепе самое почётное место.       Но не всё так плохо. Однажды в жизни наступает и светлый период. В возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет в ней появляется свобода.       Вам кажется такая жизнь ужасной? Нет, они не жертвы, у них просто так принято — они не знают другой жизни. Но встречаются и такие, которые бунтуют. И правильно делают, я считаю.       Отложив кисть я посмотрела в окно. Прекрасная погода, не хочу сидеть дома.       — Когёку-сама, к вам пришли, — Ка Кобун, который с недавних пор стал неким подобием моего советника, пытался выглядеть равнодушным, но в конце его голос дрогнул, по лицу было заметно, что он с трудом сдерживает улыбку.       — Стоп, кто это? — нет, действительно, с тех самых пор, как я проснулась, ко мне приходили только врачи. Как оказалось, умерла Когёку из-за болезни.       — К вам пришли Коэн-сама и Комэй-сама.