II
19 мая 2020 г. в 09:49
Звук выстрелов за окном не разбудит ни мертвого, ни сумасшедшего. Но ты вздрагиваешь и, еще не успев окончательно проснуться, инстинктивно замираешь на месте. Прислушиваешься. Не так близко, но всего пара домов отсюда. И только эта мысль тебя окончательно будит, заставив резко подняться и оглядеться вокруг помутившимся взором.
Осознание собственного незавидного положения, точнее, состояния, приходит через четыре секунды, вместе с вернувшейся в тело болью. Однако еще прежде успеваешь заметить кое-где стертую пыль — если кто-то зайдет сюда, прятаться здесь будет уже бесполезно.
На улице снова тихо, не считая привычных звуков шагов, колес, самолетов, голосов и тому подобного. Да, это называется «тихо». Ухмыляешься этой мысли, как глупой шутке, ложишься обратно на кровать, глядя в одну точку, все еще рефлекторно вслушиваясь и пытаясь не обращать внимания хотя бы на боль в голове.
Какое-то время тихо лежишь, радуясь практически полному отсутствию мыслей. И только когда непроизвольно вздрагиваешь вдобавок к уже привычному чувству тревоги, без видимых причин и каких-либо мыслей, сознание нехотя напоминает о недавних событиях. Тогда в полной мере возвращается дрожь, и даже слезы текут по впалым щекам редкими, скупыми каплями.
Слишком слабая реакция для подобной ситуации, зачем-то мысленно говоришь сам себе. Так не должно быть, так неправильно. Такое невозможно, а если и возможно, то закончиться все должно было иначе. Отняли право, но должна была остаться хоть воля, хоть какая-то доля самоуважения. Ведь что бы ни случилось, каким бы ты ни был, ты все же человек. Попытки обдумать и пережить вскоре гаснут в сознании, когда чуть дрожа — непроизвольно, лихорадочно — вновь проваливаешься в тяжелый, тревожный и не приносящий облегчения сон, сквозь который не услышишь ничего.
Просыпаешься медленно, словно кто-то держит и не дает выбраться из мутного, тяжелого, беспокойного небытия. И прежде чем открыть глаза, успеваешь осознать, что дрожишь от холода. Под спиной влажная ткань одежды, взмокший затылок упирается в подушку. Рукой находишь на себе одеяло, понимаешь, что боль никуда не ушла, и лишь затем открываешь глаза. Взгляд тут же находит открытую настежь дверь, затем темноту в узкой щели за окном, между плотными бордовыми занавесками.
У окна небольшой столик, все так же заваленный газетами, книгами, листами… недочитанными. Все так же пахнет пылью, гарью и еще тем, к чему так не хочется принюхиваться. Все то же самое, все снова вернулось на свои места — вещи, запахи и звуки.
Молча отворачиваешься к стене, возвращаешь подушку на место и притягиваешь колени к груди, пытаясь согреться. Немного отогревшись, встаешь, чтобы закрыть дверь и привести мысли в порядок, а если быть честным — просто их избежать. В холодную воду лезть совсем не хочется, тем более не сейчас, но горячей нет, а запах становится нестерпимым.
Чистый человек должен приятно пахнуть, даже вылезший из какой-нибудь грязи… и ты невольно вдыхаешь глубже, принюхиваешься. Тут же различаешь запах. Не свой. Встаешь сразу, направляешься прямо в ванную, но по привычке останавливаешься, замираешь и вслушиваешься.
Слегка кружится голова, но это быстро проходит. Крадучись добираешься до двери, конечно же, чтобы закрыть. Передвигаешься так тихо, словно там кто-то поджидает — кто-то, чьи черты слишком ясно запечатлены в памяти; кто-то, о ком ты хочешь стереть все воспоминания. Разумеется, никого не находишь. Зачем ему приходить теперь?
Закрываешь дверь с выломанным еще до тебя замком, после чего то ли с облегчением, то ли с еще большим страхом все-таки направляешься в ванную, тихо и осторожно.
Отчего-то хочется раствориться в тишине.
Стягиваешь с себя одежду и быстро залезаешь под холодную воду. Отрезвляет. То, что нужно. Быстро, очень быстро и тщательно трешь кожу, смываешь с себя пену, вдыхая запах простого мыла, кажущегося тебе теперь чем-то благоухающим, и так же быстро вылезаешь, успев продрогнуть до костей. Насухо вытираешься небольшим полотенцем, надеваешь свою одежду более чем скудного гардероба, полощешь оставшееся, отжимаешь и, повесив на холодную батарею, выходишь. Все.
Но, бросив мимолетный взгляд на дверь, понимаешь, до чего же это было абсурдно. Ни запах, ни мысли, ни воспоминания никуда не делись. Невозможно смыть то, что оставляет следы внутри. А такие следы уже вряд ли что-то может стереть, разве что полная или же частичная потеря памяти. Той самой памяти, с которой у тебя никогда не было проблем.
Шаг, второй, третий… мягкий стук сапог, отсчитывающий секунды. Пять, четыре, три… серая ткань, черный ремень, два крыла чуть левее, светлые волосы. И чужой голос в голове эхом повторяет каждое слово — холодно, четко, не давая возможности возразить.
С силой трешь лицо руками, поворачиваешься и идешь к столику для того, чтобы взять что-нибудь не глядя. Вспоминаешь, оборачиваешься и находишь на полу свои очки, на удивление целые. Протираешь, не отдавая себе в этом отчета, садишься за столик. Открываешь какую-то книгу, внимательно вчитываешься в строчки. Перелистываешь пару страниц и находишь место, на котором остановился, читаешь. Внимательно, вдумчиво. Упираешься руками в деревянную поверхность стола, чтобы было удобнее.
Но тут же, ощутив холод сквозь одежду, отдергиваешь руки, едва не выронив книгу, против воли вспоминая и дерево, упирающееся в твои кости, и чужие руки на собственном теле, и… и становится трудно дышать, словно снова сжало горло.
Закрыть глаза, глубоко вдохнуть, пытаясь вернуть и без того с трудом найденное спокойствие, и еще раз попробовать сосредоточиться на книге. Через три страницы становится ясно, что смысл прочитанного уходит, вытесняемый воспоминаниями. Читать просто-напросто невозможно. Желудок мучительно просит еды, ломота и боль в теле — то единственное, на чем удается ненадолго сосредоточиться. А потом вспоминается другая боль — обжигающая кожу, холодящая внутри, что сводит мышцы и заставляет вздрагивать от каждого движения. И от одной мысли, что это могло бы повториться, вздрагиваешь, оборачиваешься и понимаешь, что лучше все-таки лечь. Во всяком случае, до наступления ночи все равно выходить не придется.
Уже давно привыкший не раздеваться, ложишься так, даже не забравшись под одеяло. Скрещиваешь и прижимаешь к груди руки и, устав бороться с собственным разумом, позволяешь воспоминаниям себя заполнить. Мучиться долго не приходится — мысли сами возвращаются к тому моменту, как острый слух заставил резко и бесшумно подскочить и с застучавшим чуть громче обычного сердцем тихо, но быстро переместиться в тот угол, где есть хоть какой-то шанс остаться незамеченным.
Если спасся один раз, значит, будет дан и второй шанс. А может быть, и еще. Но закрыв глаза, ты понимаешь, что конкретно твои шансы в любом случае слишком малы и сейчас работает обыкновенный инстинкт самосохранения, животный инстинкт. Звериный.
Чувствуешь, как вдоль по позвоночнику, все ниже, пробегает ряд мурашек. Ты всегда считал себя человеком разумным, интеллигентным, способным держать себя в руках и не сдаваться, когда остается хоть малейший шанс все изменить.
А теперь животная часть тебя побеждает, инстинкты становятся сильнее. И что ты можешь сделать, когда не в силах даже кричать? Но должен же что-то сделать, хотя бы попытаться. Должен. Ты такой же человек, как и они, с биологической точки зрения люди идентичны… если не считать расовых отличий, не говоря о религиозных. Хотя какой смысл в подобной мысли, когда ты сам живое доказательство пропасти между двумя такими людьми, один из которых принадлежит к так называемой чистой расе, а другой… другой — это ты?
Для одного ты человек, для другого — человек лишь наполовину, а кто-то и вовсе тебя за живое существо не посчитает. И неизвестно, кто ты для себя самого. Теперь уже точно не…
Знобит, и ты поспешно натягиваешь на себя одеяло.
Всегда было что-то нельзя. Или ты устанавливаешь рамки, или родители, или общество, или кто-то другой. Но теперь ты чувствуешь себя самого под запретом, себя самого этим «нельзя». Он имеет право, ты — нет. И это не просто слова, это закон, который не нарушишь. Он не боится, боишься ты. И разница не в цвете волос, глаз, кожи, не в одежде и не в кольце на пальцах — разница в положении.
Переродиться, стать другим ты уже не в силах. Закон природы — выживает сильнейший. Закон человека? Выживает сильнейший. Никакой разницы, так не все ли одно? Имеешь право жить… если можешь. Если хочешь.
А если не хочешь, то находишь решение или живешь так, как можешь. Достойным назовут того, кто добился своей цели. Он добился того, чего хотел. Он прав уже хоть этим. И он имеет право… Спустя пару делений (по часу каждое) на настенных часах, чудом оставшихся на месте, снова открываешь глаза. За это время ты успеваешь многое обдумать, что-то понять, что-то забыть… не можешь разве что уснуть. Слишком настойчиво всплывают из памяти цвета, звуки, ощущения. К ночи тебя опять начинает лихорадить.