III
19 мая 2020 г. в 09:49
День проходит спокойно, даже лучше, чем пожелал бы себе сам — ни тревог, ни случайностей, ни мучительных мыслей. И за стеной вроде все как обычно.
Используешь возможность почитать и вернуться в нормальное для себя состояние. Приводишь себя и свои мысли в порядок (стараясь не затрагивать то, в чем отсутствует необходимость) и тихо радуешься собственному спокойствию, не обращая внимание на отсутствие в нем и доли оптимизма. Самочувствие тоже в норме, потому к середине дня ложишься поспать, чтобы ночью встать и наконец-то выйти из своего убежища.
Тем более в этом остро чувствуется необходимость — не столько физиологическая потребность в пище, сколько просто необходимость отвлечься, изменить что-то в окружающем тебя пространстве.
Вскоре сквозь сон начинаешь слышать шаги. Сознание тут же дорисовывает картину — быстро, с обилием деталей, но все же не очень четко.
Однако когда во сне движение заканчивается, ты продолжаешь слышать звук шагов и понимаешь, что он становится громче. Тогда просыпаешься — сразу, тихо и без движения. Не открыв глаза, успеваешь понять, что пара шагов — и человек окажется прямо над тобой, над кроватью. И, конечно, ты уже под прицелом.
Ну и хорошо, нет смысла открывать глаза. И тут ты понимаешь, что разум все-таки победил инстинкт, хотя вряд ли ты когда-то мог предположить, что подобное вообще возможно. Тебе действительно стало все равно, и близость собственной смерти уже не вызывает никаких реакций.
Но воцарившаяся тишина очень быстро начинает действовать на нервы, а те, в свою очередь, толкают на соответствующие ситуации выводы.
Остановился над тобой, молчит, не стреляет и ничего не спрашивает. Лежишь тихо, перестал дышать и не шевелишься — он не проверяет, жив ты или мертв. Больше никаких объяснений тебе не нужно.
Ты, зная, что не похож на того, кто мог бы не беспокоиться о своем существовании, и уж тем более не имеющий на себе ни погон, ни каких-либо иных опознавательных знаков, осознав, наконец, ситуацию, осмеливаешься открыть глаза. Видишь именно то, о чем успел догадаться. Того, кого больше всего на свете боялся еще раз повстречать.
Теперь твоя уверенность в том, что жить осталось недолго, исчезла, и еще меньше стало уверенности в том, что все-таки удастся выбраться отсюда, даже если останешься среди живых. Во всяком случае, сегодня.
— Так и лежите.
Разве такое может повториться? Смешно, но захотел бы вскочить — не смог бы. Уже от самого этого голоса, точнее, от уверенности, холода и безэмоциональности, с которыми это было произнесено, сковывает не только тело, но и мысли.
Звучит не как просьба, но как приказ, которого невозможно ослушаться. А может быть, даже как констатация факта, и с фактом не поспоришь. Да и впечатление производит соответствующее — возникшее было при взгляде на него желание предпринять какие-либо попытки переместиться резко пропало. Лежать и не двигаться — это, наверное, единственное, на что ты сейчас и правда способен.
От неожиданно вернувшегося страха, от повторения ситуации, от самого присутствия этого человека или же от ощущения скованности и слабости — причина может быть любой, — ты не оказываешь никакого сопротивления.
Тебя, словно неживого, приподнимают на колени, вжимают плечами в кровать — не прося, не приказывая и не спрашивая. А ты не выказываешь сопротивления. И начинает немного трясти, хотя казалось, что смирился. Только, к собственному удивлению, это оказывается единственной реакцией на происходящее. Стискиваешь зубы, утыкаешься лицом в постель, чтобы не вскрикнуть от боли и дискомфорта, вздрагиваешь и сжимаешь похолодевшими руками одеяло. Это можно перетерпеть, ты должен. В конце концов, у тебя нет выбора.
Несколько резких толчков, до синяков сжимающие бедра руки и ни единого слова, будто так и надо. Но ведь так и должно быть, ты же сам знаешь — он имеет право, он имеет возможность и желание. Рука задирает рубашку, свободно касается твоего тела — совершенно не стесняясь, не чувствуя ограничений и тем более сопротивления. И не останавливается — резко, быстро, больно. И кажется, что слезы уже текут не от боли, не от того, что кто-то берет тебя как и когда ему захочется, а от его уверенности в своем праве на это, от прикосновений ничем не скованных рук — по твоему боку, под живот.
До синяков сжимает предплечья, бедра… в конце концов плечо, вдавив в кровать и не давая шанса пошевелиться, ритмично продолжая свои движения. Его уверенность в своих правах на тебя, на подобное обращение с таким как ты, быстро подавляет не только твои желания, но и твою собственную волю.
Вырываться уже нет и мысли. Разве такое возможно? Вернуться, еще раз взять то, что хочешь, и не только не спросив, но даже не заставив?
Оказывается, возможно. Оказывается, это возможно с тобой. Выходит из тебя. Чувствуешь горячую жидкость на коже, самопроизвольно напрягаются мышцы. С отвращением к себе же ты чувствуешь, как она стекает на поясницу. Тебе не просто неприятно, ты не просто чувствуешь себя униженным — тебе противно от себя самого. Не от него, не от ситуации — от себя.
Никогда прежде тебя так не унижали, а ты не чувствуешь ничего, кроме физического дискомфорта, боли (пусть и не настолько резкой, как в первый раз) и пустоты внутри.
Только частота дыхания практически не приходит в норму и слезы текут все так же, против воли.
Ответная реакция, конечно, опять отсутствует, и ты с содроганием ожидаешь той же боли в паху или чего похуже. Вздрагиваешь, по спине пробегает холодок, едва заметно трясутся руки. Стараешься смотреть лишь в стену. Перестаешь шевелиться, словно любое твое движение могло бы спровоцировать того, кто и не думал принимать тебя за человека.
Но удержаться все-таки не получается. Прижимаешь к себе руки и тихо ждешь. Он вытирает о кровать свои ладони, словно прикосновение к твоей коже оставляет грязь на его руках, застегивается и садится рядом. Закуривает.
Ты медленно и тихо ложишься на бок с ощущением, словно за это тебя как минимум должны задушить. Он не реагирует. Сигарета тлеет в молчании, пока он не упирается локтями в собственные колени. Тогда ты не выдерживаешь и, всхлипнув, вздрагиваешь, практически не ощущая собственных слез на горящей от стыда коже лица.
Он смотрит пристально, прямо в глаза. Он замер и ничего не говорит. А ты, не в силах оторвать взгляд от дымящей сигареты, слишком явно и против собственной воли представляешь, как мало ему нужно, чтобы прикоснуться ее концом к твоему бедру, находящемуся слишком близко от его руки.
И становится не просто страшно — хочется кричать, отползти, рыдать, умолять и что угодно делать, лишь бы этого не произошло. Вздрагиваешь еще сильнее и сжимаешься, когда он опять подносит сигарету к своим губам — движением, за которым ты молча и пристально следишь. Может быть, если бы осознал это, то не осмелился бы смотреть так прямо.
Еще одна струйка дыма из красиво очерченных приоткрытых губ. Он молчит и смотрит, все так же холодно, внимательно и неотрывно. А у тебя дрожат губы, и ни о чем больше, кроме огонька на конце сигареты, ты думать уже не можешь.
Докурив, он медленно тушит ее об пол, и ты непроизвольно следишь за этим движением, не чувствуя ни облегчения, ни благодарности. А он снова поворачивает лицо в твою сторону, хмурится, опускает взгляд на твое колено, кладет на него руку и без намека на ласку проводит теплой ладонью вверх по внутренней поверхности бедра и, коснувшись кости таза, останавливается.
Боясь пошевелиться, ты не реагируешь никак — ни телом, ни мыслями. Ты хорошо помнишь, чем в прошлый раз обернулось отсутствие твоей эрекции. Он лишь хмурится, не сильно пихает тебя под колено от себя и, убрав руку, отворачивается с явным отвращением на лице.
— Блядь…
Сказал это тихо. Может быть, если бы он сказал чуть громче, ты бы не воспринял. Может быть, если бы он сказал это со злостью, ты бы еще раз почувствовал себя униженным. Может быть, если бы он крикнул, ты бы испугался.
Но он сказал это едва слышно, отвернувшись. Он сказал это с такой уверенностью в голосе, что ты мало того, что понял, что не ослышался, так еще и почувствовал себя соответствующе. И если бы он сейчас спросил, так ли это, ты ответил бы «да». Тихо, кивком — не важно. Ты был бы согласен.
Это можно было бы даже назвать правдой, ведь как бы ты ни был уважаем в прошлом, какое бы ни имел отношение к науке и какой бы правильной жизнью ни жил, — посмотрев на себя сейчас со стороны, ты сказал бы, наверное, то же самое.
Он разглядывает тебя, словно никогда прежде не видел. Смотрит с неприязнью, с отвращением, которое ему нет смысла скрывать. Он об этом даже не думает. И уже не столько хмурится, сколько начинает злиться. Смотришь робко, постоянно уводя взгляд, со страхом замечаешь, как стиснуты зубы. Еще один мимолетный взгляд, и видишь, как напряжены плечи, как всего на несколько секунд он сжал руку в кулак.
Уводишь взгляд и силишься не зажмуриться. Потому что уже даже кожей чувствуешь, что он злится. Потому что понимаешь, что он не только может, но и имеет полное право ударить. Причин для этого достаточно.
— Как скелет трахать в музее.
Вздрагиваешь, потому что сказано было негромко, но со злостью, которой тебе хватило, чтобы испугаться. Он резко встает и проверяет документы и форму, берет автомат. За долю секунды пугаешься еще больше и замираешь. Не успеваешь удивиться тому, что даже рад этому, собственный разум говорит, что так и должно быть после всего случившегося.
Но, бросив мимолетный взгляд в твою сторону, он разворачивается и уходит, провожаемый до двери твоим ожидающим взглядом. Какое-то время ты ни о чем не думаешь, просто смотришь на закрытую дверь и вслушиваешься. Когда понимаешь, что никто не войдет, медленно вздыхаешь и закрываешь глаза. Не чувствуешь ничего и ни о чем не думаешь — просто лежишь, так и не прикрывшись ничем. Когда понимаешь это, автоматически натягиваешь штаны, накидываешь на себя одеяло и поворачиваешься на бок.
Только после этого в голове возникает сразу множество вопросов, и ты начинаешь чувствовать запоздалый страх, который тут же сменяет удивление. Не можешь уложить в собственную голову осознание того, что он этого не сделал, он просто встал и ушел.
Ты не хуже других знаешь, что они нередко так делают — бьют, насилуют, издеваются или унижают. Сколько раз об этом слышал в темных углах по всему городу от тех, кто боится, кто уже с ума сходит от страха и постоянных атак собственной психики. И как бы ты ни пытался быть объективнее, ты понимаешь, что это правда. Даже если преувеличенная, но все-таки правда.
Результат всех этих действий всегда один — смерть. Если, конечно, эти действия не являются способом припугнуть. Здесь же никто никого не собирался пугать, и это слишком заметно для того, чтобы не понять. Но подобных исключений не бывает, точнее, ничего похожего ты не встречал ни разу, даже не слышал.
Это значит лишь то, что, во-первых, ты легко отделался. А то, что ты все так же чувствуешь себя обыкновенной блядью… ну что же, это не вызвало в тебе ни сопротивления, ни проявления агрессии… вполне разумно — есть возможность и нет помех, так почему бы и нет? Но важнее то, что по всем законам логики, следуя множеству примеров, ты уже должен быть мертв. Как скелет в музее… да.
А еще нет эрекции, не просишь и не умоляешь, не прячешься, словно тебя все устраивает, лежишь и не шевелишься, словно неживой, смеешь разглядывать, пусть мельком… При всем том тебя еще ни разу не побили и даже не наорали, не указали на то, кто ты, где твое место, что ты обязан делать и кому ты обязан.
Пытаешься понять, почему тебя жалеют, тебя — того, кто по всем законам существующей логики не имеет права жить. Он мог уйти, зная, что ты вскоре сдохнешь сам. Он мог уйти, а затем вернуться, чтобы пристрелить, если ты все же осмелился выжить или остаться. Он имеет право играться с тобой, сколько ему захочется, пока ты не представляешь какой-либо прямой угрозы или пока нет прямого указа — ликвидировать.
Но даже в этом случае любое неповиновение, оскорбление, даже случайное, отказ что-либо выполнить, отсутствие желаемого результата и тому подобное должно было привести не просто к крику или принуждению. Но ведь даже этого, по сути, не произошло… Уж точно не в той степени, когда можно с уверенностью сказать: «Да, такое действительно было».
Ты жив, пусть слаб, но еще трудоспособен. А значит, без контроля ты представляешь какую-либо угрозу. Он не создал впечатления глупого человека, так зачем ему это нужно? Откуда он знает, что не уйдешь, не донесешь? Почему решил, что может спокойно прийти в любой момент и взять то, что посчитает нужным? Ведь если бы он хотя бы запугал, если бы избил так, чтобы быть уверенным, что не встанешь, если бы не дал возможности сбежать или донести… Ведь если бы он хоть что-то сделал для того, чтобы быть уверенным в собственной безнаказанности со стороны своего закона — указанного или своего внутреннего, — то было бы понятно.
Но не пристрелив сразу, как это до́лжно, он мало того, что не стал избивать или высмеивать, он по сути даже не стал заставлять. Он просто воспользовался возможностью. И что еще больше удивляет — воспользовавшись, оставил все как есть. Словно ты пепельница, которую без зазрения совести и вообще какой-либо мысли о ней берут, используют по назначению и ставят на место, как будто именно так и должно быть. Или не пепельница, но любая другая вещь, предназначенная для общего пользования. Как женщина, с которой ты можешь за умеренную плату провести ночь и поутру ты ей ничем не обязан.
Но если ему нужно только это, то почему ты? Он же не так глуп, чтобы не заметить, кто ты и что здесь делаешь. Да и не стал бы делать подобное не думая, слишком дорого пришлось бы ему заплатить за такие действия, если бы кто-то узнал. Да и вообще, какое может быть удовольствие, когда ко всему прочему в ответ никакой реакции не получаешь? На человека с нездоровой психикой он явно не похож, да и вряд ли возможно было бы подобного встретить в стройных рядах армии-победителя.
Он красив, значит, проблем в общении у него тоже не должно быть. Он имеет возможность получать что хочет, а не довольствоваться такими как ты. Он прекрасно держит себя в руках, спокоен, у него умный взгляд и он уверен в собственных возможностях. В его праве на подобное отношение уверен даже ты сам, хотя и принять подобное не способен.
Нет, все-таки способен. «Так и лежи», да. А что еще остается делать, когда нет ни сил, ни возможности? Конечно же, послушно лежать и не двигаться. И, не дай Б-г, не думать, что может быть как-то по-другому. Понимаешь, что чувствуешь стыд. Женщина? О ней и думать себе не позволяешь. Ты не просто не дашь то, что ей нужно, ты и права теперь не имеешь к ней прикасаться. Хотя на что ты вообще теперь имеешь право? Немного успокоившись, ты все же предпринимаешь попытку взять себя в руки и, прогнав прочь мысли, поднимаешься с кровати. Нужно пойти умыться и смыть с себя всю эту грязь, с которой уже, кажется, сросся. Неприятно стягивает кожу, не говоря уже о запахе, на который скоро и реагировать перестанешь, точно как на запах огня, дыма, гари и разложения… Потому что что-то тебе подсказывает одну простую истину — раз нет конца, значит, будет продолжение.