IV
19 мая 2020 г. в 09:49
Просыпаешься, разбуженный сильным чувством голода. Первая мысль о том, сколько дней не ел… заставляешь себя вспомнить, когда и что это было в последний раз. А вспомнив, понимаешь, что тебя мутит. Поднявшись, пережидаешь легкое головокружение — легкое для человека, находящегося в подобной ситуации довольно продолжительное время. Затем встаешь и направляешься в душ. До вечера еще достаточно времени, нужно выпить немного воды и хотя бы как-то прибраться. Думаешь об этом даже с облегчением, поскольку порядком надоело жить в месте, больше похожем на заброшенный чердак, нежели на скромную, но когда-то вполне уютную квартиру.
Отчего-то крепка уверенность в том, что хозяева уже не вернутся. И если раньше лишние признаки чьего-то проживания здесь были ни к чему, то теперь в подобных мерах просто нет смысла. Если кто-то один уже знает, значит, не так уж важно, если кто-то еще заметит.
Ты даже чувствуешь благодарность за это, потому настроение немного улучшается, и ты принимаешься за намеченные дела — торопиться некуда. Игнорируешь слабость в теле так же, как голод и лишние мысли. И когда, оглядевшись, остаешься удовлетворен результатом, идешь на кухню, пьешь немного воды и, наконец, позволяешь себе расслабиться.
Ложишься, потому что как бы ни хотелось не чувствовать, организм напоминает обо всем. В психическом плане сейчас ты не в лучшем состоянии. Не говоря уже о физическом. И нужно все-таки поспать, прежде чем на время или насовсем выйти наконец из этих стен. Как только закрываешь глаза, понимаешь, что уснуть не удастся. Если события предыдущих дней как-то вытесняли подобные мысли, то на этот раз бороться с ними все же придется. И, успев не раз изучить все, что есть вокруг, изучить до мельчайших деталей, ты погружаешься в собственные воспоминания просто для того, чтобы отвлечься.
Из университета ушел чуть раньше — попрощался со студентами, кратко объяснив ситуацию. Конечно, не в той степени, когда можно было бы ждать последствий любого характера. Забрал свои немногочисленные вещи и фотографию. Фотография всего курса — одна из тех вещей, которые для тебя имеют личный характер. Конечно же, любая принадлежащая тебе вещь является личной, но все семейные фотографии ты отдал, все до единой. Вернул без объяснения причины, просто отдал назад. Наверное, тебя просто не поняли. А эти ребята стали настолько родными, что, попроси у тебя семейное фото, ты мог бы показать их, не имея под данным жестом никакой шутки...
От осенних дождей обычно укрываются зонтом, от холодного ветра запахивают пальто и прячутся в теплые одежды. Ты шел вдоль здания, не имея при себе ни шарфа, ни перчаток. Один небольшой чемодан — вот все, что было с собой. Да и в нем совсем мало вещей, он был легок и практически не ощутим в руках. Шел молча, вдоль домов, выбирая неширокие и спрятанные домами и деревьями улицы. Не шарахаясь прохожих, не замечая тех, кто прятался, и тех, кто с облегчением разглядывал тебя. Иных ты старался избегать. Шел тихо и не зная куда… просто шел. И только молча остановился, когда слух различил тихие шаги — почти бегом кто-то двигался в твоем направлении. Знакомый голос, знакомая внешность. Все та же смешная шляпа и смеющиеся глаза. Только на этот раз в светлых глазах ты искал совсем не разум, не ждал от немного похудевшего и явно измотанного светловолосого юноши шутки. Но предположить, что он, узнав тебя, обрадуется и отведет сюда, ты тогда просто не мог…
Два ряда танков мимо главных трибун в честь Дня независимости. Парад, привязанный к событиям, произошедшим месяцем ранее. Парад, прошедший на следующий день после того, как улицы более чем пятидесяти городов были усыпаны осколками, камнями и обломками кирпичей. Когда нетронутые дома стояли ровными рядами. Когда средь этих домов из разрушенных стен торчали балки, или же самих стен вовсе не стало. Когда в этих обгоревших «дырах» между домами не осталось ни единой ценной вещи. Когда из огромного количества осколков под ногами жителей можно было собрать одно разбитое имя. На следующий день в честь захвата исторического региона прошел парад Дня независимости…
Однако мысли помимо собственной воли возвращаются к более близким событиям.
Что самое странное — к нему ты не чувствуешь никакой ненависти. Осознав это, вспоминаешь в деталях, пытаешься собрать часть картины — его. Вспоминаешь крепкую прямую спину, плечи, прямой неотрывный взгляд и походку. Вспоминаешь голос, руки, прикосновения… пытаешься вспомнить и разглядеть все, что сохранила память. Вспоминаешь каждое ощущение до мельчайших подробностей, собирая всю боль, все прикосновения, даже старательно воспроизводишь в памяти запахи и звуки.
Безрезультатно. Не чувствуешь ничего. Зато этого оказывается достаточно, чтобы задрожать. Этого оказывается достаточно даже для того, чтобы вновь почувствовать собственную ничтожность, бессмысленность существования.
И вот тогда осознаешь каждое слово, произнесенное им. Вновь чувствуешь то, что не смог бы кому-либо когда-нибудь рассказать хотя бы потому, что не хватило бы духу. Только даже сквозь эти ощущения понимаешь, что к нему ты чувствуешь... благодарность.
Прогнав эту мысль, воспользовавшись затишьем в физических ощущениях, успеваешь заснуть. А спустя время просыпаешься и удивляешься тому, что на подушке мокро от собственных слез.
Просыпаешься, не чувствуя себя отдохнувшим, хотя часы показывают исчезнувшее во сне время. Вот только тут же понимаешь, что выйти отсюда снова не удастся. В первый раз за много лет ты спал настолько крепко, чтобы не услышать, как к тебе приблизился человек. Крепко для того, кто давно забыл, что значит высыпаться, вставать отдохнувшим и не вздрагивать от каждого шороха.
Слишком невелико расстояние до двери — он дошел до тебя быстро, и ты испугался так, что застыл без единой мысли в голове, в состоянии, близком к панике. А то, что у него что-то в руках, ты заметил лишь в тот момент, когда на столике рядом с кроватью оказались банка каких-то консервов, большой батон, варенье и масло. И, почувствовав, как мучительно «взвыл» собственный желудок, ты переводишь взгляд на него, потому что чувствуешь, что еще немного — и ты просто перестанешь себя контролировать. А падать в его глазах еще ниже хочется меньше, чем упасть в обморок, который, судя по туману и резко возникшей тяжести в голове, уже близок.
Он стоит там, где остановился. В его правой руке все тот же автомат, левой рукой он едва касается стола. При этом он не опирается, не шевелится, дышит ровно и смотрит. Не просто смотрит — он ждет чего-то. Смотрит с интересом и пристально, изучающее и выжидая.
Отведя взгляд в сторону и прислушавшись к своим ощущениям, ты понимаешь, что он не напряжен. А вот ты — напротив. Кажется, что сердце не просто сильно стучит. Твое сердце разгоняется вплоть до того, что физически ощущаешь, как оно бьет по торчащим ребрам.
От собственного напряжения начинает болеть голова, стук в висках заставляет закрыть глаза. Изо всех сил ты стараешься унять внутреннюю дрожь, пока она не стала слишком заметна. А открыв глаза, понимаешь, что трясутся руки и живот сводит уже не столько от голода, сколько от страха. Но при этом совершенно не понимаешь, чем этот страх вызван. Его ли присутствием?
И в этот момент ты слышишь, как медленно и напряженно он выдыхает. Нет, он не вдохнул резко, его ничто не пугало… а ты замираешь, уже не обращаешь внимания на собственные ощущения и решаешься посмотреть ему в глаза.
Но он тут же, резко развернувшись, идет в сторону кухни, и ты вздрагиваешь так сильно, что еще немного — и просто подпрыгнул бы от испуга. Дрожишь, уже не в силах сдерживаться, пытаешься расслышать что-либо за стуком собственного сердца.
И понимаешь еще сопротивляющимся разумом, что выглядишь сейчас не просто глупо — ты выглядишь смешно. А он возвращается так же быстро, подходит с кружкой воды, и ты, не переставая дрожать, тут же жмуришься. Но он молчит, и вода, к твоему удивлению, не стекает по твоему лицу. А открыв глаза ты видишь, что он не пьет.
Он наклоняется, берет тебя за волосы так крепко, что хочется взвыть, приподнимает твою голову и заставляет пить. Собственная дрожь уже больше похожа на судороги, потому ты просто пытаешься выпить осторожно и при этом не захлебнуться. Есть ли там что помимо воды, для тебя уже не имеет значения.
Он отпускает волосы, убирает руку и выпрямляется. Вновь смотрит на тебя, поставив кружку на столик, и молчит. И кажется, что если бы он сейчас сказал что-нибудь, твои нервы просто не выдержали бы.
Дрожь практически прекратилась, в теле ощущается сильная слабость. И если бы не осознание едва ли не полной потери самоконтроля и собственной воли, то ты даже смог бы сказать, что почувствовал себя хорошо.
Что ж, так даже лучше. В подобном состоянии ты не можешь не только сопротивляться его рукам, но и помех в виде непроизвольных вздрагиваний, напряженных мышц и прочего тоже создать не способен.
Расслабившись, ты закрываешь глаза. Он волен делать с тобой все, что ему захочется. Вряд ли в данный момент ты хоть на что-то большее, чем просто отдать себя в его руки, способен, а ему, разумеется, больше, чем ты можешь дать, и не нужно. Разве что он пришел наконец-то застрелить тебя. После.
Открываешь глаза, когда ощущаешь что-то рядом с собой и слышишь звук его шагов. Понимаешь, что уже способен различить его походку даже с закрытыми глазами прежде, чем он скрывается за дверью. Что-то не укладывается в твоей голове и, опустив взгляд на кровать, ты видишь рядом с собой тот самый батон.
Сидя на кровати и размачивая в кружке куски хлеба, ты пытаешься осознать происходящее. Откуда ты тогда знал, что он не придет сегодня еще раз? Оторвав взгляд от хлеба у своей руки, ты неотрывно уставился на только что закрытую дверь, едва ли в силах что-либо сказать, и не заметил, как по щекам потекли слезы. Зато сразу понял, что дрожат руки. И что в этот раз не чувствовал страха — слишком сильные эмоции имели в этот раз совсем иной окрас.
И, может быть, повинуясь разливающемуся беспокойным морем у тебя внутри чувству благодарности, тогда ты отдал бы ему себя, не испытывая никакого психологического дискомфорта.
О радости и желании отдать всего себя ему в руки, конечно, речи быть не может. Сознание, разум, мысли и память — все это противилось сложившейся ситуации. Вспоминая маленькими и болезненными порезами о том, что пришлось пережить.
Но желание сказать «спасибо» настолько велико. Это желание утопило в себе абсолютно все прочие чувства, забрало даже физические ощущения и спрятало мысли. Тогда ты уснул, обняв и прижав к себе кусок хлеба, словно ребенок, обнимающий плюшевого медвежонка и отдающий своей игрушке накопившееся за день тепло.
Конечно, глупо. Вот только в жизни глупостей так много, что рано или поздно просто перестаешь их замечать. И лишь спустя года, много-много лет, все эти незамеченные глупости вновь появляются перед глазами.
А сейчас ты просто пытаешься немного поесть. Еще какое-то время нет необходимости выбираться отсюда на темные и замершие в тишине улицы полуразрушенного города. Еще какое-то время можно ничего не ждать и пытаться привести собственное состояние пусть даже в шаткое, но все-таки равновесие. И если сюда за это время никто не придет, то можно будет считать, что судьба проявила к тебе не просто благосклонность, а даже внимание и заботу. А если придет он… к нему ты успеешь привыкнуть.
Ты съел совсем немного, но желудок кажется полным. А есть все равно хочется. Находишь газету, заворачиваешь в нее почти полную буханку и вместе со всем остальным убираешь от света, влаги, подальше от глаз в оцарапанную и кривую металлическую коробку из-под чего-то явно несъедобного. Кажется, собственный желудок отзываться благодарностью уже не способен, потому просто садишься, опершись спиной о холодную стену.
Он человек совершенно иного круга, другой породы. В твоих глазах различий быть не должно, ты пытаешься убедить себя, что люди, какими бы они ни стали, все равно по сути своей одинаковы. Но, так или иначе, все равно остро ощущаешь пропасть, которая всегда была, есть и будет между вами.
И любая помощь с его стороны не может быть ожидаема. Он не просто находится на другой стороне. Он тот, кто должен уничтожать таких как ты. И он вправе делать это любым из указанных ему способов. По сути, по тем же природным инстинктам — он твой враг. По другим законам, более живым на данный момент, ты его враг.
А еще он вправе поступать с такими, как ты, как с рабами или заключенными. Пусть это всегда было не в твоих правилах, но ты сам скорее согласился бы кого-либо считать врагом, рабы и заключенные в твоем укладе стояли все-таки ниже. Раньше ты не видел в подобной схеме той стороны, которую можно было бы назвать положительной. Это было бы странно и смешно.
На ум приходят различные примеры из истории, когда рабы имели право на что-либо и даже могли считаться свободными при соблюдении каких-то условий. Даже вспоминаются какие-то обрывки фраз. Например, Цицерона, утверждавшего что «за всеми нами одинаковое число поколений. Происхождение всякого лежит за пределами памяти». Или же Платона, говорившего, что «нет царя, что не произошел бы от раба, нет раба не царского рода».
К тому же не все хозяева, допустим, в том же Риме были жестоки к своим рабам. Многие держались гуманного обращения, были внимательными и заботливыми господами. И тебе также известно, что рабы преданно служили и защищали своих хозяев из благодарности или любви, нередко ценой собственной жизни.
Такое положение случалось в истории не единожды. Например, положение прислуги знати было во многом схоже, и все это для тебя понятно и объяснимо. Но такого как сейчас ты вспомнить не смог, и понять это труднее. Намного труднее понять мотивацию человека, которому в подобных действиях нет никакого проку.
Даже напротив. Его не должны видеть, ведь за это он сам окажется в еще худшем положении, чем находишься сейчас ты. Он должен постоянно избегать даже намеков. Он должен идеально владеть собой и держать ситуацию под полным контролем. И еще многое, очень многое не дает твоему уму покоя. Он просто не может делать ничего подобного, не имея причин, достаточно веских причин.
Одно лишь удовлетворение собственной физической потребности — маловероятно. В таком случае он не стал бы садиться рядом и, медленно выпуская табачный дым, разглядывать тебя — пристально и внимательно. Он сделал бы так, как ему было бы удобнее, а не подстраивался бы под лежащее на кровати едва живое тело, при этом еще и имея возможность без каких-либо проблем добиться большего.
Какое удовольствие тут вообще может быть? Он имеет возможность провести это время в намного более приятной компании со значительно большей результативностью.
Утверждение собственного «я»? За счет чего? За счет унижения и приуменьшения значимости другого, более слабого? Но ты еще ни разу не услышал от него ничего похожего на «скотина», «ничтожество», или, допустим, «выродок». Он не пинал ногами тебя, лежащего на полу.
А от осознания того, что он принес еду, напоил и в этот раз не стал пользоваться твоим состоянием, мысли совершенно спутываются, противореча одна другой и находя одно за другим доказательства противоречащих друг другу ответов.
И лишь одно ты ощущаешь явно — чувство благодарности к нему так никуда и не делось.