VII
19 мая 2020 г. в 09:51
Проснувшись, бродишь от стены к стене, не зная, чем занять себя. Хочется лечь в тишине и не вставать больше, не думать и даже не шевелиться, но мысли не дают этого сделать. А думать не хочется.
Ешь, берешь себя в руки и садишься почитать. Весь день гонишь из головы мысли, а вечером в этом уже пропадает необходимость. Он приходит с коньяком и, взяв кружку с кухни, наливает немного и ставит на столик в комнате. И зачем-то принес жидкое масло. Смотришь на него, переставая понимать его действия, но когда он говорит «пейте», хочется переспросить, не ослышался ли. Пододвигает кружку:
– Ели что-нибудь?
Киваешь головой, смотришь на него с непониманием. А непонимание вытягивает изнутри заглушенный страх. Он разворачивает стул и садится, кладет автомат рядом с собой и смотрит на тебя. Уже привык и к его взгляду, и к его присутствию, не ощущается прежнего сильного дискомфорта. Немного спокойнее, немного… доверчивее? Кивком указывает на кружку рядом с собой.
– Пейте все.
Подходишь, берешь кружку, подносишь к губам и пьешь. Осторожно, без резких движений. Даже дышать стал тише. Алкоголь действует на ослабший организм сильнее, чем подействовал бы когда-то раньше. Нервничаешь. Отключиться, может, и хотелось бы, но точно не здесь и не сейчас. А может, оно и к лучшему, и день просто сотрется из памяти...
Ставишь опустевшую кружку на место и понимаешь, что так недалеко потерять контроль над собой. Его рука спокойно лежит на столе, он смотрит внимательно и, кажется, задумчиво. Спокойным, неторопливым движением отводит в сторону колено и слегка разворачивает ладонь к себе, показывая этим, что нужно делать. Даже руки не поднял. Но вариантов других нет, потому шанс ошибиться в понимании данного жеста отсутствует совершенно.
Со странным чувством приходишь к мысли, что скоро будешь понимать его без слов. Неприятно. С одной стороны, так проще и лучше, а с другой… все же неприятно. Хотя чего тут понимать? Разве он может с тебя что-то еще взять?
Он откидывается на спинку стула и наблюдает. Садишься перед ним, опустившись на одно колено и осторожно, опасаясь собственной торопливости или неверного движения, расстегиваешь ремень, две нижние пуговицы и галифе. Сейчас ты хотя бы знаешь что делать.
Второй раз у тебя получается отнестись к этому проще. Просто сделать и не думать. Или… нет, без «или». Действуешь, разумеется, с осторожностью, но тянуть время нет ни смысла, ни желания. Несколько движений рукой, и обхватываешь его губами. Тут же вспоминаешь, что нужно убрать зубы. Хотя если бы не был осторожен, он бы дал знать.
Противно и унизительно, но оттолкнуть его, отказаться, сопротивляться смелости не хватит. Уже успел понять, чем это может обернуться, и как мало вариантов исхода. Он молчит и смотрит, сидя с обманчиво расслабленным видом. Его рука все так же покоится на столе, вторую он кладет на твой затылок и слегка прижимает. Потом возвращает руку на место и смотрит, чуть склонив голову набок. Молчит, ничего не указывает.
Странная и неприятная ситуация. Не заставляет, не настаивает, не угрожает… но не оставляет выбора. И вроде и по своей воле. Внутри все сжимается, к горлу подкатывает тошнота. Нет, этого допустить нельзя. Упираешься левой рукой в пол, берешь правой рукой и осторожно, не очень быстро проводишь большим пальцем снизу, не по всей длине. Совсем перестать касаться не рискнул бы даже для того, чтобы поменять позу. Мельком бросив взгляд, словно спрашивая его разрешения, быстро садишься на оба колена и, придержав рукой, вновь обхватываешь его губами. Не быстро и не медленно, спокойно и механически.
Его пальцы погрузились в твои волосы – несколько движений так, как ему нужно. Терпишь, зажмурившись и, разумеется, молча. Он свешивает руку, вздыхает и говорит, чтобы старался. Говорит без злобы, но с явным недовольством. Стараешься, помогаешь рукой, двигая кистью быстрее, с той скоростью, которую предпочел в прошлый раз он. Двигаешься по всей длине губами, плотно обхватываешь и проводишь языком. Пусть без желания, но ты честно делаешь так, как сказано.
Выпрямляет спину, сев прямо, еще раз вдыхает. Слишком громкий выдох. Ты тут же отшатнулся, словно сделал что-то запрещенное, не то или не так. Как будто он не выдохнул, а наорал, и притом заслуженно. Неужели ты так его боишься?
Затравленно на него смотришь и боишься шелохнуться. К этому примешивается и небольшая потеря контроля, вызванные алкоголем. На языке вкус и того, и другого. Он встает, заставляет подняться и ведет к кровати, так и не отпустив предплечья, другой рукой придерживая на себе одежду. Толчок – и падаешь на кровать, ощущая, как кружится голова. Тут же переворачиваешься с боку на спину, цепляешься пальцами за покрывало и подавляешь в себе желание отползти.
– Снять и на колени. Все надо объяснять?
Он берет принесенное с собой масло, а ты послушно и быстро стягиваешь с себя ненужную одежду. Встаешь на колени к краю кровати и раздвигаешь ноги. Свесив голову, смотришь на кровать, боишься обернуться. Тело расслабленно, но это вызывает лишь чувство дискомфорта, потому что внутреннее напряжение остается на месте и лишь усиливается, когда ощущаешь, как по коже медленно стекает масло.
Что ты делаешь? Что он делает? Замираешь, слышишь, как со страху стучит собственное сердце, когда он проводит пальцами между бедер, размазывая жидкость. Брови сами собою сошлись, глаза закрылись, и стискиваешь зубы, боясь издать хоть звук. Он хотя бы не видит, насколько жалко ты сейчас выглядишь. Он не должен видеть, насколько тебе противно, даже если он это понимает. Но показывать намерено нельзя.
Не двигаешься и сдерживаешься, когда он, судя по звукам, поставив обратно масло, кладет руку на поясницу и аккуратно входит в тебя. Упираешься руками, чтобы не отстраниться, сглатываешь, потому что в горле пересохло. Не так больно, не так неприятно, как было прежде. Неужели такое возможно? Даже получается расслабиться немного. Держит за кости таза и быстрыми движениями подталкивает. Его рука в масле скользит по твоему телу, он сжимает крепче. Ненадолго. Выходит, отходит на шаг:
– На спину.
Переворачиваешься. Голос его немного ниже и тихий, он смотрит совершенно иначе, не вызывая неприятных ощущений от разливавшегося внутри холода. Все равно неуютно и неприятно. Он стаскивает обратно к краю, подхватив под колени и, снова войдя, продолжает так же быстро и резко. Затем, опустив одну ногу, упирается ладонью в живот – легко, не придавив, и берет рукой твой практически не изменившийся половой орган – реакция отсутствует.
Сглатываешь, нервничаешь сильнее, против воли и едва ощутимо дрожишь, смотришь за его действиями, не двигаясь и ощущая нарастающий страх. Рука по маслу скользит быстро, движения уверены и настойчивы. Поднимаешь взгляд на его лицо, боясь увидеть что-то, чего сам не знаешь. Хмурится. Отворачиваешься, смотришь в стену, пытаешься сдержать подступающие слезы. Вздрагиваешь, когда он перестает мучить твой половой орган.
Он продолжает двигаться в тебе сильнее, упершись руками по оба бока в кровать. Боли уже нет, к ощущению успел привыкнуть и расслабиться, насколько вообще смог. Хотя попытку не напрягаться сильнее расслаблением вряд ли можно назвать.
Но реакция все равно отсутствует, необходимой ему твердости добиться так и не удалось. Сперма, разумеется, его, не твоя, горячими каплями брызгает на похолодевшую кожу. Результатом он не удовлетворен, требует привести себя в норму. Нормой называет, конечно, эрекцию.
От осознания этого не выдерживаешь, закрываешь лицо руками и плачешь уже едва ли не в голос. Дрожишь, сжимаешься, слезы текут по щекам и просто страшно. Это невозможно. Ты не сможешь этого сделать, не только потому, что это стыдно и неприятно это, но и потому, что уверен – не будет никакого результата.
Он настаивает, ты всхлипываешь и подтягиваешь к себе колени, понимая, что он требует невозможного. Смотреть на него стыдно и страшно, а от осознания того, что у самого уже не будет положительной реакции, как ни старайся, становится еще хуже.
Он злится. Молча разворачивается, идет на кухню, слышишь, как включает воду. Кажется, от страха уже готов рыдать, не стесняясь собственного голоса. Не смог бы, наверное, лишь просить его о чем-то. И не потому, что боишься, а потому что не имеешь права что-либо просить. Независимо от положения, ситуации, законов – просто не имеешь права. Он возвращается, вытирает полотенцем руки и кидает его на тебя.
– В следующий раз все должно быть как надо.
Молчишь, притихнув и дрожа, киваешь и смотришь на него сквозь слезы, в надежде, что оставит… так. Хотя бы живым, хотя бы сейчас.
– Ясно?
От резкого голоса вздрагиваешь и смотришь на него с ужасом. Негромко, дрожащим голосом отвечаешь «ясно». Он берет свои вещи и уходит.
К ночи успокаиваешься, может быть, лишь тем или оттого, что больше нет сил. Немного побаливает голова, но уже не разобрать, отчего. Побродил по квартире, подумал, поел. Убьет, изобьет, пощечиной ограничится – что сделает, не получив желаемого? Или скажет, что ты неблагодарен? Неблагодарен.
От этой мысли становится совсем не хорошо, но плакать уже не получается. К собственному удивлению, реакцией на это стало неприятное ощущение от себя самого. Залезаешь в кровать, накрываешься одеялом и, в темноте глядя в потолок, словно мог бы там что-то увидеть, приспускаешь свои штаны. Желания нет никакого, да и голова болит, потому движения не отличаются разнообразием, рука просто и ритмично делает, что нужно. Неожиданно приходишь к мысли, что делаешь это с той же самой скоростью. Двигаешь рукой иначе, немного медленнее, но результат по-прежнему тот же. Убираешь руку, подтягиваешь штаны, поворачиваешься набок.
Ощущения отвратительны, а действия кажутся бессмысленными. Перед мысленным взором каждое его движение. Засовываешь руку обратно, закрываешь глаза и во всех подробностях представляешь себе какую-то женщину. Щеки стыдливо горят от мысли о женском теле. Хотя о женщине только и остается что думать… прикоснуться? Нет.
Но о мужском теле думать не только бесполезно, но и неприятно.
Узкая талия, гладкая, нежная кожа, широкие бедра. Мягкие и очень женственные формы, приятные мягкие волосы спадают на плечи крупными волнами. Приятный запах женского тела. Никакой угловатости – все линии плавные, прикосновения нежные. Красивая линия шеи, чистые, яркие глаза и мягкая улыбка. Мягко очерченные скулы, прямые, чуть-чуть приподнятые брови, плавный изгиб лба. Открытые плечи и красиво обтянутая тканью грудь.
Рука, медленно и все так же настойчиво двигающаяся на половом органе, сообщает о том, что это бесполезно. Да и чем дальше представляешь, тем больше хочется прекратить эту пытку. В конце концов, перестаешь себя мучить и засыпаешь. А проснувшись на следующее утро, по собственным ощущениям понимаешь, что спалось тебе, мягко говоря, плохо.
Все утро ходишь из угла угол и пытаешься понять, что делать. Потом, неожиданно осознав, что впервые за очень долго время забыл поесть, идешь на кухню, но и за едой мысли все те же.
Перебираешь все известные тебе женские образы, стараясь не думать о том, что не имеешь на это права. Перебираешь в голове какие-то ситуации, рассказы и вообще все, что видел и слышал – не чувствуешь ничего, кроме разочарования в себе и собственных возможностях.
Настроение не падает только лишь потому, что падать уже некуда. Немного побродив, садишься на край ванны, закрыв дверь и представляя себе пару. Без лиц, без личностей – двое неизвестных людей, мужчина и женщина. Не какие-то особенные, не с идеальной внешностью и движениями. Неизвестные тебе. Самый простой, обыкновенный процесс возникает мысленно, перед закрытыми глазами.
Рукой водишь быстро, пока не понимаешь, что результат неубедителен. Но уже хоть что-то. Низ живота уже ноет, однако страх перед ним и осознание того, что должен что-то сделать, пересиливает. Бросаешь попытки, лишь осознав, что большего добиться не сможешь, а уж при нем-то, скорее всего, ничего не выйдет. Болит, неприятно? Уже плевать, переживешь. Может быть даже заслужил.
Он приходит вечером, застает тебя на кухне. Отламывает от куска хлеба, лежащего на столе, ест его и молча смотрит. Отходишь к раковине и упираешься в нее спиной. Просто ждешь, глядя в пол – смелости мешать не наберется, да и права на то тоже не находишь, а что делать должен, не знаешь. В тишине думаешь о том, что говорить, если он спросит. В голову ничего не приходит, сжимаешь пальцами край раковины и тихо стоишь.
И он спрашивает, как успехи. Едва хватает смелости помотать головой. Он молчит и смотрит. Стоишь, как прикованный, боишься на него посмотреть. Кажется, собственный голос сейчас перестанет слушаться.
– Пытался, – и добавляешь после короткой паузы еще тише. – Не вышло.
Виноват или нет – сам уже не понимаешь. От страха способность разумно мыслить притупляется, и боишься уже просто сказать или сделать что-то не так, не говоря уже о том, чтобы выдать ему отрицательный результат. Но дыхание ровное, хотя щеки и заливает краска, а разжать пальцы не хватает сил. Он едва слышно стучит ладонью по столу и молчит. Лишь спустя несколько минут – мучительно долгих минут, ожидания и неизвестности – он спрашивает:
– Как?
Хочется провалиться сквозь землю, лишь бы не отвечать на этот вопрос. И так стыдно, но деваться некуда. Или ответить резко? Разозлить? Пристрелит и конец? Еще немного молчания, и точно пристрелит, только потому, что не отвечаешь.
– Думал… о женщине, об образе.
– А о мужчине?
Понимаешь что краснеешь, отворачиваешь лицо, но так и остаешься на месте. Он издевается? На глаза наворачиваются слезы, но удается сдержаться. Он встает – ты оборачиваешься и по его кивку идешь вслед за ним…
Кровать, ты на спине, он над тобой. Твоя одежда рядом, он стоит едва расстегнут. Без одежды ты чувствуешь себя совершенно беззащитным, особенно под его взглядом. Он хмур, он сказал, что ты неправильно делаешь. Едва ли твердым шагом ты дошел вслед за ним до кровати, а теперь он склонился над тобой с видом по-прежнему недовольным, но теперь еще более сосредоточенным. Но ты не ощущаешь от него злости и боишься даже представить себе, что он может сделать, потому что его взгляд не предвещает ничего обыкновенного.
Что именно ты делаешь неправильно, стало понятно сразу, но он сел рядом и начал добиваться твоей реакции руками, еще и описывая при этом всякие пошлости. И это стало более чем неожиданным явлением. Если его желание получить отдачу еще можно понять, то почему он делает это сам – остается загадкой.
Смутиться еще больше, кажется, было бы сложно. Ужасно. Хочется убрать его руку, отползти и натянуть на себя хоть покрывало. Удерживает лишь полная неспособность двинуться с места – от удивления, от страха, от смущения. Он делает это уверенно, не мягко, но не доставляя боли или дискомфорта прикосновениями.
Закрываешь глаза и пытаешься сосредоточиться на ощущениях на поверхности кожи, внутри себя, пытаешься пересилить свой страх и почувствовать себя более-менее комфортно. Получается плохо, хотя представление процесса как такового все же помогает, и тело вяло, но как-то реагирует. Ему этого, разумеется, мало, и он переворачивает тебя на живот, стащив к краю. Колени на полу, край кровати упирается в живот, резкие толчки нависшего над тобой человека.
Чужого тебе человека.
Слишком резкие движения, он не собирается… спускать этого. Вновь усиливается чувство дискомфорта. Утыкаешься лицом в постель, жмуришься и терпишь. Вновь ощущаешь боль и, кажется, этому не будет конца. Не чувствуешь ни злобы, ни страха – вытеснило все мысли. И лишь когда он выходит и разворачивает тебя, молча, крепко ухватив за руку, пугаешься так, словно к горлу приставили нож. Не от движения, а от того, что он разворачивает тебя с таким видом, что резко ощущаешь все, что он не высказал и понимаешь, что ничего хорошего в этих словах быть не могло.
Встаешь на колени, покорившись чувству вины, запрокидываешь голову, и по твоим приоткрытым губам стекает горячая сперма. Он кончает и в рот, и на губы. Ты лишь закрываешь глаза и не шевелишься, не противясь, вполне покорившись его желанию. Больше дать ему ты не можешь, но по-прежнему ощущаешь себя виноватым пред ним. Да и просто… страшно.
Он поправил одежду, застегнулся, затянул черную полосу ремня, не глядя в твою сторону. Он курит, сидя на кровати. Ты по-прежнему сидишь на полу, слишком близко от него, потому что отодвигаться уже нет сил. Встать и сесть на кровать или стул кажется невозможным. Да и можно ли, когда даже одежду надеть не посмел? Он оборачивается, когда ты вытираешь пальцами свое лицо и смотрит прищурившись.
Замираешь, смотришь на него… затем медленно, касаешься пальцами своих губ. Не отрывая от него взгляда, слизываешь с пальцев его сперму. Он молча, заинтересованно разглядывает тебя. Ты же опускаешь взгляд и убираешь руку.
Зачем ты это сделал? Пусть смущаясь, пусть робко, но зачем? Кажется, начинаешь сходить с ума. Кажется, уже сам согласен со своим положением. Уже сам забыл, кто ты. Но понять это, наверное, все-таки невозможно. Разум сопротивляется, реальность же очевидна.
Он курит и смотрит, ты вдыхаешь резкий запах табака и ощущаешь на себе его взгляд. Подтягиваешь к себе ноги, обхватываешь руками и упираешься в колени подбородком. Сжимаясь, словно мог бы так спрятаться, отгородиться. Немного успокаиваешься, но внутри ощущается напряженность, словно бы в ожидании чего-то неприятного. Он протягивает руку, зажимает между пальцами твои волосы на виске. Реагировать на это движение уже почему-то не можешь.
– Зачем вам это?
Не сразу понимаешь, что он имеет в виду. Он не отпускает прядь.
– В Писании сказано: «Не стригите краев волос головы своей»…
Начинаешь отвечать, но тут же сбиваешься, потому что до сознания доходит обращение… на «вы». Внутри все сжимается, хочется плакать. Он молчит и смотрит, а ты перестаешь двигаться и затихаешь. В противовес внешнему спокойствию, тишина лишь усиливает стук разогнавшегося сердца. Он указывает рукою вниз.
– А это?
Уводишь взгляд в сторону. Отвечаешь тихо и не сразу.
– Это… – сбиваешься и понимаешь, что голос может подвести на этот раз. – Завет между Б-гом и… и... знак принадлежности…
И с каждым словом собственный голос все тише. Замолкаешь, в надежде, что этого окажется достаточно. Он молчит. Его внимание заставляет вспомнить собственное положение и озвучивать продолжение не просто не хочется – страшно.
Сказать ему, что души евреев спасет завет данный Б-гом? Сказать ему, что любая душа, нарушившая завет Б-жий, будет истреблена? И его душа в том числе?
Рассмеется или застрелит сразу? Изобьет молча или одновременно с тем объясняя, чем ты отличаешься от него и почему такие, как ты, не имеют права на спасение? Сжимаешься, словно произнес все это вслух, боишься на него смотреть. Он еще немного тебя разглядывает и отворачивается, о чем-то задумавшись.
А ты, кажется, уже готов молиться, чтобы он больше ни о чем не спросил, чтобы не воспринял это как оскорбление. Какое-то время он сидит молча, затем поднимается. Понимаешь, что едва не вздрогнул, и уже затихаешь, практически не осознавая этого. Сидишь, ничем не связанный, обнаженный, но как прикованный цепями. Тело сковало, разум молчит, все чувства обострились, и ты с неприятным замиранием ждешь. Вот только чего? Он оборачивается, замирает и смотрит как и прежде – равнодушно, спокойно, холодно.
– Практикуйтесь.
И уходит.
Когда за ним закрылась дверь, ты понял, что не можешь встать. Не можешь думать ни о чем больше, кроме его последнего слова. Когда ты должен будешь дать ему то, чего он хочет? Сколько у тебя времени? Ледяные, словно не живые, собственные руки касаются теплых ребер, обтянутых бледной кожей, но на это ты не обращаешь внимания. Смотришь равнодушным взглядом в пол перед собой и думаешь, что еще можно сделать. Отрешенно, как будто решаешь задачу, прямо тебя не касающуюся, но требующую точного ответа.
Запястье касается кости таза, опускаешь голову, закрываешь глаза, прижимаешь к себе руки, словно обнимая себя. Просто становится холодно. Просто ты не видишь больше никаких способов решения этой задачи. Уже думал и о лекарствах, но понимаешь, что это глупо – их не достать, их просто нет. Выстрел за окном, чей-то бег и крики, словно будят, реанимирует. Вздрагиваешь и возвращаешься в реальность.