VIII
19 мая 2020 г. в 09:53
За окном давно стемнело. Уперся спиной в стену и обнял руками ноги. С вечера так и сидишь, практически не двигаясь и глядя куда-то сквозь пространство. Думаешь только о том, почему у тебя ничего не выходит. Мысли о том, что это попросту невозможно и что это не твоя вина, себя уже исчерпали, и в это ты теперь вряд ли смог бы поверить.
Просто так мучить свой половой орган тоже бестолку, еще и мучительно, неприятно. Закрываешь глаза и вспоминаешь все, что он с тобой делал… чего-то не хватает. Сказать, что он делал это неумело – сказать глупость. Самому смешно, ведь как бы там ни было, что бы он ни сделал, он делал это хорошо. Да, больно, да, резко, но… но все-таки.
Неприятно? Неприятно от ситуации, но в целом уже смирился и ничего особо сильного не чувствуешь. И даже если прежде его присутствие вызывало сильный дискомфорт, теперь же оно не вызывает ничего. Он просто есть. Может быть, мешает привязавшееся чувство вины перед ним? А вслед за тем и возникающее чувство страха?
Представляешь себе его, подробно. Разглядываешь возникший перед мысленным взором образ, пытаешься понять, что в нем вызывает отторжение, глушит собственное желание.
То, что он немец? Форма? Нет. Отец ведь тоже был немцем и тоже носил форму. Это просто не может вызвать неприятных воспоминаний и эмоций, ведь не плохими были отношения с ним, с собственным отцом. Он ушел воевать и погиб, когда тебе было лет семнадцать, кажется. И еще молодым, вспыльчивым юношей ты хотел быть как он, хотел погибнуть за что-то большое и значимое, чего-то достигать и куда-то двигаться, а не сидеть в какой-то конторе или аудитории.
Но мать решила иначе – со страху ли? – и уважение к ней не позволило идти против ее воли. Жива ли она? Впрочем, так или иначе, уже не вернешься, не посмеешь предстать перед нею таким.
За мать, за ее еврейскую кровь? Но ведь не он стал причиной, этого просто не может быть. Уж тогда застрелил бы тебя сразу, даже не мучая. Да и тебя он не позорил перед живыми людьми, не оскорблял веру, кровь. Не доставлял нестерпимой боли и не делал чего-либо только лишь из удовлетворения собственных болезненных переживаний. Усмехнулся, осознав, что не совсем прав, а потом понял, что все-таки правды в этом намного больше, ведь все могло бы быть куда хуже.
Разглядывая его, мысленно, пытаешься ощутить его без всего того, что уже было сделано. Приятный, молодой, красивый… вряд ли вызвал бы что-либо, кроме симпатии и хороших ощущений. А потом представляешь его таким, какого уже неоднократно видел, и прислушиваешься к собственным ощущениям. Разница в ощущении себя рядом с ним. Отсутствие спокойствия, беззащитность, предчувствие боли и дискомфорт.
Еще какое-то время думаешь над этим, а потом начинаешь смеяться, едва ли не в голос. Смешно? Нет, не смешно. Страшно. Потому что представил, как, подойдя к нему, просил бы ласки, осторожности, защиты, нежности. Когда отсмеялся, когда нервы все-таки немного отпустили и стало спокойнее, ты пришел к мысли, что он просто застрелит на месте, как только озвучишь данную просьбу.
Еще один день тишины. Еще одна ночь в раздумьях.
Либо все остается как прежде, либо – что более вероятно – тебя скоро не будет среди живых. О том, что он разозлится думать совсем не хочется. Слишком уж шатко с трудом найденное спокойствие. Мимолетное. Спокойствие от безвыходности ситуации? Ну что ж, пусть так. Во всяком случае, за часы тишины внутри тоже мог бы сказать спасибо. И не столь важно, перед чем это затишье. Даже начинаешь думать, что он не придет – столь непривычно данное чувство, самоощущение.
Но после двух дней отсутствия он возвращается. Мельком бросает на тебя взгляд, и ты идешь за ним на кухню. Бутылка молока, хлеб, луковица, две моркови, банка тушенки, шоколад, картошка и варенье – все это он ставит на стол. Задерживаешь взгляд на шоколаде, затем поднимаешь взгляд на него. Стоишь рядом, но соблюдая личное пространство, не слишком близко. Больше тянет не к еде, но поблагодарить за еду.
Стоишь, молча и сжавшись, не в силах сказать что-либо. Ходил бы за ним по пятам, если бы был смелее. И на какое-то мгновение ты даже забыл, что предстоит ему ответить. Он не забудет и не упустит. Он поднял взгляд и посмотрел на тебя пристально, словно о чем-то догадывается. А ты, не выдерживая этого взгляда, отошел назад и сел на стул… чтобы не было шанса развернуться и предпринять совершенно бесполезную, но инстинктивную попытку убежать.
Что толкнуло на этот шаг? Что заставило лишить себя самого, быть может, единственного шанса спастись? Отсутствие инстинкта самосохранения? Нет. Решил, наконец, покончить со всем этим? Нет, на это смелости бы не хватило. Давно бы сделал так, если бы мог.
Под его взглядом пытаешься остаться спокойным. Понимаешь, что сейчас готов отдать свою жизнь… не ему, нет, но на его усмотрение. Как бы он не отреагировал, молча готовишься принять любое его решение. Он придвигает к тебе еду, а ты поднимаешь на него взгляд и молчишь. Подтягиваешь под стул ноги, обнимаешь руками живот, пытаешься расслабиться и опускаешь голову. Снова поднимаешь на него взгляд, когда он встает на одну ногу, упершись бедром в край стола, и скрещивает на груди руки. Чувствуешь себя загнанным и ничтожным, сжимаешься и по собственным ощущениям то ли бледнеешь, то ли краснеешь. Чуть опускаешь голову и замираешь в ожидании, в страхе. В неестественном, неживом спокойствии. Нарушает тишину, разумеется, он. У тебя не хватает на это смелости.
– Результат?
«Отсутствует» – отвечаешь спокойно, но… мысленно. Как ему ответить? В итоге приходишь лишь к одному выводу: честно. Поднимаешь взгляд, подавляя желание куда-нибудь спрятаться, хотя бы за что-нибудь. Отрицательно качаешь головой.
Он сдвигает брови, смотрит с явной неприязнью к тебе, к ответу, или к данному результату – не велика разница. Собираешь остатки своей смелости и отвечаешь не громко, но стараясь не говорить себе под нос.
– Никак, – сглатываешь, непроизвольно дернувшись. – Пробовал, но… никак.
– Это не результат, – отвечает четко, спорить с таким ответом ты не стал бы, даже если была бы другой ситуация. Становится еще страшнее, а он продолжает: – Ничего не сделано.
Сердится. Сжимаешь плечи, обнимаешь холодеющими ладонями, словно это не твои руки, словно прося защиты у кого-то. Обманчивый жест, ложное ощущение, но… настолько к месту. Кладешь руки на свои колени и чуть отодвигаешься назад, осознав, что он может прочитать этот жест… правильно.
– Может быть… – делаешь короткую паузу, дабы успокоиться и осмелиться это озвучить, – если бы я мог…
Он молча ждет и, кажется, сейчас его терпение закончится. А ты краснеешь, боясь озвучить это, боясь его возможного ответа, действия… результата. Но он молчит, приходится продолжить:
– Расслабиться, почувствовать защиту и…
«Договорить, нужно сказать это, и будь что будет». Вдыхаешь и на выдохе заканчиваешь фразу:
– …И немного ласки...
Тишина… слишком тихо, даже слышно как сильно бьется собственное сердце. Тишина давит, душит, мучает и тянет куда-то вниз. Она невыносима. Как и то, что ты просто не знаешь, что делать. Еще немного, и не выдержишь и, потеряв остатки гордости, упадешь ему в ноги, лишь бы он хоть что-то сделал, хотя бы что-нибудь сказал. Вряд ли ты осмелился бы шелохнуться, но именно так ты себя чувствуешь. Страшно.
Робко поднимаешь на него взгляд. Он удивленно смотрит на тебя. Нахмурился, развернулся и пошел в комнату, бросив сухое «Встаньте». На ходу взял в руку автомат. Ты едва поднялся, словно немощный старик, держась за край стола рукой. Собственное тело не слушается. Дрожишь, но слез нет… странно. Идешь вслед за ним, но намного медленнее каждый твой шаг. Почему-то хочется видеть отца, мать. Хочется домой, в детство. Каким бы оно не было, просто хочется вернуться назад. В прошлое. Но больше не чувствуешь ничего.
Дойдя до комнаты, видишь его. Еще более хмур, чем прежде. Ощущаешь от него волной разливающуюся неприязнь к тебе. И от этого ощущения пропадает всякое желание жить, замираешь на месте как неживой, даже не дрожа. Смотришь на него, затем на лежащий рядом автомат. Зачем ему его брать? Тратить пулю на тебя? И так много потратил уже, достаточно просто свернуть шею. Сопротивляться у тебя уже нет желания.
– На спину.
Киваешь, молча садишься на кровать. Он расстегивается. Так – значит, так. Быстро снимаешь с себя одежду, ложишься. Не удивляешься и не вздрагиваешь, когда он вытаскивает нож и его кидает. Плашмя он падает у твоего плеча. Не страшно только потому, что слишком очевидно – просто упадет рядом, даже не воткнется. Тогда почему не положил его рядом с собой?
Смотришь на него. Просто так, не зная зачем. Неожиданно понимаешь, что, если бы он положил нож ниже, ближе к себе, у него было бы меньше секунд, попытайся ты нож использовать. Да даже если бы нож был у тебя в руках, ты стоял, а он лежал под тобой, ты все равно не смог бы его даже оцарапать. Даже если бы очень постарался. Улыбаешься от этой бредовой мысли тихо и буквально секундой-двумя, пока он не смотрит. Ты не сделал бы этого. Безумие.
Он подошел, ты послушно раздвигаешь ноги. Кажется, страх уже дошел до предела и просто… исчез. Или просто в нем исчезла необходимость, ведь защититься ты уже не сможешь. Или это затишье. Или психика не выдержала. Впрочем, никакой разницы.
Запах металла, ножа… вот тот самый запах, заставивший тебя когда-то отпрянуть от его руки.
Разглядываешь стены, мебель… впервые делаешь это с интересом. Зачем – не знаешь. Возвращаешь взгляд на него. Непонятно как хватило смелости, но смотришь на него без какого-либо страха, просто разглядывая. На ощущениях стараешься не концентрироваться – он двигается как обычно, только задумавшись о чем-то. Немного механически. А тебе уже все равно.
О чем он думает? Когда перерезать тебе горло, воткнуть нож между ребер? Или как ты посмел вообще надеяться, что тебя приласкает кто-то, тем более немец и солдат? Да ты и не надеялся, ты сам того не ждешь. Просто ответил на вопрос правду. Больше вариантов ты даже придумать оказался не способен.
Закрываешь глаза и думаешь о том, что он принес еду. Может, он думал, что ты все-таки отплатишь за добро и сделаешь то, что он хочет? Он ведь в праве на это надеяться. Даже не надеяться, а ожидать. А там, на столе за стеной, тушенка. Целая банка, не тронутая. Вспоминаешь, как дома, когда был еще ребенком, мать открывала банку тушенки. А ты тогда посмотрел на ее руки и подумал, что когда вырастешь, будешь делать это вместо нее, потому что станешь сильнее и старше. Потому что…
Он останавливается. Все мысли разом улетучиваются. Открываешь глаза, замираешь в ожидании чего-то, глядя на него… рано… или нет? Под его пристальным взглядом возвращается страх. Замираешь, прижимаешь к себе руки, уводишь взгляд в сторону. Готов молиться, чтобы он не мучил, взял уже нож и сделал это быстро. Он, не торопясь, опускается над тобой, почти касаясь серой тканью твоей кожи.
Отворачиваешь лицо и закрываешь глаза. Страшно. Очень страшно. Вздрагиваешь, почувствовав прикосновение к собственной шее… теплое, рукой. Сглатываешь, замираешь и сжимаешься, боясь открыть глаза, когда он проводит пальцами по твоей шее. Решил просто задушить? Или помучить прежде?
Он, едва касаясь кожи, кончиками пальцев гладит шею, плечо, ключицы… медленно. Ты чувствуешь на себе его взгляд, боишься шевельнуться и замираешь в напряжении. И его движения внутри тебя смягчаются, он свободно гладит рукой твое тело.
Выдерживаешь это всего несколько секунд и из глаз сами собой текут слезы. Это невозможно, так не должно быть.
Он уперся локтями по оба бока и ты чувствуешь, как о кожу трется его одежда. Пытаешься сдержаться, расслабиться, успокоиться, но не выходит. Зачем он это делает? Как он… как он может? Слезы, дрожат руки, дрожат губы… а он все так же нежен. Он гладит, двигается совсем не так, как прежде, он слишком близко. Вот только не к телу.
Внутри разливается теплое, очень теплое чувство. Такое знакомое чувство благодарности. Сдавшись этому чувству, переключаешь внимание на ощущения на поверхности кожи, на тепло, исходящее от него. Все же получается расслабиться и не думать. Из головы сама собою исчезает мысль о том, чем это может закончиться. Просто не думаешь об этом, расслабившись, чувствуя себя спокойно и хорошо, насколько это возможно.
Тепло, которого так не хватало, едва не сводит с ума. Распахиваешь глаза, резко отдернув руки и в испуге сжавшись. Ты прикоснулся к нему, едва не обнял его за шею. Кажется, сердце стучит не внутри, а прямо по ребрам. Больно бьет о кости с внутренней стороны.
Но он не ударил. Он замер, затем вернул твои руки себе на шею и продолжил двигаться, словно этого не было или… или так и должно быть. Понимаешь, что сопротивляться сил уже не остается, расслабившись, закрываешь глаза и просто впитываешь в себя его тепло, свои ощущения. Все то, чего тебе не хватает. Чувствуешь себя в безопасности, защищенным. И не думаешь. Просто обнимаешь его крепче, прижимаешься, прогибая спину и, кажется, даже дышать начал по-другому.
И вопреки ожиданиям понимаешь, что все-таки еще способен реагировать. Он это замечает, кладет твою руку на твой же член и поднимается, упершись в кровать обеими руками. Продолжает свои движения уже резче, быстрее. Ты начинаешь себе помогать быстро, стараясь добиться желаемого уже не только им, думая о его прикосновениях, его неожиданной ласке.
Распахиваешь глаза, когда он сжимает рукой твое горло. Не сильно, можно дышать. Закрываешь глаза, но не останавливаешься, ведь еще немного, и уже будет все равно. Какая уже разница, как он это сделает. Кончить удается, рука падает на покрывало и тело расслабленно. Горло отпущено, дыхание возвращается в норму.
Он же, продолжив, кончает в тебя и опускается сверху. Успеваешь придти в чувства прежде, чем он поднимается и, просто перекатившись набок, ложится рядом с тобой. Кладет сверху руку, не обнимая, а просто, поперек твоего тела, и лежит рядом, закрыв глаза. Его дыхание уже в норме. Но он лежит рядом и молчит.
Закрываешь глаза в попытке осознать произошедшее и тут же вздрагиваешь, когда он снова касается твоего тела, проводит пальцами по обнаженному боку, по бедру. Открываешь глаза… он смотрит, но все также молча и спокойно лежит, дав волю своей руке. О чем-то думает, но по глазам видно, что не жалеет, не злится, спокоен и расслаблен. Почти расслаблен, кажется, на это он не способен с тобой уж точно.
Ты осознаешь, что посмел посмотреть прямо, ему в глаза, что он лежит рядом, едва не обняв, что в нем не чувствуется прежней неприязни. Кажется, подкатывающую панику сдерживает только его присутствие рядом. Он, словно чувствуя твои ощущения, медленно и нежно касаясь, проводит рукой по твоим напряженным плечам и обнимает.
Час, два? Может, меньше? Неизвестно, сколько времени проходит, прежде чем он поднимается. Ты просто лежишь, сдерживаясь, боясь шелохнуться. Боясь закрыть глаза и уснуть. Боясь издать хоть звук. Боясь даже думать о чем-либо. Когда он поднимается, ты едва сдерживаешь вздох облегчения. Он застегивается, выправляет форму, закидывает на плечо автомат и наклоняется, поднимая так и не тронутый нож. Спокойно дыша, закрываешь глаза. Слишком тихо… еще немного и чувство тревоги дорастет до паники.
«Молодец», говорит он и уходит. А у тебя внутри все резко замирает от этого слова, от его голоса, интонации. Открыв глаза смотришь ему вслед, затем поднимаешься и сидишь на краю кровати. Молчишь, не в силах оторвать взгляд от одной точки, застрявшей где-то в пространстве. А потом, едва ли в чувствах, падаешь на спину. Где собственная реакция на происходящее? Ты дал ему то, что он просил. Он ушел. Все как должно быть, удивляться уже незачем.
Какое-то время лежишь без движения, замерзнув, залезаешь под одеяло. С одной стороны, стало намного легче. Действительно намного. Ведь, в конце концов, ты хоть что-то смог ему дать. Это не стоит сохранения жизни, но хотя бы что-то. И это больше его заслуга, нежели твоя. Он ведь даже не засмеялся, когда ты озвучил свое предположение. Он сделал так, как ты попросил. И ни единого раза он тебя еще не унизил словом, даже не пригрозил.
Скелет в музее? Да нет, это даже смешно. Смеяться над собою ты, к счастью, еще способен.
Он дал тебе еду и защиту, что еще нужно теперь? Разве сейчас есть что-либо более ценное? Морали, правила, законы… все это, безусловно, имеет огромную ценность в жизни, но не теперь. Но он дал тепло, даже дал надежду на то, что кому-то ты еще нужен. Разве этого мало? Наверное, если бы кто-то посмел ответить «да, мало», ты бы сам захотел дать такому человеку в лицо, хотя и вряд ли бы это сделал.
Но это ведь только одна сторона? Одна. А вторая… а вторая уже не важна. Еще какое-то время лежишь, отогреваясь под одеялом, и думаешь. Потом поднимаешься, идешь на кухню, умываешься и убираешь еду. Есть не хочется, хочется спать. Возвращаешься, надеваешь свою одежду и залезаешь обратно в кровать. И неожиданно для себя ощущаешь, как по виску текут слезы.
Почему сейчас? Почему без страха, неприязни? Почему так больно где-то внутри?
Почему не истерика, почему лежишь тихо, дрожишь, просто текут слезы? Еще немного времени, и слезы перерастают во что-то, похожее на истерику. Сжимаешься, дрожишь так сильно, что скорее уж трясет, сжимаешь пальцами собственные предплечья до боли, хочется кричать, но не можешь. Не страшно. Совсем.
Но так больно тебе не было еще никогда.
И никогда еще так не хотелось смеяться, кричать и плакать одновременно. Все то, что доселе сдерживал, подавлял и прятал где-то очень глубоко в себе, все это ощутилось в один момент.