IX
19 мая 2020 г. в 09:55
Полтора месяца. Календарь на стене педантично отсчитывает дни, взгляд игнорирует лишние цифры. В воспоминаниях отмечено только самое необходимое – что делать, как, когда и сколько. Тело привыкло, психика подстроилась, и в целом все более чем хорошо. Наверное… Во всяком случае без неожиданностей.
В блюдце на столике у кровати регулярно остаются истлевшие сигареты, кои оттуда столь же регулярно убираются твоей рукой, аккурат после того, как он оставляет тебя одного. В домашней (ведь дом, ведь живешь здесь…) библиотеке непрочитанных книг практически не осталось, но стопка газет постоянно растет. Он приносит их и отдает тебе. Даже несколько раз принес книги … тебе, почитать. Вроде бы не спасение жизни, а собственные ощущения говорят, что без этого действия часть этой собственной жизни уже будет потеряна.
Спокойствие, внимание, забота – пусть и не явно, но… в общем, важная часть. Он задержался всего несколько раз – на час, на день… но и этого оказалось достаточно, чтобы понять одну простую истину – подобные изменения не оставляют внутри чувства спокойствия и защищенности. Его присутствие – пусть и кратковременное, но привычное и постоянное, – вот то, чем наполнена теперь твоя жизнь. Не событиями вне этого круга, не отсутствием или присутствием чего-либо другого в твоей жизни, не ожиданием чего-то лучшего или же просто иного, а именно им. Да и ничего другого просто-напросто нет.
Он по-прежнему приносит еду, по-прежнему немногословен, по-прежнему не проявляет какой-либо радости и все так же берет свое. С той лишь разницей, что теперь для тебя этот процесс стал комфортен и иногда даже приятен. Других вариантов… в общем, прежнее уже, в любом случае, позволить себе ты вряд ли сможешь. А иногда это даже желанно, если так можно сказать.
Ты понял это в тот момент, когда подобным образом смог снять с него какую-то напряженность. Иногда он приходил уставшим, иногда злым. Ты очень старался быть послушным и не раздражать его еще больше в такие моменты. Он как-то раз уснул рядом (после того, как удовлетворил свое желание, разумеется) на пару часов, а проснулся в явно более хорошем самочувствии.
Желанен сей процесс оказался именно этим, ведь так или иначе, его настроение и состояние имеет влияние и на тебя самого. А в целом… не больно, не противно, привычно. Как это ни странно, но и комфортно. Иногда даже приятно, когда он, осознанно или нет, бывает немного… внимательнее.
Нет, он не всегда нежен. Он такой, каким и был. Иногда приходит задумчивым, иногда делает больно и неприятно… но не нарочно. Хотя и нарочно иногда тоже. Но это все понятно, это все терпимо и не причиняет каких-то сильных или плохих эмоций. Эмоций в тебе, кажется, уже совсем не осталось. Все, что ты должен делать – делать научился. Других вариантов просто не могло быть. Разве что легкое чувство вины не ясно за что появляется после или перед процессом, или даже просто в его присутствии.
Ему, судя по сему, тоже стало комфортнее… во всяком случае, хочется на это надеяться. Но то, что привычнее – безусловно. Это видно невооруженным глазом, да и просто ожидаемо. Можно лишь гадать, пытаясь прочитать по его лицу, редким фразам, поведению, жесту и прочему испытываемые им эмоции. Он ведь не делился своими впечатлениями, ничего не рассказывал и вообще ни разу не проявлял к тебе признаков какого-либо внимания уровня, минимально необходимого для комфортного самочувствия.
За человека тебя просто не считали. Разумеется, это было бы странно. Но ты, в противовес подобной логике, ощущаешь, что он нужен тебе, важен. Ты как-то поймал себя на мысли, что тебе нужно знать, правильно ли ты делаешь, доволен ли он тобой или нет. А он не вступает в разговоры и не дает никаких пояснений. Ты, разумеется, не спрашиваешь. Конечно, если был бы не доволен, то не посчитался бы с какими-либо условиями и прямо дал знать, что ты обязан сделать иначе, скорее всего, даже в грубой форме. Но, прислушиваясь к собственным ощущениям, понимаешь, что мог бы дать ему больше, если бы он попросил. Только, судя по всему, ему это не нужно.
Старание ему угодить вошло в ряд собственных привычек довольно быстро. Помимо прочих плюсов данного желания, включающих в себя благодарность за заботу, внимание, не мог мимо внимания пройти и тот факт, что он иногда отзывается приятным взглядом, жестом, интонацией, прикосновением. Не так явно, мельком и по-прежнему в форме «молодец» или же просто похлопыванием по щеке или бедру. Это не значит, что ты сделал что-то идеально, это значит лишь то, что он не разочарован и вернется, быть может, еще раз в более приятном расположении. А это именно тот минимум, который стал необходимостью для хорошего самочувствия, гарантией стабильности и спокойствия. Столько, сколько это могло бы быть.
На сколько-нибудь теплое отношение к себе ты даже не подумал бы рассчитывать. Но все же появился смысл в собственном существовании, каким бы он не был. За эту мысль ты сам себя и отругал чуть погодя, понимая, что не имеешь права думать, что ты кому-то, тем более такому, как он, нужен.
И даже не смея проявить явных признаков счастья, открыто и доверчиво, не считая, что имеешь на это право, ты понимаешь, что все равно твое спокойствие и хорошее самочувствие не могло бы остаться не замеченным. Поняв это, ты обдумал все еще раз и пришел к выводу, что это не правильно, так не должно быть.
Одно дело – чувствовать благодарность за то, что он тебя не мучает, а уж совсем другое – иметь желание ему угодить, притом желание добровольное. На чем оно основано? Да и физическое состояние явно улучшилось благодаря регулярному питанию и чувству защищенности, меньшему количеству стрессов, неожиданностей и неприятных явлений. И благодаря редкой, малой, но столь необходимой эмоциональной разрядке, конечно же, тоже.
Иногда, конечно, бывало – сядешь, замрешь в пустой квартире и ощущаешь все невыплаканные слезы. Но это удается перетерпеть, через какое-то время проходит.
Что касается питания… Тело не округлилось и не приобрело приятных глазу очертаний, зато на живой труп уже не походишь, да и можешь теперь есть практически без неприятных побочных эффектов – желудок потихоньку, довольно медленно, но все же привыкает к регулярному приему пищи. Да и при слове «еда» уже не впадаешь в то безумие, которое до его появления являлось едва ли преодолимой константой.
Сон тоже стал спокойнее и крепче, особенно если он, повинуясь чему-то тебе неведомому, оставался на какое-то время рядом. Это означало, как минимум защиту от других, которые могли бы нечаянно найти тебя здесь. Хотя, наверное, найди его рядом с таким, как ты, кто-нибудь, убит был бы либо этот кто-то, либо ты. И, несмотря на то, что вы не вели бесед и даже не обменялись собственными именами, уже такое общение подействовало оживляюще.
Видеть кого-то живого рядом, кто бы он ни был, значительно приятнее голых стен и полезнее для психики. Если этот кто-то, конечно, не представляет явной и постоянной угрозы. Он, пока ты ему еще нужен, скорее благоприятное влияние оказывает своим присутствием. А знать имя оказалось не критично. Он просто что-то говорил, а ты просто всегда был рядом и давал ему то, что он хочет. Или и вовсе не было ни единого слова, ведь и без того все понятно. Взаимовыгодное отношение и только. Наверное. Во всяком случае, так всегда казалось при оценочном взгляде «со стороны», взгляде с точки зрения разума.
Собственные эмоции, чувства и желания ты по-прежнему старался глушить, разве что теперь это было более осознанным решением, чем прежде. Может быть, поэтому ты не сразу заметил изменения в собственном эмоциональном фоне. Тогда, ночью, глядя в темноту двери, ты позволил себе подумать над собственными чувствами. Впервые за долгое время ты прислушался к себе. С улыбкой вспоминая, как он вновь принес плитку шоколада и ты, стесняясь все так же, осторожно брал маленькие кусочки с его рук, прислушиваясь и тихо приглядываясь к нему «возвращал» то самое, первое ощущение, ты думал о том, как изменилось собственное отношение ко многим вещам.
Уже не являлось чем-то противоестественным и невозможным его прикосновение, его присутствие не вызывало больше того, первого ужаса. В дрожь все равно бросало, но уже совсем другую, да и страх поменялся в своей сути, хотя по-прежнему иногда возникал или просто присутствовал фоном. А вот благодарность и уважение, желание отплатить хорошим отношением на хорошее отношение к себе по-прежнему осталось таким же.
Он не бил, не ругался и не орал, не требовал чего-то абсурдного ради унижения. Он не обращался с тобой, как с собственной вещью. Хотя в этом и было что-то сродни данному отношению, тебя это не раздражало и не отталкивало. Может, потому что сам сросся со своим положением. Достаточно было и того, что он давал взамен. Большего от него хотеть и, тем более, требовать ты бы не осмелился. Тем более это все вселяло ощущение собственной нужности, хоть какой-то, пусть даже ничтожной и не стоящей внимания важности кому-то. Ему.
Оставив страх и неуверенность, насколько это оказалось возможно, ты стал более чутким к его эмоциональному фону, и это сыграло тебе на руку не один раз. Это же позволило тебе заметить, как едва изменилось его отношение, а позже и его возникшее напряженное молчание, иногда направленное в твою сторону, также не ушло от твоего внимания. Поначалу ты старался изменить что-то в своих действиях, прикладывал усилия к тому, что делал, был постоянно во внимании к нему, боясь, что в какой-то момент это его напряжение перерастет в какое-то весьма неприятное для тебя решение вроде побоев, смерти или еще чего-то. Но потом ты понял, что ему просто надоело однообразие.
Легче от этого понимания тебе, разумеется, не стало. И прежде, чем ты успел осознать это в той самой мере, которая стала бы обращена в собственную сторону, он сделал то, чего ты никак не смог бы предвидеть. Перед тем как в очередной раз закрыть дверь, он просто и холодно сообщил: «в следующий раз нас будет двое».
Хорошо, что он сразу вышел, ибо ты едва нашел в себе силы не упасть. Захотелось выскочить вслед за ним и переспросить, но не получилось даже двинуться с места. В первые несколько минут ты стоял, застыв и глядя в одну точку, не в силах осознать сказанное им. Даже притом, что ты научился верить его словам, осознать это как-то не получалось.
Что значит «двое»? Что ты сделал такого (или не сделал), что ты должен будешь делать что-то кому-то еще? Собственный разум упорно твердил в объяснение этому, что должен просто потому, что ему этого захотелось. Что он, что такие, как он, имеют право на любое обращение с подобными тебе.
Все осталось как прежде, вокруг ничего не изменилось. В более подробное объяснение причины углубляться совсем не хотелось. Но что-то упорное где-то внутри все пыталось понять и найти другую причину, более глубокую, которая оправдала бы этот поступок. Именно оправдание хотелось найти, не объяснение. А в том, что это не шутка, сомневаться не приходилось. Он, как ты уже успел заметить, был не склонен к шуткам и к юмору.
После его ухода, когда ты нашел в себе силы хоть как-то передвигаться, ты забрался под одеяло, прижавшись к стене. Всю сонливость как рукой сняло, спокойное состояние улетучилось следом. Слезы, незаметно для тебя навернувшиеся на глаза, так и не были удостоены твоего внимания. В голове крутилась одна-единственная мольба – лишь бы он этого не сделал. И первое время ты даже ощущал что-то сродни надежды на то, что он все-таки не станет этого делать. Надежды, непонятно на чем основанной.
А потом осознал, что надеешься на хорошее отношение к себе с его стороны. Только лишь потому, что он до сих пор был к тебе благосклонен ровно в той мере, в которой подобное вообще могло бы произойти. Разве ты должен подобного ожидать?
Пусть живой, пусть тебе необходимо хоть какое-то тепло от другого человека, но вправе ли ты ждать подобное от него? Разумеется, нет. И то, что он захотел отдать тебя, как безвольную и бесправную вещь ему принадлежащую кому-либо еще, говорит лишь о том, что он имеет на это право. И его не станут волновать мысли о том, как ты это воспримешь, потому, что ты должен воспринять это как данность. Он хочет – ты делаешь. Он хочет, но ты не делаешь – он поступает так, как велит ему его обязанность. Или его желание. И это все. Теперь их будет двое.
Остается надеяться лишь на то, что второй, кем бы он ни был, будет не менее терпимым и благосклонным к тебе. А для этого нужно как минимум постараться сделать так, чтобы он видел в тебе как можно меньше неприятных ему черт и нежеланного поведения. К тому же, просто-напросто страшно. Но начинать все заново?
Слезы так и не успели высохнуть прежде, чем ты уснул. А проснувшись, никакого облегчения ты так и не почувствовал. Наоборот, проявилась некоторая нервозность, которая усиливалась с каждым часом ожидания. Двоих.
Как вести себя и чего ожидать, ты просто не знал, но пока мог, старался держать себя в руках и избегать любых мыслей о возможных вариантах, других вариантах. И тем не менее, ты ходил от стены к стене, ничего не ел, в конце концов, уже в ночи, сел под стену на пол и не вполне осознанно заламывал руки, глядя в точку вне пространства. Ждал молча, тихо и без каких-либо предположений. Гнал от себя страх.
И по звуку шагов издали понял, что их не двое. Еле заставил себя подняться, почувствовав как больно «рухнуло» сердце. Наверное, даже заплакал бы, если бы не было так страшно. Кольнуло в груди осознание, что боишься как раз таки не их всех, боишься одного – его. Успел дойти и сесть на край кровати, твердя себе только одну фразу «он должен остаться доволен».
Ты не справишься даже с одним, но он может справиться со всеми. Потому, как бы там ни было, он должен остаться доволен. Сопротивляться нельзя. Через несколько секунд в комнате можно было насчитать пять человек. Одно бешено колотящееся сердце в воцарившейся тишине.
Ты раз за разом, быстро и молча, пересчитывал четырех вошедших людей в одинаковой форме. Три. Он привел троих. И того четыре человека.
Едва не вздрогнул, когда услышал незнакомый голос, отвел взгляд в сторону – не стоить давать шанс прочитать собственные эмоции. От страха и боли захотелось смеяться. В голове сам собою возник вопрос «кто первый?». Вопрос, который прозвучал бы безнадежно, если бы был произнесен вслух. И, наверное, дрогнул бы голос, если бы ты осмелился сейчас хоть что-то сказать.
Всего несколько секунд и тишина вновь исчезла, как и не было. Они смеялись, разглядывали тебя и комментировали, а ты не вслушивался и старался замечать только его голос. Он привычен. Так спокойнее.
А что, если теперь так будет всегда? Теперь о тебе знают уже четверо и придется удовлетворять желания всех и, если повезет, то они не станут приходить все разом. Не похоже, что они собрались, чтобы тебя убить или куда-то отвезти. Поставили что-то на стол… скорее всего, еда. Уже как-то все равно.
Захотелось взвыть, просить его не делать этого, обещать быть послушным только ему, ему, но никому больше. Но не нашел в себе ни права, ни смелости о чем-то его просить. Сам же посчитал эту мысль глупой. Да и лишь повеселил бы их таким поведением. И, может, разозлил бы его. Конечно, ты промолчал, давя в себе эмоции. Промолчал, когда сказали раздеться, когда назвали девочкой и разглядывали, словно что-то диковинное.
Из их разговоров ты зацепил только то, что они знают, что он здесь не в первый раз. Он лишь смеялся, затем развернул диван, стоявший у стены и сел. Ты быстро отвернулся, тихо вытерев со щеки слезу и посмотрев на кровать, словно что-то там искал.
Похабная шутка в твой адрес встретила с твоей стороны лишь улыбку – через силу, без ответного взгляда. Их шутки – твоя улыбка. Теперь так должно быть. Смех прекратился, взгляды оставили тебя в покое и они переключились на обсуждение того, что будет происходить дальше. «Пока наша девочка раздевается…». Уже не слыша дальнейшее, ты понял, что слово «наша» укололо больнее «деточки».
«Что ты сделал не так?» – это единственное, о чем бы ты смог его спросить. Если бы осмелился, конечно, в чем сам же имел большие сомнения. Вряд ли теперь ты осмелился бы сделать как-то не так, как он захочет, боясь чем-то его спровоцировать. Невозможно ведь предугадать что он еще сделает. К собственному удивлению, не трясущимися руками, спокойно снял с себя одежду и сел на край кровати, стараясь на него не смотреть. Зная, что взгляды будут пристальнее, шутки неприятнее.
Почему-то даже не нашел в себе права хотя бы как-то развернуться, прикрыть наготу, хотя и чувствовал сильное смущение. Смешно, должно быть, сейчас выглядишь – сжавшийся, осунувшийся, не смеющий поднять головы. Хотя это уже делать приходилось, не раз. Теперь просто будет больше, как бы неприятно это не было. Мельком посмотрел на всех, кроме него и увел взгляд в пол, боясь осознать, что они все теперь будут являться постоянно. Всегда. Если, конечно, им понравится. А если нет… может все это и не закончиться, но изменится в худшую, разумеется, сторону… лучше не сопротивляться.
А ты, видимо, заслужил, если он привел их намерено, сам. Вот только непонятно, чем. Но как бы там ни было, ожидать, что он сжалится, просто бессмысленно. Они уже здесь.
А если просто ему так захотелось, по причинам, которым виной не ты, то и тут он имеет на то право. В данный момент ты можешь только подчиниться. Сам же встал на колени, уперся ладонями в кровать, не дожидаясь пока скажут как нужно. Не оттого, разумеется, что так хочется, а просто надеясь хотя бы смотреть в другую сторону, в стену, а не на него и уж тем более, не на того, кто уже успел подойти и расстегнуться. Не те сжимающие твои кости таза руки, не такие движения – сжался, чтобы хоть как-то предотвратить собственную дрожь, возникшую при чужом прикосновении, вцепился пальцами в покрывало.
Держит не так крепко, как он, можно было бы вырваться. Значит, знает, что не дернешься. Только если бы даже смелости набралось, смысла уже в этом и сам не нашел бы.
Чем ты заслужил это? Что ты сделал не так, чем его расстроил настолько, что он привел кого-то? Лучше бы просто избил – как угодно, сколько угодно, но не приводил их. А может быть, ему нравится сам факт того, что он в праве распоряжаться тобою.
Так неприятны чужие прикосновения, не говоря уже о ситуации в целом. «Расслабься, девочка» прозвучало как насмешка, хотя сказано было без смеха, скорее, даже удивленно. Обернулся и осмелился посмотреть на него, понимая, что уже готов просто-напросто отползать от чужих рук. Он же обернулся в это самое мгновение, оторвав взгляд от говорившего с ним.
Чужая ладонь между лопаток – опускаешься на локти, пряча лицо в предплечьях. Сглатываешь, вздрогнув и зажмурившись, пытаешься себя не выдать. Неприятное ощущение внутри, где-то под ребрами, усиливается медленно и неотвратимо. Словно пустое пространство наполняется чем-то… жидким, вязким… болит и тянет.
Действительно можешь заплакать, потому стараешься больше не смотреть на него. По той же причине боишься расслабиться, хотя и пытаешься слишком не напрягаться. Вздрагиваешь, когда ощущаешь ладонь на пояснице. Это, оказывается, еще неприятнее, чем то, что тебя кто-то чужой имеет, как вздумается. Странно.
Но еще неприятнее то, что он видит это и ничего не предпринимает. На мгновение резко напрягаешься, гоня прочь обиду, на которую все так же не имеешь права, но чувствуешь, как толчки замедлились и заставляешь себя расслабиться. Помогло – тут же вернулся прежний ритм, а ты так и не проронил ни звука. В конце концов, кончил, а ты, не отреагировав даже как-то напрягшимся членом, не подумал о том, что это может быть расценено непозволительным отношением к себе с твоей стороны.
Руки начали дрожать, когда слез на пол, чтобы взять в рот у второго. Видимо, прошел первый шок – потекли слезы. Запах отвратительный, неприятный, другой. Хорошо еще, не хватило смелости оттолкнуть. Слишком много чужого. Держит за волосы, больно. Стараешься не отстраниться и терпишь. Боишься даже не их, а попросту сорваться.
А ведь он жалел. Он был осторожен, даже нежен. Терпелив, не выдал, не смеялся. А сейчас они все смеются, ласкают себя, пьют и разглядывают, как зверушку в зоопарке. Только жадно, неприлично, и от их взглядов хочется закрыться, сжаться, спрятаться. Дрожишь, плачешь, но молчишь. Ни единого звука, словно твой голос выключили. И ни одного прямого взгляда, никакого ответа на все те неприятные слова, которые периодически звучат в твой адрес.
Одна лишь боль внутри, но не физическая. Пока еще не физическая.
Кончает, разумеется, заставляя глотать. Так и должно быть, так и надо. Должен послушно делать то, что сказано, не думая, может и должно ли быть иначе. Твоя обязанность слушаться и делать, как сказали. Не сделал – сам виноват, терпи. Не сделаешь еще раз – будет еще что-то, другое. Он не обязан ничего пояснять тебе. Ты – не человек в полном смысле этого слова (с желаниями, стремлениями, правами), только биологически. Для него. Для них для всех. Или человек, но предназначенный лишь для удовлетворения их желаний. Будешь послушным, хорошим – будут снисходительны.
Самому уже кажется, что сходишь с ума. Даже обрадовался, когда, наконец, подошел он. А следом подошел еще один. Вот только снова слезы и на улыбку не хватило сил.
Наверное, нормальным было бы после такого отстраниться от него, отвернуться. И в первые секунды ты даже пожалел, что он спереди, а не тот, другой. Вот только внутри что-то сжалось и защекотало, когда он оказался близко. То ли уже с ума сошел, то ли совсем отчаялся, то ли нервы не выдержали – обрадовался ему так, что едва промолчал, пряча лицо от тех, других.
Конечно же, не посмел улыбнуться, но все-таки. Сам же испугался этой неподконтрольной и странной радости. Даже сжался весь резко, когда он положил ладонь тебе на голову. Сразу повернулся, едва не прикрыв от его прикосновения глаза.
Сзади больно сжали руки, царапая кожу на боках, но от внимания это как-то ускользало. Заметно, разумеется, но... не важно. Лучше просто постараться не акцентировать на этом внимание. А вот сделать приятно ему, сделать хорошо ты старался. И, скорее всего, уже от откровенного страха и паники. Его… и может быть, он свое сохранит. Если захочет. Он оказался единственным, чьи движения были равнодушны, механические. Он держался еще холоднее, чем обычно. Как-то даже похоже на то, каким он был еще в начале. Тогда он был один.
И от этой мысли захотелось плакать так сильно, что уже не стеснялся собственных слез. Дрожишь, пытаешься держаться ровно и покорно принимаешь в себя все, что от тебя требуется. Сквозь слезы смотреть сложно и бессмысленно, потому просто закрываешь глаза и стараешься сохранить, удержать в восприятии только его присутствие. Этим и немного успокаиваешься. Всего, наверное, на минуту.
Рядом смех, сзади уже отпустили, а он все так же ровно выдерживает свой ритм и ты стоишь, зная, что сейчас это все закончится. Смех прекращается, когда он притянув за волосы, сильно, проникает уже в горло и кончает, на выходе оттолкнув тебя. Не сильно, но ты сам со страху отшатнулся и сжался, словно ожидая удара.
Вздрагиваешь, пытаясь подавить в себе кашель и смотришь на него. Застегивается, отворачивается и идет к своим. А ты опускаешься и утыкаешься лицом в постель, давясь кашлем, страхом и мыслью о том, что должен смириться. Боишься подняться, не зная, что в таком случае делать, как себя вести. Отлично. Проститутка настолько бестолковая, что даже не знает, куда себя деть.
Смотришь на него тихонько – серьезен, что-то говорит тихо и хмурится. Закрываешь глаза и закрываешь голову рукой, пряча лицо под собственный локоть. Лежишь так тихо, что они, кажется, забывают о твоем существовании.
А ведь он жалел, был внимателен и осторожен, ласков. Заботился. Не требовал большего, чем ты мог бы дать. Как теперь будет? Поднимаешь голову, когда он говорит одному из них, что здесь ничего лучше не трогать. Хозяин просил.
Не удержался и посмотрел на него, думая что вообще они о тебе знают? Какой хозяин, когда тот единственный человек, который контролирует тебя, находится здесь? В ответ отпустили очередную шутку про твое собачье происхождение, но трогать ничего все-таки не стали. Оглядели, походили и вернулись к пиву.
Ты лег обратно так же тихо. У каждой вещи есть свой хозяин, или несколько... или был когда-то, если эта вещь пережила своего владельца. И если «вещь» служит добром, то и беречь ее хозяин будет, наверное. Какая им разница – человек ты, животное или вещь? Он решает, кто ты. Точнее, они. Он так захотел, он так решил, он так сделал… и твоя задача в том, чтобы «хозяин» был доволен.
Их четверо, здесь, в табачном дыму, рядом с тобой. Все моложе тебя, все… своих «хозяев» ты точно не переживешь. Их разговоры стали тише, меньше смеха, а в остальное ты не вслушиваешься. В данный момент ты не нужен никому из них, и ничего не остается как только ждать, что будет дальше. Из полузабытья резко выводит его голос. Подошел тихо? Ты все же уснул?
– Все еще жив?
Приподнимаешься на руках, смотришь на него, пытаясь понять, что должен будешь сделать, точнее, как именно. А в мыслях на его вопрос появляется встречный вопрос: «а должен?». И не успеваешь удивиться тому, что не заметил в своей реакции и доли шутки. Если бы озвучил, то спросил бы именно об этом. И что ты делал бы, если бы он сказал «нет»? Они – ладно, может быть, ты не стал бы никак реагировать. Но что ты ответил бы ему? Или спросил бы?
Руки болят и, кажется, немного дрожат. И лишь теперь вспоминаешь, что должен отвечать ему, когда спрашивает что-либо.
– Да.
Совершенно бесцветный ответ. Он берет со столика рядом с тобой пачку сигарет. Как она там оказалась? Закуривает и возвращается к своим. Кажется, все уже достаточно пьяны, чтобы не чувствовать каких-либо границ в собственных желаниях и при этом еще сохранять разум. Он почему-то не выглядел пьяным, когда спросил. Он вообще когда-нибудь теряет самоконтроль в достаточной мере, чтобы не думать и не держать себя в руках? Хочется упасть обратно, когда один из них подходит, на ходу расстегивая брюки. Садится на край кровати, упирается локтем в столик а подбородком в ладонь:
– Не спеша, я не тороплюсь.
Инструкция к действию. Лучше уж так, чем не знать, как должен делать. Садишься на колени на полу, между его ног и помогая рукой, не торопясь, делаешь, что сказано.
Один, другой, третий… они устанут и оставят тебя в покое на какое-то время, а пока ты должен поработать. И желательно хорошо, потому что еще не известно, что будет дальше. И кому из них ты должен будешь угождать. А может, и не только им, может, он приведет еще кого-нибудь. Судя по тому, что пока даже поглаживают по голове, он научил и научил хорошо.
Вскоре подошел и сам, закурив еще сигарету и стоя рядом, упершись в край стола, стал молча наблюдать. Второй лишь усмехнулся, но ничего не сказал. Еще двое вели нетрезвые разговоры похабного содержания. Его «надзор» подействовал как-то странно – желания делать это, разумеется, не появилось, но начал стараться, напряженно вслушиваясь в его дыхание. Отчего-то стало даже как-то легче. Вот только накапливающаяся усталость дала о себе знать.
Закончил лишь с одной-единственной мыслью: спать. Не попросить, не рассчитывать и, разумеется, самовольно тоже не забраться под одеяло, хотя заснул бы уже даже на полу. Но когда оба отошли, сев на диване, подошло еще двое. Один лег на кровать, не побрезговав подложить под спину подушку, расстегнул брюки. Ты молча залез на кровать, принялся уже едва ли не машинально и быстро работать ртом, упираясь локтями в кровать. Второй приподнял тебя за кости таза и поставил на колени, резко и грубо входя. В конце концов ты просто не смог сделать иначе, как перенять работу рукой. На счастье, недовольства не последовало, ты все же старался. Уже автоматически, не думая и не замечая ничего вокруг.
Удовлетворив обоих, слез на пол, послушно проглотив сперму и одного, и второго. Начинало подташнивать, потому, когда оба отошли, ты сразу закрыл глаза и уткнулся лицом в кровать. Собственный член ныл и болел не меньше, чем мышцы шеи, спины, рук…
Его шаги не спутаешь. Даже оборачиваться не стал, потому что уже стало все равно. Только послушно и молча лег на кровать, раздвинул ноги и бесцельно уставил взгляд в потолок, побоявшись закрыть глаза чтобы не уснуть. Он точно церемониться не станет в таком случае. Больно – это ладно, это терпимо. Но когда его рука коснулась твоего члена ты едва не зажмурился.
– Сам.
«Не могу» – пронеслось в голове. Опустил взгляд на него и силы сразу появились. Точнее, их уже практически не было, но все же сделал как сказано – начал массировать собственный член. Он согнул твои ноги и, придерживая за бедра, привычным ритмом стал вжимать тебя в кровать. Не задумываясь, подстроившись под его движения, ты закрыл глаза и автоматически возвращал свой ноющий орган к жизни. Произошло это, не вызвав в тебе никаких эмоций, кроме облегчения, и ты выдохнул, уронив свою руку рядом с бедром. Он стащил так же, за бедра, на самый край, опустил ноги на пол и наклонился, упираясь руками в кровать по обе стороны от тебя.
Глаз ты уже не открыл, но почувствовал, как по щекам потекли скупые слезы. Закончил он грубыми толчками, прижав тебя рукою к кровати, и кончил прежде, чем вышел из тебя. Когда отпустил, ты молча посмотрел, как он застегивается, отходит от тебя. Затем подтянул к себе колени и, закрыв глаза, слушал как они собираются. На большее сил не хватило – уснул прежде, чем они успели выйти.