XI
19 мая 2020 г. в 10:00
То, что он придет ты, разумеется, знал. Даже не осознание его желания вернуться – просто понимание того, что самому уже нужно его присутствие. Хотя знал ли?
Не зная уже и имени своего, не то, что его действий наперед, мог ли ты знать что он вернется? Надеялся – да, но знал ли? Задай себе вопрос «зачем?», наверное не мало потребовалось бы времени для того, чтобы найти ответ. Разве он жалеет? Да, жалеет, но ровно настолько, чтобы в жалости продолжала чувствоваться острая необходимость. И пусть к себе ты ее не чувствуешь практически, вопреки всему, что-то да должно было остаться. Пусть даже где-то очень глубоко внутри. Даже после… всего того, что повторять даже в мыслях не хотелось бы. Но нет.
Забота? Забота это то, что в данном случае сложно объяснить, хотя куда уж проще если посмотреть со стороны – тебя кормят, оберегают и даже ласку проявляют. Тоже не то. Ведь жил же как-то без того, что мешает жить дальше? О том, чтобы спросить себя о чем-то большем даже подумать не решился – уж точно не с тобой и не для тебя. А может уже и того, что есть достаточно. Ведь этого действительно много. И уж точно достаточно для того, чтобы его ждать. Не срастаясь со стенами, не заламывая запястий – просто ждать, как что-то неотъемлемое и присущее не столько месту, сколько тебе самому. Присущее ведь не значит принадлежащее, верно? Закрываешь глаза и с силой трешь ладонями лицо, пытаясь прогнать все это, опустошить мысли.
Книга, очки и погружение в строчки – он застает тебя таким. Ничего не изменилось? Изменилось, разумеется, многое. И, кажется, не только в тебе самом, потому что он протянул тебе – все тому же недочеловеку в определенном углу зрения – рубашку.
Осознание данного жеста пришло многим позже удивления и непонимания этим вызванного. Взять – конечно взял, но так и застыл держа ее в руках и не зная, что в таких случаях делать. А затем положил на стол – медленно и осторожно.
Благодарить учат с детства, но в этой жизни детства не было, в этой жизни подобное воспринимается немного иначе. И в голове успело промелькнуть не одно объяснение данному явлению, разве что в то, чем это было на самом деле, поверить оказалось довольно трудно.
Сморишь на него удивленно, с испугом, пытаясь понять, зачем же это ему нужно, и не смея сделать какого-либо предположения, которое могло бы означать для тебя нечто, пусть даже немного похожее на заботу. Не для тебя. Ладно еда, в ней есть какая-то необходимость – хотя бы сохранение жизни, но… вещи? На «спасибо» не хватило то ли сил, то ли понимания, то ли смелости. Лишь смутился и едва заметно кивнул, опустив взгляд.
Книга лежит на столе, пальцы касаются серой ткани рубашки – новая, откуда-то достал, хотя… хотя он может многое. И все же смотришь на то, как он вытаскивает на стол продукты, не шевелясь и чувствуя, как внутри все затихло. Так, как затихает перед очень сильными эмоциями.
Отдернул руку, смутился и опустил голову, стараясь сдержаться. Не очень верилось в то, что подобное может произойти. Он открыл банку кофе, и по комнате разнесся приятный крепкий запах. Вода. Нужно налить воду, наверное. Встал, немного сжавшись, прошел мимо него и включил кран, сливая неприятно рыжую воду. Затем достал ковш, налил чистой и поставил кофе на огонь. На пару кружек ему должно хватить, да что-то еще останется.
Молча сел обратно, мельком поглядев на его реакцию. Кажется, все нормально – ты не сделал ничего такого, чем он мог бы быть недоволен. Хотя предугадать или понять реакцию все-таки сложно, когда не знаешь ни привычек, ни поведения, ни мыслей человека. Знаешь только то, что видишь сам, хотя и это уже помогает. Сидишь тихо, пока не закипела вода, но он встал прежде тебя и сам налил две кружки кофе. Одну он поставил перед тобой, а сам сел рядом и молча смотрел на стол перед собой. Кофе остывает, он же сидит рядом, задумчиво водя пальцами по своей кружке. Потом словно просыпается и поднимает взгляд на тебя:
– Пейте, остынет.
Смотришь на кофе перед собою, на него и снова на кофе. Маленькая пауза на осмысление и потерянную где-то смелость. В ладонях горячая кружка. Он рядом, пьет свой напиток. Глоток, второй. Ты же так давно не пил кофе, что хочется растянуть этот момент. Но хочется не долго – он по-прежнему здесь и внутри по-прежнему обжигает странное чувство. И оно лишь усиливается, перерастая в непонимание, когда он начинает говорить.
Напрягшись, ты ставишь кружку на стол и смотришь на него тихо, еле дыша. Честь и достоинство, о которых он размышлял вслух, – слова, которые ты давно забыл, пронеслись в голове эхом, многократно повторившись и больно ударяясь о края собственного сознания.
Он говорил, что обязан быть твердым и жестким даже к себе, особенно на людях. Говорил, что это настолько вошло в привычку, что уже, наверное, не способен быть другим. Рассказывал, едва обозначив, кратко и сухо, различные истории о том, как кто-либо, преимущественно из рядового состава, намерено или нечаянно оступившись, попадал под дисциплинарное наказание. Он говорил о том, как по одной и той же, весьма размытой формулировке, под одно и то же наказание попадали в совершенно отличных друг от друга ситуациях. И тут же он говорил, что взамен этому применяется практика лишения свободы. Говорил, что это перспективно, что это хороший шанс, и что дана возможность исправиться. А через секунду хмурился и говорил, что любое черное пятно в деле остается таковым навсегда. И приводил примеры, кажется, на ходу их вновь обдумывая. Он говорил об истинном искуплении вины, говорил задумчиво и обрывисто.
Ты слушал, застыв, внимательно и по привычке мысленно разбирал все сказанное, периодически прерываясь и удивленно, даже напугано поглядывая на него. Боясь пошевелиться, издать хоть звук. И не понимая, что он делает, почему он разговаривает с… с тобой.
А он то замолкал, то вновь начинал говорить, но практически не отрывал взгляда от одному ему известной точки в пространстве. Видимо, собеседник ему не очень был нужен, что тебя в данном случае могло лишь радовать. Что бы ты смог ему ответить? Ничего. Хотя бы из страха.
Он начал говорить о своем параграфе и патологической нетерпимости – он так и сказал: патологическая, – и мерах взыскания. Ты медленно и тихо прижал к себе руки, неожиданно осознав его слова и тем самым нечаянно обратил на себя его внимание. Испугался не того, что он сказал, а того, что он должен был бы сделать, но не сделал до сих пор.
Он тут же поднял на тебя взгляд и разглядывал тебя молча, с видом, который прежде ты наблюдал разве что в собственных кошмарах. Не зная, сколько прошло секунд или минут, ты боролся с желанием сжаться, отойти, попросить… А потом, как-то невесело улыбнувшись, он просто и безапелляционно сообщил, что такие, как ты, не попадают под права и устав германских войск.
Нет, легче тебе от этого не стало. И его интонация заставила твое сердце больно сжаться в груди. Он же хмыкнул, допил свой кофе и поднялся. На этом то, что называется разговором (а точнее просто монолог или же обрывочные фразы), было окончено так же резко, как и началось. Кружка была им же вымыта, и ты смотрел ему в спину, совершенно недоумевая и вряд ли в состоянии что-либо понять. Хотел сказать что-то, но так и не смог. Да и тут же забыл, что именно. Хотя на память жаловаться ранее тебе не приходилось.
Просто поднялся и пошел за ним следом вымыть кружку. Он лишь остановился рядом и неприятно нахмурился, когда ты поставленную им чистую кружку отодвинул чуть в сторону, вместе со своей. Этого легкого изменения в нем тебе хватило, чтобы испугаться, а объяснить смысл данного движения ты не смог бы, наверное, даже под угрозой. По опыту знал, что он лишь рассмеется, и это, скорее всего, в лучшем случае. Да и вообще, так или иначе ты не прав, не он.
Он молча оглянулся и начал что-то искать, переходя от одного угла к другому, от полок к шкафу, от стола к плите, потом пошел в комнату и проделал там тоже самое. Ты же ходил следом, тихо и молча, трясясь от непонимания и страха и всей этой немыслимой ситуации, заикаясь, когда он что-либо спрашивал и беспомощно пытаясь понять, что же он ищет. И чем дольше он искал, тем труднее становилось сдерживаться. Ходил за ним, оставаясь на почтительном расстоянии и даже не рискуя заглянуть через плечо. А потом он вытащил большую металлическую коробку и развернувшись с нею в руках, вопросительно посмотрел на тебя.
– Еда, – ответил ты срывающимся тихим голосом.
Он направился с коробкой на кухню, открыл и, хмыкнув, оглядел тебя с головы до пят, когда ты остановился в паре шагов от него. По собственным ощущениям, выглядел ты в данный момент весьма жалко. В эту самую коробку он положил со стола все, что принес, оставив лишь рубашку. Ее положил сверху на закрытую коробку и сделал два шага в твою сторону. Ты чуть не отшатнулся, почему-то почувствовав панику. Сам не понял отчего, но застыл на месте как вскопанный, едва дыша.
– Возьмите и спрячьте.
Как-то нервно кивнул, взял у него коробку и, глядя в пол, напряженно вслушиваясь в его шаги, отнес коробку обратно. То же самое место. А потом пошел следом за ним, опустился в его ногах на пол. Он сидел на стуле спокойно и расслабившись.
Обман. Спокойствие – да, ему ты-то уж точно не представляешь какой-либо угрозы. Но представить себе его расслабленным ты просто не смог бы, не говоря уже о том, чтобы увидеть воочию. Не дожидаясь его слова, лишь вопросительно глянув его глаза (найдя где-то на данный жест смелость), ты подвинулся к нему. Спокойно и не торопясь расстегнул его одежду, принявшись делать то, чего от тебя ожидали. Угадать это было, разумеется, легко. Как и то, что ты будешь стараться.
И ты действительно старался, вспоминая все свои движения, на которые он когда-либо реагировал положительно взглядом, жестом, словом, звуком – как ему было угодно. Вот только в голову упорно лезли мысли о том, что он говорил, о его внезапном и непонятном жесте, о собственной реакции на все это. И эти мысли мешали сконцентрироваться вплоть до того момента, пока он не сжал волосы на твоем затылке. Вряд ли ему доставляет удовольствие касаться твоих волос, потому вывод напрашивается сам собою – ты что-то делаешь не так. Но он отпустил, а ты застыл на мгновение, ожидая чего-то, чего сам не знал.
Пару секунд и вновь вернулся губами к его члену, стараясь быть внимательнее, стараясь быть более чутким. И все мысли сами собой вернулись к данному моменту. Чуть медленнее, в длину, а потом мельче и быстрее. И рукой помочь, так будет лучше. И можно поменять ритм или… он вдыхает, звучно… нет, ритм прежний.
Видимо, так ему больше нравится. Еще какое-то время стараешься, вслушиваясь и соображая, как лучше. Потом он выпрямляет спину, а ты отодвигаешься назад, давая ему место, чтобы встать. Загораживать проход? Ему? Ну нет.
Поднимаешься, как только он отходит и встаешь рядом с кроватью. Он молчит и смотрит на тебя равнодушно, выжидающе. Ты тоже молчишь, но в отличие от него, твои нервы напряжены и ты впиваешься ногтями в собственные ладони. Но никаких указаний так и не следует. Снимаешь одежду, ложишься на спину – делает шаг в твою сторону все так же молча и спокойно.
От этого спокойствия внутри все холодеет, особенно когда он ничего не говорит и смотрит так… пристально ли, холодно ли, ожидая ли чего-то. Его рука на твоем колене и одним удивительно легким движением он переворачивает тебя на бок. Хотя нечему удивляться, когда физическое состояние твое его физическому состоянию далеко не ровня. Ни сомнений, и сопротивления, ни мыслей – послушен и расслаблен. Не потому, что он точно знает, как делать, и тебе удобнее ему подчиниться, а потому, что он может делать так, как ему то угодно. И ты должен ему быть послушен. Разумеется, обязывает тебя ситуация, а не что-то иное. Хотя и собственные ощущения тоже – сегодняшний его приход повлиял, да и просто отпечатался в памяти.
Его пальцы сжали кости таза так, словно ты собирался вырываться. Даже напрягся ненароком, о чем тут же пожалел – оказывается, он может сжать сильнее. Расслабился, тихо лежишь и не делаешь резких движений – вообще стараешься как можно меньше двигаться. Он держит теперь за бок горячей ладонью, двигается мелко и резко, упирается рукою. Вскоре начинаешь дышать ртом, так как он значительно тяжелее тебя и ты чувствуешь, что вдавлен в кровать так, что не выбраться. А выбираться и незачем, да и вряд ли это было бы лучше.
Дышать становится значительнее легче, когда положение меняется, пусть и не сильно – ты на животе, он сверху. Движения теперь не такие быстрые, но мощнее. Вот только затекшая рука заставляет попытаться поменять позу, так как терпеть покалывания нет сил – и без того не удобно. И эта же рука в мгновение оказывается прижата к кровати, под его локтем. Практически лег сверху и двигается резко. Становится больно, притом непонятно, что болит больше.
Закрываешь глаза, стараешься держать дыхание ровным и сам не замечаешь, как хмуришься. Он не реагирует, словно не видит. В данный момент ему все равно, что с тобой и как ты реагируешь, главное, что не мешаешь ему. И уже давно сросшись с данным положением, просто и молча ждешь, зная, что когда-нибудь он закончит.
– Встать, – говорит, чуть сбиваясь дыханием, и выпрямляется рядом с кроватью.
Поворачиваешься и опускаешься на пол, так как видишь, что он еще не кончил. Запрокидывает твою голову, держа крепко, ты же послушно приоткрыл рот. Его нога слишком близко, автоматически кладешь ладонь на собственный член. Он делает пару быстрых движений рукой и кончает на твои приоткрытые губы. Ты щуришься, смотришь на него снизу вверх и быстро доводишь себя до нужного состояния. Кончаешь на собственную руку – его нога все еще слишком близко. Все. И, кажется, он остался доволен. Застегивается, закуривает.
– Иди.
Ты поднимаешь на него взгляд, затем встаешь и идешь в ванную, смыть с себя все это. И чувствуешь не только табачный дым, но и его взгляд, нацеленный тебе в спину, пока ты не оказываешься за стеной. Красное пятно от его пальцев, разумеется, не смыть. И ты смотришь на него задумчиво и неотрывно.
Затем, словно очнувшись, вытираешься и возвращаешься в комнату. Почти докурил. Твоя одежда рядом с ним, но подойти ты отчего-то не смеешь, хотя вроде чувствуешь себя более-менее спокойно. Видимо, прочтя твой взгляд, он перекидывает твои вещи на стул рядом и ты подходишь тихо, одеваешься под его взглядом, стараешься не думать ни о чем. А потом садишься на стул боком к нему.
Спиною не то что не посмел бы – страшно. Довольно странно видеть его после, докурившим и все еще сидящим рядом. И это новое заставляет задуматься – зачем? Он поднимается, ложится на кровать, закинув руки за голову и, глядя в потолок, лежит. Ты как сидел, так и сидишь, разве что тянет спать. И понимаешь, что засыпаешь, потому чуть опускаешься, упираясь лопатками в спинку стула, обхватываешь свой живот руками и закрываешь глаза.
Просыпаешься, когда он оказывается над тобой, и от этого резкого пробуждения вздрагиваешь и испуганно смотришь на него. Ждешь чего-то, какой-то его реакции или слова, или хотя бы жеста, не понимая, что он от тебя хочет. Осторожно выпрямляешься, и он кивает в сторону кровати. Смотришь на него, не скрывая недоумения, удивления и поднимаешься. Он же уходит. Просто и молча. Ложишься на кровать, сворачиваешься у стены и засыпаешь.