XIV
20 мая 2020 г. в 12:23
От него сильно пахнет выпивкой и он очень много говорит. Сидит рядом, даже не через стол, и практически безостановочно говорит. Часть его речи сознательно пропускаешь мимо ушей, потому что так и тянет ответить наперерез некоторым утверждениям, а делать этого, конечно, нельзя. И ты молчишь.
А он все говорит, говорит, говорит… думаешь сказать что-нибудь в подтверждение ему, в согласие, хотя бы головой покивать, потому что начинает казаться, что этому не придет конца. Но его совершенно не волнует твоя реакция, даже не интересует, понимаешь ли ты его слова. Сейчас ты лишь тот, кому можно (и нужно, видимо) выговорить что-то. И хотя периодически он говорит вещи, о которых ты молча задумываешься, которые (осознавая это) запоминаешь, времени уже прошло достаточно для того, чтобы хотя бы на миг задаться вопросом: не спишь ли? А в данном случае это плохо.
Все, что он говорит, ты должен хотя бы слышать – кто знает, чего он может захотеть? Конечно, только в радость побеседовать о чем-то задушевно (даже притом, что ты человек не сильно разговорчивый), но не с ним же?
Во-первых, тебе не расслабиться рядом даже несмотря на то, что он не трезв. Хотя это как раз больше напрягает, нежели расслабляет, даже не учитывая сложившийся ситуации. Во-вторых, кто ты ему, чтобы он тебя вообще слушал? Явно не друг и не собеседник. Мало кто способен и, тем более, имеет желание разговаривать с теми, кто значительно ниже по статусу, любому притом.
Даже возрастному, не говоря уже о пропасти под названием «антисемитизм», которую так или иначе подразумевает само его существование. А с другой стороны, ты – молчаливо и тихо сидящий рядом, слушающий все это и периодически против воли задумывающийся о своем. Возможно отчасти причина этому сбою восприятия поступающей информации усталость.
Однако ты не можешь встать и пойти лечь, потому по-прежнему сидишь и мысленно ему отвечаешь. И в собственной голове не возникает каких-то неосторожных ответов, резких комментариев, непозволительного отношения к нему. Даже если ты и выражаешь в мыслях противоречие его словам, позиции, мнению, ты не задумываясь выражаешься с уважением к нему, осторожно.
Но ко второму часу, забывшись, ты отрицательно покачал головой. Просто задумался и сквозь отвлеченные мысли услышал что-то, с чем не согласился бы. А он заметил это легкое и необдуманное движение. Вот так ты умудрился получить по лицу, молчаливую паузу и пристальный взгляд его холодных глаз, а затем и вопрос «хотите возразить?».
Если от него тебе задан вопрос, то ты должен на него ответить – это заучено уже давно. Но как и, главное, что ответить, если и так понятно, что соврать ему здесь ты уже не сможешь по факту, а ответ «нет» или какой-либо подобный он сочтет недостаточным. Ладно, получил. Считай, заслужил за невнимательность. Но ответить-то что? А вариантов ответа у тебя все-таки нет…
– Вы правы.
Но ему, видимо, показалось мало или не устроил твой ответ, мимика, сам факт лжи или еще что-то – ты снова получил по лицу. И на этот раз оправдания сему ты не смог найти, а придумывать его пропало желание.
За что? Почему ты вообще должен соглашаться со всем, что тебе говорят? С каким-то необоснованным и принятым за данность утверждением, которому ты в состоянии привести достаточно много примеров в противовес. Почему ты получаешь по лицу, хотя ничего для того не сделал? Бить за то, что человек, какой бы он ни был, просто имеет другую точку зрения, пусть хоть трижды не верную с твоей стороны глядя? Да какая разница кто ты и что ты? Это уже не находит оправдания ну совершенно никакого.
Хозяин, конечно, всегда прав, даже если он не прав, но в конце-то концов, признать его своим хозяином ты не смог бы, даже потребуй он сейчас этого. И не из-за собственной гордости, а из-за глупости подобного предположения. Несмотря ни на что подобное отношение по-прежнему не укладывается в голове и сознание всеми силами продолжает сопротивляться. И плевать на то, что лицо горит – внутри намного больнее и обиднее. Да с какой стати?
Душит желание встать и уйти, а лучше перед этим высказать ему всю абсурдность подобной ситуации, все равно ведь не отошел бы и двух шагов если бы рискнул ответить ему подобным образом. И тут уже без разницы, прав ты был бы в своих словах или нет. Смотреть на него нет никаких сил после этого.
Отвернуться? А не отвернешься – прочитает по лицу. Потому что действительно неприятно, и это мягко выражаясь. Вряд ли ты сейчас способен изобразить мимикой, взглядом что-либо, кроме негатива, просвечивающего через натянутое спокойствие.
– Смотреть на меня, когда я с вами говорю.
Пахнет табаком, от которого уже глаза режет, и дымовая завеса вокруг практически как туман. До противного сильно пахнет алкоголем. Еще и бьет ни за что. Хоть отвечай, что сидишь тут который час среди ночи совершенно бесполезным предметом мебели (даже не декоративной, не говоря уже об отсутствии прямых функций). Слушаешь его не имея даже права возразить, молчишь, все затекло и хочется спать, а он требует непонятно чего. Уже из принципа сохраняешь самообладание.
Может, отползти под стеночку и трусливо вздрагивать? Может, согласиться на его право, волю, свободу, вместе с собственной ничтожностью, еще и ему принадлежащей единственно и безраздельно? Может быть, должен находить оправдание и аргументы за каждое его решение, слово или действие и принимать их как абсолютную истину и закон? Может, его пожалеть, как человека, в сложившейся ситуацией попавшего в неподходящие ему условия существования в жестких рамках морально-нравственной системы его покровителей?
Ну уж нет. С какой стати ты вообще его должен воспринимать иначе, чем человека молодого, чужого тебе, наверное, практически всеми своими позициями, в конце концов, человека, пришедшего тебя уничтожить как врага своего государства? Поднимаешь взгляд и смотришь на него спокойно, молчишь.
– И в чем я прав?
Он что, издевается? Ну не настолько он пьян, чтобы вообще не понимать, что говорит. Зачем он вообще с тобой разговаривает сейчас, когда единственный оптимальный вариант для него просто лечь спать? Уж ты-то его точно во сне не зарежешь. Зачем спрашивать тебя? Ну сидел безмолвной статуей и пусть бы сидел дальше. Все равно же мнение твое не значит ровным счетом ничего. Да ты и не можешь ни ответить, ни объясниться, ни промолчать, ни сделать что-то. Не имеешь права, как он считает. И вконец разозленный подобной ситуацией, отвечаешь спокойно и тихо, обхватив живот руками и глядя ни собственные колени.
– Вы абсолютно правы, имея свою точку зрения в данном вопросе, даже несмотря на то, что данная позиция в корне абсурдна и основана на чьих-то (предполагаю, что не ваших) сугубо субъективных взглядах, наверняка имеющих под собой какое-либо давнее болезненное переживание личного характера и безграничную обиду, в связи с собственной несостоятельностью в данном аспекте и в целом.
За секунду, две, три, четыре… пока он молча смотрит на тебя, очевидно обдумывая фразу, ты успеваешь сообразить, что впервые в жизни ответил кому-то в настолько бредовой форме. Притом еще и не сказав ничего конкретнее несогласия.
Зачем ответил? Как вообще посмел? Ну сказал бы «Вы правы», извинился бы, сидел бы дальше тише воды, ниже травы. Куда делся твой страх перед ним? Хотя никуда он и не девался, иначе ответил бы четко и подробно что, где, как, зачем и почему, не сидел бы так тихо и послушно который час.
Секунды прошли, ты снова получил по лицу, в этот раз просто не успев закрыть голову руками. И страх вернулся, и разум вместе с ним. Сам себя мысленно назвал идиотом. Действительно, глупее этого ответа и придумать было бы нельзя. Стало страшно, когда он встал над тобой и взял за плечо, развернув лицом к себе.
– Что вы сказали?
Даже по его голосу понятно, что он не только понял, что именно ты сказал, но уже и зол. Молчишь, весь сжавшись и ожидая еще какого-нибудь удара. Смотреть на него даже не рискуешь, и без того сейчас просто начнет трясти со страха. Молчать, молчать, молчать… послушно и старательно. Он прав всегда и во всем, по факту. Абсолютно.
– Неблагодарный скот.
Сжал предплечья, подняв тебя, словно ребенка, и сильно встряхнул. Не сжимали бы до боли его руки, так ты точно упал бы. Ты зажмурился, прижал к себе руки. Едва стоишь перед ним, трясясь, боясь сказать что-либо, боясь шелохнуться. Он отпускает, и ты тут же открываешь глаза, со страху, понимая что сейчас тебя просто-напросто убьют.
И оружие, которое ты видишь в его руке, расплывается за пеленой слез. Замер, дрожишь, едва дышишь и готов на коленях просить не делать этого, если данное движение тебе поможет сейчас выжить. Поможет ли? В голове не единой мысли больше.
Он больно сжал запястье и, дернув к выходу, едва не вышвырнул тебя в открытую дверь, на лестничный пролет. Ты по стене сполз на пол, закрылся руками и шептал «Нет. Нет. Нет» едва слышно, сам себе. Ему отвечать только согласием. На все. Вскрикнул негромко, но слышно, когда получил в бок ногой, затих.
– Молчать!
Боясь рот открыть, получая то снова в бок, то по голове, то по рукам, вздрагивал и едва не выл, все-таки не будучи в силах сдержать голос. Но не кричал и ничего не говорил.
Он потянул за руку и ты поднялся. Он потащил по лестнице вниз, а ты даже не пытался схватить за перила, или вцепиться в него самого. Хотелось кричать со страха, но горло сводило от самой мысли произнести хоть слово, когда он сказал молчать.
Боялся? Да, боялся. И очень сильно, как не боялся никогда прежде. Но страх этот совсем не от близости собственной смерти или же боли, тебе страшно было от него. От его злости, оттого, что это именно он, а не кто-либо другой. Страшно, что ему одному ты смог научиться хоть как-то доверять и не можешь выстоять против не только лишь от своей физической слабости. Страшно упасть и при этом причинить ему какой-то вред.
Лестница под непослушными ногами. А о себе или о своих действиях думать уже поздно, бессмысленно. И тебе, конечно, больно. Силы ему хватило бы на двоих. Каждый его удар отдает изнутри в голову – не только по телу, но и в мысли, чувства. А он тащит вниз и продолжает бить.
И всего два этажа преодолев, кажется, что уже давно должен был бы оказаться на земле. Видя перед собою еще больше трех этажей, понимая что еще очень долго до самого низа, до уровня земли, ощущаешь как медленно течет время и сколько еще ты услышишь в свой адрес слов, сколько получишь ударов. Если, конечно, не убьет прежде. Вот уж точно, заслужил.
И чем дальше, тем сильнее он злится. И ты, чувствуя это, автоматически становишься тише, послушнее, боишься его все больше. Едва сдерживаешься, чтобы не вцепиться ему в ноги и не просить остановиться. Вздрагиваешь, всхлипываешь, закрываешься руками, падаешь, когда он толкает, поднимаешься, когда он тащит, не отходишь от него ни на шаг.
Посмотреть ему в глаза не можешь оттого, что страшно и стыдно за собственные слова. Да и просто закрываешь голову руками, рефлекторно. И вместе с тем думаешь, что так и не успел его отблагодарить за подаренную жизнь, которую он же и поддерживал все это время. Уже не время, не место. Теперь молчать.
Он ругает, вспоминает, что приносил еды, лечил, терпел тебя, что, в конце концов, он над тобой сжалился, хотя обязан был отправить в лагерь, даже скорее убить как ненужного, бесполезного. Не останавливается, не отпускает.
Собственное сердце бьется едва не до боли. И все его слова врезаются в сознание слишком четко, словно он кричит. Нет, он не орет. Несмотря ни на что, ты осознаешь, что он сдержан настолько, насколько это вообще возможно. Вряд ли у тебя нашлось бы столько самообладания, какое сейчас проявляет он. Даже несмотря на изрядную дозу алкоголя в крови.
Он ведь тащит вниз по лестнице, ни разу еще не столкнув тебя на ступени. Отпускает толчком на пролеты этажей, и ты вжимаешься боком в стену. Всего лишь четвертый этаж вниз воспринимается как девятый. А ты молчишь, плачешь и не отходишь ни на шаг, даже не думаешь попытаться убежать, сопротивляться.
И кажется, что до улицы еще далеко. Ты заметил, что он убрал оружие, лишь когда он схватил тебя обеими руками. Ничего кроме него и этих ступеней воспринимать ты оказался не способен. И повинуясь чему-то изнутри, ты, вылетев с последних ступеней на очередной этаж двинулся не от него, а наоборот, в его сторону.
Страшно до безумия. Очень маленькое движение, очень трусливое. И ты, еще больше сжавшийся, трясущийся, потерявший если не голос, то, как минимум, способность говорить. Пусть бьет. Имеет право. Теперь уже и тобою данное право тоже. Наплевать на все условности.
Он оказывается рядом, спустившись по ступеням, ты все так же закрываешься руками. Только уже развернулся к нему, когда сам шагнул. Опускаешь руки, когда он сжимает твои волосы и, запрокинув голову, опускает тебя на пол. Впервые, отойдя от двери квартиры, рискуешь поднять на него взгляд, но сквозь слезы видно плохо. Только ощущаешь, как щекотит внутри.
На мгновение жмуришься, открываешь глаза и смотришь на него с каким-то сильными спокойным ощущением, с желанием быть здесь и сейчас, пусть даже так. Может оно и к лучшему – запомнить его лучше другим, не таким, какой он должен быть в данный момент. Снова бьет по лицу, но уже наотмашь. Даже такое его прикосновение сейчас не вызывает отторжение.
Падаешь на пол, упираешься в холодную плитку лестничного пролета руками, но подняться не спешишь. Шагни он сейчас от тебя – как мог бы, двинулся следом. Его пинком оказываешься на животе и закрываешь голову руками, вздрагивая, задыхаясь, но не сопротивляясь. Впервые за все время его присутствия ты совершено расслабился – резко, неожиданно даже для себя. Внутренне, психологически.
И уже сомневаешься, что это животный инстинкт самосохранения. Больше похоже на рабское самосознание, что в данном случае тебя даже не пугает. Вряд ли что могло бы сейчас тебя пугать больше, чем уже одно его присутствие. Но не делаешь даже попытки отползти. Потому что он не только пугает, но и притягивает. В мыслях пролетают воспоминания – обрывочно, быстро, хаотично. И все, абсолютно все связаны с ним.
Гладил по голове, обнимал, успокаивал, когда было плохо, больно, страшно. Не избивал просто так, не выгнал на улицу. Не отвел обратно в гетто или еще куда-нибудь. Не запирал, не привязывал, никак не ограничивал в передвижении. Кормил, разговаривал, приносил книги и газеты. Не калечил, не уродовал, не травил, обращался бережно. Приходил регулярно, не оставил. Чем ты отплатил ему за все? Ничем. Разве что слушался, старался. А он сделал многое, очень многое. Вряд ли ты заслуживаешь всего этого.
Сапогом в бедро больно, но уже терпимо. Уже, наверное, все терпимо – его слова, удары, боль… И что странно – уже не через себя, не наступая себе на горло. Что-то говорит… что?
Рывком он ставит тебя на колени, ты утыкаешься руками и головой в пол, пытаешься хотя бы подготовиться к удару в бок, с его стороны, с ноги. Все равно, в какую сторону падать, лишь бы не вниз по лестнице. Проживешь еще какое-то время – так не боясь, а нет - так и пусть.
Он задрал рубашку, стянул штаны. Движением быстрым, даже агрессивным. Пугает понимание того, что при этом он вполне осознает все, что делает. И плачешь уже в голос, пусть даже тихо. А ведь он пьян, хотя и не потерял самообладания. Может, и не вспомнит, как избивал, когда проснется. Оно, наверное, и к лучшему. И ты на себе ощущаешь, что его рука по-прежнему крепка, его воля по-прежнему при нем.
И желание, как оказалось, тоже. Какой-то жалобный звук издал, почувствовав, как он вошел. Ладно бы вскрикнул, или пусть даже простонал (что было бы странно, но все же)... Опустил руки на пол, но головы так и не поднял. И вроде утихли слезы. Вероятно, на время, ведь это если не истерика, то нечто очень похожее.
И внутри, за ребрами и чуть ниже, опять сжимается, пульсирует, болит. Что-то большое, чего прежде ты не ощущал в себе. Хотя нет… только однажды ощутил, когда он ушел со всеми своими товарищами. Но теперь больнее, намного, и ощущается сильнее. Вот только от этого ощущения избавиться не хочется.
Мурашки вдоль позвоночника вверх по коже, когда его руки сильно сжимают бока. Те самые руки, когда-то впервые прижавшие тебя к столу. И сердце бьется как бешенное, и дышать ровно уже не способен. Глаза болят от слез, голова болит и все тело болит и ноет, от ударов, от напряжения.
А он привычными движениями сверху, прижимает и не отпускает. Прогибаешь спину, чуть меняешь позу, чтобы ему было удобнее, и чему-то улыбаешься сквозь слезы, непонятно чему. Хоть плачь, хоть смейся. Осознаешь, что практически перестал дрожать, вслушиваешься в его дыхание и не открываешь глаз. Локти болят, колени болят – под тобой холодный, грязный пол лестничного пролета.
Делай, что сказано, большего с тебя и не требуют. Поднимаешься на руках, когда от боли руки чуть не сводит – он взял за волосы и держит крепко, словно ты собрался куда-то отползать. Сам же переворачиваешься на спину когда он выходит из тебя, ложишься под него.
Он стягивает с тебя штаны и белье, откинув их в сторону. Хочется протянуть к нему руки, обнять, когда опускается сверху. Касаешься ткани его одежды бедрами, сжимая талию, хватешься пальцами за отворот кителя. То хмуришься, то дергаешься, то отворачиваешься, не открываешь глаз. Сам уже готов кончить, а он продолжает, не останавливается.
Смотришь робко, мельком. И все же обнимаешь его – осторожно, крепко, понимая, что можешь сделать это в последний раз. Если он позволит, разумеется. И слезы вновь текут, отворачиваешь лицо, не в силах на него смотреть. Опускаешь руки. Он упирается на локоть, прижимает твою шею, но ты можешь так дышать. Второй он рукой упирается в твои ребра, продолжая двигаться резче, затем вновь возвращается к привычному ритму.
Кончив с судорогами по животу и бедрам, успокаиваешься, просто и спокойно смотришь на него и какие-то секунды бездумно лежишь, ничего не воспринимая больше.
Тихо, успокоившись, без каких-либо мыслей.
Всем телом ощущая боль, но не задумываясь над этим. А потом понимаешь, что, если раньше с мыслью о собственной смерти как-то примириться мог бы, ведь это все равно неизбежно, то сейчас внутри все противится этому. И кажется, что когда он закончит и каким-либо образом тебя убьет, еще будет время, какие-нибудь секунды. Или даже минуты, ведь он знает, как, и умеет это делать.
Может, стоит попросить его, чтобы дал еще время, еще немного, чуть больше? Может, можно сломать что-нибудь человеку или нанести рану так, чтобы он еще какое-то время оставался живым? А если еще так, чтобы можно было куда-нибудь уйти при этом и уже там умереть, было бы еще лучше. Он бы не увидел этого. Вряд ли его интересует эта картина.
Хотя и так уйдет, значит, можно и здесь остаться. Сомневаешься в том, что он сюда еще вернется. В любом случае, мгновенно ты умрешь вряд ли, несколько секунд еще будет. И смотришь на него, пусть выпившего, но такого же, каким был всегда. Смотришь, регулярно жмурясь, чтобы хоть что-то видеть сквозь слой соленой влаги на глазах. И молчишь. Слушаешь его дыхание, тихонечко и легко касаешься кончиками пальцев ткани его одежды. Не видишь ничего вокруг, только его.
Он кончает, ложится сверху. Тяжелый, прижал так, что трудно дышать, но это совсем не важно. И то, что кости прижаты к полу, болит тело, холодная плитка под влажной спиной, да и вообще на лестнице значительно холоднее, чем в квартире – это все не имеет значения.
Жарко, хоть и взмок весь. Интересно, как он это сделает. Да уже и не важно даже, как захочет, так и сделает. От него так сильно пахнет алкоголем и табаком… но все же его запах чувствуется хорошо. Закрыв глаза, пытаешься его сохранить в памяти, даже зная, что и без того помнишь.
Вскоре он приподнимается. Кажется, что происходит это так быстро, почти сразу. Наверное, лишь кажется, потому что он вновь в норме, разве что алкоголь до сих пор в крови. Смотрит на тебя – глаза серебром, такие чистые, яркие. Волосы светлые, взлохмаченные немного. Капля пота на виске. Проходят лишь какие-то секунды.
Кладет руку на твое горло, чуть сдавливает. Закрываешь глаза. Вдыхаешь и медленно выдыхаешь, задерживаешь вдох… но нет. Еще вдох, сердце больно бьется, замер… и ощущаешь, как его губы касаются твоих. Резко, судорожно вдохнул ртом, но не шевельнулся и глаз не открыл. Он поцеловал еще раз, медленно, совсем не нежно.
Слезы вернулись, руки трясутся, сам напряг мышцы. Гонишь от себя понимание этого порыва, боясь его, не понимая. Он сдавил горло сильнее, а ты все-таки открыл глаза, ощущая, что дышать уже трудно. Но молчишь, не шевелишься. Просто смотришь, смахивая ресницами слезы. Он резко отпускает, спокойно поднимается и застегивается. Вздрагиваешь, кашляя, переворачиваешься на бок, но не встаешь. Незачем.
Избитый, изнасилованный, мертвый… замечательно. И наплевать. Зато внутри все утихло, спокойно и хорошо. Главное не думать больше ни о чем. Лишь глаза закрыл – совсем не хочется видеть ни автомат, ни нож, им на тебя направленный. Был бы выбор – попросил бы руками, или хоть ногами. Нет выбора и ладно, хорошо.
Судя по звуку, он сел на лестницу. Ждешь, слушая тишину и его дыхание. Ничего. Открываешь глаза – сидит на ступенях, упершись головой в стену, не смотрит на тебя. Молчит. Не хочется ничего говорить, просить, узнавать, двигаться, думать не хочется тоже. Хочется попросить прощения за это глупое слово в ответ, точнее фразу. И все, наверное.
Вскоре он поднимается, поднимает и кидает на тебя твою же одежду.
– Одевайтесь.
Хорошо. Встаешь, ощущая, как болит абсолютно все тело, непослушными руками натягиваешь одежду. Нужно еще немного сил. Встаешь. Куда? Что вообще ты должен делать? Он берет за руку и едва не тащит за собой. Бездумно и послушно делаешь, так как он хочет. Хотя подниматься вверх по лестнице сейчас не так легко.
Все физическое восприятие сконцентрировалось на его руке, сжавшей твое предплечье. Вскоре вы оба оказываетесь в квартире. Чужой и родной одновременно. Хочется лечь прямо здесь, на пол, потому что устал. Так устал, что уже все равно что, где, как, зачем и почему. Так и сел на пол, у стены, в комнате – закрываясь инстинктивно. Там же, где он тебя чуть не бросил. Он стоит над тобой, а ты не смотришь на него, даже не плачешь. Понимаешь, что сейчас ему безразлично все, включая твое пока еще существование. Глаза сами собой закрываются, но из последних сил борешься со сном.
И не допускаешь и близко к себе мысли о том, что можно как-то попытаться изменить итог. Что можно найти шанс избежать конца. Попытаться и правда можно было бы, вот только нет желания. Да и необходимости тоже нет, что ты теперь? Даже боли не чувствуешь, не считая физической, не прекращающейся. Он разворачивается и ты вслушиваешься в каждый его шаг. Поднял взгляд, посмотрел как он ложится на кровать, вздохнул и уткнулся лицом в собственные колени.
Замерз. Он тих, возможно уже спит. Значит, позже? И воспоминанием его поцелуй. Задрожал, закрыл рот рукой, дабы не издать ни звука. Лег на бок, закрылся другой рукой, плача, вздрагивая, сходя с ума от всего этого. Зачем он это сделал? И понимая, что, наверное, скажи он – ты повторил бы все это добровольно. Если бы, конечно, смог. Но ведь живой же… еще пока. Значит, смог бы. Вот только не повторил бы тех мыслей, даже в голову бы теперь не пришло подобного. Сейчас ты смог только уснуть. Спокойно, безразлично, бездумно.