i speak in smoke signals and you answer in code

             Единственное сходство между лабораторией и корпоративным зданием в том, что они вначале притворяются безобидными учреждениями, но обманчивое впечатление скоро проходит. В остальном эти два места отличаются, как день и ночь, и стоит отметить, что положение дел в лаборатории меняется a) стремительно и b) до отметки «хуже некуда».       Вообще-то, имеется ещё одно сходство в интерьере этих мест — отвратительно белые стены и яркие лампы, от которых сетчатка Фрэнсиса чуть не сгорает, готовясь проститься с родным черепом. Такси, которое доставило его и Дженсена (в сопровождении чем дальше, тем более зашуганного гида) к лаборатории, высаживает их в довольно непрезентабельной части города, где их путь ведёт к строению, которое снаружи выглядит как склад. Вывеска «Виндзорская группа «За человечество» радует своим отсутствием на здании, как и любая маркировка в принципе, и Притчард как минимум дважды делает его фото при помощи нейронных аугментаций, чтобы добиться чёткой картинки. Он чувствует, как его кишки скручиваются в тугой узел, это ощущение с каждой секундой лишь нарастает, и он точно не уверен, в какой степени оно вызвано его привычкой скверно питаться, а в какой — этой долбаной ситуацией, от которой его уже тошнит. Одно можно сказать наверняка — ему всё здесь не нравится, и он будет счастлив, когда наконец-то выберется отсюда, и чем дальше, тем более привлекательной выглядит для него перспектива работать, не покидая стен офиса.       Их гид, который большую часть поездки лихорадочно строчит сообщения на мобильном телефоне, наконец утихомиривается и бросает последний взгляд исподтишка на экран, когда их группа приближается к входу. Как по команде, изнутри доносится звук лязгающего замка, и дверь открывается, за ней обнаруживается женщина, облачённая в лабораторный халат. Её светлые волосы, настолько светлые, что практически жёлтые (сера? краска для волос? неудачная генетика? мир никогда не узнает правды), зализаны назад в идеально ровный хвост, из которого не выбивается ни единого волоска (это выглядит слишком экстремально по стандартам Фрэнсиса), и в её ярких голубых глазах, несомненно, проглядывает нечто звериное. Освещение позади неё мерцает, что никак не помогает Фрэнсису совладать с нервами.       — Вы, должно быть, мистер Ламберт. Я доктор Фишер, глава лаборатории Виндзорской группы. Рада встрече с вами.       Фрэнсис Притчард автоматически не испытывает к ней приязни, не рад встрече с ней и определённо не верит ей. Портер Ламберт, со своей стороны, пожимает руку и вежливо улыбается доктору Фишер, когда она представляется. Её рука, встряхивающая его руку, ощущается неприятно влажной, хотя это может быть всего лишь воображением Притчарда — чёрт, да он и без того напряжён, — теперь он не в силах стряхнуть ощущение, что она видит его насквозь, оценивает его, что эти глаза копаются внутри его черепа, пытаясь добраться до аугментаций.       Это тоже может быть всего лишь воображением Притчарда.       Он решает, что сейчас самое время начать запись видео.       — Итак, — говорит доктор Фишер, увлекая их за собой в лабораторию, в то время как их гид бредёт обратно к ожидающему вдалеке такси, — я слышала, вы заинтересованы в финансовой поддержке наших начинаний.       — Верно, — у Притчарда создаётся отчётливое впечатление, что он вторгается на чужую территорию; несмотря на то, что они всё ещё находятся в Детройте, он больше не в своей песочнице. Главным образом потому, что он не чувствует себя в безопасности с того самого момента, как прошёл через эту дверь. Он не забывает оглядываться вокруг, скользя взглядом по окружающей обстановке, его нейронные аугментации записывают каждую мельчайшую деталь, которая позже может оказаться важной.       — Личные причины?       Да уж, это ошеломляет его против всех его ожиданий. Он ожидал, что будут каверзные вопросы, но не так скоро и не так… в лоб.       — Если вы позволите мне сделать предположение, я думаю, что не окажусь далёк от истины, если скажу, что вы и я разделяем схожие убеждения в том, что касается человеческой природы.       Улыбка доктора Фишер неприятно плоская. Она напоминает Притчарду о лице Шарифа в тех редких случаях, когда поставленная задача явно требует прибавки к зарплате Притчарда, или о тех (к сожалению, гораздо более редких) случаях, когда люди суют нос в дела Притчарда, о которых он предпочитает не распространяться, и ему удаётся отфутболить спрашивающего.       Её улыбка, расширяясь, превращается в нечто ядовитое, туго натягивая кожу в уголках губ.       — Мы всегда можем вернуться к этому вопросу, — предлагает она, и ее тон даёт Притчарду понять, что она хочет, сильно-сильно хочет выудить своими руками в нитриловых перчатках какой-нибудь компромат на некоего Портера Ламберта. Ну, она его не получит, вот что он может сказать по этому поводу, да если бы даже и получила, то у неё совершенно точно не найдётся ничего, что можно использовать против Фрэнсиса Притчарда.       Они хранят гробовое молчание, проходя по коридору, где на одной из стен висят лабораторные халаты и защитные гогглы.       — Наденьте гогглы, пожалуйста, — говорит доктор Фишер. Притчард подчиняется, радуясь тому, что сегодня он в контактных линзах, которые обычно приберегает на крайний случай, вместо очков; Дженсен, между тем, не настроен так снисходительно.       — Вы тоже, сэр, — говорит она, и Дженсен заметно ощетинивается.       Притчард испускает длинный сочувственный вздох, тем самым выигрывая себе пару драгоценных секунд, чтобы собраться с мыслями.       — Он очень, очень серьёзно относится к своей приватности, — говорит он, — никогда не снимает эти солнцезащитные очки.       — Это просто вопрос безопасности, — говорит доктор Фишер.       Притчард заново вздыхает, наклоняясь к доктору и понижая голос, как будто желает поделиться с ней маленьким секретом.       — И, знаете что, я слышал, под этими очками у него ужасные шрамы, и он вынужден скрывать их, поскольку отказался от аугментаций. Кроме того, в его работе на меня имеются определённые условия, и эти условия также должны распространяться на сотрудничество с вами. Я уверен, вы отнесётесь к этому с пониманием.       Череда неразборчивых выражений успевает промелькнуть на лице доктора Фишер за очень короткий промежуток времени.       — Хорошо, — говорит она наконец, запинаясь, чуть ли не спотыкаясь на этом единственном слове, — я полагаю, его очки сойдут. Но ему следует быть сверхосторожным. Сэр, — она поворачивается лицом к Дженсену, — пожалуйста, постарайтесь не дотрагиваться ни до чего во время пребывания в лаборатории.       Уголки губ Дженсена не двигаются, нет ни подёргивания челюсти, ни малейшего проблеска эмоций, когда он еле заметно кивает в ответ. Разговорить его — нелёгкий труд и в обычное время, пожалуй, может предположить Притчард, это вошло у него в привычку после многочасового ползания по вентиляционным трубам, куда с трудом пролезет не то что такой верзила, но и взрослый человек нормальных габаритов. Это прекрасно вписывается в окружающий его флёр таинственности, ну, вы понимаете, образ высокого, опасного, красивого мужчины, который может при желании сломать тебя пополам, как веточку.       Одна рука в перчатке поднимается вверх, указательный палец слегка сдвигает очки выше по переносице. Он поворачивает голову, и возможно, это всего лишь воображение Фрэнсиса, а возможно, его невидимые глаза действительно встречаются взглядом с глазами Фрэнсиса.       Доктор Фишер, решив, что уже довольно помариновала их в вестибюле, направляется к двери в конце коридора. Дверь открывается, и Притчард ловит себя на немедленном и резком осознании двух вещей в ту секунду, когда видит, что находится за порогом. Первое, он рад тому, что начал записывать видео заранее, и второе, он крайне рад тому, что с ним Дженсен.       Он не уверен, что именно ожидал здесь увидеть, но обстановка лаборатории практически кричит о Сборщиках. Она выглядит довольно стандартно по меркам типовых низкобюджетных лабораторий, с несколькими наполовину закиданными хламом кушетками и притиснутыми к стенам шкафчиками. Часть помещения (она выделена яркой полосой на полу) занимают массивный шкаф для бумаг и дешёвого вида стол, на котором царит ещё больший беспорядок, чем на кушетках. Вся доступная поверхность стола буквально завалена всяческими аугментациями в разном состоянии разобранности, большинство из них выглядит как сильно устаревшие модели, насколько Притчард может судить. Из-за приоткрытой двери на противоположной стороне помещения доносится приглушённый звук не то разговора, не то включённого телевизора.       Но самый большой интерес в этой комнате представляет прямоугольная зона в самом центре, отгороженная матовой пластиковой завесой — кажется, что внутри неё пространство течёт и плавится. От одного взгляда у Фрэнсиса непроизвольно кишки скручиваются в узел, уж слишком сильно это напоминает об одном особо мерзком деле, с которым он столкнулся как раз перед тем, как пришёл работать в Шариф Индастриз. Суть дела была в том, что сборщики органов сбывали свой товар через хитро замаскированные интернет-сайты, и единственная разница между теми и нынешними сборщиками, по-видимому, заключается в несколько иной специфике «продукции».       Вопреки всякому здравому смыслу, Фрэнсис направляется к этому прямоугольнику, но на полпути разворачивается к ближайшей кушетке, где тыкает пальцем в частично разобранный инфолинк. Это довольно старая модель и с виду достаточно чистая, чтобы он мог думать — мог надеяться — что её не извлекли из чьего-то черепа.       — Разбираете эти штуковины, чтобы понять, как они устроены, да? — спрашивает он, глядя поверх. Застывшая в дверном проходе доктор Фишер нервно вздрагивает, сопоставляя его вопрос с тем, что он делает.       — Не трогайте это! — восклицает она, устремляясь к нему. Он усмехается.       — Со всем уважением, не держите меня за дурака; мне приходилось прежде видеть ин… аугментации такого рода.       Он чуть не свалял дурака, думает он, чуть не назвал это тем, чем оно является, но он не думает, что эксцентричный миллионер Портер Ламберт, с его антиаугскими убеждениями и корпоративным прошлым, смог бы распознать инфолинк с первого взгляда, и уж точно не старую модель, которая не примелькалась на билбордах повсюду.       Он бросает мельком взгляд на Дженсена, который всё ещё торчит в дверном проходе в своей классической позе, скрестив руки на груди. Он не уверен, кому из них приходится хуже — начинённому аугментациями с головы до ног Дженсену сейчас должно быть невесело, но это Притчарду ради дела пришлось натянуть на себя личину совершенно другого человека.       Несмотря на всё, он рад наличию поддержки, пусть даже их роли в миссии распределились непривычно.       Доктор Фишер не очень-то вежливо отталкивает Притчарда от лабораторной кушетки и смеряет пристальным обвиняющим взглядом. Он тщательно удерживает на лице нейтральное выражение и молча отступает. Тем не менее он не упускает возможности скользнуть взглядом по кушетке, отмечая, что некоторые аугментации, попавшие в поле зрения, почти наверняка были извлечены из тел живых людей.       Он начинает топтаться вокруг прямоугольника, но по-прежнему не может увидеть, что же там внутри. Он различает отдельные цветовые пятна, но никакой дополнительной информации его наблюдение не приносит, а система вентиляции воздуха в лаборатории работает слишком слабо, чтобы заставить завесу хоть немного приоткрыться.       — Что это? — спрашивает он у доктора Фишер, что следует за ним по пятам. Глупый вопрос; у него уже имеется догадка, чем именно это может оказаться, но он здесь для того, чтобы получить доказательства — конкретные улики. Чем дальше, тем веселее; у него такое чувство, что доктор Фишер подозревает его и Дженсена, и если их прикрытие сейчас провалится, им придётся прорываться с боем, что ни одного из них не порадует.       — А, — говорит Фишер, — это наш, э, человеческий экспериментальный стенд. Звучит жутковато, я знаю, но мы занимаемся разработкой технологии, которая позволит избавиться от аугментаций без инвазивной хирургии и синдрома отмены нейропозина, что периодически требует практических исследований.       Притчард пожимает плечами.       — Я вас прекрасно понимаю. Хотелось бы поглядеть, как это у вас делается, если вы не возражаете. Видите ли, без обид, но я предпочитаю наглядный пример словам, — чёрт, он ненавидит себя за это, но у него такое чувство, что через несколько секунд он ещё пуще возненавидит всю эту ситуацию в целом, — так что я буду по-настоящему признателен за демонстрацию.       — О, мистер Ламберт, я не думаю, что это хорошая идея, вы же должны понимать–       Голос доктора Фишер застывает у неё в горле, когда Притчард, прекрасно осознавая последствия того, что он собирается сделать, но молясь, что сумеет удержать личину «я-беру-что-захочу» миллионера в следующую минуту, протягивает руку и отдёргивает завесу.       И вот он, момент истины. Кресло, к которому пристёгнуто ремнями человеческое тело. Кем бы ни был тот человек, Притчарду не нужно быть Шерлоком, чтобы понять, что он мёртв — его череп раскроен, кожа отогнута, как при нейрохирургической операции, но гораздо более небрежно. Окровавленные аугментации, неаккуратно вырезанные из человеческого мозга, выложены в ряд на маленьком металлическом столике, а между ним и трупом, сгорбившись, сидит в другом кресле человек, лицо которого закрыто респиратором и защитными гогглами. Его голова вздёргивается под аккомпанемент хрустящих костей — не его, а трупа — и он встречается взглядом с Притчардом. Его глаза подсвечены ярким, сфокусированным пучком света, который падает сверху на череп его жертвы, придавая ему совершенно дикий вид. Это выглядит почти как сцена из дешёвого ужастика — его лабораторный халат заляпан кровью, как свежей, как и уже подсохшей, а также другими биологическими жидкостями и химикалиями, которые Притчард не может идентифицировать с первого взгляда, и его нитриловые перчатки полностью пропитались кровью. В руках он держит пинцет и какой-то другой металлический инструмент, названия которого Притчард не знает. Ни капли уважения к покойнику, которого он, вне всякого сомнения, убил, а если нет, то по меньшей мере соучаствовал в убийстве. Благодаря его усилиям человеческая плоть превратилась в ужасающее месиво, в котором он упорно продолжает ковыряться. Судя по самым свежим следам крови и мозгового вещества, замеченным Фрэнсисом, можно смело предположить, что у покойника были бионические глаза, и этот человек в настоящий момент вырезает переднюю часть черепа, чтобы извлечь их вместе с синтетическими нервами и всем прочим.       — К сожалению, ах, к сожалению… без подводных камней в нашем деле не обойтись, — говорит доктор Фишер из-за спины Фрэнсиса.       Он сглатывает внезапный комок в пересохшем горле. Он думает, что его руки, все ещё удерживающие завесу, сейчас подрагивают, и он сильно, очень сильно жалеет, что на нём нет перчаток. Его кожа зудит, ладони вспотели, пальцы колет от ощущения чего-то жуткого, неправильного и грязного.       Именно в этот момент Дженсен решает нарушить молчание, и эти слова — первое, что он произносит за всё время их пребывания в этом здании.       — Что за херь, вашу мать! — выдыхает Дженсен, его голос почему-то звучит практически над самым ухом, но Фрэнсис не может заставить себя оторвать взгляд от разворачивающейся перед ним сцены, продолжая смотреть в испуганные глаза человека в халате, хотя осознаёт, что Дженсен сейчас стоит прямо позади него. Волосы у него на загривке встают дыбом, но не от внезапного вторжения Дженсена, а оттого, что всё слишком стремительно развивается и летит ко всем чертям, и хотя у них по-прежнему есть шанс выбраться отсюда живыми, но увиденное успело вызвать у него жуткую оторопь и отвращение. Фрэнсис почти ненавидит себя за то, что ничего не может поделать с происходящим, кроме как передать улики Шарифу и надеяться, что власти положат этому конец.       Фрэнсис отпускает завесу, выпрямляет спину и вымучивает из себя улыбку для доктора Фишер.       — Я увидел, что хотел, — говорит он, да, мать вашу, он увидел самую что ни на есть настоящую херь. — Не обращайте внимания на моего телохранителя, — он больше не хочет использовать его тупое фальшивое имя, в любом случае вряд ли кто-то обратит внимание на то, что он перестал обращаться к Дженсену по имени, — временами он бывает излишне… прямолинейным.       Он делает паузу для драматического эффекта, а ещё для того, чтобы привести в порядок свои сбившиеся в кучу мысли.       — Что ж, — заключает Притчард, — теперь, когда мы разобрались с этим, я думаю, что увидел здесь всё, что требовалось.       Действительно, он определённо увидел всё, что требовалось, и продолжает записывать и одновременно передавать ранее записанный материал на защищённый сервер в Шариф Индастриз.       Доктор Фишер делает шаг к нему. Останавливается. Её рот открывается, формируя небольшую букву «о», потом закрывается, и она делает резкий вдох.       — Я отлично понимаю, что наши методы могут показаться… сомнительными. Но я надеюсь, что это не повлияет на ваше решение?       Там, под поверхностью её слов, есть скрытое послание, и Фрэнсис видит его в её глазах, где отражается слепящий свет ламп. «Если ты поменяешь своё решение, то станешь следующим на очереди в это кресло».       Он выдаёт доктору Фишер самую злобную ухмылку, которую в состоянии вообразить, сверкнув зубами.       — Конечно же, нет. Отчаянные времена требуют отчаянных мер. Я совсем не против небольшой… креативности, когда это необходимо.       Он чувствует, как к его горлу подкатывает тошнота. Ему неебически хочется рвать, орать, бить кулаками в стену, да что угодно, лишь бы стряхнуть это липкое ощущение, потому что он яростно презирает всех и вся вокруг, включая то, что ему приходится притворяться, будто он верит в собственные слова, притворяться, будто он действительно такой человек.       Кажется, доктор Фишер слегка расслабляется. Она просовывает голову за завесу, бормоча что-то человеку в халате о том, что он может спокойно продолжать свою работу дальше, что она и в самом деле ужасно сожалеет, что они ему помешали, но посетители нагрянули так внезапно, что у неё совершенно не было времени подготовиться.       — А сейчас, — говорит она, — хоть вы и сказали, что увидели здесь всё, что требовалось, но осталась ещё одна вещь. Думаю, вам должно понравиться.       С этими словами она шествует через всю комнату к чему-то, напоминающему импровизированный металлодетектор. Она нежно поглаживает его — ни дать ни взять автодилер, демонстрирующий лучшую модель этого года на выставке.        — Как вам, полагаю, уже известно, средний металлодетектор способен реагировать на большинство аугментаций, но обычно они запрограммированы таким образом, что не сигнализируют о них. Мы внесли несколько ключевых изменений в программу этого детектора, так что он теперь не только издаёт сигнал тревоги, когда через него проходит аугментированный индивид, но и может засечь наличие аугментаций, которые обычные детекторы не улавливают. К примеру, большинство нейроаугментаций никак не обнаружимы на сканерах, но этот? Этот не пропустит ничего. Мы планируем установить подобные устройства не только в лаборатории, но и в наших корпоративных центрах в Детройте и Виндзоре, как только улучшим его внешний дизайн. Как раз для этого нам очень пригодятся ваши деньги.       Она улыбается. Она улыбается Притчарду, и он ненавидит её грёбаную улыбочку.       Он стискивает свои руки в кулаки за спиной и дотошно изучает детектор. В нём нет ничего особенного, на самом деле; он уже успел придумать парочку способов сделать такое же устройство, но дешевле и эффективнее. Единственная причина, по которой подобных вещей не существует, по крайней мере, не на чёрном рынке, состоит в том, что их применение незаконно в большинстве случаев, и не без оснований. Аугментации отдельного индивида являются частью его медицинской истории и, следовательно, его личным делом, по мнению Притчарда. Единственное исключение, которое он допускает — это аугментации типа Тайфуна, которые являются армейскими, а не медицинскими, но Дженсен уж точно не может служить лакмусовой бумажкой для определения нормы, когда речь идет об аугментациях, и Притчард не прочь пофилософствовать об этом, но не сегодня.       — Как это будет работать? — спрашивает он. — Могу лишь представить, что для его применения вам потребуются особые предосторожности.       Доктор Фишер ощеривается, и Притчарду хочется назвать её улыбку по-настоящему злой или как минимум зловещей, потому что он и в самом деле не может подобрать лучшего определения для этого выражения лица.       — Всё довольно просто. Сигнал тревоги не будет слышен тому, кто её включил. Если аугментированный индивид пройдёт через детектор, предупреждение будет послано на пост охраны, которая направит нарушителя по запланированному маршруту и задержит его.       «И затем доставит его в лабораторию», — думает Притчард. Он кивает, опять фальшиво улыбаясь.       — Хотите увидеть демонстрацию? — спрашивает доктор Фишер. — У меня в сердце установлен стент, который, конечно же, не является аугментацией, но детектор на него реагирует.       Она недовольно морщится.       — Нам всё еще предстоит устранить небольшие изъяны в устройстве детектора, чтобы он смог отличать жизненно необходимые медицинские вмешательства от античеловеческих аугментаций. Здесь имеется рудиментарный нейропозиновый детектор, но нам пока не представилось возможности его протестировать как следует, чтобы понять, будет ли это работать.       Притчард замечает краем глаза, что Дженсен смотрит прямо на него. В этот раз он даже показывает признаки эмоции — уголки его губ опущены вниз, придавая ему почти угрюмый вид, рот плотно сжат. Он, по-видимому, не может удержать гримасу, и Притчард думает, ничего удивительного, потому что от грёбаного лицемерия этой женщины ему почти физически больно.       — Ладно, полагаю, я хочу взглянуть, — говорит он, как только понимает, что в разговоре наступила неловкая пауза, надо надеяться, не слишком уж длинная.       Доктор Фишер слегка кланяется перед тем, как встать в рамку металлодетектора, и, как по команде, компьютерный монитор поблизости пронзительно пищит. Кажется, она слегка вздрагивает, как будто осознавая, что имеет нечто общее с аугментированными индивидами, и быстро отключает сигнал тревоги на компьютере.       — Если вы взглянете сюда, хотя издалека вам, разумеется, не видно, детектор указывает на наличие возможных аугментаций, но отсутствие нейропозина. А теперь, почему бы кому-то из вас не попробовать?       Ах ты. Сука. Блядский. Чёрт. Все известные ругательства одновременно приходят ему на ум. Притчарду следовало бы раньше увидеть, к чему она клонит.       — Я не думаю, что подхожу для демонстрации, — говорит он, стараясь не думать о нейропозине, плещущемся в его крови. — У меня протезированный тазобедренный сустав, вполне ожидаемо, что мы увидим очередное ложное срабатывание.       Она хмурится. Он знает, что она подозревает его.       — А не слишком ли вы молоды для протеза тазобедренного сустава?       Фрэнсис морально готовится к тому, что их дела стремительно пойдут наперекосяк, и фырканье стоящего позади Дженсена становится для него неожиданностью.       — Не удивляйтесь, доктор Фишер, — говорит он. — Портер умудряется попадать в переделку всякий раз, когда он не под присмотром. Должно быть, этот комплекс есть у всех богатых детишек, если вы меня понимаете. Считают, что могут лезть повсюду, куда им вздумается. Он просто не в состоянии осознать, что не является неуязвимым.       Притчард моргает, потерпев неудачу в попытке расшифровать сказанное, переводит дух, а затем заставляет себя рассмеяться, поддержав небольшую хитрость. Он старается не заострять своё внимание на том факте, что в действительности последние несколько слов можно применить к самому Дженсену, что бесчисленное множество раз, когда соединение инфолинка, следуя по нисходящему витку спирали, уходило в статистический шум, Притчард невольно думал, что кажущийся неуязвимым Дженсен однажды тоже может сломаться под непосильным гнётом.       — Хорошо, тогда почему бы вам не попробовать, эм… сэр?       Она запинается, не зная имени таинственного телохранителя Портера Ламберта, эксцентричного мультимиллионера, и слабо машет рукой в его направлении. Сердце Притчарда резко замирает в груди, и он сопротивляется желанию прижать палец к шее, чтобы поискать пульс. Он знает, что тот никуда не исчез, но нуждается в дополнительном подтверждении.       Дженсен не двигается с места, где стоит.       — Я предпочёл бы этого не делать. Моя медицинская история — это моё личное дело.       И вот с этого момента ситуация катится под откос. Доктор Фишер скрещивает руки и наклоняет голову, заметно, что её тревога усиливается с каждой секундой.       — Вы подразумеваете, что аугментированы, сэр?       — Со всем уважением, — отвечает Дженсен, — я считаю, вам следовало бы заняться самоанализом. Кажется, вы не в состоянии определить границу между жизненно необходимыми дополнениями и теми, которые, по вашим словам, относятся к античеловеческим.       Доктор Фишер усмехается.       — Всё просто. Любая аугментация, которая требует нейропозин, является античеловеческой.       Ну ладно. В этот спор Притчард встревать не намерен. Проблема нейропозина является довольно сложной, и, по его мнению, это скорее связано с жаждой наживы биотехнологических компаний, нежели с моралью тех индивидов, которые вынуждены использовать его, чтобы выжить.       В этот момент Притчард сильнее, чем когда бы то ни было, жалеет, что не может увидеть глаза Дженсена, что не может увидеть, как в его светящихся радужках, он точно знает, пылает неугасимое желание справедливости. Он знает о чувствах Дженсена, потому что он чувствует то же самое.       И, к его удивлению, Дженсен разворачивается к нему лицом. Поднимает подбородок выше. Едва заметно хмурится.       — Я считаю, нам пора уйти, Портер. Мы уже увидели всё, что требовалось.       «Мы», думает Притчард, без какого-либо двойного подтекста. Всего лишь одно слово, и ещё «Я хотел бы, чтобы он называл меня по имени при нормальных обстоятельствах». Сейчас определённо неподходящее время для таких решений, но этот уровень фамильярности? Он не так уж и плох, наверное.       — Я согласен, — отвечает он, и готов посмеяться над паникой в глазах доктора Фишер, в то время как её взгляд нервно бегает между ними двумя.       — Вы-вы ведь не откажетесь нас спонсировать, правда?       Притчард ухмыляется, закатывая глаза, и одновременно разворачивается, направляясь к двери, через которую они вошли.       — Разумеется, не откажусь. Вы должны понимать, что у меня чётко очерченная сфера интересов, и это было бы глупостью, и…       Он резко замирает от сильного грохота — человек в халате с окровавленными руками, полными чего-то, что могло оказаться и ошмётками плоти, и аугментациями, покидает прямоугольную зону, пробежав мимо него, и выскакивает через ту самую дверь, которая ранее послужила им входом. Замок щёлкает, закрываясь за ним, время как будто замедляется, чувство паники в мозгу Притчарда заглушается до уровня фонового шума, оставляя лишь зловещее тиканье, говорящее о том, что время уходит.       Он делает ещё шаг, к той двери, которая осталась приоткрытой.       — Боюсь, я не могу позволить вам уйти, — говорит доктор Фишер.       — Как недальновидно с вашей стороны, — говорит Притчард. — Если вы всё еще хотите получить мои деньги, то не лучше ли договориться по-хорошему.       Она не пытается его остановить, и часть его осознаёт, что это может быть ловушкой, но это осознание настигает его миллисекундой позже после того, как его ладонь встречается с дверной ручкой, компьютер издаёт пищащий сигнал, и, взглянув поближе на дверной проём, он понимает, что второй металлодетектор был хитро спрятан.       Три пары глаз одновременно фокусируются на мониторе компьютера, на котором ярко высвечиваются — да, на этот раз Фрэнсис находится там, откуда он может видеть картинку — два сообщения.       Первое, у Портера Ламберта имеется в организме лишнее железо, которое вполне может оказаться как аугментацией, так и невинным протезом тазобедренного сустава.       Второе, в теле Портера Ламберта присутствует небольшое количество нейропозина.       — Ну пиздец, — говорит Притчард, застывая на месте.