i speak in smoke signals and you answer in code

      До того, как способность двигаться возвращается к Притчарду, перед его глазами мелькает желто-белая вспышка — незапятнанный кровью халат и сульфидные волосы, и Дженсен издает удивлённый возглас.       Неожиданно доктор Фишер показывает совершенно иное лицо. Шприц пляшет в её руке, она вьётся вокруг Дженсена, дразня его, и она определённо знает, что его Страж — при условии, что она вообще в курсе о наличии у него Стража — ещё не запустился, чтобы обратить эффект введённого ему чего бы там ни было в этом шприце, потому что любой человек её комплекции (точнее говоря, любой человек в здравом уме, но насчёт неё у Фрэнсиса имеются нехилые такие сомнения) иначе ни за что не стал бы провоцировать Дженсена. Взгляд Дженсена, скрытый тонированными линзами, невозможно прочесть, но Фрэнк может сказать, что тот слегка ошарашен, и в намечающейся схватке его, вполне вероятно, могут задеть. Разумеется, победа будет за ним, но время стремительно утекает, а его рука ощупывает шею в том месте, где вошла игла, размазывая кровь чуть повыше воротника его водолазки, и когда она толкает Дженсена, он отшатывается назад, тревога всё так же орёт, Фрэнсис всё так же не двигается, и как же его достали эти долбаные идиоты, которые думают, что могут справиться с Дженсеном, учитывая, что его аугментации видны невооружённым глазом. Кто, как не Фрэнк, знает, что такое чья-то проблема с самооценкой, ну может, не в той степени, как Дженсен. И он знает, что доктор Фишер и ей подобные — алчные люди с явно нездоровыми целями.       Он наконец-то обретает голос и заодно нащупывает нож с выкидным лезвием, который всё это время таился под пиджаком.       — Эй ты, сучка, — говорит он, — на твоём месте я бы этого не делал.       Доктор Фишер зыркает на всё ещё бездействующего рядом с детектором Притчарда, по-видимому, не считая его за угрозу, и снова толкает Дженсена в грудь, и, судя по тому, что он почти не реагирует, его дела действительно плохи.       Фрэнсису при первой же возможности надо будет проверить состояние Стража здоровья Дженсена.       — Этот парень? Твой телохранитель? С тем вирусом, который я ему вколола, он ничегошеньки не сможет мне сделать. Он сейчас в отключке и ничего не соображает.       Она разворачивается к Фрэнсису, бросив пустой шприц, и извлекает второй из глубин своего халата.       — Твоя очередь.       Вирус? Выходит, не наркотик. Фрэнсису это совсем не нравится. Никто, и уж точно не эта сучка, не имеет права лезть к аугментациям Дженсена, чтобы получить нечестное преимущество над ним. Вообще-то, он просто задолбался бы запоминать чертежи каждой из тупых армейских примочек, которые Шарифу удумалось установить Дженсену, но сейчас ему, видимо, придётся применить на практике все имеющиеся знания — и всё по милости одной поехавшей крышей псевдоучёной.       Он хмурится.       — Что это за вирус такой?       — Дегенеративного типа, — отвечает она, ухмыляясь. — Он проникает во все его аугментации и отключает их, одну за другой, чтобы Сборщики могли взять его тёпленьким.       После чего она называет Дженсена так, как ей определённо не следовало бы, в особенности перед Фрэнсисом, и вкрадчиво рассказывает, что она намеревается сделать с Дженсеном и его аугментациями — чего ей определённо не следовало бы говорить перед Фрэнсисом — и вцепляется в его руку, будто намереваясь затащить его в операционную зону, в это дьявольское кресло.       С Притчарда вполне достаточно. Он выщёлкивает лезвие и наставляет нож на Фишер.       — На твоём месте я бы этого не делал, — говорит он, и на этот раз она и правда останавливается. Её рука зависает над аугментированным бицепсом Дженсена, а её взгляд перескакивает с ножа Фрэнсиса на его мрачный взгляд.       Фрэнсис технарь, а не боец. Но еще он не идиот, и он умеет постоять за себя. Может быть, у него нет при себе Тайфуна или крутой пушки, но он потратил достаточно времени на то, чтобы научиться использовать нож. А еще он очень, очень крепко обозлён, и его нейронные аугментации по-прежнему в режиме записи, посылаемой Шарифу, который имеет возможность наблюдать за разворачивающейся драмой в полной безопасности своего кабинета.       Доктор Фишер, по-видимому, успела к этому времени достаточно хорошо прочесть Фрэнсиса, чтобы понять, что дерётся он точно так же, как хакает — быстро и грязно. Она медленно отступает от Дженсена, и Фрэнсис ухмыляется ей открытым ртом, показывая зубы.       Он движется в сторону, становясь чуть ближе к доктору Фишер, чем ему бы хотелось, и указывает на открытую дверь позади него.       — Беги, — говорит он. — Я нихера не шучу.       Дженсен, продолжая спотыкаться, врезается в стену и шипит сквозь сжатые зубы. Он всё ещё держится за шею, даже когда ударяется всем телом о стену с такой силой, что от неё отлетает кусками штукатурка. Как это ни скверно, Фрэнсис вынужден признать, что доктор Фишер сделала превосходный стратегический ход, когда вывела его из строя в самую первую очередь.       Кажется, она осознаёт, что вирус может и не выиграть ей достаточное количество времени, потому что Дженсен поднимается на ноги — медленно, неуверенно, но неуклонно — сжимая кулаки и тяжело выдыхая через расширенные ноздри. Его солнцезащитные очки в какой-то момент спадают, а защитные линзы по-прежнему убраны.       Фрэнсис не ошибался. Его глаза горят, невзирая на очевидную стеклянность взгляда, словно бы затянутого туманом. Может, его аугментации вырубились, а может, его Страж успел включиться. У Притчарда такое чувство, что у них нет времени, чтобы прояснить этот момент, так что он бросается вперёд.       Доктор Фишер замахивается на него, чуть не засадив ему в шею шприц, и ему едва удаётся увернуться. Она берёт его в захват, и хотя её силы, разумеется, ничего не стоят против Дженсена, но ей есть что противопоставить Притчарду. Он спотыкается, и она преуспевает в том, чтобы сбить его с ног.       Он валится на пол, его костлявые локти чересчур быстро и интимно сближаются с изгаженным линолеумом, но он лишь крепче сжимает свой нож. Доктор Фишер, стоя на коленях, пытается всадить в него шприц, и он вскидывает руки, защищаясь, свежеушибленные локти снова болезненно ударяются, прижатые её руками. Они борются неловко, испытывая боль, перемежаемую шипением, хрюканьем и новыми синяками, и каждый раз, когда она берёт верх, пусть лишь на крошечное мгновение, Фрэнсиса снова и снова переполняет страх. Он думает, что его сердце вполне способно вырваться из груди, правда, по наихудшей причине из возможных, и когда ситуация наконец-то меняется в его пользу, и он оказывается сверху, у него нет лишней секунды на раздумья.       Он колеблется, прижимая доктора Фишер к полу и пытаясь обездвижить, и эта секундная заминка едва не стоит ему укола в шею. В этот момент он испытывает панику, оказываясь перед несколькими равновозможными вариантами действий — ни один не идеален, но некоторые гораздо хуже, чем хотелось бы.       Он наверняка сможет отчётливо воспроизвести в памяти тонкий свист, издаваемый ножом, когда он заносит руку, и влажный хруст, с которым лезвие погружается в предплечье доктора Фишер.       Она вскрикивает, скорее от шока, чем от настоящей боли, и начинает вырываться ещё яростнее, чем до того. К счастью для Фрэнсиса, в своём остервенении она с размаху трескается черепушкой о пол и теряет сознание. Кровь просачивается сквозь рукав её халата, окрашивая пальцы Фрэнсиса, и он второпях выдёргивает нож из её руки. По крайней мере, ему удалось добиться желаемого — от резкой боли она выронила шприц, — и он отпинывает тот подальше от нее, одновременно протирая лезвие ножа своим пиджаком. Останутся пятна крови или нет, он никогда больше не наденет эту отвратительную вещь.       Фрэнсис убирает нож, сворачивая свою наступательную операцию, и поворачивается к Дженсену. Мужчина буквально стоит на коленях, крепко нахмурившись, его зубы сцеплены с той же силой, что и кулак руки, безвольно повисшей. Второй рукой он пытается опереться на развороченную стену, находясь в странном пограничном состоянии, когда он не может стоять на ногах, но и не может позволить себе снова упасть на пол. Не тратя времени зря, Фрэнсис помогает Дженсену подняться, действуя настолько бережно, насколько может себе позволить, и не упускает из виду того, как мужчину ведёт в сторону. Тот кажется на удивление лёгким для своего роста, наверное, некоторые аугментации отличаются меньшей плотностью по сравнению с органическими аналогами. Он торопливо шарит взглядом по окрестностям. Дженсену нужна медицинская помощь, притом срочно, и хотя условия здесь далеки от идеальных, но пока доктор Фишер, всё ещё в отключке, валяется на полу — «так тебе и надо», думает Притчард с чувством мрачного удовлетворения, «почувствуй-ка на себе собственные методы лечения», — и поблизости, кажется, никого нет, стоит рискнуть.       — Ну, давай, чёртов здоровяк. Помогай мне, — кряхтит он, наполовину ведя, наполовину таща на себе Дженсена в операционную зону, и они едва не падают оба, когда Дженсен начинает слабо сопротивляться, выдираясь из хватки Фрэнсиса. При иных обстоятельствах он бы без труда преуспел, и это лишний раз свидетельствует о его нынешней слабости. Каким-то образом Фрэнсису удаётся его удержать.       — Нет, нет, — в этот момент в голосе Фрэнсиса проскальзывают нехарактерно нежные нотки, чего обычно он себе не позволяет, особенно в присутствии Дженсена. — Я не сделаю тебе больно, Дженсен, я не… тебе нужна медицинская помощь.       Ответ Дженсена звучит неразборчиво, потому что в этот момент Фрэнсис бесцеремонно роняет его на окровавленное кресло. По всей видимости, тот человек в халате не удосужился прибраться после того, как избавился от трупа; должно быть, он успел это сделать в то время, когда доктор Фишер демонстрировала металлодетектор. Фрэнсис думает — о чёрт, он прямо так уверен, что они выберутся — что после такого приключения им обоим понадобится терапия, не то чтобы не нуждались в ней до этого. А также горячий душ и специально для Фрэнсиса — двойная доза транквилизаторов.       — Притчард, — хрипит Дженсен, — Фрэнсис, — и Фрэнсис, занятый поиском инструментов, которые не были бы изгвазданы в чужих потрохах, на мгновение застывает. Он не в состоянии вспомнить ни единого случая, когда Дженсен называл бы его по имени ранее — возможно, что-то такое и было, но уж точно ничего похожего на эту ситуацию.       Он находит то, что ему требуется и, бормоча под нос проклятия, поворачивается к Дженсену.       — Адам, — пробует произнести он, ощущая дрожь в позвоночнике, должно быть, дело в том, что он в полной мере осознаёт и всю тяжесть ситуации, и то, что стоит на кону, и то, что, должно быть, ни разу он не чувствовал себя таким уязвимым в присутствии Дженсена. Впрочем, обратное тоже верно, и, называя его по имени, он чувствует нечто до странности чуждое и до боли знакомое одновременно.       Глаза Дженсена — Адама — встречаются с его глазами, моргают, взгляд затуманен страданием, но он в сознании, по крайней мере, способен осознавать, что происходит.       — Адам, — повторяет Фрэнсис, испуская тяжелый вздох, который проскальзывает по его трахее, оставив лёгкие опавшими. Его сердце тонет в страхе и смирении перед неизбежным, и ещё каком-то чувстве, которое он пока не может — или не желает — назвать вслух. В его голосе прорывается нетерпение, слова, возможно, излишне резкие, срываются с языка. Он со злостью цедит их сквозь зубы, буквально выталкивая из горла.       — Мне нужно твоё сотрудничество, потому что времени у нас в обрез, а я хочу помочь тебе. Сейчас я не могу дать тебе наркоз, но большинство твоих аугментаций не функционируют, по идее, ты и не должен чувствовать боль в полной мере.       Он придвигается ближе, и следующие его слова умирают на языке от одного взгляда на лицо Адама. От невысказанного страха и грусти в его глазах. Но он вновь обретает голос, а вместе с ним и решимость действовать, невзирая на собственные страх и грусть, угрожающие сокрушить его, невзирая даже на желание сломаться и сдаться.       — Разве ты не хочешь пошутить? — хрипло каркает Адам, и Фрэнсис после небольшой заминки продолжает выкладывать инструменты на ближайшую чистую поверхность, найденную им в самом уголке стального стола.       — Конечно, будет немного больно, — не задумываясь говорит Фрэнсис. Лишь после того, как слова покидают его рот, он осознаёт, что повторяет, как эхо, свои же собственные слова, сказанные Адаму в их первую встречу по возвращении того из шестимесячного больничного отпуска. В этот момент он понимает, что следовало бы экономить энергию в своих аугментациях, поэтому он прекращает запись видеострима, предназначенного для Шарифа. Он надеется, что Шариф благополучно получит — его ж мать, они добыли значительно больше, чем рассчитывали, придя сюда — необходимые доказательства.       Адам слабо усмехается, повлажневшие уголки его глаз болезненно подёргиваются, так по-человечески — выдавая его уязвимость, — и Фрэнсис сохраняет в памяти этот образ. Он снимает фальшивую кожу, прикрывающую шестиугольник на лбу Адама, чтобы получить доступ к его аугментациям.       Сначала Страж — за отсутствием лучшей альтернативы, Фрэнсис хакает инфолинк Адама и создаёт прямой интерфейс между ними, используя энергию своих нейронных аугментаций, чтобы запустить инфолинк в онлайн-режиме. Он берёт столько биоэнергии, сколько можно по требованиям безопасности — а затем ещё немного — чтобы поддерживать работу Стража на пиковой мощности. Само собой разумеется, тот быстро отфильтровывает вирус из систем Адама, и Фрэнсис позволяет себе с облегчением выдохнуть, как только аугментации прекращают вырубаться.       Но всё же большинство его систем по-прежнему офлайн и нуждается в перезапуске, а для этого требуется энергия — намного больше, чем Фрэнсис либо собственное тело Адама в состоянии обеспечить.       Он включает следующую по важности вещь, конвертер энергии, и — по глупости игнорируя предупреждения — инициирует загрузочную последовательность.       Всего через пару секунд тело Адама в кресле начинает сотрясаться в жестоких судорогах, и до Фрэнсиса доходит-таки, почему существуют ограничения насчёт этой процедуры, хотя «пациенты», как правило, находятся в бессознательном состоянии. Он прилагает значительное усилие, чтобы оставаться как можно более спокойным и собранным, и дрожь в его руках почти сходит на нет, когда он останавливает перезагрузку. Он и Адам замирают одновременно.       Ему нужно больше биоэнергии.       В его ушах стоит противный звон, когда он покидает операционную и рыскает по ящикам в лаборатории, но ему довольно быстро удаётся найти несколько батончиков кибер-про-энергии — несомненно, оставшихся от предыдущих жертв, чьи аугментации отключила доктор Фишер — однако всё равно он чувствует, что теряет драгоценное время. Он бросает мимолётный взгляд на доктора, проверяя, что она так и лежит без сознания на полу.       Адам от боли стискивает зубы, издавая лишь тихий агонизирующий стон, сжимает подлокотники кресла. Тем не менее он всё ещё способен осознавать окружающую обстановку, и когда Фрэнсис берёт одну из его рук и осторожно расцепляет сведённые судорогой пальцы, он смыкает их на предложенном батончике кибер-про-энергии. К огромному облегчению Фрэнсиса, он умудряется снять обёртку и донести его до рта, даже не раздавив по дороге в кашу, и жуёт с явно изголодавшимся видом.       Фрэнсис снимает обёртки с остальных батончиков, прежде чем положить их на подлокотник кресла, и тогда уже переключает внимание на аугментации Дженсена. Он совершенно не желает рисковать, перезагружая несколько дополнений практически одновременно, но Адам сейчас не функционален, да что там, он долго не продержится без нормально функционирующего конвертера энергии, не говоря уже…       Фрэнсис волевым усилием обрубает поток мыслей, чтобы не свихнуться, последовательно перечисляя все аугментации Адама, которые требуют переподключения, и заново инициирует загрузочную последовательность конвертера энергии, с облегчением выдыхая, когда тот с перебоями возвращается к жизни. Адам рядом с ним глотает не жуя очередной батончик, и паника, заставляющая поджилки Фрэнсиса дрожать, начинает отступать, становясь чем-то более управляемым, чем-то вроде фонового жужжания, которое вызывает желание дробно выстукивать пальцами в такт. Он делает вдох и повторяет весь процесс, всю последовательность шагов при перезагрузке для каждой аугментации, по одной за раз. Теперь, когда самая сложная часть осталась позади, время летит скорее, и он начинает терять чувство реальности, времени, всего, что находится за пределами его рук и инфолинка. Пожалуй, это не так уж сильно отличается от его обычных заданий.       Примерно шесть батончиков кибер-про-энергии и одну паническую атаку спустя он отпускает руки Адама — ему пришлось физически к ним подключиться, чтобы перезагрузить — с пониманием того, что работа сделана, все системы онлайн и функционируют в нормальном режиме, и… едва ли он понимает, что делать дальше. Что он ощущает — это такое невыразимое словесно ощущение почти пустоты внутри, стёртой докрасна обнажённой кожи, одиночества и уязвимости перед намного превосходящей его безразличной силой, внезапно вышвырнувшей его обратно в полную и всеобъемлющую тишину, едва он успел привыкнуть к окружающему его неумолчному адскому крику.       Тело Адама в кресле вздрагивает, его глаза крепко зажмурены. Фрэнсис затаивает дыхание. Как раз в тот момент, когда он начинает слегка переживать, Адам приходит в себя. Его веки дрожат, и он с трудом смотрит вверх на Фрэнсиса.       — Не буду лгать, — выговаривает он неразборчиво, — я уж думал, что не выкарабкаюсь.       Фрэнсис на этот раз позволяет своему взгляду задержаться на лице Адама. Он вздыхает.       — Ты записывал всё это на видео? — спрашивает Адам.       — Я остановил запись, когда начал, ну, неотложную операцию, — отвечает Фрэнсис, опираясь на спинку хирургического кресла. — Для протокола, Шариф увидит всё, что было до того момента. Включая то, как ты спрашивал меня, хочу ли я пошутить, и то, как я воткнул нож в руку доктора Фишер.       Адам делает глубокий вдох, как будто собирается засмеяться или заплакать, или что-то в этом роде, но его прерывает жестокий приступ кашля, в котором запланированные слова теряются.       — Ты — чёрт — ты ткнул её ножом? За меня? Ну, спасибо, Фр-Притчард, я, — новый приступ кашля, — я никогда не думал, что ты настолько дорожишь мной.       Фрэнсис закатывает глаза, притворяясь, что его нисколько не задело возвращение Адама к привычному обращению.       — О да, приятель, наслаждайся этим, пока можешь. Я гарантирую, что и пальцем не пошевелю для тебя в следующий раз, если только от этого не будет зависеть моя собственная жизнь.       Адам задыхается, прикладывая руку к груди в притворном ужасе, симулируя боль.       — А я-то думал, что ты действительно заботился обо мне.       Фрэнсис обнаруживает, что смотрит Адаму прямо в глаза, и свежее чувство горечи зарождается в его сердце от этих слов.       — А знаешь, — шипит он по-змеиному, наклоняясь вплотную к его лицу, — быть может, так и есть.       На какой-то ужасающий момент их лица находятся всего в паре дюймов друг от друга, Фрэнсис ощущает дыхание Адама, горячее и неровное, напротив своей шеи. Он способен рассмотреть каждую мельчайшую деталь технологического шедевра, которым являются оптические импланты, скулы Адама резко выделяются, освещённые зелёным сиянием его радужек, и так просто было бы придвинуться чуточку ближе и…       Фрэнсис отшатывается назад, его колени скованы, ноги оцепенели, губы искривлены в подобии злой гримасы.       — Ты можешь стоять на ногах самостоятельно? — спрашивает он, избегая пристального взгляда Адама — в этот раз ему хотелось бы, чтобы глаза того скрыли тёмные линзы — и Адам хмыкает, будто разгадав его желание, и так и поступает. Ответ на его вопрос, к сожалению, однозначное «нет», и Фрэнсис прикусывает язык, когда они вдвоём медленно покидают лабораторию. Они проделывают долгий путь сквозь оставленную открытой дверь, которая ведёт в довольно заурядный офис, полностью заставленный закрытыми коробками, и оттуда на улицу, к ближайшему такси.       Они хранят молчание, сидя в опасной близости друг от друга, до самого возвращения в Шариф Индастриз, и Фрэнсис не может отделаться от мысли о том, как он ужасен в плане моральной поддержки — а в плане физической поддержки и того хуже.