Глава 6
20 мая 2020 г. в 18:00
Фрэнсис всерьёз рассматривает возможность запереться в своём офисе и злиться на всех, но приходит к выводу, что простота доступа в офис может побудить некоторых его коллег заявиться к нему — в особенности, Малик или Шарифа, хотя бы потому, что они — единственные люди в Шариф Индастриз, не считая Дженсена (Адама? Может Фрэнсис так его теперь называть?), которым на него не поебать. Словом, сопроводив Адама (хрен с ним, Фрэнсис хочет и будет называть его по имени) в медпункт и проверив по инфолинку, что Шариф действительно получил искомые доказательства, Фрэнсис возвращается в свою квартиру.
Это какой-то грёбаный кошмар. Жалюзи наполовину открыты, пропуская полосы дымчатого жёлтого света, солнце неторопливо уползает в этот золотой час к горизонту, и он даже не утруждается переодеться, прежде чем рухнуть в свою неубранную постель. Обычно она бывает убрана, но обычно он и не спит в ней. Всё, на что его хватает перед тем, как упасть ничком, это скинуть обувь, распустить волосы и запить принятую досрочно дозу своего обычного транквилизатора тепловатой водой из крана.
Теперь он лежит и думает о том, что это место не очень-то его дом, и думает о том, что его руки гораздо сильнее дрожали во время «операции» Адама, чем когда он всадил нож — тот всё ещё лежит в кармане этого отвратительного блейзера, который валяется неопрятной кучкой где-то на полу — в руку доктора Фишер, и он думает о том, что на самом деле не против, если бы Адам называл его Фрэнсисом.
Он лежит уже неопределённое время, он не знает, как долго, и отключает звук своего мобильного, не проверяя уведомления, после того, как телефон жужжит у него над ухом в четвёртый раз, и с чувством выполненного долга бросает его через всю комнату. Тот приземляется в кресло, которое, возможно, куда уютнее, чем его кровать — прежде оно располагалось в его офисе, и он забрал его оттуда, только когда Шариф подарил ему новое на день рождения.
Одни и те же мысли прокручиваются в его голове, и если бы не нервы, возможно, он бы мог провалиться в сон. Однако в какой-то момент он заставляет себя встать с кровати, сбрасывает всю свою окровавленную одежду на пол, выуживает из блейзера нож и медленно ползёт в ванную.
Фрэнсис, раздетый до боксеров, пристально смотрит на себя в зеркало и только сейчас понимает, как же сильно ему досталось. Его локти лиловеют синяками, руки еле шевелятся — любое движение сковывает болью, доходящей до яростного шипения, когда пришлось поднять руки над головой, чтобы стянуть водолазку.
Он принимает душ почти в полной темноте, не имея достаточно энергии, чтобы дотянуться до выключателя и не желая открывать жалюзи, чтобы впустить сюда внешний мир, ни на минуту. Он отскребает с себя кровь, свою собственную, смешанную с кровью доктора Фишер и Адама, и стоит неподвижно, упираясь одной рукой в стену, его волосы при этом падают завесой вокруг лица, и наблюдает, как стекает вода. Даже при таком слабом свете, когда цвета еле различимы, он может разглядеть тёмноокрашенные капли, когда они падают в воду, прежде чем пропасть в крошечном водовороте слива.
Если бы его колени не одеревенели в этой позе, наверное, он мог бы свалиться от текущего сочетания внутреннего опустошения и элементарного пренебрежения своими потребностями.
Со временем вода становится холоднее, и он выходит из оцепенения, выключает кран, отодвигает занавеску и, завернувшись в полотенце, сохнет, сидя на краю ванны. Он всё ещё чувствует себя пустым, ободранным до мяса, уязвимым, но теперь ему становится немножечко лучше. По крайней мере, он в безопасности, как и Адам, и это всё, что имеет значение.
В груди у Фрэнсиса уже не спирает так, и дышать становится легче. Он выкапывает среди вещей простые узкие джинсы и водолазку, бесконечно более удобную, чем та, которую он носил немногим ранее. Он пока не планирует ложиться спать, чтобы переодеваться в пижаму.
Он не заправляет постель полностью, просто разглаживает одеяло и кидает сверху подушки, прежде чем улечься.
Свет, проникающий сквозь окно, золотой, ласково ложится аккуратными полосами по всей спальне. Он поднимает одну тощую руку и смотрит, как свет падает на исцарапанные костяшки. И как подсвечивает микроскопические пылинки, плавающие в воздухе.
Он дышит полной грудью, представляя, как выдыхаемый им воздух заполняет комнату, проникая под половицы, смешиваясь с пылинками и солнечным светом. Он расслаблен, в отличие от своего обычного состояния, по крайней мере, в этот момент. И он вздрагивает от внезапного звука — кто-то стучит в его входную дверь.
Фрэнсис утыкается взглядом в окно, разглядывая, как солнечный свет проходит через жалюзи. Стук прекращается, потом возобновляется. Он звучит отнюдь не грубо и не агрессивно, но настойчиво, будто человек по ту сторону двери старается уважать его приватность, но вместе с тем желает убедиться, что с ним всё в порядке или типа того.
Он вздыхает, смиряясь с тем, что уже, вероятно, знает, кто бы это мог быть… вероятно, не Шариф, потому что тот не придёт сам в квартиру Фрэнсиса, когда есть возможность поручить это кому-то другому, и, вероятно, не Адам, потому что Фрэнсис уверен, что он — последний человек, которого Адам захочет видеть прямо сейчас. Но часть его знает, что этот кто-то, вероятно, всё же Адам, потому что это имеет смысл, пусть Фрэнсис и не в силах выразить причину своей уверенности словами.
Когда он отпирает замок и распахивает дверь, единственная его реакция на Адама — ещё один глубокий вздох. Мужчина стоит в странно напряжённой позе, почти заставляющей Фрэнсиса думать, что тот, должно быть, прячет за спиной букет цветов или ещё какое-нибудь дерьмо в этом роде, но нет — тот держит руки в карманах. По пути из медпункта сюда он, по-видимому, успел принять душ и сменить одежду, и, как ни странно, это не один из его излюбленных тренчей. Вместо этого он одет в потрёпанную кожанку, которая выглядит так, словно долгое время была у него в шкафу, но Фрэнсис не может припомнить ни единого случая, когда видел её раньше. Выглядит неплохо, и Фрэнсис на мгновение задаётся вопросом, с чего бы ему так залипать на внешность Адама, но это не то, что волнует его в первую очередь.
— Мои поздравления, — говорит Фрэнсис, — ты всё-таки не умер.
Адам смотрит на него, приподняв бровь.
— Спасибо, наверное. Так я могу войти?
— Неужели меня никогда не оставят в покое хоть на минуту? — стенает Фрэнсис, тем не менее делая шаг в сторону и жестом приглашая Адама войти.
— Я писал тебе, звонил тебе и пытался связаться по инфолинку.
— Я вырубил и мобильный, и инфолинк, — отвечает он Адаму по пути обратно в спальню. У него нет даже дивана, и единственной подходящей мебелью в его крохотной квартирке являются журнальный столик и пара неудобных пластиковых стульев.
Адам, разумеется, следует за ним, как потерянный щенок, и делает соответствующее лицо, когда Фрэнсис оборачивается к нему. На пороге спальни он колеблется, очевидно, сомневаясь в уместности вторжения. Фрэнсис неопределённо указывает ему в сторону стола, а сам падает обратно на кровать. Сейчас золотой час, когда свет становится тёплым и дымчатым, прежде чем начать угасать.
— Кресло, — произносит Фрэнсис наполовину лицом в подушку.
— В кресле лежит твой телефон.
— Брось его на стол или ещё куда угодно. Мне начхать.
Фрэнсис переворачивается и устремляет взгляд к окну, которое в противоположной стороне от места, где — судя по звуку заскрипевшего кресла — сейчас сидит Адам.
Он отсчитывает семнадцать секунд тишины, прежде чем Адам решает заговорить.
— Я пришёл поблагодарить тебя. И заодно проверить, как ты там. Я не единственный, кто сегодня пострадал.
— Правда? — огромное количество мыслей приходит в голову Фрэнсиса одновременно, и они вроде как сталкиваются у него в мозгу, жужжа, словно пчёлы в улье. Слишком много информации требуется разархивировать, кажется, это становится общей тенденцией для сегодняшнего дня. Так что он просто говорит первое, что приходит ему на ум.
— Ага, спасибо. И, просто к твоему сведению, у тебя отсутствует инстинкт самосохранения. Начисто. Я удивлён, что тебе как-то удалось дожить до сегодняшнего дня.
— Ты считаешь меня идиотом? — спрашивает Адам. Странным образом его голос звучит совершенно невозмутимо, без наименьшего признака того, что его задели слова Фрэнсиса.
Фрэнсис ненавидит себя за это, но всё равно говорит, потому как говорить такое проще, чем высказать — или хотя бы понять — какие же чувства он испытывает в действительности.
— Иногда да, — огрызается он, и его голос возрастает в крещендо. — Да, я так считаю! Я думаю, что ты слишком стремишься проявить себя, используя все доступные возможности, и не всегда знаешь, когда следует вовремя притормозить!
Он вздыхает. Его голос возвращается к обычной громкости и угрюмому тону.
— Бывают случаи, когда нужно отступить.
Пауза.
— Уж в этом ты совершенно точно не имеешь морального превосходства надо мной, Фр-Притчард, — и вот опять эта почти оговорка. Он прав, но Фрэнсис не собирается этого признавать.
— Ты можешь называть меня по имени, — говорит Фрэнсис. — Я знаю, что ты бесчувственный придурок, но это уже чересчур.
— И снова слышу моральное превосходство. Мы оба бесчувственные придурки.
Фрэнсис перекатывается на спину и вытягивает ноги. Теперь его ступни свисают с края постели. Он складывает руки на груди и прикрывает глаза, будто нарочно принимая позу покойника.
— Ты меня поблагодарил, ты меня проверил, — говорит он после долгого молчания. — Так почему ты всё еще здесь? Для чего ты пришёл сюда на самом деле?
В этой тишине он практически может расслышать, как падает свет, хотя, конечно, это просто ветер свистит за окном. Половицы слегка поскрипывают — Адам ворочается в кресле.
— За ответом, — говорит Адам. — Ты сказал, что действительно заботился обо мне.
«Пиздец, — думает Фрэнсис, — он запомнил».
Ладно, отступать больше некуда.
— Да, заботился. Вернее, забочусь, — Фрэнсис переворачивается на другую сторону, встречаясь взглядом с Адамом. Там, где тот сидит, солнечный свет не попадает на него, лишь одна случайная полоска касается его ноги. И это обидно, ну правда, какая-то часть Фрэнсиса хочет рассмотреть его лицо на свету.
Адам глядит на пол. Глядит на Фрэнсиса. Глядит мимо Фрэнсиса. Глядит опять на Фрэнсиса.
— Я тоже забочусь о тебе, — пауза, а потом задумчивое добавление:
— Фрэнсис.
Фрэнсис отворачивается от него.
— Я уже догадался. Я думаю… я думаю, нам пора перестать притворяться, будто мы ненавидим друг друга.
Он берёт паузу. Делает глубокий вдох. И тут-то всё и выливается из него в каком-то идиотском порыве.
— Адам, иногда ты ведешь себя как чёртов придурок, и ты меня безумно раздражаешь, и ты вгоняешь меня в стресс чаще, чем любой другой человек, с которым я знаком, но я не испытываю к тебе ненависти по-настоящему. Я обожаю цапаться с тобой, но думаю, что мы неплохо сработались вместе, и я совершенно не против, чтобы ты называл меня Фрэнсисом, и я бы сильно расстроился, если бы ты умер. Я был просто в ужасе от одной возможности того, что с тобой могли сделать Сборщики, и я бы никогда не смог смириться с тем, что тебя постигла страшная участь, когда я мог помешать этому. Я не очень-то был готов проткнуть ножом человека, но всё, о чём я могу думать: «Как хорошо, что я не убил её, и как хорошо, что она не убила меня».
— Я… я сожалею, что тебе вообще пришлось оказаться в такой ситуации. Это была очень странная миссия, — говорит Адам.
— Ты меня правильно понял, — возражает Фрэнсис, вытягивая руки над головой и снова переворачиваясь, и, с ощущением окончательного принятия, приподнимается, опираясь на локоть, и пристально смотрит на Адама. — Знаешь, я испытываю благодарность за то, что мы выбрались оттуда не по частям, и я бы с удовольствием просто вернулся к привычному положению дел, но ты не обязан нести абсолютно всё на своих плечах.
— Я… мы оба способны меняться в лучшую сторону, я полагаю, — тихо говорит в ответ Адам, и Фрэнсис снова вздыхает, но в этот раз не от раздражения либо обиды. Скорее всего, просто от усталости. И соглашается.
— В любом случае, — говорит Фрэнсис, возвращаясь обратно к своим обычным защитным механизмам, — это было самое сильное эмоциональное переживание для нас обоих вместе взятых за последние три года, поэтому, если тебе больше нечего мне сказать, можешь поговорить об этом с дипломированным психологом. Я полагаю, самое лучшее, что ты сейчас можешь сделать — это оставить меня, чтобы я мог мирно попсиховать без свидетелей. Это моё жилище, не твоё.
— Это место не очень-то напоминает чей-то дом, — говорит Адам.
— Я сказал жилище, а не дом. Технически это квартира. У меня нет дома, где можно спрятаться от всех, а если я захочу отсидеться в моём офисе, туда обязательно заявится Шариф или Малик, или ещё кто-нибудь. Ну, ты знаешь, прочие люди, чуть менее доставучие, чем ты.
Ещё одна пауза, не такая неловкая, как предыдущая. Более содержательная. Свет начинает угасать, когда солнце закатывается за далёкий горизонт, уступая место луне. Ещё остались тёплые золотисто-серые оттенки, и Фрэнсису хочется завернуться в них, как в одеяло, и уснуть в этом уюте и безопасности.
— Ну, — говорит Адам, — а ты хотел бы переехать куда-нибудь в такое место, которое ты мог бы по-настоящему назвать домом?
Фрэнсис ненадолго задумывается, затем фыркает.
— Я видел твою квартиру, Дженсен. Она не намного больше похожа на милый дом, чем моя.
— Ну, у меня хотя бы есть диван. И еда.
— Хлопья и виски? Ты это называешь едой? — спрашивает Фрэнсис, не в силах удержать улыбку, которая наползает на его лицо в этот момент. К его удивлению, Адам тоже улыбается, а затем хохочет. Это не одно из тех недоделанных фырканий, а настоящий, полноценный смех. Фрэнсис хочет сохранить его в своей памяти, на фоне заходящего солнца, потому что эта картина вызывает в нём определённые чувства. Тепла. Безопасности.
— Мы можем сходить куда-нибудь, где подают настоящую еду, — предлагает он, всё ещё неистово улыбаясь.
Фрэнсис опять плюхается на спину, раскидывая руки в форме буквы «Т».
— С тем же успехом ты мог бы перестать скрывать свои чувства и пригласить уже меня на свидание, Дженсен.
Адам перемещается куда-то, где Фрэнсису его не видно. Скрипят половицы. Фрэнсис практически слышит неловкость в молчании другого человека. Потом:
— А знаешь, возможно, мне стоит так и сделать. Мне правда нравится эта идея.
Сердце Фрэнсиса, которое только-только пришло в норму после приёма транквилизаторов, начинает бешено колотиться.
— Ты не шутишь? Я бы не отнёс тебя к тому типу людей, которых привлекают…
— Мужчины? — вставляет Адам.
— Такие, как я, вообще-то.
— Ну, я бы тоже не отнёс тебя к тому типу людей, которых привлекают такие, как я. И вот они мы.
Это только предположение, думает Фрэнсис, но это верное предположение, они оба это знают. Отчего-то он не удивлён этим так, как должен был. Он делает последнюю попытку подразнить наверняка уже не спящего зверя:
— Еще что-нибудь?
Снова скрипят половицы.
— Я могу тебя поцеловать?
Фрэнсис привстаёт, отталкиваясь локтями, и смотрит во все глаза. Часть его ожидает услышать смех и обнаружить, что всё это было какой-то жестокой шуткой или что он ударился головой и начал галлюцинировать, но он находит в глазах Адама только искреннюю надежду.
Он плюхается обратно на кровать, попадая головой на подушку, и вздыхает.
— Иди уже сюда, — говорит он, — мудак.
Он вскидывает руку вверх, всё еще наполовину ожидая, что ничего не произойдёт.
Адам целует его, и теперь, когда Фрэнсис всерьёз задумывается об этом, переехать к нему кажется неплохим вариантом. Его рука обнимает затылок Адама, и — о да — пальцы Адама нежно, осторожно запутываются в его волосах, и это в самом деле очень приятно.
Фрэнсису приходит на ум, что a) он не учёл такой фактор, как волосы на лице, когда думал о поцелуе с Адамом раньше, и b) где-то в самом дальнем уголке своего мозга, вероятно, когда он был слишком измучен недосыпом, чтобы сохранить этот факт в сознании, он уже думал о поцелуе с Адамом раньше.
Кстати, в реальности поцелуй намного лучше.