Наше время
Лилла каттен… Мин лилия… Мин кэра… Эти слова не переставая крутятся в мыслях вот уже добрую неделю и так бессовестно вырывают меня из реальности, заставляя желать лишь одного: слушать их вновь и вновь. Моё тело, отчего-то неподвластное мне, отзывалось на голос, что звучал в голове, и на хриплые в нём нотки, разливаясь приятным теплом где-то глубоко в груди. Меня не покидало ощущение, будто что-то вот-вот нагрянет. Только никто не подзовёт к себе своего слугу и не прикажет ему устроить бурю — он устроит её сам. Да, любовь к Шекспиру осталась неизменной… Ты что-то знаешь, Агата, но не можешь открыть глаза и вспомнить, ведь это «что-то» буквально вертится на кончике языка, охватывает все твои мысли. Почему ты не хочешь вспомнить? Что блокирует твою память? Боль? Кто её причинил? Обида? От предательства? Страх вновь оказаться обманутой? Кого ты знала, но не можешь вспомнить? Или не хочешь?.. — Милая. Я вздрагиваю от руки, опустившейся поверх моей лёгким пёрышком, и поднимаю растерянный взгляд на пару глаз цвета виски. Прерывисто вздыхаю и прерываю цепочку бестолковых раздумий, от которых никакого толку — лишь сильнее начинает болеть голова. — Прости, пожалуйста, — нервно сглатываю вязкую слюну, будто желая проглотить вставший поперёк горла душащий меня ком. — О чём ты говорил? Дилан надсадно вздыхает, покачивая головой. Понимаю, что он переживает за меня и так же, как и я, хочет, чтобы память вернулась ко мне (желательно, отбросив все плохие воспоминания — по его мнению, это шанс найти душевную гармонию). Но не могу понять, разочарован ли он в том, что с момента выписки из клиники я стала всё чаще погружаться в себя, слушая лишь голоса в своей голове, но не разбирая мелькающих отрывками картинок. И, Боже, как это утомляло. Буквально разрывало меня изнутри от собственной беспомощности… — Ты уверена, что хочешь продать бизнес? — вопрошает брат, под аккомпанемент мягкого скрипа дорогой кожи на кресле вставая со своего места. — Более чем, — поджимаю губы в тонкую полосу и хватаю ручку, начиная нервозно стучать ею по столу. Прекрасно понимая, как это подбешивает Дилана — сам он не признается, будет терпеть, не желая приводить меня в ещё большее напряжение. И мне даже стыдно за своё решение — он единственный, кто был со мной, кто оберегал меня с того дня, как я проснулась в больнице; он не отвернулся от меня и всё время поддерживал, а я прямо сейчас жду людей, согласных выкупить переписанную на меня долю бизнеса его же матушки… — Я не смогу заниматься этим, не зная и половину истории нашей семьи. Нашей династии. Если верить словам Элизы, которая, очевидно, с Данте её недолюбливала, Аннет всегда говорила: «Бизнес и семья нераздельно связаны». И она права, хоть поначалу я этого не понимала. Именно поэтому во мне не хватит сил продолжить заниматься делами её бизнеса. Нашего бизнеса. Кузен натягивает на лицо улыбку и, опустив взгляд, согласно кивает. Сам он никогда не возьмётся за эту работу, зная, очевидно, всю историю: то ли в самом его нежелании ввязываться в дела и быть вынужденно окружённым обществом аристократии с бизнесменами, то ли дело в сомнительных сделках, которые проворачивала за нашими спинами Аннет. Мне он об этом не расскажет просто потому, что врач строго запретил разговаривать со мной о прошлом — я должна была вспомнить всё сама, а то, что не смогу вспомнить ещё в ближайшие пару месяцев, уже никогда не смогу вернуть в память… Прочистив горло, старательно сдерживая подступающие слёзы, встаю со слишком комфортного кресла и, потянувшись, отхожу к широкому панорамному окну, что открывает вид на солнечную Румынию. Чуть поёжившись и обняв себя за плечи, я рассматриваю Дворец Парламента, не слишком заметный с моего ракурса, но из-за своей громоздкости очевидно выделяющийся. Мысль о том, что я могу не вспомнить, кому понадобилось спланировать и провернуть всё случившееся со мной, — разрывает изнутри, не давая покоя. Да, я подслушивала разговоры своего знакомого, работающего в полиции, когда ещё находилась на реабилитации. Но единственное, что мне удалось услышать — его уверенность в том, что я не могла сама слететь с шоссе: то ли во мне жил прирождённый гонщик, то ли в тот день за рулём вообще была не я. И правда, что же на самом деле случилось в тот день, цепляется лишь за единственную ниточку — за меня, либо же снизошедшее на меня когда-нибудь озарение, позволившее мне вспомнить… — Дилан, — мой голос предательски срывается, хрипя, отчего приходится прокашляться. — М-м? Я разворачиваюсь и только сейчас обращаю внимание на то, что кузен завязал свои волосы резинкой на макушке — выглядит, будто он закрутил их в пучок из-за кудрявой структуры. Мягким шагом ступаю к шкафу, разнося по безупречно тихому кабинету цокот каблуков. Дилан плавно разворачивается на кресле и внимательно следит за мной, чуть нахмурившись в непонимании. Покопавшись в папках, нахожу нужную и протягиваю ему в руки, после чего терпеливо дожидаюсь, когда он просмотрит содержимое. На это уходит не больше пяти минут, и юноша поднимает на меня глаза, в которых читается немой вопрос. — Ты думаешь я не видел историю твоей болезни? — переводя в издевательскую шутку, он улыбается краешком губ и откидывается всем телом на спинку. — Видел. Но я не об этом, — подхожу к нему и, перелистнув пару страниц, веду пальцем по нужной строке: — Моё лечение оплачивалось человеком, пожелавшим не указывать своё имя и номер банковского счёта… — под внимательным взглядом брата я перелистываю дальше. Так и хочется сказать ему: «Смотри на бумаги, а не на меня!». И он, будто услышав меня, с шумным вздохом усаживается поудобнее, а затем опускает глаза на текст: — Два года назад наше лечение с Аннет оплачивалось также анонимно. — Хочешь сказать, это один и тот же человек? Но с чего такая уверенность? — Я не знаю — у тебя хочу спросить. Надеялась, ты мне расскажешь… — рассматривая его лицо, замечаю, как он посерьёзнел, возможно, от напоминания об Аннет. Но мне чертовски важно знать! Вновь опустив глаза на бумаги, перелистывая и сравнивая что-то под моим выжидающим взглядом, Дилан в задумчивости проводит пальцем по губам, редко моргая. Следом он опять откидывается в мягкое кресло и качает головой, поджимая рот в тонкую полосу, а когда уже собирается что-то мне сказать, в дверь раздаётся два тактичных стука. Так и не успев что-либо произнести, одновременно со мной он поворачивает голову в сторону, рассматривая вошедшую секретаршу. — Мисс Харрис, приехали Ваши партнёры, — сиплым голоском проговаривает та, быть может, уже догадавшись, что своим приходом прервала наш разговор. От этого она мнётся и краснеет, бросая совсем тихое «простите», стушевавшись от страха, будто я с минуты на минуту готова бросить в неё чем-то или же уволить. Конечно, мне хочется договорить с братом, но он никуда не убегает, так что разговор можно продолжить уже в отеле. Но почему она так боится начальства? Неужто мои партнёры, в руки которым передалось правление бизнесом на время моего лечения, так плохо с ней обращались? Всё возможно, ведь я их совсем не помню… Склонившаяся до этого над столом, в который упёрлась ладонями, я выпрямляюсь и с мягкой улыбкой приближаюсь к девушке. Поднимаю руку и осторожно кладу её ей на плечо, подбадривающе сдавливая пальцами, без слов прося глянуть на меня. Так она и делает — неуверенно, прерывисто вбирая воздух. — Всё в порядке. Зови их. Русоволосая всё ещё неуверенно кивает и скрывается за дверью. Наблюдая за ней, я вздыхаю и скрещиваю руки на груди, пока за спиной Дилан издаёт изнывающий стон и, если судить по звукам, встаёт с кресла. Ступаю к нему, одаривая красноречивым взглядом, который он сразу понимает и отвечает уравновешенным кивком головы, облокачиваясь теперь уже на край стола. — Ты уверена? Ещё не поздно передумать — этот бизнес создал наш прадед, а когда с горя продал его, страдал еще больше от череды неудач, будто на него порчу навели. Едва ему удалось вернуть его обратно… Я мягко улыбаюсь и вытягиваю руку, поправляя его съехавший набок галстук. — Ещё большими неудачами Вселенная не сможет наградить меня, братец, — сглатываю внезапно подступивший симптом тошноты, вспоминая пережитые боли в голове и теле в первые месяцы после потери памяти. — Я не передумаю. Так будет лучше. В этот момент дверь открывается, и боковым зрением замечаю две вошедшие фигуры. Делаю глубокий вдох, набираясь храбрости и мысленно молясь, хотя и причисляю себя к агностикам, чтобы всё прошло как по маслу. После чего поворачиваюсь с деловым видом, преисполненная уверенности… которая мгновенно улетучивается с прошедшим по телу разрядом тока. Сердцебиение учащается, а руки охватывает дрожью. Вдох. Заметив мой ступор, Дилан выпрямляется и проходит вперёд, подталкивая и меня. На негнущихся ногах вынужденно ступаю навстречу. Шаг за шагом… Выдох. — Милый хвостик, кудряшка Сью, — проговаривает блондин, обмениваясь рукопожатиями с моим кузеном. В следующую же секунду он проговаривает, кажется, со скрытым раздражением: — Да уж… А ты, мой мальчик, судя по всему, прикупил новый костюм? — молодой человек уже горделиво приподнимает подбородок, будто павлин, собравшийся распушить свой потрясающий хвост, но Дилан добавляет: — Раньше ты одевался куда лучше. Должно быть, у тебя был человек, который подбирал тебе подходящие вещи?.. Стоило ему услышать последнюю фразу, на лице застывает гримаса злости: сдавленная до скрипа челюсть, на скулах вздуваются желваки, а взгляд становится холодным. Дилан только лишь пожимает плечами, качнув головой, беззаботно вскидывает уголок губ. — Ссора с девушкой? — решаюсь подать голос, почему-то уверенная в своей догадке. Блондин, прочистив горло, сдержанно кивает, и мы обмениваемся рукопожатиями. Не знаю насчёт остальных, а от меня не скрываются его отчего-то ставшие грустными и безжизненными глаза, которые заметят лишь люди, испытавшие то же разочарование… И я заметила. Почему-то мне он стал понятен — взгляд и эмоции в нём были кристальнее чистейшей воды в Швейцарии… В какой-то момент в разговор подключается второй, разбавляя напряжённое молчание шуткой, переняв на себя всё наше внимание. Отлично, в самый раз: — Главное, что костюмчик сидит! Я рассматриваю его точёное лицо, идеально уложенные каштановые волосы и голубые глаза, которые, кажется, озорно поблёскивают, становясь темнее. Стоит ему повернуться ко мне, как воздух покидает лёгкие и я вновь застываю каменной статуей при виде заметно подтянутого тела, дымчато-голубых радужек и привлекательной улыбки. Его голос звучит осторожно, и с такой же осторожностью он притягивает мне раскрытую ладонь: — Слышал о Ваших проблемах, мисс Харрис, — будто в трансе несмело пожимаю его руку и завороженно наблюдаю, как он подносит её к губам, оставляя галантный поцелуй на пальцах, задерживая свой взгляд на мне. Глаза в глаза. — Как здоровье? Надеюсь, сейчас Вы чувствуете себя лучше? Едва заставив себя вдохнуть, чтобы не шлёпнуться в оборок, киваю. Мужчина чуть усмехается, наверняка позабавившись моей реакцией. Конечно, застыла, как ребёнок, увидевший откровенные сцены в фильме для взрослых, ей-богу! Наконец-то мы проходим к столу и, рассевшись, раскладываем бумаги, попутно обсуждая заключённые за моё отсутствие выгодные сделки с другими людьми, которые принесли нам неплохую выручку, проданную мебель и произошедшие дела в офисе. Из разговора я понимаю, что сотрудники сильно насторожились, стоило им узнать о моей ситуации, они перепугались и, оказывается, даже приходили в клинику, но их не пускали — только близких и родных. Это не могло не вызвать во мне улыбку… И укол совести, ведь я продаю их, передаю в руки совершенно незнакомым мне людям. Конечно, я понимаю, что до потери памяти знала их — возможно, даже, близко, — но сейчас это для меня чужие люди. Тогда почему стало так тревожно рядом с ними?.. Я задумываюсь об этом, прокручивая в голове события, произошедшие несколькими минутами ранее, паралельно с этим пытаюсь не терять суть разговора, обговаривая в заключительный раз сделку и, самое главное, цену. — Всё-таки правду говорят, — вдруг мягко проговаривает шатен, и все, включая меня и его друга, с вопросом поворачиваются к нему. Он же смотрит на меня. Исключительно в глаза. — Den katter har nio liv, — заметив застывшее в эмоциях непонимание, мужчина добавляет уже на родном мне языке: — У кошек девять жизней. Я задумываюсь, прерывая наши с ним гляделки. Ден катте… Каттен… Лилла каттен!..2 года назад
Только «рендж ровер» отъехал на добрую милю от торгового центра, я смогла спокойно выдохнуть. Дрожь потихонечку стала отпускать меня с охватившим тело и разум приступом. По дороге Александр ещё пару раз спрашивал о моём самочувствии, на что я продолжала пренебрежительно отмахиваться, бросая короткое «всё хорошо». Впрочем, как и всегда — проглатывала распирающие меня ощущения, прикрывая глаза и вздыхая, как, например, при любом разговоре с Аннет. Только лишь на середине дороге к Бишоп-Мэнсон попросила его заехать в аптеку. И сразу же заметила в его глазах череду вопросов. Какие-то из них он задал сразу, однако ни сил, ни желания делиться с ним не было. Не сейчас. Он же в свою очередь тактично не стал допрашивать меня. И за это я была ему безумно благодарна. Как и за то, что помог мне. Тогда я и задумалась, прокрутив в голове случившееся ещё раз. Дыхание спёрло от мысли, что, прижавшись к нему, мне стало легче. Действительно спокойнее. Не сказать, будто в ту же секунду страх покинул меня, но я чувствовала себя защищённой, находясь в объятиях его тёплых рук. В безопасности, уверенная, что мне ничего не угрожает, пускай какие-то жалкие пару мгновений. Наверное, теперь посыпется череда шуток про психов и лечебницы. Ещё бы! То открыто ненавижу, то на шею бросаюсь… хоть это и было в состоянии аффекта. А мне стоило бы быть благодарной! Глупо было с моей стороны поступать вот так — это происходило не раз и не два, и я знала, как вести себя, что делать и к кому обращаться (на тот момент, знающим о моих панических атаках, была сестра), но всё равно сделала по-своему, поддавшись ему, позволила страху взять над собой власть. С другой стороны, это было единственным, чем я могла успокоить себя: отсутствие контроля как над телом, так и разумом. Не хотелось домой. После аптеки я настояла на прогулке — мне требовалось больше свободы и свежего воздуха. Алекс не стал возражать. При этом ни пустив ни одной шутки в мою сторону. Слишком подозрительно для него. С чего такое внезапное понимание?.. Сидя за столиком лондонского кафе, расположенного по счастливому случаю именно на улице, я усмехаюсь после затянувшегося между нами молчания, чем привлекаю внимание Нильсена: — Что? Я качаю головой, отводя взгляд на хмурый профиль Тауэра. — И как бы я ни старалась убежать — кофе всё же состоялся. Швед ухмыляется. В этот момент к нам подходит официант, ставя на стол наш заказ: его — без молока, мой — раф. Хотя я долго выбирала между ним и, как урождённая англичанка, чая с молоком. Поблагодарив миловидного юношу, Александр возвращает свой взгляд ко мне, серьёзный и напряжённый. Я отхлёбываю из своей кружки и поджимаю губы, уже готовясь к самому худшему. Но он молчит. — Ну, давай уже… Алекс вопросительно выгибает бровь. — Говори конкретнее, каттен, я не умею читать мысли, — лыбится, говоря это, и отпивает свой горький кофе. Меня передёргивает от вида того, как спокойно он пьёт его, даже не поморщившись, в то время как мне, чтобы выдержать эту горечь, нужно минимум лишиться рецепторов. — Где же твои тупые шутки? Обычно, язык за зубами не можешь удержать… — Только если не попросишь об обратном. Прервавшись, я замираю с чашкой у лица, устремив на него грозный взгляд. — Что? — Что?.. Видя его непринуждённое выражение лица и то, с какой уверенностью он это говорит, стараюсь взять себя в руки, но не нахожу силы воли и расплываюсь в идиотской улыбке, которую тут же пытаюсь подавить. Это не ускользает от Александра, гордо хмыкнувшего и поднёсшего к губам чашечку. Его телефон звенит, оповещая о пришедшем сообщении, который парень с недовольным вздохом вынимает из кармана. Какое-то время рассматривает, и с каждой секундой вид его становится мрачнее: брови сводятся к переносице, а скулы становятся острее от того, как он сжимает челюсть. Я поворачиваюсь в сторону Тауэра, рассматривая строение и порхающих над ним воронов, которые, собственно, и привлекли моё внимание, громко каркая. Прикрывая глаза, вдыхаю свежий воздух, наслаждаясь небывалым спокойствием. Да уж, давненько не приходилось чувствовать себя настолько расслабленно. Возможно потому, что как бы я ни старалась обжиться в Ванкувере, моя душа лежит к вечно пасмурному Лондону?.. — Нет ничего смешного в том, что случилось с тобой, Агата, — вдруг звучит голос Алекса, и я, погружённая в свои мысли, растерянно смотрю на него, быстро хлопая ресницами. Сам же мужчина чуть откидывается на спинку стула, при этом держа руки вытянутыми на столе. Слишком вольная поза. Отчего это? Неужели ему доставляет удовольствие сидеть здесь со мной, при этом не готовя какой-нибудь коварный план? Не верю. — Ты можешь рассказать мне. Серьёзно. — Зачем? — Затем, что ты хочешь, чтобы тебе стало легче, — его голос звучит спокойно и уверенно, кажется, даже гипнотически, внушая мне свою правду, так, что не могу найти в себе аргументы против. — Иногда разговоры даже с теми, кого недолюбливаешь, бывают полезны, согласись. — Я согласна… — осторожно ставя кружку на стол, киваю. Швед же готовится растянуть свои губы в победной улыбочке, а глазами сказать что-то вроде «ну я ведь говорил!». Однако я опережаю его, договорив: — Но мне это не нужно. — Нужно, — тут же парирует Нильсен, ставя чашку на блюдце. Я снова гневно смотрю на него, едва сдерживая себя, чтобы не бросить в него солонкой. И выгляжу, судя по насмешливым голубым глазам, забавно. — Пойми, я наблюдал за тобой эти несколько недель, и ты практически не разговаривала с семьей, перебрасываясь лишь парочкой фраз, и то вынужденно. Но ведь тебе хочется выговориться? Хотя бы на то, как я тебя бешу… Сжав челюсти, я резко хватаю свою кружку с рафом, так, что несколько капель попадает на стол (благо, не на одежду). Да пускай даже на одежду! Мне кажется, меня бы не колышело… если бы я вообще это заметила — тревога вновь подкатывала к горлу, а тело сводило от лёгкой дрожи. Выпив всё до дна, надрывно выдыхаю, чувствуя сильную сладость во рту и желание скорее запить. Например, тем же горьким кофе моего, чтоб его черти драли, слишком проницательного собеседника. — Ты отчаянно хочешь вырваться, но не можешь — будто в коконе своей же недоверчивости к людям, — уверенно проговаривает Нильсен. — А ты знаешь, что если бабочке помочь вылезти из кокона, то она будет слабой, её крылья не окрепнут и вскоре после этого она умрёт? — раздражённо бросаю я, цыкнув языком. — Тебе нужен тот, кто выслушает тебя и всё то, что накопилось за, полагаю, долгое время, — настойчиво продолжает, словно не услышав мои слова. — Что ж, я к твоим услугам, — Алекс наигранно поправляет воротник чёрной рубашки, садясь поудобнее, а затем приподнимает палец, обращая моё внимание, — и, поверь, это разовая акция, так что советую ею воспользоваться, — прожигаемый моим гневным взглядом, он добавляет, широко улыбаясь и положа голову набок: — Да ла-адно тебе, я же ви-ижу. — О, вы посмотрите, какой наблюдательный! — фыркаю я, театрально хлопнув в ладоши. — Так ты что же у нас, священник, которому мне следует исповедовать свою грешную душу? — Я бы счёл это за честь, каттен, правда. Но уверен, что, по сравнению с моей, твоя — ангельски чиста. От этого я застываю, не заметив, как широко распахнула глаза. Едва держа рот закрытым, шумно тяну носом недостающий воздух и, откашлявшись, незаметно сжимаю в руке рукав мантии; натягиваю ткань, впившись в неё ноготками, хотя обычно страдает кожа на внутренней стороне ладони. Александр замечает это, искоса задерживая на пару мгновений свой взгляд, и добавляет: — Я не заставляю тебя говорить то, что ты не хочешь, и ни в коем случае не стану осуждать. Закусывая щёку изнутри, по-прежнему смотрю на него, будто бы надеясь найти в его эмоциях, мимике, взгляде что-то указывающее на подвох. Ведь это же Нильсен — грёбаный шантажист, любящий собирать компромат. Не удивлюсь, если я у него не одна. Хотя, на минуточку, он помог, до сих пор не шутит и, если спрашивает, возможно, ему действительно не всё равно. Тогда вопрос в другом: на кой чёрт ему всё это?.. Выпрямившись, сбрасывая ногу с колена, придвигаюсь и деловито складываю руки в замок. Ставя на них подбородок, прищуриваюсь, и спрашиваю, глядя на шатена: — Ну и что ты хочешь узнать, Ханно Таубер? * — Много чего, — ледяные глаза мгновенно блеснули, вспыхнув озорным огоньком. — Но что-то мне подсказывает, многим ты не поделишься, поэтому — всё, что посчитаешь нужным рассказать. Не сдержав нервного смеха, прыскаю и отворачиваюсь в сторону, смотря куда-то в толпу проходящих мимо людей. А когда беру себя в руки — теперь уже по-настоящему, проделав дыхательную гимнастику, — то возвращаю свой взгляд на шведа, терпеливо выжидающего моих слов и успевшего уже стать серьёзным. Да как он это делает?! Как так быстро подстраивается под ситуацию?! — Чтоб тебя, Алекс, ты ведь понимаешь, что мне не хочется об этом говорить? От меня отвернулись мои друзья, когда я потеряла по-настоящему близких людей, — из последних сил сдерживаю слезы, скопившиеся кристалликами в уголках глаз, когда вспоминаю своих родителей. — Даже моя так называемая семья не захотела выслушать и как-то поддержать меня, будучи уверенными, что всё это глупость: «поболит и пройдёт», — так они говорили. И, скажу честно, болело. Болело чертовски сильно и очень долго. Но не прошло. Я закрываю глаза и, смыкая челюсти, рвано дышу, чувствуя, как леденеют кончики пальцев, но вовсе не от холода, а от нервов, резко подскочившего пульса и гулко бьющегося сердца. Дико хочется закрыться ото всех: надеть очки, запахнуть мантию, надев капюшон, — но борюсь с этим желанием, вроде как, успешно и продолжаю, стараясь унять дрожь в голосе: — Для них я была лишь ребёнком, одержимым одной идеей — узнать, что всё-таки произошло с родителями. Никто из них никогда не мог и, чего уж там, не хотел меня понять, говоря, что это несчастный случай! Я искала, спрашивала, заводила связи и даже из города уехала, чтобы ещё сильнее не рассориться со своей семьей, которую, несмотря на всё это, люблю, хоть и не смогла в полной мере выдержать отношения к себе Аннет, — выдохнув, поднимаю голову и смотрю на Алекса, мысленно удивившись его внимательному и расслабленному виду. — И ты думаешь, что поймёшь меня? Совершенно чужой человек, ничего обо мне не знающий кроме того, что я — одна из династии, с которой много лет конфликтует твоя семья?.. Выслушав мой монолог, спустя мучительно долгие секунды молчания Александр рассматривает моё лицо и спокойно вопрошает: — А разве тебе нужно понимание? — отрицательно кивает головой, беспечно улыбаясь. — Нет. Тебе нужно было, чтобы тебя выслушали. Даю палец на отсечение — хоть немного, но легче стало. В любом случае, я не был в твоей шкуре и не смогу понять тебя… к счастью или сожалению. Ну что ж за человек такой? Весь момент испортил!.. Задумавшись над его словами, я понимаю, что он прав и мне и действительно стало легче. Самую малость. Чуть выше того уровня, если бы я сказала, что легче не стало ни на йоту… А следом ловлю себя на мысли, что так и не рассказала ему о причине своих панических атак, хотя смешно будет, если я скажу, что одна из них — следствие того дня на гонках. Но Александр, как и обещал мне, не осуждал и не выпрашивал больше, чем я рассказала, хотя вернее будет сказать, что всё это из меня вырвалось. — Мне кажется, тебе и не очень-то этого хочется, — с напускной серьёзностью говорю я, держа лицо с гордостью, отчего мужчина хмурит брови. — А что ты? Вон сколько дней доставал меня, в бассейн бросил — явно не признак сотрудничества! Или ты живёшь по принципу: держи врага близко? — О, боже! Какие ужасные вещи ты говоришь, женщина! — Но это правда! — Мне было восемнадцать, я был пьян в слюни, — спешит оправдаться, пока я издевательски поддакиваю. — И, кстати, потом извинился, хоть и на корявом невнятном английском! — Нильсен возмущается, всем видом показывая своё недовольство: — И вообще, напомню, что после этого ты первая набросилась на меня, когда приехала, начала возмущаться, как старый дед, а потом ещё и пыталась мне нос сломать — возможно, и заслуженно. Но что самое главное: по-умному, при помощи шкафной дверцы, чтобы потом на несчастный случай списать! — тут он не сдерживается и одновременно со мной смеётся, качая головой. Меня пробирает лёгкой дрожью от его мягкого смеха, звучащего по-настоящему искренне. Невольно засматриваюсь на очаровательную улыбку, заражаясь ею почти что мгновенно и где-то на на задворках сознания думая, что до этого не встречала человека с улыбкой красивее и сексуальнее. И это осознание прозвучало громом в моей голове, отключив сознание и заставив прервать хохот. Теперь, уставившись в невидимую точку перед собой, я вдруг обдумываю возникшую совершенно внезапно истину: сегодня я ещё ни разу не злилась на Алекса по-настоящему, а в ответ же не видела привычного, знакомого мне человека, что за целый день ни разу не одарил меня грозным взглядом, метавшем молнии… Либо это я уже стала привыкать к его извечным, просто нескончаемым подколам, уже контролируя гармонию внутри себя и не позволяя злости взять над собой верх… Швед поворачивает голову, выискивая официанта. Я же, пользуясь случаем, задерживаю своё внимание на мужской руке, расположенной совсем неподалеку от моей: замечаю мышцы, подчёркнутые тканью закатанной до локтей рубашки, а на руках проступают выпуклые полосы бледно-голубоватого вен. Склоняю голову и невольно вспоминаю, как ранее он обнимал меня ими, прижимая к себе моё бьющееся в истерике тело. Из-за этих мыслей мне хочется снова оказаться ближе к нему, прижаться к крепкой груди и ощутить биение его сердца, дарящее неожиданное для меня спокойствие. Глазами поднимаюсь выше по крепким плечам до дрогнувшего кадыка, рельефной челюсти и графично очерченным губам, что были слегка поджаты из-за долгого ожидания. Со рта слетает судорожный вздох, стоило колкой волне пробежаться вдоль позвоночника от воспоминаний, как он властно подчинял мои губы своим, тогда, в клубе, прижимая к стене и распаляя меня за считанные секунды. Быстрее, чем самый мощный спорткар — «буггати шерон». В горле пересохло от мучительного напряжения. Отбрасываю все непозволительные мысли, старательно не обращая внимание на жару, распалившую огненной лавой тело. И уже через секунду с ужасом понимаю, что неведомо сколько в открытую таращусь на Александра, а он — на меня. Растёкшись в горячей улыбке, он вздёргивает подбородком, без слов спрашивая, в чём дело (ага, будто бы сам не догадался). Чёрт, у тебя два варианта: стойко выдержать это или же невзначай собраться уже домой! Но, конечно же, из двух зол выбираю третье… — То есть ты у нас — святая простота? О, точно, ты же священник! — внезапно даже для самой себя прищуриваюсь и подаюсь всем телом вперёд, уперевшись локтями в поверхность стола. — Но даже у святых есть тёмные уголки, не так ли? В них они прячут шкафы со скелетами внутри, и кто знает, насколько те жуткие?.. Сначала Александр замирает, но потом фыркает и встаёт со стула, а когда оказывается рядом со мной, то учтиво подаёт руку. Нависнув надо мной, оказывается в опасной близости к моим губам. Он поворачивает голову, из-за чего самым кончиком носа умудряется мазнуть по моей щеке, и горячим шёпотом опаляет мне кожу, на ухо прошептав: — Не советую заглядывать в мой, Харрис, но порыться в твоих «скелетах» мне очень хочется… Я шумно сглатываю, покрывшись мурашками, после чего несильно отстраняюсь и встречаю взгляд парня. Рассматриваю расширенные зрачки, окольцованные дымчато-голубыми радужками, что, как мне кажется, темнеют за считанные секунды. Голова идёт кругом от завораживающего вида. Несмело вкладываю свою ладонь в протянутую мне и поднимаюсь с места. Затем отхожу на несколько шагов от кафе, делая пару глубоких вдохов и выдыхов, пока Нильсен предположительно расплачивается за кофе. Прогуливаясь до парковки уже размеренными шагами — не несясь сломя голову, чтобы скрыться от толпы людей, как было до этого, — мысленно просматриваю словно на перемотанной быстро кассете сегодняшний день. Веселье в машине. Обуздавший меня страх в бутике. Успокоение в объятиях того, кого я долгое время считала ненавистным врагом. И вместе с ним же смех и раскрытие частички чего-то сокровенного для меня. От всего этого губы растягиваются в широкой улыбке. Как бы тебе это не обернулось боком, Харрис… Когда я сажусь в чёрный ровер, оставленный едва ли в квартале от кафе, Александр заводит двигатель и съезжает с обочины. Я шмыгаю носом, только сейчас сообразив, что замёрзла, несмотря на теплую мантию с капюшоном. Кажется, и вправду заболела… Всю дорогу до дома смотрю в окно, обменявшись с Нильсеном ещё парочкой кротких фраз по типу: нет ли у меня ещё каких важных мест, куда нужно заскочить, потому что потом он возить никуда меня не станет. Будто бы я побегу и попрошу его! Ага, лучше убейте — для этого мне нужно сначала оббежать всех домашних, спросить у шофёра и убедиться, что ни одно такси не возьмёт меня по каким-то катастрофическим причинам, из-за которых сорваться должна самая важная встреча… Чёрт возьми! Только подъехав к заднему двору Бишоп-Мэнсон, я понимаю, что так и не выбрала себе платье, в котором явлюсь на показ мод… а ещё то, что, кажется, выругалась я вслух, судя по едва заметно вздрогнувшему Алексу, что не ожидал моего выплеска эмоций: — Фан, Харрис, от тебя надо на ночь закрываться: ввалишься ещё в комнату посреди ночи откуда-нибудь из стены с такими криками! — ворчит он, когда вслед за мной вылезает из машины. — А предложение «заскочить в жизненно-важные места» ещё в силе? — жалобно протягиваю я, захлопнув дверцу и поравнявшись со шведом, что резко останавливается, из-за чего я благополучно врезаюсь широкую спину и встречаюсь с голубыми огоньками, в которых уже сверкают молнии: — Я… мне так и не удалось выбрать платье. Александр так и стоит несколько мгновений на месте, рассматривая моё лицо. Его брови на долю секунды поднимаются на лоб, а следом мягко опускаются назад, на что я спешу подкинуть несколько уважительных аргументов вернуться, но не успеваю ничего придумать, потому что мужчина молча разворачивается и идёт к машине. Раздаётся негромкий щелчок, и Нильсен открывает багажник. Из-за его спины и времени, уже перевалившего за сумерки, поначалу мне не видно, с чем он копошится, но одновременно с тем, когда разворачивается ко мне всем телом, слышу шуршание бумаги. Приглядевшись в темноте, с удивлением нахожу в его руке относительно крупного размера пакет, который вскоре оказывается в моих руках. Подавив в себе желание сострить, несмело заглядываю в него и… застываю. — Это же? — я ошарашенно смотрю на пыльно-голубое платье, блестящий бисер которого заметила, едва успела поддеть крышку коробки, украшенной аккуратным бантом. — Да… — И ты? — Да… — Но когда? — Ты слишком долго выбирала в примерочной между «плохим» шмотьём из рук Рэя и «чуть менее плохим», — прыскает Нильсен и кривит недовольную рожицу: — У него совсем нет вкуса, благо, Элиза начала спасать ситуацию, а то ведь меня рядом с ним может и не быть. Поэтому позволить идти в тех мешках, которые он тебе подсунул, было бы… — Не по-рыцарски? — заканчиваю я и боковым зрением замечаю, что на мгновение шатен застыл, но когда пришёл в себя, то фыркнул и сдержанно кивнул. Потеряв дар речи, не зная, что и сказать, не могу найти в себе сил оторваться и перестать едва виднеющееся из-под коробки потрясающее платье, от которого захватывает дух, а мурашки бегут по позвоночнику от мысли, как я буду выглядеть в нём на предстоящем мероприятии. Стараясь не выдавать свою нервозность, поднимаю голову и всего пару секунд смотрю на Александра, стоящего смирно, чьё лицо не выражало, казалось бы, ничего. Будто бы он изучал, старался запомнить мою реакцию (а эмоции на моём лице, я уверена, сменялись одна за другой). Сжав его предплечье, встаю на носочки и шепчу, умело маневрируя голосом с сильным акцентом: — Спасибо… за всё. Целую в щёку, задержавшись чуть дольше положенного, вдыхая запах бергамота, смешивающегося с шалфеем и какао. А когда отстраняюсь, то сразу встречаюсь с проницательным ледяным взглядом. Алекс сжал челюсти, отчего на лице его заходили желваки, принявшись неистово плясать на скулах, и немигающими глазами смотрит на моё наверняка пунцовое лицо — хорошо, что уже темно, и это не должно быть так заметно. — Пожалуйста, — голос звучал непринуждённо, а вот акцент, который он специально натянул, передразнивая, звучал забавно. — И зачем ты спихнул свой корявый акцент на алкоголь, врунишка? — ухмыляюсь я, пока мы идём нога в ногу к дверям особняка. — Что?! — удивляется, отчего лицо у него вытягивается в забавную моську. — Да мой британский не хуже твоего! И это с учётом того, что мой родной — шведский! — Говоришь так, будто язык прямо-таки невозможный, — с кривой улыбкой я прищуриваюсь, развернувшись к мужчине через плечо, когда он придерживает для меня массивную дверь. — Не «будто» — так и есть, — фыркает он, и я повторяю за ним. Словом, до комнаты мы спорим о том, чьего акцента всё же добиться сложнее, стараясь при этом не потревожить уже наверняка заснувших домочадцев. И всё бы хорошо, но где-то глубоко в душе слышу голос: Просто затишье перед бурей…