[два — с половинкой! — года спустя]
юнги будит звук открываемого окна. медленно, по медовой капле, до юнги доходит этот неповторимый запах — запах ранней весны. в нём всё: прохладная щемяще-сладкая нежность, хрупкая корочка льда, ветер, раскрывающий лёгкие и делающий тело полым, полным лишь чего-то эфемерного и прозрачного. юнги глубоко втягивает крохи этого воздуха и глубже кутается в одеяло — весна-весной, а ноги мёрзнут. сон вновь мягко забирает его с собой, укладывает в постель из воздуха и облаков, нежных и больших; юнги качается на них, как на волнах, и это такое славное ощущение. сквозь сон он чувствует ещё кое-что — прохладные гладкие губы на горячей щеке, ещё хранящей лёгкий запах увлажняющего крема. и это ощущение — ещё мягче, чем совместная постель, мягче, чем песочное печенье, мягче, чем облака. юнги не нужно открывать глаза, чтобы знать, что это чонгук уходит на свою утреннюю пробежку. юнги сквозь сон кажется себе богом — молодой и неподвластный времени, огибающему его, как автомобили огибают многотонники на автострадах. сны сменяют друг друга, и автомобильный шум в его ушах превращается в гудение кофемашины и шум душа. юнги смаргивает дремоту, утро режет её на кусочки, как рыжее-рыжее кимчи; чонгук шлёпает ногами по коридору, и этот звук такой смешной и знакомый, так хорошо вписывающийся в это утро и в жизнь юнги, что его всего охватывает мурашками. — вставай, соня-хён, — ласково шепчет чонгук и кончиками пальцев касается свода чужой стопы, так непредусмотрительно высунувшейся из-под одеяла («это называется теплорегуляция, чон чонгук!»). юнги возмущённо мычит в крахмальные одеяльные складки. — я придушу тебя во сне, если ты ещё раз защекочешь меня, ты знаешь. — ты мне уже полтора года обещаешь и всё никак не сподобишься, хён, — нагло-нагло говорит чонгук, а потом с хохотом уворачивается от подушки; ещё секунда — и ловит тёплую-тёплую мозолистую ладонь юнги, чтобы воздушно исцеловать. та пахнет миндалём, печеньем и сливками. — ты вечно какой-то сголодавшийся по нежностям после своих пробежек. за тобой там церберы гоняются, что ли? — опять ворчишь, как аджосси, а я, между прочим, просто влюблён. — ну-ну, ври больше, — смущённо бормочет юнги и переворачивается на другой бок. но что эти прятки для чонгука? что эти прятки для него, когда они с хёном делят на двоих быт, квартиру, долгие рабочие дни и сладкие эфемерные выходные? что эти прятки, когда они делят меж собой эту постель и это весеннее утро? чонгук перебирается через юнги, шепча смешливые «прости» каждый раз, когда попадает своими конечностями по чужим нежным местам, и укладывается нос к носу. глаза норовят смешно съехаться в кучу, сойтись на чужой переносице, и это заставляет улыбаться, как умалишённого. — в спортивных людях слишком много гормонов счастья, — юнги ворчит больше по привычке, зная, что так только заставит чонгука больше хихикать и щурить свои невозможные глаза. юнги, по секрету сказать, и сам не прочь размять кости; скоро лето, они с чонгуком смогут погонять в баскетбол, пачкаясь в закатном золоте, или взять напрокат велосипеды, как делали в прошлом году. но сейчас такое утро — когда только нежиться в постели и целоваться, целоваться, целоваться. — мой единственный гормон счастья — это ты, хён. ни на что не намекаю, но буду ещё счастливее, если ты покормишь меня лимонным чизкейком. ты не отвертишься, я видел его в холодильнике за ведёрком с кимчи. — ты абсолютный паразит и проглот, чон чонгук, так и знай. юнги долго и медленно целует чонгуковы губы; ощущение поцелуя легко уводит от реальности, заставляя забыть о времени, всё, что есть, что имеет значение, — физические импульсы, приятное тепло, скольжение, запах шампуня, идеальное совпадение и движения. не как танец, но нечто очень особенное, не умещающееся в слова. кухонный пол расчерчен солнечными жаркими квадратами, юнги млеет, наступая на них, будто играя в «классики». кофе немного остыл, но юнги всё равно добавляет в него лёд; стакан мутнеет, капельный витраж опоясывает его, как ожерелье. пока кофемашина занята второй порцией для чонгука, юнги достаёт чизкейк с верхней полки. чизкейк сделан по новому рецепту, а потому немножко нелепый и неидеальный, но пахнет на десять из десяти. как лето и лимоны, конечно. чонгук уже тут как тут — с таймингом у него явно проблем нет, — сидит, болтает ногами так, будто ему не 23, а беззаботные 7 лет. сидит и вертит в руках ложку, что-то мурча под нос; юнги неосознанно начинает подпевать в ответ. — чизкейк, ваше величество, — ухмыляясь уголком губ, говорит юнги и сёрбает кофе; пальцы холодные и влажные; привкус американо расслаивается на языке. — спасибо, хён. утро на удивление спокойное, но, конечно, до поры до времени. чонгук привычно шарится в телефоне, постепенно подъедая свой кусочек, и вдруг закашливается. юнги похлопывает его по спине, тихо приговаривая «осторожней». чонгук, прокашлявшись, зыркает на него повлажневшими глазами и толкает под нос телефон. на экране — фото тэхёна, кудрявого и цветуще-красивого, как и всегда. юнги вглядывается: что-то же так шокировало чонгука. он снова упускает что-то очевидное?.. — хён, его рука, — шепчет чонгук, всё ещё ошарашенно моргающий и перебирающий пальцами в волнении — жуть как хочется поскорее тэхёну написать и расспросить. юнги смотрит на чужую руку с аккуратными ногтями, пальцы вроде все на месте, но на одном… кольцо. точно кольцо, и пусть оно не выглядит, как обручальное, юнги понимает, что смысл всё равно таков. оно серебряное, не слишком изящное, но и не грубое и массивное. на фото не видно гравировок, но подпись к фото говорит сама за себя: «дольше, чем всё». — вот засранцы, — смех внезапно поднимается откуда-то внутри, как магма по жерлу вулкана, и юнги улыбается широко-широко. — согласен, — ворчливо фыркает чонгук. — почему я узнаю о таком через инстаграм? несправедливо, — и доедает чизкейк одним махом. — ну и кто теперь ворчливый аджосси, — не упускает момента ввернуть подколку юнги. чонгук молча жуёт. к обеду выясняется несколько вещей: а) чимин вывихнул запястье и на работу в понедельник не выйдет; б) а всё потому что чимин хотел быть крайне оригинальным в своём предложении руки и сердца, как, впрочем, и тэхён, что в комплексе и итоге дало разрушительные последствия (чимин поскользнулся на разлитой в ванной воде с лепестками роз; тупо до одури и примерно настолько же смешно); в) и так как такие свадьбы в корее всё ещё не разрешены, чонгук с юнги приглашаются на закрытое семейное торжество с подарками для молодожёнов («документы не имеют значения, дело в состоянии души!» — усердно доказывает тэхён). чонгук ровно три минуты и сорок три секунды ругает этих двоих в фейстайме, а потом смеётся с ними до сведённых скул и ластится к юнги, который, честно говоря, едва ли понимает, что между этими тремя за космическая связь, что они все и целиком слегка безбашенные. едва ли понимает, но всё равно сидит рядом, шутя и беспокоясь за чиминову руку. и вот в такие моменты счастье особенно ярко показывается на горизонте.🥧🥧🥧
скромное семейное торжество случается через месяц, и чимин с тэхёном берут от него всё: дорогущий ликёр в качестве выпивки, вечер презентаций на свободную тему (намджун смеётся до упаду, когда чонгук предсказуемо выступает с десятью причинами, «почему юнги-хён аджосси»), море надувных шаров с пожеланиями, настоящий свадебный букет (чонгук ловит его и ужасно сильно краснеет ушами; молодожёны в показательном молчаливом согласии и гармонии делают фото по пятнадцать штук каждый) и самодельный фотосет в стиле «эйфории». фотосет превращается в пятнание всех и каждого блёстками (чонгук ожидаемо ведёт, и юнги под ним, зажатый бёдрами, весь извивается, вопит и, что самое важное, блестит!), и всё заканчивается воссозданием классического средневекового поля битвы. второй круг ликера улетает на «ура», грея желудок и горло молочной сладостью, от первоначального лоска и кинематографичной эстетики ни следа — только блёстки, на треть опустошённые тарелки, бутылки и неон. разговоры текут незаметно, воздух весь состоит из счастья и лёгкости. юнги не может отвести взгляд от чимина с тэхёном — те молодые и нежные, красивые и идеально стыкующиеся друг с другом всеми своими сколами и неровностями; они целуются, медленно, не закрывая глаз, ужасно серьёзные, вступающие друг в друга. от этой картины у юнги что-то дёргается в сердце, он забывает моргать, и глаза подёргиваются влажной плёнкой. чонгук сидит рядом, его рука гладит бедро юнги, обтянутое брюками, от выпитого его глаза блестят и губы совсем малиновые. юнги тянется и мягко поглаживает его затылок. ощущение хорошее и знакомое, как дом, как любовь. — порядок, хён? — не поворачивая головы, интересуется чонгук. — порядок, милый. и правда ведь всё в порядке.🥧🥧🥧
seafret — can't look away
решение зреет недолго — дольше зреет сама мысль, отчего-то кажущаяся кошмарно волнительной — прямо до сбивающейся сердечной ритмики и дрожащих рук. дело, пожалуй, в самом юнги и не в нём одновременно. он уже достаточно зрел, чтобы остепениться, пусть и без штампа в паспорте, и достаточно сильно любит чонгука, чтобы любовно звать его мужем. тэхён всё-таки прав: дело в состоянии души, а не в бумажках. куда важнее быть готовым искренне и без колебаний принять партнёра как мужа, как поддержу и опору, не как половинку, но ещё одно цельное и уникальное. брак — не лишение, не оковы, не баррикада, скрывающая от мира, но юнги не знает, как думает чонгук, ведь они о таком не говорили. и всё же… юнги видел, как блестели чужие глаза, когда чимин и тэхён показательно вновь обменивались кольцами, искрящиеся от ошеломляющего удовольствия и радости. юнги видел, и это обнадёживает, почти окрыляет. в середине апреля юнги едет навестить маму, и та, маленькая и заметно поседевшая, целует его в лоб. юнги ест её стряпню, слушает последние новости, хвалит мамины новые серьги и стрижку. та смеётся и говорит, что «этот твой мальчик благотворно на тебя влияет: ты такой нежный стал». юнги смущённо жуёт и не может не кивнуть в согласии. — кстати о мальчике, — прокашливается он, — посоветуешь? мамины глаза — маленькие и внимательные, очень красивые, несмотря на возраст, как два кофейных зёрнышка. — что там с твоей зазнобой? — подначивает она, и юнги вдруг особенно остро чувствует, в кого его ехидца. — наши друзья «поженились», — рисует кавычки в воздухе, — пару недель назад. с тех пор и мне хочется чонгука окольцевать, — тихо смеётся, но в этом звуке — вся тревога и волнение, вся тяжесть дурацких взрослых решений. — ух и хорош твой мальчик, раз ты аж окольцевать его хочешь, — улыбается мама и щёлкает по носу, как в детстве. юнги соглашается: — так хорош, что страшно, мам. вдруг он… не знаю, не нагулялся? да и это ведь даже документально не закрепить, толку ему с этого кольца — ни туда ни сюда. вдруг ему такое не нужно? — юнги, как человек ведущий своё кулинарное дело ты чересчур возмутительно игнорируешь прописную истину: не попробуешь — не узнаешь. это ведь как с новым рецептом — не знаешь наверняка, что получится. всё может сгореть до углей, а может получиться воздушней и прозрачней, чем небо. а ты, если я верно помню и ничего не поменялось, никогда не боялся испачкать руки в саже. — да, но чонгук… — но чонгук тоже живой, как и я, и тоже говорит, как и я. связь, помнишь? расскажи, как и что чувствуешь, сделай чертёж моста к своему сердцу и мыслям. и если чонгук не дурак, он построит настоящий, чтобы хотя бы понять. молчание пролегает между ними, как глухой вакуум; юнги, погрузившись в мысли, рассеянно гладит мамину ладонь. чонгук отправляет ему сэлфи в какао, и на одной фотке он серьёзный, как политик, а на другой — с набитыми рамёном щеками и бордовыми от острой приправы губами. а ещё — хвастается тем, что закрыл проект, и передает привет маме. улыбка раскрывается на лице, как белая хризантема. — пожалуй, ты права, мам. — разумеется, юнги.🥧🥧🥧
юнги никогда не думал, что в тридцать лет его главной проблемой станут попытки разузнать размер кольца чонгука. тот кольца не носит, предпочитая какие-нибудь одиночные цепочки на запястье. интернет советует ему несколько статей с лайфхаками, и один, наконец-то, срабатывает. девушке в ювелирном юнги, глазом не моргнув, врёт, что у невесты крупные руки и что она предпочитает минималистичное и лёгкое, без изысков. взгляд сам собой падает на абсолютно обычный тонкий серебряный обруч, и юнги немедля указывает на него. когда его спрашивают о гравировке, юнги накрепко задумывается. есть много слов, которыми он может чонгука назвать и описать. он чудик, он детка, он семья и любовь, он чонгук. он — это пробежки, мокрые волосы и мраморные лодыжки. он — это сладости и таящаяся наглость и бравада. он — это распахнутое сердце и старание. он — это то, что больше всего любит юнги. «내 세상», — так отвечает юнги. nae sesang, мой мир.🥧🥧🥧
через неделю юнги забирает кольцо из салона, бархат коробочки нервирует, и потому юнги вынимает его, катая в ладони. сегодня вечером оно окажется на руке чонгука. по крайней мере, юнги очень хочется в это верить. он подъезжает к дому и ещё двадцать минут сидит в машине, просто слушая тишину. закатывающееся солнце цепляется за деревья, как боевой стяг, потрёпанный в сражении. юнги щурится и опускает козырёк. у него нет заготовленной речи, и плана, и церемоний с цветами, костюмом, музыкой. есть только он сам, это кольцо и распахнутое настежь сердце. и кто бы знал, отчего оно так жутко сжимается и колотится внутри, как теннисный мяч, скачущий по корту. юнги даёт себе минуту — и не больше, а после выходит из машины, щёлкает сигнализацией и поднимается в квартиру. с кухни слышно, как шкварчит еда и как напевает чонгук. юнги бы улыбнулся, не дрожи у него поджилки. он разувается, стягивает куртку, достаёт из её кармана кольцо и прячет в карман джинсов. коридор кончается возмутительно быстро, а ноги предают юнги поразительно легко — продолжают шагать к чонгуку на каком-то остаточном неконтролируемом импульсе. юнги кладёт руку на его плечо и тут же оглушается чонгуковым вскриком и ударом пакета с замороженными овощами по лицу. — господи, хён! прости-прости! юнги медленно моргает, переносица и разбитая губа немеют, колени подрагивают. эта прострация такая же ледяная, как и пакет с овощами. — я не услышал тебя, — сокрушается чонгук и заглядывает в лицо юнги. глаза огромные от тревоги, чёрные и блестящие, как нефть. — ничего, чудик. зато эффектно встретил, — бормочет юнги и слизывает солёное и горячее с губ. момент такой дурацкий, полый и полный всем одновременно; чонгук суетится, делая компресс и вынимая аптечку, а юнги вдруг понимает, что да, сейчас как никогда чонгука хочется окольцевать и бесконечно целовать в макушку его дурацкую боевую. он тянется за кольцом в карман, и так это и происходит — чонгук в смешном фартуке с моаной, встрёпанный и паникующий, с ледяным компрессом в руке, и юнги, с наливающимися гематомками у переносицы и губ, заторможенный и дезориентированный, но с кольцом на раскрытой ладони. и: — если ты захочешь, можешь называть меня не «хёном» и не «аджосси», а «мужем». юнги как-то промаргивает момент, когда чонгук оседает на столешницу и начинает реветь. откровенно реветь, по-настоящему, открыто и карикатурно громко, шмыгая носом. юнги приближается, и расстояние между ними — лишь в его ладонь с кольцом. от волнения внутри всё немеет, и продолжать смотреть на плачущего чонгука ужасно тяжело. свободной рукой юнги заправляет волосы ему за уши, открывая часть лица, и ласково гладит раскрасневшуюся скулу. — чудик, — шепчет он неверным голосом, — скажи хоть что-нибудь. чонгук шмыгает носом особенно громко и трагично, и юнги чувствует себя героем дорамы. — знаешь, зачем вот это всё? — охрипше спрашивает и обводит рукой с компрессом кухню. — я готовил нам ужин. ужин, на котором… — кладёт подтаявший и начавший подтекать компресс на стол позади и лезет в передний карман фартука, — на котором я хотел предложить тебе то же самое, хён. и на его влажной ладошке — тоже кольцо. юнги быстрее чувствует, чем реально осознаёт, что улыбка, облегчённая, ошарашенная, жжёт разбитые губы. — значит, да? — значит, мужья теперь, — кивает чонгук. они помогают друг другу надеть кольца, и юнги уверен: чонгук даже через его подрагивающие пальцы может ощутить, как ошеломительно чисто, громогласно и счастливо бьётся его сердце. чонгук осыпает его пальцы, ладонь и запястье щекотливыми поцелуями, а юнги взамен осторожно расцеловывает его лоб и веки, благо, кровь на губе больше не выступает.🥧🥧🥧
а поздним вечером в общий чат приходит до банального сладкое и красноречивое фото: сцепленные руки с кольцами. и подпись: «кажется, нам всем нужна ещё одна свадебная церемония». чат взрывается. — и как только четверо человек могут создавать такой хаос, — фыркает юнги. — мой дорогой супруг, — смешливо и высокопарно говорит чонгук, — мы сегодня и вдвоём управились без труда, что уж говорить о четверых. вместо ответа юнги целует его, и потеплевший металл кольца так сладко ощущается на пальце.