Проснувшись, я много о себе знала. Со скольки лет вижу странные сны, когда научилась лечить руками, какие болезни изгоняла из человеческого тела. Я знала, как меня зовут, знала, что мои глаза голубого цвета. Знала я достаточно. Но совершенно ничего не помнила.
Когда я вышла на свет, меня встречали двое: тоненькая девочка-смотрительница и высокая сломленная женщина – та, кто представилась Катериной Сабуровой и попросила называть её мамой. Она так и не объяснила, как она нашла меня на кладбище в раскопанной могиле, что я вообще там делала. И ещё: почему была уверена, что я признаю матерью впервые встреченную женщину.
— А теперь, — сказала она мне, — отправляйся домой, пока тебя никто не заметила. Это вверх по Жилке, особняк Стержень.
— Не верно.
Из тени выплыла бесформенная фигура в длинном ветхом балахоне, и она меня напугала. Она смотрела на меня разными зрачками, а тонкий рот на гладком, красном лице был точно прорезь на свежей глине, проведённая быстрым движением ножа. Женщина обращалась ко мне.
— Свой дом ты покинула несколько минут назад, и вернёшься, — прорезь расширилась в горькой улыбке, — о, сложно сказать, вернёшься ли вообще. Но ты можешь остановиться у меня.
Она представилась Эспе-инун и разрешила называть её Сабой. Катерина была совсем не рада ей и беспрестанно теребила край своего рукава. Она не смогла сдержать вскрика, когда я на шатких ногах направилась к Сабе – меня к ней притянуло, как магнитом. Поэтому, когда она сказала мне, что фактически приходится мне старшей сестрой, что-то во мне совсем не удивилось. Но я всё же заметила:
— Я не помню, чтобы у меня были сестры. Хотя я всегда хотела, чтобы у меня была близняшка.
— У нас с тобой одна мать, можешь не сомневаться. Видишь мои глаза? — она почти коснулась пальцем поверхности глазного яблока. — Почти один цвет с твоими. Скоро и у тебя один будет видеть иначе, чем видит другой. Это – наша семейная черта.
Я поёжилась. Саба выглядела зловеще, как колдунья из старой сказки, и что-то определённо прятала под всеми слоями старой одежды. И я бы ни за что не приняла из её рук ничего – ни ценного, ни необходимого, но я была так голодна, что до боли свело живот. По тесной каморке, куда она меня привела, разнеслось громкое урчание. Саба расхохоталась, и смех был похож на скрежет песка в жерновах старой мельницы.
— Живая, значит. Вот, возьми.
Она протянула мне завёрнутый в бумагу кусок мясного пирога и бутылку молока. От пирога аппетитно пахло, но – вот странность – меня затошнило, стоило съесть кусочек. Поэтому я залпом выпила молоко, тёплое и жирное. Стало так приятно и хорошо, будто я не ела до этого никогда в своей жизни. Я вылакала всё до последней капли и только после поняла, что Саба всё ещё не отводит от меня своих жутких глаз.
— Что ты так на меня смотришь?
— Любуюсь, какая ты маленькая и складная. Не ёрзай так, я тебя не съем.
— Не очень-то верится, если честно, — ноги сами собой поджались под скрипнувший табурет, а пальцы вцепились в опустевшую бутылку. — Скажи ещё, что ты натопила мне печь, чтобы я залезла греться прямо в огонь.
Её лицо мгновенно стало похожим на маску.
— Тебе не за чем сидеть здесь без дела. Иди в Город. Никто ещё не знает о тебе, и опасаться некого.
Снаружи послышался женский крик.
— Хотя, осторожность будет полезной.
Засветало, холодный сентябрьский воздух щекотал ноздри, небеса были чистыми и высокими. Квартал, ночью сливавшийся в сплошное тёмное пятно, приобретал нестройные очертания. Мне подумалось, что среди разномастных застроек, разбитой местами брусчатки, заросшей травой, мяуканья кошек и щебета ранних птиц живёт простой, но несомненно добрый народ. Прохожие на меня оглядывались, после засматривались, косились, шептались вслед, и как-то совсем неуютно становилось проходить мимо сбившихся в группы усатых и хмурящихся из-под кепок мужчин. Как другие девочки и женщины, я незаметно для себя ускорила шаг.
— Эй! — я подскочила, но окрикнули не меня, а девушку в длинной юбке рядом. — Ты что под подолом прячешь?
Она попыталась сбежать, но её схватили за руки, подняли, начали дёргать одежду. Бедняжка взвизгнула и начала вырываться, а её только крепче сжимали в тисках. Страшное, дикое, гнусное нападение, пройти мимо которого смог бы только больший негодяй, чем эти. Я кинулась на одного из них, потребовала прекратить, ударила кулаком широкую спину – но я никогда не отличалась крепостью, и руки у меня сильны совсем не физической силой. Ту несчастную бросили, и всё внимание было обращено на меня. Я пустилась наутёк.
— Кожа да кости! — слышала я за спиной. — Лохмотья! Шабнак! Держи!
Мне был отрезан путь обратно к ночлежке Сабы, а даже если и существовала другая дорога к её дому, я бы всё равно не смогла отыскать его среди одинаковых, мелькающих в глазах улицах. Число моих преследователей выросло, меня едва не поймали за развязавшийся шарф, я выбежала прямо к каким-то кустам, а за ними возвышался отличный от всех других домов особняк. Какое счастье, что дверь не была заперта!
Я напрасно захлопнула и навалилась на дверь, потому что никто из гнавшихся и не попытался вломиться. Кто бы ни жила в этом доме, она явно пользовалась уважением местных.
— Что ты здесь делаешь? Немедленно кыш отсюда! Ты испачкаешь мне пол.
Звенящий голос принадлежал девушке поразительной красоты, одетой гротескно и почти сказочно. Я засмотрелась настолько, что и не поняла сначала, что ругается она на меня, а не на юркающих где-то в боковых комнатах слуг, которые мне ясно представились. Абсолютно всем она была похожа на капризную принцессу.
— Извини меня, ради бога! За мной ни с того ни с сего погналась целая толпа. Они непременно разорвали бы меня, если бы я не скрылась здесь!
Девушка опасливо вытянула шею и закусила алую губу. Отвращение, которое искажало её лицо, исчезло, она помогла мне встать и поправила на плечах шарф.
— Я, конечно, ужасно не люблю детей, но даже на них нельзя устраивать охоту. Но ты тоже хороша, — она посадила меня на софу, — нашла время прогуливаться. Ты что, не в курсе, что происходит?
Как же я могла быть в курсе, если нахожусь в городе всего пару часов? Я лишь помотала головой. Анна Ангел – так звали хозяйку особняка, – с жалостью на меня посмотрела, затем переставила ноги, вытянулась и театрально взмахнула рукой:
— Город охотится на шабнак-адыр, глиняную людоедку!
Что-то во мне сжалось в маленький комочек. Анна в красках поведала мне, что во всех кварталах жители хватают невинных женщин и клеймят чудищем из местных легенд. Что несчастной повезёт, если она испытает всего лишь стыд за обнажённые ноги и жжение от сока савьюра, закапанного в глаза, ведь одурманенная толпа вполне может забить её до полусмерти, а то и вовсе сжечь. Как известно, огня больше всех боятся именно чудовища из глины.
А я вспомнила, как напряглась всем телом Саба Успинэ от моей невинной шутки про печку.
— К тому же, ночью умер отец всего Города, Симон Каин, — закончила Анна свою речь. — И, знаешь, по приметам ты весьма похожа на ту, кого Судья назвал главной подозреваемой в убийстве.
Анна действительно была ко мне очень добра. Она потратила много времени, чтобы растолковать мне, приезжей, все тревожные и трагичные события, которые так поразительно совпали с моим появлением. Она рассказала также и о других, прибывших в ту же ночь, что и я: про видную учёную из Столицы и дочь знахаря, которую обвиняют в убийстве.
— Она, пожалуй, в опасности даже большей, чем ты: мало кто не знает, как выглядит Артемия Бурах, — Анна оглянулась, будто кто-то могла нас подслушать, склонилась к самому моему уху и, прикрыв рот ладонью, прошептала мне: — Окажи мне услугу, детка. Я ведь, в конце концов, спасла тебя от ужасной гибели. Я слышала, эта дочь Исидора убила четверых рабочих с консервы, и зверство увидел невинный мальчик. Бедняга, наверное, страшно напуган, и, конечно, в большой опасности. Найди его, отведи в безопасное место. Так ведь и от себя часть подозрений отведёшь.
«Репутация в наших краях – жизненно важный ресурс», — сказала она напоследок. Анна обхватила мою руку тёплыми ладонями, горячо поблагодарила и дала ещё несколько напутствий перед тем, как отпустить меня. Она и здесь повела себя по-царски: я ни за что не согласилась бы на такую опасную просьбу, которая только кажется пустяковой, но Анне даже не пришлось уговаривать меня.
Дорогу к Станции я нашла с помощью детей – деловитой девочки и её белокурой сестрёнки. В обмен на крючок и сорванный у кладбища цветок они подробно объяснили мне все повороты, закоулки и дыры в заборах, через которые я смогла добраться до места как можно быстрее. Подходя, я увидела тонкого, озирающегося по сторонам человека, который приветливо замахал мне рукой. Кроме него и скорчившейся в траве фигурки никого вокруг не было, и я направилась к ним. Чем я была ближе, тем яснее различала, что человечек на земле – раненный мальчик, чьё лицо скрывала кривенько сшитая собачья голова.
Я поспешила к нему, и потому не сразу заметила появления ещё одной фигуры. Она выходила из степи, прямо противоположно моему пути, высоко поднимая голые коленки, раздвигая руками выцветшие стебли трав. На ней была красная шапочка, красный шарф, и куртка была, как моя, и свитер. Точная моя копия! Вскоре и она заметила меня, сразу зашагала быстрее, не меняя направления. Я от страха ускорилась тоже, спускаясь со скользкого от дождя пригорка, едва сохраняя равновесие, не сводя с двойницы взгляда. Мы приближались к мальчику одновременно и синхронно, едва не бежали, на ходу закатали рукава курток, вытянули руки.
Мальчик заскулил от боли, жалобно, прерывисто, и сильнее надавил окровавленной рукой на пораненный живот. Сжался маленьким клубочком, несчастный, бедный. Он приподнял в надежде собачью голову, увидев меня, опёрся из последних сил на локоть. Жизнь покидала его, но я была готова ухватить её за хвост и вернуть. Я нацелилась прямо в его рану, через открытую ладонь приготовилась провести божественную волю. И я, конечно, коснулась его.
Но вместе со мной на несчастного наложила руку двойница.
Мальчик издал короткий крик и мёртвым ударился о землю.
— Нет! — я взвыла и упала перед ним на колени. Перевернула его на спину, задрала пропитанный кровью свитер, прижимала ладони к страшным поперечным ранам, и они хлюпали под моими пальцами. Но пёсиголовый мальчик так и не ожил.
Я запрокинула к небу лицо и заплакала. Я должна была успеть к нему раньше! Только я, Клара, чудотворица, посланница божия, могла исцелить его и спасти. Надо мной стояла моя точная копия, ничего не предпринимая, и столько же – ничего – в ней и было от меня. Ни слезинки, ни сочувствия, ни горечи в глазах. Только могильный холод. Я вскочила, толкнула её, замарав её куртку невинной кровью, а она всё пялилась на меня, не моргая.
— Ты убила его! Самозванка!
***
Его звали Лиза. Мальчик-беспризорник. Он был предателем и перебежчиком, лгуном и плутом, по его смерти никто не будет плакать. Но он не заслуживал умирать. Я записала его имя на маленьком клочке бумаги и спрятала во внутренний карман у груди, чтобы ни за что его не забыть. К Анне я возвращалась с тяжёлым сердцем, но ей уже было не до меня.
— Кто там ещё? Хватит толпиться, тут не на что смотреть! — она была очень взволнована. — Ах, это ты, детка! Ну-ка, помоги мне! Я ничего не могу сделать, эти бездельники топчутся по моей гостиной.
К Анне явился раненый, и прохожие, услышав его стоны, начали стекаться к ней в дом, узнать, что происходит. Анна горячо уверяла, что хочет помочь, но даже не приближалась к толпе, закрывшей страдающего стеной, мялась, переминалась на месте и закусывала губу.
— Если тебе страшно, я могу осмотреть его, — успокоила её я, и Анна закивала.
Мужчина был сплошной кровавой массой, избит и порезан, словно десять человек обрушивали на него свои удары и оружия, но зеваки вовсю шептались, что и он – жертва Потрошительницы. Он едва ли был в сознании, руки и ноги распластались по полу, кровь из ран стекала на пол. Я опустилась рядом с ним на колени, положила на себя его голову.
— Я прикоснусь к нему, и все его раны затянутся.
— Чушь какая!
Из ряда горожанок выступила женщина в плаще из чешуи и кожи, со взглядом острым, неверующим. Все её уже знали, кроме меня, и её слово явно стоило больше моего. Кто-то даже сказала мне оставить умирающего и дать ему уйти спокойно. Но Анна вступилась за меня.
— Оставьте девчонку, Бакалавра. Пусть попробует воплотить свою фантазию. Катерина назвала её мессией из пророчества, и наш недалёкий народец тут же поверил. Но если Вы, со своим несомненным авторитетом, станете свидетельницей её провала, люди прислушаются к Вам, бесспорно.
Меня задел её тон, заискивающий, ядовитый, кольнувший меня как иголка. Но это остановило Бакалавру, и никто не хотела больше мне помешать. А сама Анна смотрела пристальней всех, не со злорадством, а с надеждой. Настала тишина, и я наконец почувствовала себя так, как должно: как целительница и спасительница. Это приободрило меня. Через несколько минут грудь под моими ладонями поднялась в первом глубоком вдохе, пострадавший открыл глаза и непонимающе посмотрел на склонившихся над ним людей.
— Я умер?
— Нет, глупенький, — я коснулась его теплеющей щеки, — ты жив и здоров. И не думай о мести той, кто навредила тебе. Она не желала зла.
— Ты что-то знаешь о Бурах? — Бакалавра Данковская нахмурила брови.
На этот раз я ничего не знала. Просто чувствовала.
***
Саба переплетала тонкие полоски из кожи, нанизывая на них крупные бусины. Света от маленького окошка было совсем немного, и темнота комнаты словно обволакивала Сабу и сливалась с краями её одежд. Я застыла в дверном проёме.
— Стоишь, не решаешься. Сказать что-то не решаешься. Верно?
— Со мной сегодня случилось много странного, Эспэ-инун. Что-то, возможно, даже ты уже знаешь.
Красная бусина – наверное, глиняная – с шорохом пропустила через себя шнурок. Саба посмотрела исподлобья.
— Би хара, что ты сегодня делала, знаю. Не ведаю только, зачем? Зачем добила пёсьего мальчишку, да пожалела человека с Завода. Зачем пересказы пророчеств ложной Хозяйки слушала, под дудку Сабуровых плясала, перед Каиными лебезила. К говорящей с мёртвыми ходила, разговаривала – зачем? И правда, очень много странного.
Мне перехватило горло и язык прилип к нёбу. Я не верила, что такая, как Саба, будет собирать городские слухи, и лишилась речи от того, как много она на самом деле знает. Но больше этого – как уверенно она перечислила то, чего я совсем не делала.
Без сомнения, то была моя двойница. Моя сестра? Могу ли я её так называть? Могу ли рассказать о ней Сабе, если до сих пор не понимаю, что ей от меня нужно?
— Молчишь.
Я подошла к ней, села на пол и положила голову ей на колени. От Сабы пахло молоком и травой.
— Не осуждай меня. Я ведь только сегодня здесь появилась, и ничегошеньки не понимаю. И что делать, не знаю тоже.
Саба сняла с меня шапку, провела рукой по ёжику коротких волос.
— Тэнэг*. Исполняй своё назначение. Для чего сделана, исполняй. Не думай. Не присматривайся. Не спрашивай. Ты имеешь в себе достаточно, всё, что больше – мусор.
— Не понимаю.
— Не нужно. Испортишь.
Нет, я не могу рассказать ей. Про то, как задрожала, коснувшись двойницы. Про гадание дочки могильщика на костях, её страх, когда я зашла к ней в сторожку. Про то, что я – или кто-то, точь-в-точь как я, – пришла в Город ещё вчера, и, кажется, действительно убила врачевателя Исидора Бураха и правителя Симона Каина. Чувство у меня было такое, что, услышав хоть что-то из этого, Эспэ-инун, моя сестра, оттолкнёт меня и прогонит, как самозванку. И как бы я вовсе осталась жива после таких признаний.
— Хорошо, хэтэй. Дай мне только время.
— Проси его у нашей матери. Быть может, тебе она ещё ответит, — Саба тяжело вздохнула. — Поднимайся. Я покажу тебе твою постель. Всем, хоть насколько живым, необходим сон.
