Казначей преступного мира

      Когда Кулак Смерти показался в своем дурацком фиолетовом костюме, Макс ощутил нечто, что наиболее точно мог бы характеризовать выражением «смешанные чувства». Сперва он хотел расхохотаться при виде седого парика и шляпы с плюмажем на лысой как яйцо голове. Но затем на омника накатила волна холодного, липкого страха, когда он догадался, что этот наряд значил. Платье Монте-Кристо разве не было на что-то намеком?       Максимильен стер выступившую на лбу масляную испарину. Растер вязкую жидкость между пальцами. Искренне обрадовался тому, что бесстрастное стальное лицо не выдало его с головой.       Что если Аканде уже знает, кто именно продал его Overwatch? Что же он предпримет?       Максимильен различил едва уловимый шорох — перчатка Кулака Смерти двигалась при помощи огромных сервоприводов, и она только что скользнула в считанных сантиметрах от затылка омника. Он мог бы поклясться, что сейчас она сожмется на его шее. И полетят во все стороны осколки стали и карбона.       Кулак Смерти прошел мимо, сел во главе стола. Свое место занял и одетый в красное Жнец.       Макс кинул взгляд на пустующее кресло Виалли. Можно ли считать это честной сделкой? Жизнь за жизнь, ведь так?       Когда Огундиму начал свою речь, омник внимательно слушал, положив подбородок на переплетенные пальцы, не прекращая однако в сердцах задаваться вопросом: знает ли Аканде правду? И если да, то как поступит?       Теперь же сдать Огундиму уже не казалось такой хорошей идеей. Но тогда другого выхода не было. Максимильен пытался себя успокоить, но получалось у него неважно. Может, стоило попробовать подкуп? Или тщательнее продумывать маршруты? А может, просто сослаться на законы? Тогда он отмел все эти варианты и, сколько ни старался, сейчас не мог вспомнить почему.       Припри его Аканде к стенке, Максимильен бы искренне сказал: «Извини, ничего личного, просто бизнес».       Но он прекрасно понимал, что этого не будет достаточно. И потому нельзя было открывать истину ни при каком раскладе.       Макс смотрел на своего друга, думая о том, как же легко сказать: «Прости».       И так страшно одновременно.