И нарекут их именем полночной звезды...

Снег пахнет тёплой прохладой арбуза, а Цзинь Лин подцепляет ногтями мандариновые шкурки так легко и так просто, словно занимался этим всю свою жизнь. Хотя мандарины на самом деле он почему-то не любит — приторный сок, неприятно вяжущий кончик языка, кожура, из-за которой пальцы потом долго не могут забыть лёгкого, праздничного, но всё же навязчивого аромата, а под кожурой — белая паутина, которую нужно аккуратно счищать, что раздражает до бесконечного сильно («А-Лин, это просто альбедо», — Сычжуй каждый раз напоминает ему, как она называется, и Цзинь Лин, конечно, запоминает это певучее слово, вот только всё равно продолжает ворчать, и с губ его изо дня в день, будто нарочно, срывается упрямое: «Паутина»), а ещё — в них косточки… Маленькие. Иногда крупные. Соскальзывающие с языка. Глухо хрустящие. И вот как можно любить этот фрукт? А Лань Сычжуй и Лань Цзинъи мандарины любят, и объяснения этому они и не ищут: вкусно. А ещё они создают праздничное настроение, и тогда тепло и спокойствие растекаются приятным потоком по телу. И напоминают мандарины А-Лина: рыжий шар — ворчливый, когда при неосторожно-сильном движении сок случайно брызгает на веки и ресницы, а иногда летит и в сам глаз, заставляя щуриться и поспешно промывать лицо водой, а потом, когда насыщенный вкус цитрусового приятно обволакивает душу, прокрадываясь своей сладостью к самому сердцу, — смеяться, тепло и искренне, так, словно с далёких гор долетает чуткое дыхание безмятежности, отзываясь эхом в голосе юноши; рыжий шар — на перекрёстке самых светлых времён — праздничных, когда всё безмятежно-спокойно и зимний покой крадётся по еловым веткам, которые Цзинъи приносит домой ещё в самом начале зимы — тогда первый снег только-только выпал: «Будут нас согревать», — он пожимает плечами, развешивая их по съёмной квартире, цепляя на календарь, на полки высоких шкафов, зачем-то — ведь высоко — на карниз и даже на холодильник. Лань Сычжуй улыбается, на краткий миг переглядывается с Лань Цзинъи, целует Цзинь Лина в щёку, звенит ключами и выходит из квартиры, на ходу поспешно виновато объясняя: внезапно вызвали, надо отойти по работе. Цзинь Лин недовольно фыркает, мрачнея на глазах, но желает удачи и просит по возможности возвращаться быстрее, а Лань Цзинъи тихо прыскает в рукав рубашки в голубую клетку и убегает на кухню — готовить на вечер. Лань Сычжуй возвращается через пару часов и тащит в руках несколько набитых пакетов. Лань Цзинъи всё ещё шаманит на кухне, сковородка приятно шипит, воздух тёплый, почти что горячий — горят несколько конфорок, весь стол заставлен продуктами, кастрюлями, мисками, так что не осталось свободного места, еловые лапы любопытно свешиваются с холодильника, и их пряный, терпкий аромат смешивается с обильной игрой запахов от будущих блюд. Цзинь Лин с любопытством заглядывает в принесённые Сычжуем покупки: там всё как обычно — несколько упаковок печенья, пакеты сока, мандарины, специи, овощи и много разной мелкой ерунды для кулинарных опытов Цзинъи, и сразу же несёт всё на кухню — помочь разгрузить. Лань Сычжуй благодарно улыбается, а внутри Цзинь Лина переливается запахом хвои и мягким крылом улыбки зимнее счастье; наконец-то в душе воцаряется штиль. Цзинь Лин забирает в комнату около десятка мандаринов и выходит из кухни — помещение слишком уж небольшое, и мешать готовить юркому Цзинъи совершенно не хочется, да и сам Цзинъи его прогоняет: видите ли, готовит какой-то особенный сюрприз. Юноша устраивается поудобнее на диване и начинает чистить нелюбимые фрукты для сегодняшнего вечера. — А-Лин… — в комнату неслышно заходит Лань Сычжуй, и Цзинь Лин замечает в его руках несколько прозрачных пакетов, доверху наполненных личи¹. — Держи маленький подарок. Цзинь Лин замирает на мяо², не обращая внимания на собственную слегка дрогнувшую руку, и торопливо шепчет: — Ты не… Это же… Спасибо. — Лань Сычжуй на это только неизменно улыбается, читая Цзинь Лина как открытую книгу: эмоций и чувств в нём намного больше, чем он предпочитает показывать. Уютная тишина укутывает их мягкостью одеяла. — Сычжуй, Цзинь Лин! Лань Цзинъи передвигается всегда стремительно, резко. Он стукается о ручку двери, чуть слышно ругается и неожиданно застывает в проходе, жадно всматриваясь в длинные пальцы Цзинь Лина, которые держат недочищенный мандарин, в рыжий еле заметный налёт на их подушечках, в аккуратно снятые шкурки в тарелке, лежащей неподалёку, в округлости уже почищенных мандаринов. — Ужин скоро будет готов… — протягивает он чуть слышно, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Замечательно, я как раз дочищу эти ваши жуткие мандарины, — буркает Цзинь Лин и не может удержаться от улыбки, возвращаясь к прерванному занятию. Ногти — изящные, как и пальцы, будто бы длинные и наученные этому занятию жизнью — легко подцепляют яркие шкурки, складывают их отдельно, и Лань Цзинъи впервые думает, что дразнить Цзинь Лина «молодой госпожой» всё-таки как-то… неправильно. Из кухни доносится яркий поток запахов еды. В комнате — приятно вяжущий аромат мандаринов. Сычжуй — только что с улицы — пахнет острой прозрачностью снега. Еловые лапы лениво ворочаются, сбрасывая зелень мягких иголок. На улице вдалеке кричат весёлые дети. Зима. А снег… А снег пахнет тёплой прохладой арбуза, впитавшей в себя пряное дыхание специй и золото мандаринов. __________________________________________________________________ ¹ личи также известны под названием «китайская слива». ² мяо — китайская секунда.