И нарекут их именем полночной звезды...

Ланьлин Цзинь и Юньмэн Цзян встревожены и стоят на ушах уже очень давно: где это видано, чтобы наследники орденов разрывали помолвки. Молодая госпожа Цзян спокойнее Цзинь Цзысюаня всего на немного, когда матушке наперекор говорит. И о целительнице Вэнь твердить не перестаёт, когда случайно выясняет, что её милый безбашенный диди влюблён – и не абы в кого, а в её жениха. Цзян Яньли повторяет матушке, повторяет отцу, что её помолвка с золотом Ланьлин Цзинь – смешная ошибка и что всё должно быть совершенно иначе. Цзинь Цзысюань на следующий день в Юньмэн на мече прилетает, страшно уставший, взлохмоченный, сам на себя не похож и – признаётся. Рассказывает Юй Цзыюань обо всём, честно и искренне, и жмурится, будто бы действительно ожидает, что Цзыдянь тронет его. Но Юй Цзыюань только молчит, а потом – уходит, не оборачиваясь и ничего не говоря. Понимает. А потом – принимает. «Не желает, чтобы мы повторяли её собственную судьбу», – грустно вздыхает Цзян Яньли, когда уверена, что матушка её не услышит. Цзинь Цзысюань и Цзян Чэн стоят рядом, слушают её и – соглашаются. Благодарят Юй Цзыюань – не на словах, конечно, она бы этого не стерпела. А в мыслях. Цзян Яньли отправляется в Цишань Вэнь, и никто отговаривать её даже не собирается. Потому что к церемонии всё должно быть подготовлено в срок. Цзинь Цзысюань и Цзян Ваньинь в свою очередь не спешат. Встречаются друг с другом часто-часто-часто, так, что перед глазами всё расплывается, кроме взглядов, что бросают они друг на друга. Переполох в трёх орденах, а они вчетвером просто живут: знают, что со временем всё уляжется, для этого нужно только немного времени. И действительно, проходит несколько лет, и всё уже совершенно спокойно. Цзян Яньли переезжает к супруге, но в Юньмэн возвращается часто, навещает отца, матушку, диди и шиди, рассказывает о жизни там – почти на чужой стороне, которая становится уютно родной, делится с семьёй полученными знаниями в целительстве – дело, которому она решает себя посвятить наравне с супругой. И получается у неё, как выясняется, замечательно. Она легко находит общий язык с каждым своим пациентом и мягко-мягко лечит недуги. Вэнь Цин никогда не признаётся на людях, но самой Яньли по вечерам нашёптывает, как ею гордится и как любит её, каким прекрасным и способным лекарем считает её. Вэнь Цин никогда не лжёт, и Цзян Яньли это знает, и отвечает ей – не словами, а трепетными пальцами, скользящими по усталой от бессонных ночей, проведённых за изучением свитков, коже, спокойным поцелуем в висок и шелестом этих же свитков, над которыми Вэнь Цин по ночам засыпает, а Яньли убирает их в сторону и осторожно ведёт полусонную А-Цин спать, пока на рассвете лучи снова не очертят строгость её лица. К другу другу парами они относятся как братья и сёстры. Цзян Яньли только тихо смеётся, когда вспоминает, как Цзян Чэн – конечно, с ней лишь наедине – однажды Вэнь Цин неосознанно «шицзе» зовёт. Цзян Ваньинь потом отпирается, сердится и злиться пытается, но Цзян Яньли готовит на всех суп из свиных рёбрышек и корня лотоса, и Цзян Чэн о своей тревоге в тот же миг забывает. Они болтают, смеются, а потом идут к лотосовым прудам и остаются там до ночи глубокой. Вэнь Цин и Цзян-Вэнь Яньли ходят вокруг, наблюдают за шорохом листьев деревьев и за тем, как плещется тихо вода. А-Ли вдруг наклоняется и смотрит, смотрит, смотрит на что-то, будто бы выжидающе в растение вглядывается, а Вэнь Цин на колени опускается рядом и говорит-говорит-говорит, о травах рассказывает, пока Яньли с новой силой влюбляется в строгий бархат её пряного голоса. Цзян Ваньинь и Цзинь Цзысюань где-то неподалёку. Опять поделить не могут мелочь какую-то. Ссоры Цзян Чэна и Цзинь Цзысюаня носят привычный характер, и все это знают: оба найдут, к чему прицепиться друг во друге. Характер у обоих такой: зато потом примирения яркие, и расставаться больше не хочется. Цзян Яньли и Вэнь Цин взглядами перекидываются и понимают с полуслова друг друга. Яньли идёт вперёд, улыбается, Вэнь Цин чуть позади. – А-Сюань, А-Чэн, в самом деле, ну что вы? Вэнь Цин из-за спины супруги выходит тихо, тенью ночной – и, неслышная, с Цзян Ваньинем рядом оказывается; крепкой рукой, к целительскому делу привычной, дёргает с силой его от себя. Цзян Чэн не ожидает того, и за Цзинь Цзысюаня крепко цепляется: привычка, рефлекс. И оба в воду летят. Плих, плюх – и оба выходят на берег. Недовольные, насквозь промокшие. Вэнь Цин глядит на луну спокойно, невозмутимо, и к заклинателям даже не поворачивается. – А-Чэн, не ты ли хотел сказать что-то А-Сюаню уже с месяц как? Самое время — в объятиях, пока не промёрзли... – Цзецзе! Но откуда... – Ты думал, А-Чэн, что 'Вэнь' в моей фамилии не перекинется в душу? Цзян-Вэнь Яньли тихо смеётся в рукав ханьфу в объятиях сильных Вэнь Цин, пока доносится до них ворчание тихо-смущённое и слова: – спутником... н-на... тропе... совершенствования... Целительницы к ним поворачиваются и усмехаются – незаметно-спокойно. Видеть, как в тепле лунного света кто-то краснеет, кажется, невозможно, но Цзинь Цзысюань похож на того, кто в обморок свалиться готов. И щёки его пылают красным огнём, как солнце Цишаня. С ответом он затягивает и что сказать – совершенно не знает. Цзян Яньли беспокоится, тревожится, не знает, что скажет ему А-Сюань: знает она, что не согласиться он не может, но вдруг опять эта гордость... Только Вэнь Цин смотрит почему-то безмятежно-расслабленно, с мягкой усмешкой на тонких губах и легонько целует её, вечно тревожащуюся за родных, в тёплый нос. – Цзян Чэн... Иди сюда, замёрзнешь, – вдруг шепчет Цзинь Цзысюань неловко, подзывая Цзян Ваньиня к себе. И, ответа его не дождавшись, сам со спины подходит, тепло обнимая продрогшее от холодной воды тело уже-скоро-супруга.